Читать книгу: «Иосиф и Сталина», страница 4

– Марик! Мне плохо, мне кажется я схожу с ума, похоже у меня галлюцинации. Мне снится, что моя мама вернулась.

Любовь Моисеевна подбежала к дочери и, крепко прижав её к себе, запричитала:

– Это не бред, доченька. Грех говорить, но очень хорошо, что ты приболела, иначе я бы не нашла тебя. Я тебя быстро вылечу, и мы уже никогда не потеряем друг друга.

Когда Марк рассказывал о случившемся своим друзьям на работе, он непременно подчёркивал, что феномен встречи матери и дочки породил чудо излечения его жены без лекарств. Приобретённые антибиотики просто не понадобились и были выброшены за ненадобностью. Когда же через несколько дней по этому поводу была откупорена бутылка шампанского, муж Любови Моисеевны, полковник Розенбаум, наливая в маленькую рюмку принесённый с собой спирт, хорошо поставленным офицерским голосом произнёс:

– Я хочу, что мы выпили за уважаемого доктора Марка Перельмана ибо он, сам того не сознавая, из четырёх, находящихся в радиусе сто метров, аптек выбрал именно ту, где работает моя жена.

– Мало того, – добавила новоявленная тёща Марка, – мой зять из трёх фармацевтов, в пустующей в это время аптеке, предъявил рецепт с именем моей дочери именно мне, а никому-то другому.

Полковник Розенбаум по фронтовой привычке вскинул руку, чтобы влить в себя, уже, правда, не наркомовскую, дозу спирта, но Марк остановил его, проникновенно произнеся:

– Пить, мои дорогие, следует не за мою скромную персону, а за мою жену и тёщу, которые, не имеет значения как, нашли друг друга.

Обрадованный полковник хотел было повторить свой предпитейный жест, однако его снова перебили, на этот раз Соня. Она обняла Любовь Моисеевну со словами:

– Мамочка, дорогая! Мы теперь навсегда вместе. За тебя, любимая!

Дослушав искренние речи своих родственников, полковник Розенбаум облегчённо вздохнул и влил в себя рюмку с вожделенной жидкостью.

Часть 2
Иосиф Маркович

Глава 4
Кругом одни чудеса

Иосиф Перельман не знал, что своим именем обязан бывшему советскому вождю Иосифу Сталину. Родители не то, чтобы хотели скрыть от него это. Причина была более банальной: им было стыдно признаться сыну, что он был назван в честь тирана, культ личности которого развенчал, ещё в 1956 году, тогдашний секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв.

Парадоксально, что всё связанное с именными метаморфозами Иосифа Джугашвили (подлинная фамилия Сталина) преследовало Иосифа Перельмана в его ученическое бытие. Всем известно, что в школьной жизни редко кто не удостаивается клички. Они бывали смешные, обидные или просто никакие. Вот таким никаким прозвищем и обозвали Иосифа, наградив его обидным именем «гуталин». А всё из-за того, что он, в отличие от своих одноклассников, регулярно чистил свою обувь одноименным кремом и, к тому же, почему-то вместо слово «хорошо», употреблял немецкое «гут», созвучное современному «Окей». Однако немногие знали, что такой же кличкой, может быть потому, что был сыном сапожника, был награждён и Иосиф Виссарионович Сталин. Не знал это и Иосиф Перельман. Никто не говорил ему, что была даже воровская песня с крамольным текстом: «В кремлёвском зале музыка играет, благоухает ландыш и жасмин, а за столом Россию пропивает пахан Советов, Иоська Гуталин». Это сегодня известно, что, не будучи наделённый алкогольными пристрастиями, великий вождь, за которого шли на смерть бойцы Красной армии, Россию не пропивал, а планомерно и жестоко уничтожал. Всё это в никоей мере не касалось личности Иосифа Перельмана. Понятно, что он не употреблял спиртных напитков и никого и никогда не расстреливал. Более того, несмотря на иллюзорную общность с именем Сталина, он ненавидел его всеми фибрами своей легко ранимой души. Ведь, если даже ни от руки пресловутого вождя, то уж точно по его воле были расстреляны двое его дедушек.

Между тем, кадры школьной жизни Иосифа мелькали малозначимыми эпизодами, которые были наполнены рутинными уроками. В дополнение к ним, была ещё и вялотекущая пионерская атрибутика, плавно переходящая в шаблонный формат комсомольского бытия. Ни первое, ни второе, несмотря на парадно раздутую символику, ни в коей степени не привлекало Иосифа. Он никогда не причислялся к тем, кого сегодня называют «ботаниками», т.е. к скучным, занудливым и заученным школьникам. Но в тоже время всегда чётко знал, чем ему надлежит заниматься в будущей жизни. Когда 8 «б» класс, в котором он учился, писал сочинение на свободную тему, которую «русичка» расплывчато сформулировала не иначе, как «Моя профессия после окончания школы», он был единственный вразумительно и доказательно обосновавший целесообразность выбора своей специальности. Просто никто из писавших это сочинение, как и подавляющее большинство их сверстников, не задумывались или не хотели думать о том, что их ждёт. Ведь проектирование будущей профессии, прежде всего, предполагает постоянную будничную работу в выбранном направлении уже сегодня. Именно этого и не хватало отрокам, которые не относили себя к тем, кого завтра назовут «ботаниками».

Учительница русской литературы Фаина Борисовна, которую, вопреки её еврейской национальности, называли «русичкой», была поражена эпиграфом, выбранным Иосифом к своему сочинению. Он гласил: «Если вы хотите вести счастливую жизнь, вы должны быть привязаны к цели, а не к вещам». Далее на трёх страницах чернильного текста раскрывалось, что этой целью у Иосифа являлась профессия физика. На замечание Фаины Борисовны, что этот эпиграф является не просто вопиющей бессмыслицей, а просто какой-то немыслимой абракадаброй, Иосиф невозмутимо ответил:

– К сожалению, я не знаю, что такое абракадабра, такого слова мы с вами в русском языке просто не учили.

– Это слово, любезный, – отрубила преподавательница русской словесности, – означает не что иное, как абсурд.

– Не думаю, – смущённо промолвил Иосиф, – что слова гениального физика Альберта Эйнштейна являются какой-то нелепостью.

Пока ошеломлённая Фаина Борисовна торопливо протирала очки и медленно оседала на свой стул, расстроенный Иосиф добавил:

– Прошу прощения, что я по своей рассеянности забыл приписать фамилию основателя современной теоретической физики к своему эпиграфу.

– Ничего страшного, Иосиф, – виновато пробубнила учительница, – хочу только сказать, что за своё сочинение ты получил две оценки: по русскому языку – твёрдая двойка, а вот по русской литературе – железная пятёрка.

Она сконфуженно посмотрела на него и, уже обращаясь ко всему классу, поощряюще вставила:

– Несмотря на массу ошибок в тексте сочинения, Перельман является единственным, кому удалось убедительно доказать, почему он решил выбрать специальность физика.

Снова снисходительно взглянув на Иосифа, Фаина Борисовна продолжила:

– Если ты сумеешь исправить свои грамматические ошибки, я пошлю твоё сочинение на городскую олимпиаду по русской литературе.

– Исправить ошибки я сумею, – уткнувшись в учебник физики промямлил Иосиф, – а в вашей олимпиаде участвовать не буду.

– Это ещё почему, – возмутилась Фаина Борисовна, – это же честь не только для тебя, а и для всей школы.

– Да потому, – огрызнулся Иосиф, – что я не фанат русской литературы, а репутацию школы я постараюсь не осрамить на всесоюзной олимпиаде по физике, куда меня направили как одного из победителей республиканского состязания.

Иосиф не лгал, он и на самом деле насколько терпеть не мог гуманитарные науки, настолько обожал точные. В то время, как кумирами его сверстников были космонавт Юрий Гагарин, вратарь сборной по футболу Лев Яшин, ливерпульский ансамбль «Битлз"и незабываемые фильмы «Бриллиантовая рука» и «Кавказская пленница», его идолами были физики Альберт Эйнштейн, Лев Ландау, Исаак Ньютон и Галилео Галилей. Он сам не понимал, как смогло случиться, что не математика, не химия, а именно физическая наука заняла почти всё жизненное пространство, в котором он находился. Может быть, поэтому он и появился в стенах Московского физико-технического института (МФТИ), где проходила Всесоюзная олимпиада по физике. Может быть, поэтому он и оказался там представителем Татарской автономной республики, предварительно став победителем районных, городских и республиканских олимпиад.

Вся семья в полном составе провожала Иосифа в столицу. Мама Соня и сестричка Сталина пустили даже, далеко не скупые, женские слёзы. Да и было от чего. Это не были слёзы радости, это была печаль расставания. Ведь Иосиф впервые покидал родные пенаты. Все волновались: как ему, 15-летнему юноше, будет там в многоликой и, может быть, не совсем безопасной советской столице, где ему надлежало провести три дня совсем одному.

Иосифа больше волновали не превратности московской круговерти, а модели задач на олимпиаде. Поэтому, большую часть полусуточного путешествия в плацкартном вагоне он не отрывал глаз от книги академика Ландау «Задачи теоретической физики». И это, несмотря на безудержное пение полупьяных солдат, едущих на «дембель» и на нескончаемый плач маленьких детишек, не желающих засыпать под стук вагонных колёс. Когда же он распластался на неудобной боковой верхней полке, в непродолжительном коротком сне ему грезились траектории «квантовых фотомагнитных осцилляций», открытых академиком Кикоиным.

Иосиф ещё не знал, что именно он, Исаак Константинович Кикоин, будет председателем оргкомитета олимпиады и именно он будет пожимать ему руку как одному из победителей этого необычного соревнования талантливых школьников. Казанского любителя физики в немалой степени смутило, что когда делали перекличку участников олимпиады, то большинство фамилий имели, не очень-то и форматные в стране Советов, окончания «ман», «штейн» и «берг». Ещё больше огорошило Иосифа, что в институтских коридорах под многими фотографиями ведущих профессоров были написаны фамилии с подобными концовками.

Увиденное Иосифом историк Максим Гаммал называл интересным и ярким феноменом массового участия евреев в науке. С одной стороны, «это восьмое чудо света» служило ксенофобским высказыванием, что мол именно евреи – самые мудрые и светлоголовые на свете. С другой стороны, по словам того же историка, это говорило о том, что якобы весь современный мир сконструирован евреями и именно это являлось источником антисемитской пропаганды. С, так сказать, третьей стороны, Иосиф не очень-то находился в теме, в которой красной нитью проходила мысль, что сегодня лиц еврейской национальности не спешат принимать в престижные институты страны. Современная советская власть без особых усилий сумела повернуть колесо, при котором его дедушки свободно поступали в любые университеты, в обратном направлении. Однако отголоски отмеченного, которые в той или иной степени обсуждались в семье, доходили и до его ушей. В то же время Иосиф, безудержно увлечённый физикой и математикой, не взял на себя труд заглянуть в Конституцию СССР. Если бы он пролистал 21-ую её главу, то наверняка обратил бы внимание, что там декларировалось равноправие граждан вне зависимости от расовой и национальной принадлежности. Вместе с тем, подрастающий отрок догадывался, что по отношению к советским иудеям процветала политика государственного антисемитизма. Иосиф не знал, что это называется столь высоким слогом, но чувствовал, что в верхних этажах власти к евреям относятся не совсем так, как записано в Конституции. Лишний раз это подтвердил, татарин по национальности, директор школы, когда перед отъездом в Москву мягко, почти по отечески, сказал ему:

– Послушай, Иосиф, тебе через полгода получать паспорт. Советую сменить фамилию Перельман на фамилию матери. Мне кажется, что Иосиф Уманский будет звучать красивее. Да и жить тебе станет намного легче.

Будущий физик догадался, конечно, о скрытом смысле, предлагаемой директором, аранжировки. Ничего не ответив на это, в тот момент он подумал про себя:

– Поменять фамилию означает предать отца, деда, которых я очень люблю и уважаю. Ни при каких обстоятельствах не буду делать этого.

Вряд ли подвергался сомнению тот факт, что с фамилией Перельман в Советском Союзе невозможно было стать не только министром, секретарём обкома партии и председателем горсовета, а и просто директором небольшого завода или научным сотрудником какой-нибудь лаборатории закрытого научно-исследовательского института. Однако, несмотря на эту реальность, через полгода после олимпиады Иосиф, в числе ещё четырёх человек из республики, был приглашён в Москву в физико-математическую школу-интернат, возглавляемую академиком Колмогоровым. Это было неординарное учебное заведение, где не могли помочь ни протекция, ни связи, ни взятки в виде денег или других услуг и ни изворотливость обойти что-либо обозначенное. Во главу угла ставились эрудиция, исключительные способности к точным наукам, нестандартное логическое мышление, склонность к анализу и тяготение к научно-исследовательской работе. Получалось, что Иосиф Перельман соответствовал всем перечисленным качествам.

Детище академика Колмогорова, физико-математическая школа-интернат, было задумана им как творческая школа. Главным здесь считалась стремление привить питомцам навыки самостоятельного научного мышления. В процессе обучения они вооружались всем необходимым для творческого восприятия как будущего университетского курса, так и для быстрого вхождения в самостоятельную научную работу. У обывателя словосочетание «школа-интернат» ассоциировалось как учебное заведение, в котором надлежит питаться и ночевать. По форме оно так и было, а вот содержание было необычным.

Иосифу импонировало, что уроки, в зависимости от модели их проведения, назывались лекциями, лабораторными занятиями или семинарами. Он был в восторге и от того, что занятия проводили доценты, профессора и даже академики, которые не просто снабжали их бездной необходимых знаний, а и учили, как ими распоряжаться на практике. Несмотря на то, что последнюю они по-философски называли критерием истины, упор обучения делался на теоретические аспекты математики и физики. Один из профессоров постоянно твердил им, что учёный может быть и лаборантом, а вот у лаборанта стать учёным-теоретиком нет никаких шансов.

Иосифа радовало, что преподаватели, в отличие от школьных учителей, не опускались до троекратного разжёвывания простых вещей, в то же время доступно и логично объясняя сложные атрибуты физической науки. Здесь учеников не вызывали к доске, не требовали дневников, не ругали за плохое поведение. Как по большому, так и по малому счёту в этом не было никакой необходимости. Ни у кого не возникало ни малейшей потребности шалить, баловаться, не слушать преподавателя и пропускать уроки. Да и, честно говоря, дурачеством, даже при желании, заниматься было некогда. Учебный день правильнее было назвать словом рабочий. Причём, он по интенсивности не делился на две части (школа и общежитие), а являлся плавным вливанием одной из них в другую. Требования к познанию обучаемого были не просто строгими, а, можно сказать, запредельными. Но именно это и превращало учеников в будущих светил отечественной физики.

Ещё очень нравилось Иосифу, что здесь их не делили на троечников, ударников и отличников. Он понимал, что в этом не было надобности, поскольку все они, примерно на одном качественном уровне, были обогащены текущими знаниями и одинаково страстно стремились к накоплению последующих. Ему было более, чем комфортно быть равным среди равных, имеющих глубинные задатки к накоплению сложных понятий теоретического познания. Иосиф не знал, что академик Колмогоров ставил этот факт одним из необходимых условий образования своей школы. В одном из своих писем домой на вопрос родных, как проходит процесс обучения в интернате, он чтобы «не растекаться мыслью по древу», в ответ привёл стихотворный опус, написанный одним из его одноклассников: «Задают нам очень мало, Что и говорить! Ну, подумаешь, английский, Взять и повторить. Ну, подумаешь, анализ, Надо подучить, Сделать семь задач каких-то, Быстро объяснить. Разобрать конспекты лекций, Выучить и знать, И матпрактикум сложнейший Выполнить и сдать. И по алгебре задачи – Просто чудеса! У меня на них уходит Только три часа. Приготовиться к контрольной, Физику решить, Сдать Зачёт, литературу Малость повторить. Разобрать, закончить, сверить, Прочитать, учить, Написать, перепроверить, Переповторить! Доказать, списать, запомнить, Съесть, перевести, Физикой себя заполнить, И с ума сойти!».

Этот нехитрый, не очень-то и совершенный с точки зрения высокой поэзии, опус вполне совершенно описывает напряжённый рабочий день обитателя московского физмат интерната. В более простой расшифровке он гласил, что учиться было до невозможности тяжело. Тем не менее, эти невозможности открывали Иосифу абсолютно новые возможности познавания мира как в его абстрактно физико-математическом понимании, так и в житейском восприятии. Он помнил одно из высказываний своего кумира Альберта Эйнштейна, что «есть только два способа прожить жизнь, первый – будто чудес не существует, второй – будто кругом одни чудеса». Понятно, что Иосиф выбрал для себя второй. Он не искал для себя диковинок и невидалей: они сами его находили в лабиринте запутанных математических формул и в, постоянно изменяющемся, калейдоскопе сложных физических метаморфоз. Иногда, когда усталость от всего этого буквально валила его с ног, он, тем не менее, продолжал работать, включая то, что современные далай-ламы называют подсознанием. Это, и в самом деле, была чудотворная медитация мозговых извилин, флюиды которых, несмотря на неимоверную усталость, проникали в суть физических явлений.

Глава 5
Первая любовь

Одним из чудес, предрекаемых Альбертом Эйнштейном, была, заставшая Иосифа врасплох, инверсия в обыденной жизни. Дело в том, что он всегда верил, что физической науке надо отдаваться полностью, не размениваясь на мелочи. Однако мелочи в одно, наверное, чудесное мгновение ворвались в жизнь Иосифа в очаровательном формате пола, который именуется противоположным. Его представляла привлекательная девушка Эльвира Баширова. Справедливости ради, эпитет «привлекательная» соответствовал бы реальности в любом случае, так как на их курсе были всего две девушки. Но её подруга Настя Козловская – низкорослая, толстая и близорукая, с линзовыми очками девушка явно не являлась символом девичьей красоты. Поэтому, именно Эльвира была единственной представительницей юной женственности в их интернате. Тем не менее, Иосиф усмотрел в ней только уникальную, не присущую женскому полу, способность решать чрезвычайно сложные теоретические дилеммы. Оказалось, что Эльвира не ограничила себя только паутиной различных физико-математических проблем. Причиной тому явился не кто иной, как сам Иосиф Перельман. Через некоторое время, когда их уже связывали узы взаимной притягательности, она призналась ему, что её покорила в нём острота ума и энциклопедичность его знаний. Но здесь она явно кривила душой, ведь этими качествами обладали, практически, все тридцать пять юношей, обучающиеся в интернате. На самом деле, в дополнение к отмеченному, её привлекла ещё и неотразимая наружность Иосифа. Он, действительно, отличался от своих товарищей высоким ростом и нежными чертами лица. Иосиф, всегда поглощённый в дебри точных наук, не замечал на себе призывных девичьих взглядов, обращённых к его привлекательной внешности со стороны подрастающего девичества. Синева его выразительных глаз, обрамляющих, хоть и длинный, но не лишённый греческого изящества, нос и брюнетная прядь густых волос придавала ему сумасшедший шарм, на который обращали внимание даже взрослые женщины. Но Иосифу была неведома его привлекательность. Но, если бы он и знал, то вероятность того, что он воспользуется этим приближалась к нулю.

Однако, вероятность события не всегда соответствует тому, что должно произойти в действительности. Так произошло и с Иосифом в один из зимних московских вечеров, когда в морозном воздухе кружились крупные снежинки, превращаясь в пушистый белый снег на мостовых и тротуарах. Он, поглощённый в свои научные думы, неторопливой походкой возвращался из библиотеки в общежитие. Математические формулы затмили причудливый иней на деревьях, серебристое покрытие уличных фонарей и лунную дорожку, которая стелилась по парковой аллее. Его совсем не волновала фееричность зимнего вечера и лиризм, царящий в природе. Он лихорадочно размышлял о том, что имел в виду Альберт Эйнштейн, когда пришёл к выводу о пространственном ограничении Вселенной при определённых условиях. По этому поводу Иосиф вспоминал слова великого физика, что «есть только две бесконечные вещи: Вселенная и глупость. Хотя насчёт Вселенной я не уверен». Получалось, что даже в этом остроумном приколе Эйнштейн не был убеждён в бескрайности мироздания.

– Какие же условия ограничения этой бескрайности? – мучал себя Иосиф, рисуя в своём воображении различные космогонические схемы и стараясь придать им вид формул.

Его «вселенскую медитацию» неожиданно прервал стук, упавшего перед ним, предмета. При более внимательном рассмотрении это оказались, лежащие на снегу, три книги. Когда Иосиф нагнулся, чтобы поднять этот, как ему показалось позже, небесный подарок, он увидел, что все они относятся к математической науке. Первая книга называлась «Высшая математика и её приложения к физике», написал её член-корреспондент Академии наук, профессор Яков Борисович Зельдович. Автором второй под заголовком «Метод математической индукции» являлся кандидат физико-математических наук Илья Самуилович Соминский, а третью книгу с названием «Неэлементарные задачи математики в элементарном изложении» сотворили профессора-близнецы Исаак Моисеевич и Акива Моисеевич Яглом. Иосиф сначала обратил внимание, что все, валявшиеся на снегу, книги были созданы советскими иудеями и лишь потом заметил, что они имеют отношение не к физике, а к математике. Он, ещё не успевший после своих мысленных скитаний по галактике спуститься с небес на землю, счёл, лежащие на снегу, учебники каким-то вселенским предвестием в своих теоретических изысканиях. Поднимая их, он всё ещё продолжал думать о, придуманных им, полюсах Вселенной, ограничивающих её бесконечность. Однако в тоже мгновение его мысли буквально перерезал звонкий девичий смех и, донёсшаяся до его слуха, реплика:

– Спасибо, дружок, что спас математическую индукцию от проникновения в неё снежного покрова.

Нежное сопрано принадлежало лежащей на снегу его соученице Эльвире Башировой. Её коричневая шубка рельефно оттеняла белый сугроб, с которого она безуспешно пыталась выбраться.

– Как тебя в этот снежный нанос забросило? – участливо спросил Иосиф.

– Ты бы лучше помог девушке выбраться из него, – засмеялась Эльвира, – а то видишь ли учебники поднял, а меня значит оставляешь ночевать в снегу.

Он тут же озабоченно засуетился и попытался приподнять её за плечи. Однако его руки соскальзывали с промокшей шубы, не позволяя зацепиться им для упора. Тогда Эльвира, беспрерывно смеясь, протянула ему свои, втянутые в красные варежки, кисти рук. Когда же Иосиф с усилием потянул их на себя, она в ту же секунду рывком оторвалась от снега и, оказавшись вплотную к нему, обдала его своим горячим дыханием. Какое-то мгновение они, глаза в глаза, стояли, непроизвольно прижавшись друг к другу. Когда же он, испугавшись такого непредвиденного сближения, хотел оторваться от Эльвиры, она, привстав на цыпочки, повисла у него на шее. Тут же, не давая ему прийти в себя, она сначала несмело поцеловала его в щеку, а потом, расхрабрившись, накрыла его губы таким ошеломляющим безудержным поцелуем, что Иосиф почувствовал его проникновение буквально во все фибры своего тела. Не в силах оттолкнуть Эльвиру от себя, он в то же время не знал и не мог придумать, что ему делать в такой ситуации. Она же неистово продолжала целовать его с такой запальчивостью и страстью, как будто занималась этим всю жизнь.

Только потом Иосиф узнает, что падение Эльвиры в сугроб не было случайным, а, хорошо заранее продуманным, эпизодом с целью сблизиться с ним. Что же касается огнедышащего поцелуя, то это уже не было домашней заготовкой, а являлось подлинной импровизацией, идущей от тайников её, трепещущей в этот момент, души. Потом, когда они узнают друг друга поближе, Эльвира, не без доброго смеха, будет вспоминать, как Иосиф вместо того, чтобы хоть как-то ответить на её нежные притязания, стоял, как столб, засунув руки в карманы, словно ожидая, что последует дальше после поцелуя.

Но дальше ничего сногсшибательного не произошло. Осмелевшая Эльвира взяла его под руку и они, обоюдно делая вид, что не было этой поцелуйной вспышки, медленно брели по направлению к общежитию. На самом деле не только не произошло, а состоялось рождение взаимной любви двух юных и чистых сердец. Иосиф не хотел признаваться себе, что в момент, когда Эльвира целовала его, он не забыл о Вселенной, о которой думал до этого. Просто в этот момент она неожиданно расширила свои горизонты и замерцала по всей своей периферии яркими звёздочками, будоражащими его естество. Иосиф уже забыл, что искал в ней элементы какой-то ограниченности, которые прогнозировал учёный-физик. Теперь у него в мыслях вместо пышной седой шевелюры и умных глаз Альберта Эйнштейна возникало милое симпатичное личико и мягкие обволакивающие губы его однокашницы.

Последующие встречи Эльвиры и Иосифа не носили характер свиданий, когда влюблённый юноша под уличными часами ждёт свою любимую с букетом цветов. Юному физику, по правде говоря, и в голову не пришло бы дарить в заснеженную московскую зиму букет пылающих роз. Да и, по большому счёту, на них не было денег, которых итак едва хватало на жизненные необходимости. Максимум, что он мог выкроить из своего, более, чем скромного бюджета, это сводить Эльвиру в кинотеатр, покупая дешёвые билеты в последнем ряду, в котором, к тому же, можно было и беспрепятственно целоваться. Иногда у них получалось приобрести билеты на галёрку в один из московских театров.

Как-то, гуляя по центру Москвы, какой-то молодой человек, не дождавшись своей возлюбленной, отдал им безвозмездно билеты на концерт, знаменитого тогда, Аркадия Райкина. По окончанию представления в гардеробе какой-то импозантный мужчина, блистая очками в дорогой роговой оправе, почти во всеуслышание проговорил своей спутнице в белоснежной шубе:

– Прекрасное выступление у Аркадия Исааковича. Талантливый артист. Ничего не поделаешь, эта гнилая интеллигенция жидовской национальности умеет и в искусстве устраиваться.

Наверное все, кто толпился в радиусе десяти метров от театральной раздевалки, услышали антисемитскую реплику этого сомнительного интеллектуала. Но никому из них и в голову не пришло встать на защиту, уважаемого многими, актёра. Поэтому, прозвучавший в тишине, тонкий голос Эльвиры вызвал лёгкое замешательство в толпе сценических ценителей. Она, без всякого стеснения и замешательства, буквально выкрикнула:

– Эй ты, очкарик примитивный! Где тебя только учили цивилизованным манерам? Да и вообще, кто запустил такого расиста в храм Мельпомены? Гнилой интеллигент это не народный артист Аркадий Райкин, а ты, собственной персоной, который, похоже, не слышал о равноправии всех наций в СССР.

Персона в роговых очках не стала дожидаться дальнейшего развития событий. Бросив на произвол судьбы свою вальяжную даму, она, в срочном порядке, ретировалась из помещения театра.

Монолог Эльвиры чуть ли не парализовал сознание Иосифа. Её гневная тирада, которая как по форме, так и по содержанию, являлась отповедью антисемиту, показала его подругу смелым и непримиримым борцом за справедливость. Когда они вышли на улицу и прошли несколько десятков метров, Эльвира заскользила по обледеневшему тротуару и рухнула на, появившийся за вечер, снежный нанос. Иосиф хотел было протянуть ей руку, чтобы вызволить из белого сугроба, но она, гневно отвергая его помощь, сердито проворчала:

– Не надейся, на этот раз я не собираюсь целовать тебя. Не заслужил.

Потрясённый Иосиф так и застыл с протянутой рукой, не зная, что ответить рассерженной девушке. Эльвира же, отряхивая с шубы прилипший снег, раздражённо продолжила:

– Это же, кто из нас еврей, я или ты? Почему ты не вступился за свой народ?

Пристыженный Иосиф стоял, притаптывая ботинком свежевыпавший снежок, не зная, что ответить. Он пристально вглядывался в, покрасневшее от досады, лицо Эльвиры, полагая, что в данном случае молчание это то золото, которое не даст ему поссориться с любимой девушкой. Повздорить всё-таки пришлось, так как она со слезами на глазах запричитала:

– Ну, скажи, пожалуйста, что этому четырёхглазому пижону евреи плохого сделали? Что учебники по математике, по которым я учусь, написали евреи или что физики Эйнштейн и Ландау принадлежат к иудейскому сословию. Или, может быть, меня, татарку по национальности, должно угнетать, что среди моих соотечественников нет великих математиков?

– Эля, милая моя, – решился, наконец, вставить слово Иосиф, – успокойся. Ну что ты налетела на этого очкарика, как будто он выражает мнение всего народа.

– Всего, не всего, – разозлилась Эльвира, – а определённой части, да. Ведь, кроме меня, никто даже не подумал сделать ему замечание.

– Да, не заморачивайся, ты на этой ерунде, – перебил её Иосиф, – наша задача заниматься математикой и физикой, а не влезать в дебри национального вопроса.

– Вот из-за таких молчунов, как ты, – пылала гневом Эльвира, – в нашем государстве и возникают проблемы.

– После этих слов, – засмеялся Иосиф, – тебе, милая, прямая дорога в Совет Национальностей Верховного Совета. Вот там и скажешь, что самая красивая девушка на свете, мусульманка Эльвира Баширова обрушилась с резкой критикой на иудея Иосифа Перельмана.

– Но, несмотря на это, – прервала его подруга, – они продолжают любить друг друга.

С этими словами Эльвира прижалась к Иосифу, продолжая орошать своими слезами его мокрое пальто.

Иосиф никогда не думал, что у любимой физики может появиться соперница в лице, ставшей не менее любимой, соученицы с именем Эльвира. Он в самом парадоксальном сне не представлял, что девушку можно любить не менее, чем науку, но, однако, и не более. Отправляясь из Казани в Москву, юноша думал, что будет прикован исключительно к физике. По правде говоря, он знал и любил только двух представительниц противоположного пола: мамочку Соню и сестричку Сталину. В школе, в противовес своим сверстникам, он никогда не заглядывался на одноклассниц, не дёргал их за косички в раннем возрасте и не фантазировал, что творится под их одеждами в отрочестве. Откровенно говоря, видел свою сестричку нагой, только в колясочном младенчестве. Поэтому, мысленно не прикидывал, да и, по большому счёту, не стремился вообразить себе, как выглядят обнажённые девушки.