Читать книгу: «Сокровище трёх атаманов», страница 3

–– Тьфу, да нет же, я сейчас просуну руку в мешок, ты за неё хватайся, я тебя быстро вытяну, небось не упустим…

Так и сделали. Тобик вытянул Рыжика и быстро снова завязал мешок

–– Ух… Проворный этот страхозябрик, прямо как я!

–– Я всё-таки скажу! Ты сейчас преодолел свой самый страшный страх, я горжусь тобой и завидую тебе!

–– Будут у нас ещё страхи, и тебе будет чего преодолеть, и мне тоже! Давай скорее в город!

Обратный путь окрылённые удачей друзья проделали почти бегом, так им хотелось побыстрее закончить свой хитроумный план. Впереди светился огнями город, где их ждал грустный, обречённый Боцман.

После испытаний в лесу предстоящее дело казалось пустяковым. Добравшись по тёмным улицам до зоопарка, друзья перелезли через ограду. Всё было тихо. Звери и сторож мирно спали. Не спал только старый ослик Боцман. Хозяева обещали, что эта прохладная, шёлковая весенняя ночь будет последней в его жизни. И всё же оставалась маленькая, наивная надежда на незнакомого мальчика и его бельчонка. Про это и думал Боцман, когда друзья появились перед ним:

–– А я уже перестал верить, что вы придёте, решил, что надо смириться со своей горькой судьбой. Я просто глупый старый копытный зверь, я даже не могу отвязать верёвку, что держит меня около ограды, – ясно читалось в унылых глазах ослика.

–– Сейчас, я отвяжу тебя! – Тобик не терял времени, – потом я вытащу кое-кого из этого вот мешка, а ты, Боцман, сделай страшный, свирепый вид и напугай его. Так надо.

–– Только орать не надо, а то все проснутся, – вмешался Рыжик, рассматривая закрытые на замок ворота и спящего в каморке Митрича.

Тобик скомандовал тихо, но твёрдо:

–– Готовы? Приготовились! Начали!

Он быстро вытащил за шкирку из мешка копию Рыжика и сразу ткнул его в морду оскалившегося, насколько это было возможно, Боцмана. Страхозябрик выскочил из рук, громко шмякнулся на землю, а поднялся уже в виде осла – точной копии Боцмана. Тобик тут же накинул ему на шею верёвку и быстро привязал к ограде.

–– Получилось! Рыжик, у нас всё получилось! – от радости хотелось кричать, а приходилось говорить шёпотом.

–– Тобик, смотри не напугай его, уходим тихо!

В ночной тишине зацокали копыта. Боцман подошёл к воротам и уставился на замок. Немой вопрос был очевиден:

–– А уходить-то я как буду?

То же самое внезапно осознал и Тобик. Планируя спасение Боцмана, они как-то упустили из виду, что лазить через заборы ослы не умеют.

–– Чего делать будем, Рыжик?

–– Импровизировать.

Повисла тяжелая тишина. Друзья напряжённо думали.

–– Рыжик! – Тобик хитро глянул на друга, – ключ от замка наверняка у Митрича!

Рыжик аж подскочил от радости:

–– Ох, я сейчас с ним поговорю!

–– Не, давай с ним Боцман поговорит, твоим голосом! Так ещё прикольней будет!

–– Точно! Вылазь, жди нас на улице, а я на осле покатаюсь. Сейчас нам этот пьяница всё сам откроет!

Тобик перемахнул через ограду на улицу, а Рыжик залез на Боцмана и спрятался за гривой:

–– Боцман, подойди к этому своему Митричу и ткни его копытом посильнее, я с ним поговорю, а ты в такт шлёпай губами.

Боцман так и сделал, притом вложил в пинок всю свою обиду. Митрич вскочил, как ошпаренный:

–– А-а, что! Где? Кто тут? Боцман, ты!

Рыжик заговорил глухо, страшно, нараспев:

–– Да, это я-я! Не ждал, старый предатель?

–– Не-е, не может быть! Ослы не говорят! Ты же молчал всю жизнь…

–– Молчал! А теперь вот не буду! Слушай, подлая душа! Я служил вам всю жизнь верой и правдой, а на старости лет получил за это благодарность вашу – решили вы меня зарезать, да мясом моим тигра накормить…

–– Э-этто н-не я, я не хотел, это директор, он приказал, ч-чего, говорит, зря мясу пропадать, а я, я ж тебя кормил, я ухаживал, – у старика дрожал голос, брызнули слёзы.

–– Да ты ж за бутылку и мать продашь, как меня продал. Небось, и нож уже наточил, чтоб завтра горло мне резать?

–– Н-нет, я не буду, я всё ему скажу, вот увидишь… Я, я пить брошу…

–– Эх, дать бы тебе копытом в лоб, да планы у меня другие! А ну, живо возьми ключ и открой ворота, подлый изменник, а потом иди туда, к тигру, стой там и не оглядывайся!

Дрожащими руками Митрич полез в карман, достал ключ и долго не мог попасть им в замок. Наконец он открыл ворота.

–– Иди туда, стой и не оглядывайся! Через полчаса ты закроешь ворота и будешь сидеть до утра молча, тогда я, может, и прощу тебя! А нет – вернусь и растопчу, старый пьяница!

Митрич безропотно повиновался. Рыжик соскочил со спины Боцмана и пустился в пляс:

–– Наш ушастый новый друг

Взял злодея на испуг!

Надо дурня обмануть,

И тогда свободен путь!

Однако Боцман угрюмо стоял на месте около калитки, уткнувшись головой в асфальт. Тобик подошёл к нему:

–– Ты чего, Боцман? Всё, свобода, пошли быстрей, не время упрямствовать…

–– Осёл – животное не упрямое, а принципиальное, – написано было на строгой физиономии Боцмана, – не пойду я так! Без своей тележки и упряжи никуда я не пойду! Я без всего этого – бесполезный нахлебник, ни на что не годный.

–– Ты – принципиальное, а мы из-за тебя тележку воровать должны? Пойдём, Боцман, придумаем после, куда тебя запрягать, честное слово!

–– Я всю жизнь с этой тележкой, – морда ослика становилась всё суровее, – и упряжь это моя! Для пони новую сделали. Если запрягать меня не хотите, я свою тележку сам, зубами утащу!

Времени спорить не было. В любой момент в зоопарке мог кто-нибудь проснуться. Тобик решительно вернулся и выкатил тележку. Старая упряжь валялась в ней. Боцман сам глазами командовал, как надо запрягать. Всё получилось быстро и тихо. Хомут, уздечка, оглобли – все эти невиданные ранее Тобиком предметы оказались очень даже простыми. И вновь побрели друзья по пустым ночным улицам, теперь уже втроём. Над городом поднималось утро: сначала робко зазеленело над крышами, потом цвет переменился на тускло-жёлтый и, наконец, румяная, яркая весенняя заря разлилась по небу и заиграла. Новый день вступал в свои права.

Однако с этим чудесным рассветом заканчивалось бесшабашное волшебство этой ночи. Для Тобика настала пора думать, что же дальше… В хитроумном плане Рыжика по похищению Боцмана был самый большой изъян: как его спасти было придумано, а вот что делать после этого – нет! И теперь, по пути неизвестно куда, Тобик мучительно осознавал, что жизнь – не детская игра, не получится собрать игрушки в коробку, когда мама позвала ужинать, и забыть про них до следующей игры… Но нельзя же было струсить и позволить убить ослика, никак нельзя! Да, он снова прогуливает школу, да, ему опять будет плохо, ну и пусть! Должен же быть какой-то выход…

Оставив позади город, друзья свернули с большой дороги на просёлочную, идущую параллельно, но за посадками. Так можно было незаметно дойти до маленькой речки в пяти километрах от города. Рыжик давно улёгся в тележку, свернулся калачиком и уснул. Сомнения и размышления его совсем не терзали. Угрюмый Боцман брёл следом за Тобиком. Он сразу предложил мальчику сесть в тележку и обиделся, когда тот отказался. Скоро завиднелась под горой извилистая серебристая лента речушки. Редкие одинокие вётлы по берегам кудрявились свежими, клейкими листочками. Трава в пойме, уже поднявшаяся и подёрнутая утренней росой, до того обрадовала Боцмана, что он припустил скорой рысью, разбудил Рыжика, далеко обогнал Тобика и совершенно забыл все свои обиды и невзгоды. Очень скоро, наевшись свежей майской травки и напившись чистой речной водицы, он совершенно помолодел и подобрел. «Спасибо вам, милые друзья мои, теперь я снова живу, теперь и умирать не страшно, а лучше ещё старику пожить да добрым людям послужить!» – написано было на добродушной его физиономии. И глядя на это, вертелось невольно в голове у Тобика: «Не зря! Всё правильно! А значит и выход найдётся…». Он присел на берегу речки и стал бросать камушки, пуская по воде круги – блинчики. Рыжик и Боцман затеяли игру в догонялки. Рыжик убегал и уворачивался очень ловко из-под копыт Боцмана, а тот смешно и неуклюже прыгал, пытаяясь поймать и при этом не зацепить копытами маленького друга. Рыжик притом ещё и дразнился:

–– Зайку бросила хозяйка,

У неё есть новый зайка,

Старый зайка стал плохой,

Получил под зад ногой.

Боцман делал вид, что жутко сердится. Со стороны смотрелось это очень забавно, но тяжёлые мысли всё же одолевали Тобика:

–– Я опять школу прогулял. Матери одно расстройство и двойка по поведению, – сказал он вслух. Рыжик остановился и неожиданно серьёзно ответил:

–– Знаешь, по поведению будут пятёрки у Хрякиной и всех остальных, которые меня убить хотели…

–– Да, ты, конечно, прав… – Тобик на минутку задумался, – не так важна та оценка, какую ставят по незнанию другие, как та, что ставит своя совесть.

–– Моя рыженькая беличья совесть ставит мне на сегодня твёрдую пятёрку! – Рыжик подпрыгнул и помчался дальше. Он уже не расслышал, как Тобик тихо пробормотал:

–– А моя человечья всё равно ставит мне двойку. Но вроде ещё не поздно исправить, – Тобик глянул на часы в телефоне, – да, самое время, мама только проснулась.

И всё же отважиться нажать на кнопку было очень трудно. Мама не поймёт, он опять причинил ей боль, и как объяснить, чтобы поняла, Тобик не знал. Отвратительное чувство. Он был готов на любое наказание, лишь бы мама не расстраивалась и поняла его. А звонить было нужно, время не ждёт, дома его уже могли хватиться. Тобик закусил губу, выдохнул и нажал. Мама в ту же секунду ответила:

–– Тобик, сынок, ты где, ты почему не в постели?

–– Со мной всё хорошо, мам, ты не волнуйся, я… мне пораньше нужно было на улицу выйти, я будить вас не стал…

–– Как ты мог уйти ночью из дома? Зачем ты это сделал? – голос мамы становился стальным и резким, – где ты есть?

–– Я тут, недалеко… Мы с другом договорились сделать одно дело, в общем, надо было срочно помочь ещё одному… короче… того осла в зоопарке убить хотели, я его увёл оттуда и мы сейчас на речке! – наконец выпалил Тобик.

–– Какой друг, какой осёл, какая речка? Ты с ума сошёл? Сейчас же возвращайся домой и бегом в школу!

–– Уже не успею. Я ещё не решил, что делать дальше… Прости меня пожалуйста, мам! Так надо было. Я доброе дело сделал, я попозже всё объясню, главное, ты не переживай, со мной всё хорошо. Я позвоню, я вернусь, скоро! Я люблю тебя, мам! Прости!

Тобик выключил телефон. Легче не стало. Мысли роились в голове и не могли выстроиться в порядок. Вдруг Тобик увидел прямо перед собой на берегу маленькую забавную птичку – трясогузку. Птичка совсем не боялась его. Лёгкими семенящими шажками подошла она вплотную, пискнула, помотала хвостиком вверх-вниз, вверх-вниз, а потом повернула головкой и явно показала на тропинку, что убегала вдоль речушки за холмы вдаль, в сторону от большой дороги.

–– Ры-ыжи-ик! – громко позвал Тобик, – хорош там беситься, посмотри-ка сюда!

Рыжик подбежал, сел рядом и тоже уставился на трясогузку. Она не испугалась и не улетела, а продолжала красоваться перед друзьями. У неё беленькая грудка с широким чёрным галстучком, блестящие глазки, белые щёчки, чёрная шапочка и длинный хвостик: вверх-вниз, вверх- вниз…

–– Если я правильно усвоил твою науку общения без слов с животным миром, то мне кажется, она зовёт нас куда-то.

–– Точно так, – согласился Рыжик, – помниться, тебя привела ко мне на помощь птичка-синичка… Может, опять неспроста это…

–– Я тоже об этом подумал. Ну что, идём?

–– Я-то что… А ты не пожалел, что пошел тогда за синичкой? Кто её знает, куда ещё эта заведёт…

–– Ни разочку не пожалел, дружище! Вперёд! Я свою дорогу выбрал. Ты со мной?

–– Всегда и везде!

–– Ну а Боцману и деваться больше некуда! Запрягаем, и в путь!

И покатила расписная тележка по тропинке малой в дальнюю даль, за птичкой трясогузкой следом. Вёрст ещё через пять Тобик глубоко осознал мудрую принципиальность старого осла и покража тележки, в которую он с удовольствием сел, уже не казалась ему таким уж тяжким преступлением.

Яркое майское утро расстилалось свежим ароматом трав, щебетало, пело, цвело и радовалось. Кучевые облака на безмятежно-голубом небе плыли свободно и спокойно. И эта дорожка, и нарядная даль впереди, и изумрудная мурава под ногами после пережитых тревог казались новыми и счастливыми. Впереди порхала путеводная птичка-трясогузка. Дорога неизвестно куда почему-то радовала. Так бывает в детстве. И в сказке…

Глава 3 В Отрадном

Погибающие наши сёла, когда-то живописные и ухоженные, имеют в наши дни тяжелый для сердца любого русского человека вид запустения и разрухи. Дома покинуты. Там, где когда-то пахло горячим хлебом, смеялись дети и от дневных трудов в поле отдыхали взрослые, теперь только дикий бурьян в человечий рост, скрывающий бугры домовищ с кучами битого кирпича от печек, да ямы от погребов. Кое-где остались ещё и стены без крыш, с покосившимися окнами, вырванными полами и обломками мебели. Любопытный путник, отважившийся зайти в такой дом, непременно увидит в красном углу полочку, где когда-то стояли иконы, а напротив, на другой стене, иногда и старые, пожелтевшие фотографии. Смотрят с них простые и добрые лица людей, здесь когда-то живших… Отчего-то не всегда забирают их потомки, переселяясь навеки в большие города, где есть и жизнь, и работа, и достаток. Бог судья… Но лучше не забредать в такие места: бурьян по весне и лету кишит клещами, а в ямах и среди битого печного кирпича очень любят лежать гадюки. Делает шаг человек, а прямо из-под ноги, извиваясь и шипя,

отползает чёрная, сально-жирная лента. Большую часть года места такие тоскливо-одноцветные: сизые, бурые, серые до того, что кажется, что и небо-то над ними голубым не бывает. И только месяц май, яркий и щедрый, на время скрывает мрачную картину, преображая всё вокруг. На деревьях, вётлах и берёзах, появляются клейкие, нарядные ярко-зелёные листочки. Под будылками мёртвого бурьяна пышно прорастает молодая крапива. Дороги застилает праздничным ковром трава-мурава. Любили наши предки обсаживать дорогие, приметные для себя места кустами сирени, и цветение её – вершина майского счастья нашей природы. Нежно-сиреневые и белые щедрые соцветия на фоне буйной, дикой зелени – вот она, истинная живая душа таких заброшенных мест. И видно становится сразу: вот здесь, в обрамлении кустов сирени на полянке стояла когда-то деревянная церквушка или часовенка, а здесь радушный хозяин посадил в палисаднике малый кустик, а он разросся и цветёт и по сей день, а там, на отшибе, сельское кладбище скрыто за цветущими кустами. Повсюду горьковато-пряный, душистый запах сиреневых цветов. Воздух напоён им, как щебетаньем птиц, как майским

солнечным цветом. Не сдаётся земля, хранит память и продолжает жить!

Почти так же выглядело село Отрадное в пятнадцати верстах от того города, где жил Тобик. Расположилось оно при впадении в Хопёр-батюшку той самой речушки, на берегу которой оставили мы на время наших друзей, идущих по тропинке малой не весть куда за птичкой-трясогузкой следом. И был в том селе один единственный жилой дом, и жила в нём всеми на свете забытая старая женщина. За домом, на базу, корова, гуси да куры, вдоль бревенчатой избы дрова, а во дворе колодец с ледяной вкуснейшей водой. Вот и всё. А когда-то было Отрадное местом благодатным, населённым и славным…

В далёкие века ордынские не было здесь постоянного народа: на весну и лето приходили на обильные пастбища кочевые татары с бессчетными отарами овец и табунами коней, а к осени и в зиму, когда кочевая орда уходила в южные низовые земли, шли сюда на промыслы ватаги мокшан, мещеряков и русских из-за больших Ценских и Сурских лесов, добывали мёд, рыбу и зверя. Так и велось, пока не подошла вплотную к вольному Хопру окрепшая Русь. При царе Алексее Михайловиче отписал себе порожние эти земли ловкий пензенский подъячий, и поселил здесь десяток мужиков, из рязанских земель беглых. Да только обустроиться мастеровитым рязанцам как следует не пришлось: раз пожгли и разорили их кубанские татары, другой раз – низовые донские казаки. Так и горевала деревушка пятью землянками, малой пашенкой «для себя» да отарой овец хозяйских, пока не замирили степь казачьи заставы и служилые люди царя Петра. При государыне Елисавете прикупил эти земли генерал, в сражениях побед не одержавший, но зато преуспевший в приобретении имений очень сильно. Как-то доехал он до новых своих владений, на коне поднялся на горку над Хопром, окинул взором просторы необъятные, да и сказал приказчикам: «Экая землица привольная, прямо душе отрада! Пригоните-ка сюда мужичков побольше, да срубите мне здесь усадебку липовую, белого тёса, на охоты сюда наезжать стану. А деревню так и назовите – Отрадная, нечего ей Подъячим хутором да Разорёнкой называться».

Ретивые управляющие господскую волю в точности исполнили: надёргали из разных генеральских имений, тамбовских и пензенских по большей части, крестьянских дворов, по одному, по два, по три, да силой согнали из родных мест в Отрадное. Горькой да тяжкой поначалу была жизнь переселенцев, без родни, на земле необжитой. Но выдюжили мужички, отстроили избы и пашню целинную подняли. А как обустроились, то и поняли, какая благодать на новой Родине: и земли чернозёмной вволю, и покосов, и пастбища, и леса, и промыслов. На каждый двор по десятку детей нарождалось, а то и поболее. Так-то к концу века восемнадцатого стало в Отрадном двести дворов. Выстроили крестьяне церковь, и стала деревенька бывшая селом именоваться. Барин, однако, в имение своё больше не приехал, а в скором времени отдал Отрадное в приданное за дочерью.

Так и менялись полвека господа, коих крестьяне и не видели, покуда не поселилась в селе новая госпожа – уж всем барыням барыня! Носила по мужу она фамилию, достославную в России, и сама была кровей самых что ни на есть знатных: умна, спесива, строга, величава, красива – всем взяла. Отстроила новую большую усадьбу, мужиков терпеть не могла и почти всех по степным выселкам расселила. Притом отрадненские, хоть барыню свою и не любили за высокомерие, во всей округе самыми богатыми и оборотистыми были, знать, строгость и ум господский не во вред пришлись. После отмены крепостного права госпожа с крестьянами своими размежевалась, отдав им все степные земли, а себе оставив те, что вдоль Хопра, у Отрадного. Так, тихо и мирно, закончился в той сторонке благословенный для России девятнадцатый век, и начался горький двадцатый.

Перед самым его началом поселился на некоторое время в усадьбе модный столичный художник, друг и обожатель дочки отрадненской барыни. Рисовал луговые мальвы, сельские домики, старую госпожу на крыльце своей усадьбы. Да много чего рисовал, говорил, что вдохновение его здесь посещает. На заре, по зябкому утреннему речному туману, любил он со всего духу проскакать на коне полями к Хопру и окунуться в чистейшую студёную воду. Уже после революции, тоскуя в Париже и в Ницце, вспоминал он как самое большое счастье бытность свою в Отрадном. В восемнадцатом году, не дожидаясь расправы от новой власти, барыня с дочкой покинули навеки родные места, чтобы в нищете и безвестности упокоиться на парижской окраине. А с крестьянами отрадненскими обошлось лихое время ещё суровее: после двух голодовок осталось в селе народу меньше половины. Не дай господь на земле никому того, что пережили наши люди в первой половине двадцатого века! Война ещё сократила народ на четверть: лучших, молодых и полных сил людей забрала смерть за право жить на этой земле оставшимся…

В первый после войны год прислали в отрадненский колхоз агрономом отца той самой женщины, что осталась последней на этой земле. Баба Нюра, так её зовут, родилась уже здесь. Отец был родом хоперский казак, со станицы Кислянской, что на триста вёрст южнее Отрадного. После фронта, весь израненный, не жалел отец сил, чтобы поднять колхоз. Через двадцать лет так и умер, на работе. А Нюрка, тогда молодая, смышлёная и красивая девушка, поехала в область, учиться на зоотехника. Там замуж вышла, и, отучившись, вернулась в родной колхоз. Родился у них с мужем сынок, назвали Василием, да только недолгим счастье у Нюры было: при строительстве плотины мужа её землёй присыпало, обвалился утёс, а когда откопали мужики, было уже поздно. Так и говорили: горой задавило… Осталась Нюра одна с ребёнком. Так и жила. Люди из села разъезжались, колхоз развалился, сынок вырос, в город уехал, новый век наступил, и фермы, и поля колхозные быльём заросли, и остался от Отрадного один бревенчатый домик, а в нём старая баба Нюра. Иссяк живой родник, догорела Богу свечка.

Взрослый сын бабы Нюры в городе женился, родился внук. Только с женою сын жить не стал, развёлся и вскоре после этого безвестно пропал. Никто его семь лет уже не видел. Совсем придавило горе бабу Нюру, старухой сделало, да не сломало. Невестка вскорости вновь замуж вышла, ещё дочку родила да так решила, что нечего старое нести, одна семья и светлое новое у неё будет. И не видела баба Нюра внука с четырёх лет… А всё ж не судьба была ей одной в старости остаться, явил Господь чудо, да не одно!

Довела наших друзей птичка до места над Хопром высокого, откуда Отрадное и вся округа как на ладони, да и улетела. Смотрел Тобик вдаль, смотрел, да вдруг понял, что места эти с раннего детства ему знакомые, и избушка под горой, и речка, и лес вдали – всё это видел он не раз, всё это ему родное. И живёт здесь по отцу родная его бабушка Нюра.

Боцман, уткнувшись в забор, остался ждать на улице. Тобик вылез из тележки и медленно, неуверенно пошёл к дому. Воспоминания раннего детства, бабушки, отца и матери вместе, этого домика и всего вокруг разом хлынули в детскую душу, бередили, хоть и были смутными… Рыжик догнал и бесцеремонно устроился на плече. Всю дорогу только жизнерадостная уверенность бельчонка помогала Тобику держаться и не падать духом. Он никогда не мечтал и не планировал убегать из дому, и вообще, больше всего на свете боялся огорчить маму. А тут всё случилось так, как будто накрыла его лавина странных событий, и несла мальчишку помимо его воли, и прибила вот к этому берегу. Отключенный телефон просто жёг ему сердце.

С такими чувствами подходил Тобик к старенькому бревенчатому дому, где жила его родная бабушка, почти ему не знакомая. Деревянная крашеная дверь закрыта была изнутри на защёлку, которую снаружи открыть было очень легко, потянув за верёвочку. Дверь со скрипом отворилась. На Тобика разом дохнуло запахом свежего домашнего печёного хлеба и парного молока. Пожилая женщина, копавшаяся возле печки, поднялась, обернулась, подняла ясные, добрые глаза на Тобика и медленно прислонилась к углу. Узловатая старческая рука поднялась было утереть лоб, или перекреститься, да так и застыла возле сердца:

–– Господи, кормилец-мамушка… Тобик…

Она помнила его. И ждала. К горлу подкатил комок, на глазах навернулись слёзы:

–– Дай погляжу на тебе… Взрослый… Отец вылитый… Сюды, к окошку садись. А мать-то где? Ай ты один приехал?

Тут дверь из горницы отворилась и послышался детский девичий голос:

–– Баб, ты с кем это?

Вслед за этим в дверях появилась миловидная тёмно-русая девочка. Она сидела на деревянном стуле с колёсиками. Тоненькие ноги в шерстяных носочках безжизненно свисали со стула. Перебирая руками вдоль стенки, девочка подъехала к столу. Баба Нюра по-прежнему в упор смотрела на Тобика и еле сдерживала душащие её слёзы:

–– Вот, Дарёнка, не зря я Богу-то молилася. Тобик. Внучок из города. Значить, братик тебе будеть…

Хоть мысленно и готовил себя Тобик к чему угодно, но всё же смутился и покраснел:

–– Здравствуйте…, привет…, – Тобик вообще не знал, что сказать. Одно казалось ему нелепым, другое – холодным, – А мы вот… Я без мамы приехал, как-то так само получилось, я даже не знал толком, куда иду, а пришёл к тебе, баб Нюр,… к вам… Я не один, тут ещё вот…

Тут только все заметили, что на плече у Тобика сидит белка. Рыжик понял, что пора спасать друга, вмешаться и внести ясность. Он соскочил на стол и в избе громко зазвенел беличий голос:

–– Баба Нюра, мы убежали из дома, украли в зоопарке осла и пришли к вам жить!

Дарёнка тихонько засмеялась. А Рыжик, не смущаясь, продолжал:

–– Я разговариваю, потому что упал в трубу и головой об словарь стукнулся. Мы пошли в зоопарк, а Тобика родители наказали, за то, что он школу прогуливал. А прогуливал он из-за меня, потому что меня там убить хотели, а он вступился и подрался. А в наказание зверей в зоопарке ему смотреть запретили всех, кроме старого осла. А его, осла, Боцмана, убить хотели и скормить тигру. А мы его спасли и приехали к вам.

Минутную тишину прервала Дарёнка:

–– То есть братишка мой спасает зверюшек, дерётся и школу прогуливает, – она лукаво улыбнулась и посмотрела на Тобика.

–– Какую тебе игрушку-то интересную купили… Чего только не придумають щас… Как живая…, – баба Нюра не сводила глаз с Тобика, даже не смотря на такое невиданное диво.

А Дарёнка с интересом рассматривала Рыжика:

–– Классно, Тобик! Дашь поиграть потом?

–– Конечно… Вообще-то он всё правильно сказал. Я из дома убежал, получается. И осёл у калитки стоит. С тележкой.

Баба Нюра тяжело вздохнула:

–– Телефон-то есть у тебе? Звони матери… Тут у нас ловить…, – чувствовалось, что слова давались ей не легко. Тобик же, услышав это, быстро и с радостью достал телефон, включил и позвонил. Мама тотчас ответила:

–– Ты где? Ты меня до больницы довести решил, что ли? – в голосе чувствовалась скорее усталость и боль, чем раздражение, – «всё хорошо, всё нормально» – и отключился на три часа. Совесть у тебя есть? Ты где, спрашиваю?

–– Мам, прости меня! Я у бабушки Нюры в Отрадном, – Тобик старался говорить спокойно и «по-взрослому», но волнение выдавало, – со мной всё в порядке.

Мама с полминуты помолчала в трубку, видимо, осмысляя услышанное. Потом тихо сказала:

–– Сиди там и никуда больше не шатайся. Я сразу после работы за тобой приеду.

На этом разговор и закончился. Заметив, как Тобик погрустнел, баба Нюра обронила:

–– Не тушуйся больно-то… Образуется. Давайте обедать, что ли.

Деревенские щи из чугунка, томлёные в печке, были вкуснейшими. А хлеба такого Тобик вообще в жизни не пробовал.

–– Вкусно?

–– Необыкновенно! Никогда такой вкусноты не ел!

–– Оставайся, хлеб печь тебе научу. А то на городских харчах-то вон какой бледненький.

–– Да я бы с радостью…

Тобика между тем больше всего интересовала Дарёнка. Ела она молча, изредка с любопытством поглядывая на него. Рыжик по своему обыкновению облазил все углы нового для себя места, и, довольный, вернулся за стол. Потом, осмотрев Дарёнку, глубокомысленно заявил:

–– Да, осёл – животное необыкновенно полезное, особенно если оно принципиальное и с тележкой. А мы его ночью ругали, глупые. Дарёнка, во дворе стоит расписной рессорный экипаж, по случаю украденный нами в зоопарке. Это транспортное средство исключительно для тебя! Двигатель, у него, правда, старый, и с характером, но тебе служить, думаю, будет с радостью, и сколько-нибудь ещё прослужит! Так что примите, милая барышня, от нас подарочек!

–– Круто! Вот это речь! – восхитилась Дарёнка.

–– Да, об толковый словарь шарахнулся… Он ещё и стихами может! – пояснил Тобик, – а мысль очень правильная! Пойдем, принимай карету!

С этими словами Тобик решительно встал, взялся за стульчик Дарёнки и покатил во двор. Бабушка открыла им дверь:

–– Ну, погуляйте, покатайтесь. Только осторожней, и не далёко, тут! – а сама присела на крыльцо, и всё глядела на ребятишек.

Тобик осторожно пересадил Дарёнку в расписную повозку из зоопарка. Боцман от удовольствия аж прядел ушами, глаза его светились радостью и прямо кричали:

–– Ну я же говорил, что пригожусь ещё!!!

Дарёнка первая заметила:

–– Смотрите, а ослик-то как радуется!

–– Ты тоже его понимаешь? – Тобик шёл рядом с тележкой, – меня Рыжик научил понимать зверей и птиц, оказывается – совсем просто!

–– Конечно! А ты что, раньше не знал?

–– Не, пока не нашёл Рыжика, как-то даже не думал об этом.

–– Это потому, что ты в городе жил. Здесь всё интереснее!

–– Я уже заметил. Знаешь, Дарёнка, я хочу открыть тебе тайну, которую ещё никому не открывал: Рыжик – не игрушка. Он настоящий говорящий бельчонок. Только не смейся. Я его в старой библиотеке зимой нашёл. Он очень умный. Мы с ним друзья. Я знаю, что так не бывает, а вот как-то получилось…

–– А я это уже поняла давно. Я чудесам не удивляюсь, я сама среди них живу… Тебе, наверно, интересно, откуда я тут взялась?

–– Даже очень! – признался Тобик. В самом деле, этот вопрос не давал ему покоя с того самого момента, как он увидел Дарёнку.

–– А баба Нюра нашла меня вот здесь, около дома. Семь лет тому назад это было. А откуда я взялась – не помню. Маленькая совсем была, годика два, или три. Я болела очень сильно. Баба Нюра отвезла меня в больницу. Там сказали, что болезнь моя редкая, старинная, в наше время уже побеждена и почти не встречается. Меня лечили уколами, и они помогли. Только вот злая болезнь была очень запущена, совсем вылечить не смогли, дала на ноги осложнение, и я не могу ходить. А ещё сказали, что если бы опаздали с лечением хоть на день или два – меня бы не спасли.

То, как девочка просто, спокойно и откровенно говорила о своей беде, растрогало Тобика до глубины души. Ему очень хотелось сделать что-нибудь хорошее для своей новой сестрёнки:

–– Я буду помогать тебе изо всех сил! Как-нибудь одолеем, сделаем, чтобы ты стала ходить!

–– Врачи пытались… ничего не помогало. Тогда баба Нюра забрала меня из больницы, и вот мы здесь так и живём. Только это – тайна! Если кто-то чужой про меня узнает, меня отберут у бабушки и закроют в интернате… Ты ведь никому не скажешь обо мне?

–– Конечно нет! – Тобика прямо возмутила мысль, что он может проболтаться, – даже не сомневайся! Уж чего-чего, а тайны хранить я умею! И Рыжик тоже, проверенный товарищ.

–– Почему-то я тебе сразу поверила. Как только увидела. Со мной такое бывает – чувствую людей, кто какой. Вот посмотрю – и сразу вижу. А ещё я сны вижу, и они сбываются!

–– А нас с Рыжиком сегодня ночью во сне видела?

–– Нет. Сегодня я какой-то кошмар видела: зверь невиданный, и он превращается, то в тигра, то в сову, то в кабана, то в человека… Ужас просто!

–– Ничего себе! – вырвалось у Тобика. Когда Дарёнка сказала про свои вещие сны, он как-то не очень поверил, поэтому сильно удивился, – этого зверя страхозябрик зовут. Мы с Рыжиком его ночью поймали, на манную кашу…

–– Ты тигра ловил?

–– Не, он не опасный. Он очень пугливый и сразу превращается в того, кого испугался. Ну, как хамелеон цвет меняет, а этот вообще, весь свой вид.

–– А как же он на самом деле выглядит?

–– А вообще никак. Так всю жизнь и превращается. А распознать его можно только одним способом – он манную кашу до страсти любит.