Читать книгу: «Шарада», страница 2
Я научилась быть скрытной, и делать так, чтобы этого не замечали.
Любая проблема решаема…
Да… Так я полагаю…
Ты сошла с ума Ты мертва ты мертва все мертвы
На улице летнее пекло. По центральному бульвару пробка. Ничего не остается делать, как ехать в объезд. Я стараюсь не раздражаться, и не думать о том, что из одного конца города, где находится мой отчий дом, до другого, где теперь жили мы с Кириллом, добраться на машине выходит на много дольше, чем на велосипеде.
Усталость и злость убивают меня. Мне трудно справляться не только с мыслями, но и со своим телом, – в последнее время мне кажется, что оно мне больше не принадлежит. Иногда меня это даже пугает.
Мне постоянно приходится выкручиваться, как жуку.
Я лавирую между соседними автомобилями, как ас, выезжая со своей полосы на встречную. Мне возмущенно сигналят, но ведь вы должны понять меня, ребята! За рулем беременная женщина! Взвинченная до предела беременная женщина! Почти что обезьяна с гранатой! Сигнальный гудок – просто шум из соседней вселенной…
Какие-то незнакомые переулки. Частный сектор. Старые домики. Новые особняки. Дырявый асфальт. Мне кажется, это продолжается вечность.
Единственное, чего мне хочется – добраться до своей квартиры, к которой я уже успела привыкнуть, окунуться в ванну, и полежать так немного, расслабившись.
В голове не умолкают голоса. Постоянно что-то твердят. Они еще громче, чем гудки этих неуемных водил!
А если бы ты знала как тебе поступать? Если бы было предупреждение? Ты бы сделала все по-другому? Ты бы отступилась от него? Прошла бы мимо него? И так и не смогла бы познать то совершенство любовных чувств которое было привнесено в этот мир. Ты не смогла бы познать испепеляющую страсть и многократные оргазмы от которых хотелось кричать. Еще и еще. Все это прошло бы мимо и тебе пришлось бы вести дальше свою размеренную и скучную жизнь. Видеть свое существование таким какое оно есть и признавать его таким какое оно есть .Разве это не чудесно?
Мне нужно поскорее доехать до дома. Поскорее до тишины и покоя. Сладостного покоя…
Я быстро припарковалась, поднимая вокруг себя клубы пыли, и распугивая прохожих.
Кажется, меня подташнивало. Еще один мой новый спутник. Иллюзия тошноты. Постоянно рядом. Постоянно вместе. Рвота случается, но совсем редко. Можно сосчитать по пальцам одной руки.
Выбралась из машины, забрав сумочку и парочку необходимых вещей. Проникла в прохладный подъезд и поднялась на нужный этаж. Открыла дверь, переступила порог, и просто сбросила все на пол. Затем стянула с себя платье, и хотела уже приняться за лифчик, как услышала знакомый голос, от которого у меня все похолодело внутри.
–Жаркий сегодня денек, не правда ли?
Айдын.
Он сидел в кресле, которое было повернуто спиной ко мне. Я могла видеть только его затылок, и руку на подлокотнике.
Я замерла. Сердце стало биться чаще обычного.
–Я выпил уже больше двух литров воды, – сказал он, смотря перед собой. – Но мне все равно мало.
–Что тебе здесь нужно? – напрямую спросила я.
Он выдержал королевскую паузу, затем повернулся ко мне. Я стояла перед ним в одном нижнем белье. Меня это не смущало. Никто не мог помешать свободе моего уставшего тела. Даже настырный взгляд какого-то проходимца. Он изучил меня с ног до головы, и на его лице вдруг появилась ухмылка.
–У тебя отличная фигура!
Выказав восхищение, Айдын поднялся с кресла и двинулся в мою сторону.
–Я слышал, после родов женщина поправляется на несколько килограмм. Тебя это не пугает? То, что ты можешь лишиться своей фигуры?
На самом деле мне абсолютно не хотелось с ним говорить, и я показала это всем видом: скрестила руки на груди и смотрела мимо него.
–Все всегда можно привести в норму, – вынужденно ответила я.
–Мило! – сказал он. – Изумительно!
Он продолжал нагло рассматривать меня.
–Я и не думал, что ты такая красивая. Там, под одеждой.
–Ты так много думал обо мне? – Я посмотрела ему в глаза.
Он снова ухмыльнулся и ничего не ответил.
–Зачем ты здесь? – спросила я, не ожидая конкретного ответа.
От этого человека можно было ожидать только неприятностей. Раньше, когда он находился рядом, мне было просто не по себе. Теперь же меня охватывала паника, которую мне постоянно приходилось скрывать, как нечто постыдное.
Как ни странно, это был друг Кирилла. Среди моих знакомых или друзей таких типов не было, и быть не могло.
–Я был намерен проверить, все ли хорошо, – сказал он. И добавил: – Я волнуюсь.
Здесь он слукавил. Его волнение было стандартным пустословием. Наглости ему было не занимать.
Мне было неведомо, как с ним справиться. Тогда я еще многого не понимала. Я чувствовала себя в западне. И еще я паниковала в самый неподходящий момент.
Я затараторила:
–Все вполне нормально! Правда, мне смутно представляется, что ты сейчас имел ввиду. Но это не имеет никакого значения! Потому что во всем реальный порядок!..
Он прервал меня:
–Ты так много говоришь!
Прикоснулся к моим плечам.
–Ты как будто нервничаешь. Такая мокрая!
Провел по плечам ладонями.
–Это пот, – сконфузившись, сказала я, желая отстраниться, но не смея сделать этого.
Он положил свою ладонь на мой лоб.
Спросил:
–У тебя температура?
–Нет у меня никакой температуры! Мне нужно освежиться! Но ты пришел
(мне хотелось сказать «ворвался», но, черт возьми, это же его квартира! Это он нам ее предоставил!)
Пришел, и, позволь заметить, ведешь себя немного…
–Тихо-тихо! Тебе нельзя волноваться!
Дотронулся кончиками пальцев до моих губ – остановил мою тираду.
–Ведь ты будущая мама! Ведь так?
–Верно.
Вдруг он положил свою ладонь мне на живот. На то место, где зарождалась новая жизнь.
От страха, я замерла.
–Вот здесь! – сказал он. – Сосредоточение всего, что может остановить многое в этом мире!
–Опять начинается!
Я удрученно почесала лоб, отворачиваясь в сторону.
Айдын до сих пор держал руку на моем животе, и я не могла убрать ее. Мне было страшно прикасаться к нему. Не знаю, что бы я сделала, пожелай он большего.
Вдруг, словно услышав мои мысли, он сказал:
–Я люблю беременных женщин.
Его рука поползла к моим трусикам, и в следующую секунду он уже оттягивал резинку, совсем чуть-чуть.
Во мне закипела злость.
–…Люблю заботиться о них…
Между делом он уже приблизился ко мне на столько, что я могла слышать запах его тела. Духи, сигареты, и что-то еще… Наверное, то был его настоящий запах. Он улавливался вскользь, и вызывал ассоциации, совершенно логичные: уверенность, гордость, честь. Самодостаточность. Никакой душевной боли. Никаких сомнений. Он мог овладеть мной прямо здесь, на этом полу, и мне казалось, что даже небо не будет способно покарать его за насилие над женщиной.
Но тогда я никак не могла знать, что он априори не мог совершить подобного. Это было под запретом. Священное табу…
Черт возьми! Почему же я тогда этого не понимала?!
Страх.
Он отнимал у меня способность трезво мыслить. До сих пор не могу поверить, что я находилась в его плену в течение целого года. Я была парализована. Мое внутреннее зрение постоянно сосредотачивалось на собственном испуге, и не было способно видеть картину целиком.
Я считала это нормальным, испытывать смешанные чувства, попав в серьезную передрягу на пару со своим любимым… Мы были единым целым, когда сообща старались выбраться из этого кошмара…
Но ничего не выходило Мы завязли Тонули задыхаясь Топь затягивала нас глубже и глубже и мы боялись пошевелиться Боялись предпринять что-либо Всякое действие ускоряло неизбежное умирание Да Мы стремительно шли ко дну Вдвоем Вместе с ним
Все это был страх. Чувство, которое я никогда ранее не познавала до конца.
Теперь я имею о нем достаточно обширное представление. Но тогда я не смела проявить возмущение, когда меня касались руки хладнокровного убийцы.
–Я люблю защищать таких, как вы, – сказал Айдын, и вдруг отпрянул от меня. – Вы единственные из женщин, которых нужно защищать безоговорочно. Будь ты отъявленной стервой, предполагать и располагать было бы занятием пустым. Тебя в любом случае нужно было бы спасать. Потому что в тебе плод. В тебе жизнь. На тебе печать благовести.
А если кто-нибудь вздумает обидеть тебя!.. Да что там, обидеть! Если кто-то захочет даже просто прикоснуться к тебе (кроме твоего мужчины, разумеется), то я просто убью этого человека!
Он достал пистолет, который носил под футболкой, – между телом и джинсами, – и нашел в воздухе воображаемую цель.
–Я выстрелю в этого человека. Вне зависимости, кто это будет – мужчина или женщина. Так что, если у тебя нет желания оказаться рядом с окровавленным трупом, сократи на сколько можешь свое общение с ненужными людьми. Поверь мне, лишним это не будет.
–Я сделаю все, что смогу. – Со временем это фраза стала для меня дежурной.
Во рту пересохло. Пульс участился.
Оружие. Раньше оно пугало меня. Теперь же я получала удовольствие от одного вида того, чем можно было отнять чью-то жизнь. Иногда я часами проводила в Интернете, изучая модели пистолетов, ружей и даже арбалетов. Это было, как наваждение.
Он приставил пистолет к своему виску, и я подумала, если бы у меня была возможность нажать в этот момент на курок, и увидеть его мозги, размазанные по стене, то при этом я бы испытала крайне непристойные чувства и ощущения.
–Я могу убивать не только ради того, чтобы достичь какой-то цели, – сказал он, почесывая дулом свой висок. – Убийство – это акт добра, Дина. Ты знала об этом?
–Не для всех, – ответила я, всеми силами стараясь держать себя в руках.
–Но для многих.
Он дышал глубоко и не убирал пистолета от своей головы.
–Я творю добро, когда убиваю. С такими мыслями я подхожу к делу.
На минуту его рассудок словно помутнился. Потом он опустил ствол, и, вроде как, стал успокаиваться. Его дыхание становилось более равномерным и спокойным.
–Мне нужно еще воды, – сказал он. – Я выпью стаканчик-другой, и еще немного посижу, поостыну. А ты, – он посмотрел на меня, – ты можешь заниматься тем, чем хотела. Мы друг другу не помешаем.
Мы разбрелись по комнатам: он – на кухню, я – в спальню. Взяв чистое белье и халат, я отправилась в ванну. Стоит ли говорить о том, что я закрыла за собой дверь на щеколду? Если бы имелся железный засов, я не постеснялась бы воспользоваться и им тоже.
Долгое время мое горькое одиночество сводило меня с ума. Я прокручивала внутри себя каждую ошибку, и пыталась стереть ее огромным ластиком, и нарисовать для себя все заново, таким образом, как это могло случиться в фильме с хорошим финалом. Все счастливы. Зло наказано. Я в центре вселенной – и я сияю.
Пожалуй, именно поэтому я часто заходила на территорию, где хранились моменты моего абсолютно неосознанного счастья. Так я спасала свое сознание, которое постоянно находилось между стремлением к здравомыслию и путешествием в белый oblivion, где меня ожидало вечное забвение.
По собственному желанию, или против него, я возвращалась к прожитому счастью, при этом упрямо продолжая настраиваться на настоящее, на волну, где я была воином, или борцом, где я была тайным мстителем.
Это всегда было так прекрасно – вернуться в сладостные минуты своей радости, такой чистой, такой искренней, и такой незаметной когда-то давно, в студенческие годы, и парящей где-то высоко в небе, теперь, когда наступило затмение, и ничего не видно – одни и те же тени сомнений…
Даже не верится, что совсем недавно около меня был человек, которому я могла распахнуть двери к себе настоящей, и никак не бояться осуждения или клеветы. Словно это было не со мной. С кем-то другим…
Пора студенчества…
В очередной раз Тим поднял меня с дивана, чтобы как следует повеселиться. Как и всегда, я не в силах была ему отказать. Для меня камнем преткновения всегда был один риторический вопрос: к чему же тогда молодость, если потом нечего будет вспомнить в старости? Конечно же, в мои планы не входило мыслить подобным образом лет до тридцати, – это я имела возможность наблюдать со стороны на примере чужих жизней. Но упускать полученного шанса в лице неуемного парня, который вечно гнался за собственной удовлетворенностью, и в свободе права выбора я не собиралась.
Кирилл мало что знал обо всем этом. Его постоянно посещали иллюзии на мой счет; иллюзии, за которые не стыдно; за которые не ругают. В основном, он воображал, что я по большей части домашний человек. Что я истинная домохозяйка. Собственно, я сама подсунула ему этот образ, сама не понимая, зачем. Видимо, что-то подсказало мне поступить именно так. Правота, в свою очередь, оказалась на стороне этого что-то, – Кирилл любил истинную женщину, ту женщину, которая ждет своего мужчину в их общем доме, с готовым ужином и теплотой в душе.
На тот момент у меня даже не было мыслей подобного рода – мой образ женщины не всегда сходился на супружестве или семейственности. Я жила со своим одногруппником под одной крышей уже второй месяц, и меня это весьма устраивало. Чувство свободы поглощало нас с головой. Почти каждый вечер нас тянуло «выйти в свет». Нам не сиделось дома, и мы готовы были познавать нашу личность в любых ипостасях нетрезвого состояния.
Признаться честно, меня хватало не на долго. А вот Тимон, кажется, мог пить спиртное ведрами, стремясь достигнуть таким образом высшей точки своей удовлетворенности.
Мы с ним были осведомлены о фактах химической зависимости, какого бы роды она ни была: алкогольная либо наркотическая. Поэтому рано или поздно, но я вижу красный свет. В то время, как Тим считает, что в измененном состоянии сознания кроется не то, что удовольствие в степени икс, но и глубочайшие тайны бытия. Мир полон знаков. Становится отчетливее виден определенный путь. Некая рука ведет тебя между зеркальными отражениями в бесконечном стеклянном лабиринте.
Мы были молоды и прекрасны. Он был Богом. Я – его Богиней. Мы были готовы к встрече с любым небожителем или обитателем земной тверди.
В своих мыслях я уже стремглав неслась по лестничному пролету в подъезде, чтобы только вырваться из четырех стен на улицу, запрыгнуть в такси и отправиться навстречу ритму, в котором движется этот мир, когда солнце уходит за горизонт, и на небе балом правит луна.
Ночь. В ней воздух из other side. Я вдыхала его, и чувствовала, как на какое-то недолгое время позволяла себе быть счастливой.
Да! Я готова к этому!..
Но Тим застрял в своем гардеробе. Он не сразу способен выбрать одежду, в которой ему будет хорошо и комфортно. Я, как верный друг, поддерживала его желание быть разным, и не похожим на себя. На того себя, каким его имела честь знать я – прагматик и реалист с тонким чувством юмора; открытая душа и доброе сердце; и ничем неисправимая наивность.
Он снимал очередную футболку, чтобы примерить следующую. Как обычно, я получаю тихое удовольствие, наблюдая красивое мужское тело, занятое совсем не мужским занятием.
В нем сплелись две противоположности – типичная подростковая инфантильность и совсем не характерная для нашего возраста зрелость. Он говорил о сложных вещах, при этом оценивая свои дорогие шмотки, в попытке все-таки на чем-нибудь остановить выбор; он рассматривал свое отражение в зеркале так, словно старался уловить в нем тень самого себя; он был прекрасно сложен – для этого он постоянно отжимался, качал пресс, совершал подходы на брусьях и на перекладине. Но он всегда знал, что это не главное; и это тревожит его.
Тим не мог понять, в чем же тогда смысл, если не в удовлетворении самого себя или от жизни. В чем же тогда важность бытия? На чем стоит ставить акцент? Для чего и зачем мы нужны?
Он не скрывал своих мыслей, и мог резко менять темы бесед, ничуть не боясь смутить своего собеседника (временами, просто слушателя). В этом состоял его шарм. Он обольщал открытостью своего поиска.
Мы с ним сходились в одном мнении: если кто-то говорит, что поиск смыслов в корне должен быть чужд человеку, что это, в принципе, бессмысленно и глупо, что истинная семантика здесь и сейчас, в этом и следующем дыхании, то, скорее всего такой человек обманывает самого себя.
Так мы полагали…
Возможно, я просто отстаивала поведение своего лучшего друга. Друга, которого у меня больше нет, и не будет.
Иногда Тим снится мне. В таком виде, как если бы я смотрела в камеру обскура. Или в негатив фотографического снимка. Он улыбается мне. Всегда. Но ему тяжело. Я чувствую его боль и смятение. Я, конечно, стараюсь помочь ему, даже сама не зная, в чем именно. Прямо там, во сне. Но у меня ничего не получается. Его образ уходит, стирается, тает.
–Мы собираемся веселиться, ведь так? – спросил он у меня, продолжая оценивать свои футболки, сложенные на небольшой двуспалке в его комнате.
–Не знаю, как ты, – отвечала я ему, покачиваясь в стареющем офисном кресле, – но лично мне интересно еще раз повидать того мужика, который втирал о пользе работы и занятости, и уговаривал меня не торопиться задумываться о деторождении.
–Ты запала на него, да? – Его брови в сожалении поднялись домиком.
–Нет, ни в коем случае! – Я замотала головой. – Скорее, он подкрепляет мою уверенность в собственных убеждениях по поводу самой же себя.
–То есть, ты отправляешься за подпиткой?
Он попал в яблочко.
–О, Боже, да! – воскликнула я, воздев к потолку открытые ладони. – Мне нужен этот кислородный коктейль из непринужденной беседы и взаимоуважения!
–Ты забыла про легкое возбуждение.
–Без него мы бы все были роботами.
Я оправдывала себя и всех себе подобных.
Тим посмеялся надо мной, и, не меняя спокойного тона, обозвал меня «грешницей».
–Грязная грешница! – сказал он.
И сразу добавил:
–А если его там не будет? Ты будешь разочарована?
Подумав, я ответила:
–Думаю, что да. Немного.
–Но ведь изначально мы отправлялись за весельем. Ты ехала, чтобы предаться праздности! Как же так? Отсутствие стимула, и мы резко превращаемся в собственные тени?
Он не говорил «ты» или «я». Он говорил «мы». Не имея в виду отдельно себя, или меня. Он говорил обо всех.
Я это понимала. Как и то, что он снова приглашал меня рассудить этот мир, и людей, которые в нем живут.
–Хочешь сказать, что этот несчастный женатый мужчинка есть стимул к моему хорошему настроению? – Я говорила напрямую. – Мужчина, который своим стремлением идентифицировать мои чувства старается затащить меня в одну из многих постелек, в какой-нибудь дешевой гостинице или на съемной квартире. Он – стимул?
–По логике, да. Он – твой стимул.
–Если это так, то тогда мы определенно ежедневно упускаем нечто важное.
Тим неоднозначно улыбнулся, и снова переоделся в новую футболку, не забывая поправлять творчески украшенный беспорядок на голове.
–Упускаем удовольствие? – спросил он.
–От которого отказываемся, если отсутствует стимул?
Я всего лишь продолжала его мысль.
Он утвердительно кивнул, и сказал:
–Удовольствие, которое мы можем получить, если позволим себе это. Если дадим себе на это разрешение.
–То есть, мы можем встать на путь, где всегда будет только вечное наслаждение, просто подписав договор с самим собой на дозволенность получать удовольствие?
–Не бывает вечного наслаждения.
–Тогда что же будет, если мы все-таки дадим себе волю, и раскошелимся на гедонизм?
–Вариантов много. – Он остановил выбор между двумя футболками. – Исход всегда неожиданный…
Удовольствие – это не только вопрос выбора и дозволенности. Это еще и готовность испытать горечь от того факта, что ты все еще жив и дышишь, и способен испытывать разной степени наслаждение. Это готовность испытать боль.
Он натянул на себя поло зеленого цвета, поднял вверх бортики воротника (это было уже давно немодно, но ему было наплевать), и снова добавил верности в хаотичной прическе.
–Я готов! – сказав это, Тим вернул на лицо свою улыбку на сотню долларов. – Извини! Заставил ждать!
–Зато мне теперь известно, в чем кроется мой стимул…
В таких непростых диалогах. В непринужденности. В честности. В родственности душ.
Теперь этого больше нет. Все уничтожено. Похоронено. Стерто.
Я застыла. Моего дыхания не слышно. Ни одного движения. Взгляд сосредоточился в одной точке, где видно страшные вещи, которые случились со мной. Я смотрю на все это десятки раз, прокручивая перед глазами, словно стремлюсь наказать себя, и не верю в реальность. Мне хочется, чтобы все обернулось страшным сном. Чтобы наступило пробуждение.
Разбитость и подавленность. Отчаяние.
Но мысль способна резко сменить траекторию.
Теперь я опять борец, и абсолютно четко знаю, что мне нужно делать и как поступать. Я больше не маленькая девочка. Хотелось бы мне сказать, что я юная леди, не смотря на то, что с любой другой «леди», которая попадалась мне на пути, я не могла продержаться и пяти минут. Но на самом деле мне хочется, чтобы все было именно так: чтобы я была леди; той самой юной красавицей, размышляющей о том, какой будет ее будущий супруг, как она будет служить ему невидимой опорой, рожать ему детей, и, если понадобится, то не одного, и даже не двух; юная леди не может позволить себе капризов. Она сдержана и улыбчива. Она соблюдает этикет. Пожалуй, это объединяет меня с девушками подобного рода. Это то, что рано или поздно объединяет нас всех – способность к психической мимикрии. При этом мы должны быть сдержаны и терпимы. Иначе нам не перенести различия друг друга.
Хватит ли мне терпения быть терпимой? Боюсь, что нет. Но я готова поклясться чем угодно, что не подам никакого вида об этом. Это самое главное. Необходимо создать для окружающих удобоваримый образ. В то время, как внутри себя ты имеешь право быть совсем другой – той, кем тебе хочется быть.
Мне не хочется быть леди. Мне хочется быть убийцей. Я готова уничтожить тело и душу каждого, кто перешел мне дорогу за последние несколько лет. И мне не хочется молить Бога, чтобы все закончилось миром. Мне хочется спустить курок и увидеть кровавые пятна на стене – ошметки мозга моего врага. Мне хочется вонзить скользкое лезвие в человеческую плоть и проворачивать им в ней до того момента, пока я не услышу крики боли и отчаяния – страдания моего врага. Пистолеты и ружья, клинки и мечи, молоты и щиты. Я готова воевать. Я буду воевать. Война поселилась во мне надолго.
В коридоре послышались приближающиеся шаги. Дверь в мою комнату осторожно открылась, и в проеме показалось знакомое лицо. Почти родное.
Нелли Артуровна. Профессор психологии. Мой преподаватель… Из прошлой жизни, когда я еще была несколько беззаботной студенткой.
Эта женщина прожила уже восемь десятков лет, и могла бы прожить столько же. Такое впечатление создавалось, когда мы смотрели на нее из-за своих парт – дети видели возрастное чудо. Несгибаемый человек. Волевой. И при этом никак не утраченное чувство детскости – мы почти всегда могли чувствовать себя с ней на одном уровне. За исключением тех моментов, когда она вдруг не превращалась в авторитарную личность и не командовала нами, как глупым стадом. Что поделаешь? На юношескую леность иногда приходится воздействовать весьма грубыми способами. Но все это не мешало нам, студентам, называть ее между собой по обычному, коротко, по ее имени: Нелли. Вот как она на нас действовала. Она была нам почти другом, не забывая о том, что она начальник, босс, главный. Настоящий лидер… Я бы пошла за ней на поле боя, если бы она была командиром. Без сомнения.
Она не стала полностью заходить в комнату, а только деликатно поинтересовалась:
–Дина? Могу ли я войти?
Мне хотелось говорить только глазами, одним взглядом. Но, превозмогая себя, я ответила вслух:
–Конечно!
–Здравствуй!
Она была искренне рада, и это было заметно. То, что я так легко впустила ее в свое пространство, означало, что я вполне была готова к диалогу, не смотря на свою глубокую подавленность.
Я также поприветствовала ее.
–Здравствуйте, Нелли Артуровна!
–Ты, конечно, знаешь, для чего я здесь. Люди беспокоятся о тебе. Более всех переживает Айдын.
–Это он вас пригласил?
–Совершенно верно.
Мне хотелось сказать, что это невероятно, но я просто недовольно промолчала.
Нелли продолжала:
–Как ты сама понимаешь, никто не решается говорить с тобой о твоих потрясениях.
–Вы хотите провести беседу о моих потрясениях?
На этих словах во мне проскользнул настоящий циник.
–Ты прекрасно знаешь, что переступив через самое себя, в итоге можно узнать многое. Океан истины не открывается сразу и целиком. Мы вынуждены каждый раз узнавать что-то новое, хочется нам того или нет. Переживания и потрясения есть ключи к новой двери, за которой таятся наш опыт и осведомленность.
После ее слов я сразу вспомнила аудиторию с огромными старыми окнами, лекционную сосредоточенность, и зеленое полотно доски – фон за спиной преподавателя.
–Позволь мне присесть? – спросила у меня Нелли.
Она асс. Она идентифицирует мои чувства. Присоединяется к ним.
Я напряжена, но это не мешает мне быть более расположенной. Я убрала скрещенные на груди руки, удобней устроилась в кресле, продемонстрировала свою открытость.
Нелли с радостью принимает мою расположенность. Похоже, этого она и добивалась.
Мне всегда казалось, что в осознанной манипуляции есть что-то от дьявола. Бог никогда не стал бы нас толкать на такие действия. От этого мне начинает казаться, что возле меня сейчас посланница ада, которую мне не переплюнуть. Мне хотелось избавиться от такой ассоциации, но почему-то она не пропадала.
–Необходимо говорить, – сказала Нелли, присаживаясь напротив меня на свободный стул. – Дина, что бы тебе хотелось сказать в первую очередь?
–Если быть честной, то мне вообще трудно говорить в последнее время…
Мне не хотелось обманывать ее. Я говорила правду. Еще я могла бы прибавить, что Айдын специально подослал ее ко мне. Чтобы узнать то, о чем я думаю. Все хотят знать, о чем я думаю.
Мы выдерживаем молчаливую паузу. На ее месте я бы уже подумала, что зря трачу свое время на бывшую студентку, которая впала в возрастную депрессию – такой я видела себя со стороны.
Неожиданно я начинаю подумывать о том, как намекнуть ей на то, что нахожусь в заточении. На то, что меня удерживают в этой комнате силой. Меня и моего ребенка. На то, что я запугана.
Вместо этого я сказала:
–Я собираюсь положиться на время. Все должно быть так, как оно есть. Я признаю существующее положение вещей, сколько бы переживаний мне не пришлось испытать от данного факта. Житейская мудрость «время все лечит» подходит сюда как нельзя кстати.
–Правильно ли я понимаю, что своей историей тебе делиться не хочется?
–Абсолютно верно! Ни к чему рассказывать то, что в скором времени порастет быльем. Я уверена, все рано или поздно забудется. Нужно двигаться дальше. Уверена, мне в этом помогут. Айдын действительно оказывает мне непосильную моральную поддержку.
Особенно в том плане, что подсылает ко мне ни в чем неповинную преподавательницу, пользуясь ее участием… Или за этим стоит что-то еще?
–Ну, что ж, – сказала Нелли. – Я вижу вполне зрелый подход с твоей стороны. У меня никогда не было сомнений в том, что ты волевой человек. Но, Дина, прошу тебя не забывать, что есть и более короткие пути к тому, чтобы начать новую жизнь. Не стоит во всем полагаться только на время.
–Сомневаюсь, что готова к этому именно сейчас. Как только я начну испытывать настоящие трудности, обещаю, что сразу дам знать о том, что мне требуется проводник.
–Айдын уверен, что ты в глубокой депрессии. Что ты близка к пограничным состояниям сознания.
–Это всего лишь мужское видение. Я не собираюсь кончать самоубийством или сходить с ума на почве типичной бытовой истории.
–Поэтому не видно Кирилла? Вы с ним повздорили?
–Можно сказать, да. У нас возникли серьезные разногласия.
Как же хорошо, что всегда все можно списать на любовную драму.
–Дина, я понимаю – в свое время тебе пришлось лишиться верного друга.
Она говорила о Тиме. Зачем же она это вспоминает? Испытывает мои нервы на прочность? Идиотизм!..
–Теперь рядом с тобой нет твоего любимого… Но, все же, я сомневаюсь, что такая сильная женщина, как ты, может так переживать по этому поводу. Наверняка, есть что-то еще, о чем тебе хотелось бы сказать мне, и вылечить свою израненную душу.
Она доводила меня до слез, до истерики. Но я держала себя в руках.
–Дина, когда-то я узнала, что если мне необходимо сдержать дружбу с дорогим мне человеком, то мне прежде всего нужно сделать только одну вещь: почаще позволять ему врать. Ты мне дорога, поверь мне. Но не на столько, чтобы я позволила тебе заниматься самообманом. Прости, но лгать ты пока не умеешь. Откровенная ложь – это, в первую очередь, самообман. Твой собеседник становится обманут только после тебя самой.
–Но…
–Я пойду. – Она поднялась со стула. – Если тебе действительно захочется поговорить, дай знать. Скажи Айдыну, он с радостью окажет тебе услугу. Или просто напрямую свяжись со мной. Клянусь тебе, это не сложно. Нужно просто иметь смелость набрать номер, поднести телефонную трубку к уху, и заявить о своей готовности говорить.
–Да, но как вы поняли, что…
Я была шокирована ее напористостью. Кроме того, она выглядела оскорбленной. Для чего она так ведет себя?
–Это не важно. Всего лишь секреты техники.
–Возможно, Айдын мог рассказать вам что-то.
–Бог с тобой, дорогая! Самое ужасное при знакомстве с каким-то человеком, так это иметь о нем представление от других людей. Я не смогла бы разговаривать с тобой так уверено, если бы Айдын выложил свое субъективное мнение. Мне намного легче быть в неведении, знаешь ли.
У меня вдруг начало складываться впечатление, что она обо всем знает. Это ощущение возникло как-то само по себе. Наверное, все из-за того же не пропадающего чувства – мной манипулируют. Направлением моих мыслей и степенью эмоциональности.
Она ведает. Она обо всем ведает. Лишь играет определенную роль.
Паранойя У тебя паранойя
–Должна признать вашу проницательность, – сказала я. – Обещаю, что прислушаюсь к вам.
–Хорошо. – Она пристально посмотрела на меня. – Ты растешь, Дина. Твои года и приобретенный опыт приносят тебе мудрость, которой нет у остальных.
К чему она клонит?
–Ты стала невероятно умна, Дина. Студенткой ты была смышленой девушкой. Но сейчас у меня осталось совершенно иное впечатление. Только что я говорила с крайне опытным стратегом! Видишь ли, не все к этому склонны.
Я полностью лишилась дара речи.
Профессор не останавливалась:
–Надеюсь, наш недолгий разговор не был лишним, и твоя уверенность послужит тебе только во благо! Прошу тебя ни в чем не расстраиваться! Всем нам рано или поздно нужен кто-то, кому есть возможность хотя бы просто выговориться. Не забывай, у тебя эта возможность есть постоянно. Не буду больше трепать твою душу. Бывай!
Она развернулась и быстро покинула комнату. После нее остались только удаляющиеся шаги – обуви с каблуками – глухой стук по паркетному полу. И мое недоумение…
