Читать книгу: «Стихотворения», страница 4

* * *

 
Кто рядом сел – он пьян уже, в его глазах двоишься ты,
Кто раз взглянул – безумным стал, к безумцу не склонишься ты,
Источник мук и красота и лакомство меджлиса ты,
Оно – на час, ты – навсегда, зачем напрасно злишься ты?
 
 
У слов твоих шербета вкус, но жгут, как будто зной в тебе,
Как конь-огонь ты вся в лучах, и все же блеск иной в тебе,
Жемчужный ток и перламутр! Небесный свет весной – в тебе!
Златая дверь! Двойным замком из серебра хранишься ты.
 
 
Пусть солнце озаряет мир, пусть звезды день задул уже,
Твой свет сильней, не побороть твоих лучей разгул уже.
В руке – вода, в руке – и кровь, палач свой горн раздул уже,
Виновен я – убей меня, не виноват – приблизься ты.
 
 
Что мне павлин, его наряд! Убранством беспорочна яр,
Пригретый солнцем гиацинт глядит из снега, точно яр,
Влекомый розой соловей, к тебе прикован прочно яр,
Меня так скоро не гони, хоть соколом кружишься ты.
 
 
Любовь свела меня в постель, ни музыки, ни пенья нет.
Врачи все охают подряд: «Саят-Нове спасенья нет»,
Кто приглашал – ушел ни с чем. Душе – отдохновенья нет,
Но встану я, коль ты придешь, коль с каманчой сдружишься ты.
 

1758

* * *

 
Наш мир – окно, но улиц вид меня гнетет, мне стал не мил.
Кто взглянет, ранен. Язвы жар, что душу жжет, мне стал не мил.
Сегодня хуже, чем вчера; зари приход мне стал не мил.
Нельзя резвиться каждый день. Забав черед мне стал не мил.
 
 
Что достоянья редкий клад, когда от нас он утечет?
Тот человек хорош, кого сопровождал всегда почет,
Мир не останется для нас, как слово мудрых нам речет.
Хочу бюльбюлем улететь, мой сад – и тот мне стал не мил.
 
 
Ты не поручишься, что день с утра до ночи проживешь,
В руках господних, человек, легко придешь ты и уйдешь.
Но эта правда не для всех, людьми овладевает ложь.
Им – двадцати – не взять раба! весь рой господ мне стал не мил.
 
 
Мир не останется для нас, – пусть жизнь порой и весела,
Адама нечестивый сын, проклятье на твои дела!
Нет сил терпеть насмешек злых, душа моя изнемогла.
Врагами стали мне друзья, чужой народ мне стал не мил«
 
 
Саят-Нова сказал: дни бед меня гнетут превыше мер.
Бывалой сладкой славы нет, и горек труд превыше мер.
Над розой плачу, как бюльбюль, – шипы растут превыше мер.
Раскрыться розам не дают, – их сбор и счет мне стал не мил.
 

Апрель, 1759

* * *

 
Из всех людьми хваленных лир полней звучишь ты, каманча!
Кто низок, не иди на пир: пред ним молчишь ты, каманча!
Но к высшему стремись- весь мир, всех покоришь ты, каманча!
Тебя не уступлю я: мне – принадлежишь ты, каманча!
 
 
Ушко – серебряное будь, сверкай на голове – алмаз;
Рука – слоновой кости будь, на чреве – перламутр, что глаз;
Струна – из злата свита будь, резьбой пленяй, железо, нас;
Ты – бриллиант и дал! И суд – всех посрамишь ты, каманча:
Смычок – быть должен золочен, чтоб пышно он блистал, звеня;
Певучий волос – быть сплетен из косм крылатого коня.
Тем, как бальзам, даришь ты сон, тех ты бодришь всю ночь, до дня;
Ты – золотой сосуд с вином, и всех пьянишь ты, каманча.
 
 
В ашуге две души с тобой, ему и чай и кофе есть,
Когда он утомлен игрой, на полке ты находишь честь,
Когда ж поет, – вновь пир горой, ты – празднеств и гуляний весть!
Собрав красавиц вкруг себя, их всех манишь ты, каманча!
 
 
Ты всем даешь веселый вид, с тобой опять здоров больной;
Чуть сладкий зов твой зазвучит, блажен, кто говорит с тобой.
Проси, да скажут: «Бог продлит – дни нас пленявшего игрой!».
Доколе жив Саят-Нова, что не узришь ты, каманча!
 

1759

* * *

 
Надломлена душа твоя, и стонет, посох свой кляня.
Хмельному можно ли шуметь, дары лозы кривой кляня?
В чем провинился, что сидишь, беднягу день-деньской кляня?
Тобою выжат я – и мне б роптать, тебя с тоской кляня…
 
 
Мне в душу облик яр другой ни на мгновенье не входил.
Лишь ты со мной – откуда бы ни шел, куда бы ни входил.
И будто в город караван четыре года не входил —
Как сборщик пошлины, уныл, сижу, убыток свой кляня.
 
 
Слабеет, видимо, любовь, раз так со мной сурова яр,
И, словно мальчика, меня воспитывать готова яр,
Мне в сердце острый нож любви вонзать желает снова яр…
Ах, плачут многие, смотрю, красавиц вздорный рой кляня.
 
 
Хоть притчи, мудрости полны, впитались в кровь мою и плоть,
Я обезумел от любви, ее не в силах побороть!
Жесток огонь любви и в нем гореть – не приведи господь!
И стонет раненый джейран, стрелу и жребий свой кляня.
 
 
Прошла холодная пора, вновь, кипарис сиять готов.
Воскресла красота весны – петь соловей опять готов.
Без друга, голову склоня, Саят-Нова рыдать готов,
Как потерявший войско царь, имущество с казной кляня.
 

1759

* * *

 
Коль неучу слово дано, ему внимать к чему теперь?
Коль все кругом черным-черно, нам маков ждать к чему теперь?
Коль смерти ты ему желал, плач соблюдать к чему теперь?
Для савана лишь цвет один, зря украшать к чему теперь?
 
 
Платить за слово мастеров добра и денег не жалей.
Цвет цвету рознь, числа им нет, один богаче, тот бедней.
Иного наряди в атлас, ничуть не станет он видней.
Коль черен ты, зря родинки тебе желать к чему теперь?
 
 
Кто справедлив и чист в делах, я лишь того готов ценить.
И мудрецам не удалось нам до конца мир объяснить.
Вот скачет рок – крылатый конь четвероглав, – его ль пронзить?
Нам ничего не взять с собой, тлен собирать к чему теперь?
 
 
Разлука с матерью горька, заплачь, дитя, тоску залей.
Силки расставил Сатана, соблазнами он всех сильней, —
Сынов Адама ждет беда, – его улов, что день – мощней,
Когда б не так, то Орну нам благословлять к чему теперь?
 
 
Судьбы кружится колесо – достатком ты не наделен,
Увидят – стар, помят армяк, не спросят: гость? откуда он?
Саят-Нова для ран своих целебных трав, корней лишен,
Врачи не могут врачевать, колдунью звать к чему теперь?
 

1759