Читать книгу: «Никогда», страница 3

Глава 2. Брошенная кукла

Одна девочка всегда очень грустила в свой день рождения. Каждый раз она просила родителей поиграть с ней, и каждый раз им было некогда. Поэтому она заплетала в волосы свой самый красивый бант, собирала свои игрушки и весь день играла с ними в собственные похороны.

Родителям не нравились эти игры. Они долго думали, что же им сделать для дочери, и в конце концов решили подарить ей на очередной день рождения куклу в черном платье. Нет, они не хотели ничего дурного. Просто хотели нормальную дочь.

Обычно такие истории заканчиваются плохо, но у этой счастливый конец. Кукла не оказалась проклятой и не убила девочку. Более того, девочка с тех пор вовсе никогда не грустит. Целыми днями она теперь смотрит в окно и улыбается, встретившись с кем-нибудь взглядом. Ты можешь убедиться в этом сам – ее легко узнать. Она теперь всегда носит одно и то же черное платье и никогда не расстается с куклой, в волосы которой заплетен большой и красивый бант.

Апрель в Подмосковье – совершенно особенная и многими любимая пора. Зимние вещи наконец можно убрать подальше, даже если в легком пальтишке еще несколько прохладно. То тут, то там зеленеют желтеньким первые головки мать-и-мачехи, а плачевный вид остатков грязного снега, так и норовящих проникнуть к тебе в дом на подошвах обуви, вызывает разве что жалостливую усмешку. И именно в это волшебное время в самый красивый, должно быть, во всей области коттедж было совершено дерзкое вторжение.

Сквозь задернутые плотные оранжевые шторы в окно второго этажа проскользнул улыбчивый солнечный луч. Прокравшись по обшитому лакированной доской потолку, он заглянул в скрипучий белый шкаф, где висел добрый десяток различных нарядов, от джинсового комбинезона для помощи по саду до воздушного новогоднего платья, усыпанного блестками и стразами. Следующей точкой интереса на его пути стало ростовое зеркало в самодельной деревянной раме с витиеватой резьбой – стоило ему коснуться стекла, как по стенам и потолку заплясали новорожденные зайчики – но и это не было его конечной целью. Пробежав по столу, на котором ждали своего часа коробки с собранными по несколько раз паззлами, альбом для рисования и россыпь цветных карандашей, он перепрыгнул на стоявшую рядом кровать, коснулся разметанных по большой и мягкой подушке темных волос, и наконец вонзился теплой бесплотной иглой прямо в правый глаз их хозяйки.

– М-мпф…подожди…не уходи…

Девочка отвернулась к выкрашенной в розовый стене и для верности накрыла голову подушкой. Что бы ей ни снилось, к кому бы она ни обращалась – ей явно хотелось провести с ним еще хоть немного времени. Впрочем, на сей раз это ей было не суждено.

Негромкий стук в дверь. Щелчок туговатой дверной ручки. И запах, этот запах… Девочка попыталась хмуро зажмуриться покрепче, но на ее тонких губах против воли проступила улыбка. Нет, бежать от этого запаха обратно в мир сновидений было бы практически преступно.

– Доброе утро, Аллочка, – кровать ворчливо скрипнула, прогнувшись под весом присевшей на нее женщины, и на плечо девочки легла теплая, нежная рука. – Ты решила сегодня побыть садовой соней? Или совой-сплюшкой?

– Ну ма-а-ам!.. – Алла плотнее прижала подушку к ушам в знак шутливого протеста.

– Ты ведь знаешь, какой сегодня день? – мама поднялась с кровати дочери и распахнула шторы, залив комнату почти по-летнему теплым солнечным светом.

Аллочка знала. Когда она ложилась в постель прошлым вечером, на календаре была суббота, следовательно, этот день должен был быть…

– Воскресенье, – подтвердила мама ее мысль. – Понимаешь, что это значит?

Конечно, она понимала. По воскресеньям папа традиционно готовил блинчики – и ни у кого, должно быть, на целом свете они не получались и вполовину такими вкусными, как у него. Да, именно их волшебный аромат уловили ее ноздри почти сразу при пробуждении. Не в силах больше сопротивляться ни ему, ни затопившему комнату солнцу, девочка отбросила подушку к своим ногам, села на вновь тихо скрипнувшей кровати и сладко потянулась.

– Умница, – улыбнулась ее мама – Марина, заправив за ухо прядь светлых с ранней проседью волос. – Ну, беги умываться, пока все не остыло…

Алла спрыгнула с кровати, широко зевнула – цепкие лапки долгого сна упорно не желали ее отпускать – и, без боя поддавшись внезапному порыву, обняла маму, насколько позволял ей невысокий пока еще рост.

– Я люблю тебя, – произнесла она одну из первых и, наверное, самую важную из выученных в жизни фраз.

– И я тебя люблю, – Марина провела рукой по немного спутавшимся за ночь волосам дочери. – Люблю больше всего на свете. Ну, беги. Только осторожнее на лестнице!..

Воскресенье. Да, в семье Гукиных настало еще одно теплое и ласковое воскресенье.

***

Апрель в Подмосковье – совершенно отвратительная и недаром многим ненавистная пора. Серость и грязь повсюду, куда ни посмотри. Голые, полумертвые деревья дрожат на холодном ветру, от которого ни капли не спасает редкое обманчивое солнце. Именно в это время в кривеньком фанерном бомжатнике (ни у кого не повернулся бы язык назвать это домом) хлопнула дверь. Хлопнула дверь – и Он ушел.

Кукла лежала на полуразвалившейся деревянной кровати с покрытым желтыми пятнами голым матрасом. В этом сыром, пропитанном вонью плесени и дохлятины месте не осталось живых существ. Ветер влетал в разбитые окна и с брезгливой бесцеремонностью шевелил грязную, ветхую наволочку, в которую ее одел Хозяин. Если бы она была живой, она бы, должно быть, встала и закрыла окно стоящей рядом фанеркой. Или закуталась бы в лежавшее по правую руку скомканное колючее одеяло. Или, что наиболее вероятно, вовсе сбежала бы из этого проклятого места, заваленного пустыми пластиковыми бутылками из-под дешевого пива. Но она была всего лишь куклой. Неподвижно смотрели в потолок пустые стеклянные глаза. Холодная, неживая нога безвольно свесилась с кровати.

В твердой и полой, наверное, голове куклы не было ни мысли, ни чувства, кроме, разве что, любви к хозяину. Сколько она себя помнила, весь ее мир был гнилым и темным. А хозяин…обычно Он бывал злым, но неживая плоть не чувствует. К тому же, иногда Он бывал и добрым. Дрожащими, вероятно, от беспробудного пьянства руками Он пытался расчесать ее грязные волосы, играл с ней, как будто она ходит, ест и говорит, однажды даже надел на нее эту самую наволочку, предварительно проделав в ней дырку для головы. Да, такое бывало лишь изредка, но она не знала другой доброты. Хозяин был для нее если не всем миром, то значительной и лучшей его частью. Она всегда должна была ему принадлежать. Это было незыблемым, непреложным законом ее природы.

Но теперь хлопнула дверь – и Он ушел, а кукла осталась лежать на кровати. Она не могла и не хотела закрыть окно. Не могла и не хотела кутаться в одеяло. Не могла и не хотела двигаться вовсе. Она была просто неодушевленным предметом. Игрушкой. Куклой.

Никому не нужной, брошенной куклой.

***

– …и сегодня с утра он звонит снова и говорит, – Игорь Гукин потешно надул щеки и оттопырил мизинец руки, в которой держал вилку. – «Сделайте мне, голубчик, комплект стульев в стиле Людовика Четыхнадцатого, и будете богаты как Андхе Шахль Буль!»

Аллочка прыснула. Пародировать французский акцент у ее папы выходило не менее неподражаемо, чем вытачивать из дерева сложные фигуры.

– Но это же должно быть ужасно дорого, – робко улыбнулась Марина. – Какие-нибудь редкие древесные породы, качественный бархат…

– Само собой, – Игорь крутанул вилку между пальцами и вонзил ее в лежавший перед ним на тарелке блинчик. – Поэтому я выторговал время с большим запасом и уже связался с «Папой Карло» – тем магазинчиком на Трехцветной. Они знают, что лучше меня им мастера не найти, так что с радостью купят у меня несколько типовых столов и лавок, чего мне хватит и на материалы, и на… – он заговорщицки подмигнул дочери. – На гостинцы!

– Сейчас? – спросила вдруг Алла.

Марина повернулась, чтобы объяснить, что сначала папе нужно выполнить заказ, но девочка не смотрела на родителей и явно успела задуматься о чем-то другом.

– Хорошо, – кивнула Аллочка, будто сама себе. – Мам? Пап? А когда я наконец пойду в школу?

Марина проследила направление взгляда дочери. Он явно был обращен к окну, но там не было ничего кроме зарослей смородины, прикрывающих бездушный металлический забор, и призрачных, едва различимых отражений завтракающего семейства.

– Позже, милая, – Игорь протянул руку и коснулся тонких пальцев дочери. – Мы же говорили об этом, ты еще слишком маленькая, помнишь?

– Вот как… – девочка снова задумчиво кивнула сама себе, словно сделав вывод. – Хорошо.

– Нам пора бы уже подумать, – Марина мягко положила ладонь на другое предплечье Аллочки. – Как провести в этом году майские праздники. Может быть, шашлык, как в прошлый раз? Или запереться дома и устроить марафон добрых мультфильмов?

– Хорошая мысль, – поддержал жену Игорь. – Только выпускайте меня иногда поработать, ладно?

– Нет-нет-нет, – переливчато рассмеялась Марина. – Никакой работы по праздникам! Но давай все же выслушаем Аллу Игоревну, как старшую на нашем предприятии. Так чего бы тебе хотелось, солнышко?

– Мне бы хотелось… – Аллочка по-прежнему не отводила глаз от окна. – Мне бы хотелось, чтобы приехали дедушка с бабушкой.

Она не кривила душой. Когда приезжали родители ее мамы, в доме становилось, как минимум, вдвое веселей. Кроме того, у дедушки были смешные длинные усы, за которые он, несмотря на тихие протесты папы, разрешал себя дергать, а бабушка по вечерам садилась к ней на кровать и рассказывала всякие интересности. Но отчего-то после ее слов за столом повисла неловкая тишина.

– Видишь ли… – наконец нерешительно проговорил Игорь. – Они выросли в маленьком городке, в маленькой квартирке, привыкли ко всему маленькому и простому. В нашем большом доме им не слишком уютно…

– Но им же лучше знать, – девочка наконец перевела невинно-любопытный взгляд на отца. – Где им уютно, а где нет. Почему бы им не решить это самим?

Игорь со вздохом отодвинул от себя тарелку с недоеденным блинчиком, поднялся, обогнул стол и ласково положил по-доброму шершавую руку на голову дочери.

– Милая, – задумчиво произнес он. – Ты помнишь, почему от нас ушел котик Веля? Он решил, что ему будет лучше по другую сторону дороги…

Марина слегка пихнула его ногой, надеясь, что дочь не заметит этого нетипичного для нее маневра, но было поздно.

– Да, – тихо ответила Аллочка, немного побледнев. – Я помню. Помню, как какой-то дяденька смывал из шланга то, что от него осталось…

– Что? – Игорь вздрогнул и едва не поперхнулся вязкой слюной бывалого курильщика. – Нет. Нет, ты что-то путаешь. Он перебежал, просто очень испугался и не может прийти обратно, потому что теперь боится дороги…

– Там была кровь, – голос Аллочки посерел. – Он ушел, да. Ушел и больше не вернется. Потому что боится дороги. Наверное, ему было больно уходить. И он боится, что возвращаться тоже будет больно. Поэтому он так смотрит издалека.

– С-смотрит? – Марина легонько сжала руку дочери, привлекая ее внимание. – Что ты такое говоришь, солнышко?

– Смотрит, – взгляд Аллочки был обращен в никуда. – Иногда. Когда подходит достаточно близко. Но он боится дороги, мама это сразу сказала. Думаю, теперь я поняла и…я боюсь крови.

Марина поднялась на ноги и обняла дочь, мягко прижав ее голову к своему животу. Она не знала, что сказать, чтобы не усугубить ситуацию еще сильнее. Чуть в стороне от них чиркнула зажигалка. В доме вдруг стало прохладно.

– Он думал, что ему там будет лучше, – продолжила мысль девочка. – По ту сторону. Может, так оно и есть. Может, он хочет, чтобы я пошла за ним. Может, мне тоже там будет лучше.

– Что ты… – дрожащим голосом попыталась прервать ее Марина.

– Может, нам всем там будет лучше. Но страшно перебегать эту дорогу. Наверное, все мы при жизни мечтаем о возможности вернуться назад после смерти. И если он не идет обратно…если никто не идет обратно, значит это правда страшно. И я очень боюсь крови…так бабушка с дедушкой приедут? – вдруг спросила Алла безо всякого перехода.

– К-конечно-конечно, – поспешил заверить дочку Игорь. – Я позвоню им сегодня.

– Не думай, пожалуйста, о Веле и этой…дороге, – мама пригладила слегка вьющиеся темные волосы дочери. – Ему за ней хорошо – и ладно.

– Почему не думать? – удивилась девочка. – Не думать об этой дороге все равно, что не думать о доме, о саде, о заборе, о блинчиках – это такая же часть нашей жизни, она всегда на расстоянии вытянутой руки. А Веля… Он просто смотрит на меня иногда, а я на него. Вот так, искоса, иначе он исчезает… Можно я теперь пойду погулять?

– Из сада никуда, – нестройным хором выговорили родители.

Аллочка, как ни в чем не бывало, выскочила из-за стола и побежала одеваться. Марина поежилась. После всего сказанного за последние минуты переключиться на что-то другое было не так-то просто. Но все же, этот мерзкий запах…

– Дорогой, пожалуйста, не кури в доме, – проговорила она негромко, чтобы дочь не уловила этого легкого попрания родительского авторитета. – Мы же договаривались.

– Да, точно. Прости.

Игорь тяжело вздохнул и смял в ладони почти целую тлевшую сигарету, затушив ее. Никто не знал секрет этого фокуса – Аллочка, однажды решившая повторить, получила ожог и наказание на пару с отцом.

– Может, не так уж плохо, если мои родители и вправду приедут? – Марина тронула мужа за подвернутый рукав черной рубашки.

– Может, – снова вздохнул тот. – Но перед этим надо с ними хорошенько побеседовать.

Хлопнула задняя дверь – видимо, Аллочка выбежала в сад.

– Чтобы они не начали опять задавать вопросы? – понимающе кивнула Марина.

– Именно, – Игорь щелчком пальцев отправил смятую сигарету в мусорное ведро на другой стороне столовой и тяжело оперся кулаком на обеденный стол. Его твердый прищур говорил о том, что он вновь что-то напряженно просчитывает в голове. – Нельзя, чтобы они опять начали задавать вопросы…или хуже того – давать ответы.

***

Серое небо.

Что-то не так…

Серые лужи.

Он в беде…

Серый асфальт.

Он не…

Жесткий удар всем телом, взрыв запредельной, невыносимой боли – и липкая серая пустота.

Он не вернется.

У куклы не стало Хозяина. Это было ужасно, противоестественно. Чувства вдруг хлынули рекой, оглушив ее. Страх, тоска, безысходность, злость неизвестно на кого…Вдруг, неожиданно для нее самой, ее безымянный палец дрогнул. Страх мгновенно перерос в пронизывающий, невыносимый ужас. Как она смеет, как она вообще может двигаться без Хозяина? Это же невозможно, противоестественно… Но Хозяина нет. Его нужно найти. Чтобы найти, нужно двигаться. Но двигаться неодушевленные предметы не должны…

Неживые ноги подогнулись при первой попытке встать, кукла упала на громко хрустнувшие колени и оперлась ладонями на пол. Суставы работали плохо, но, кажется, постепенно крепли. Ее неживое тело шевелилось. Без Него. Немыслимый кошмар.

Она с трудом подняла голову. В ушах стоял шум, а в глазах темнота. Ее переполняли ужас и отвращение перед самой собой. Не в силах вынести этого, она хотела закричать, но смогла издать лишь еле слышный хрип, от которого ей стало только хуже.

Медленно, с большим трудом она встала и, шатаясь на не гнущихся больше ногах, подошла к висевшему на стене жестяному умывальнику. Ее правая рука со скрипом поднялась и надавила на клапан тыльной стороной кисти. Полилась вода – прямо на пол, она забыла подставить таз. Поэтапно согнувшись, с содроганием ощущая каждое движение своей неживой плоти, кукла подставила рот и стала жадно пить, но тут же захлебнулась и тяжело закашляла мутно-желтым гноем. Нужно было двигаться дальше. Нужно было…

Наружу.

Кукла чуть не потеряла едва проклюнувшееся сознание при мысли об этом. Мир снаружи представлялся ей огромным и смутно страшным. Она замерла, силясь осознать себя без жесткой правящей руки. Получалось плохо. Она – вещь. Она – кукла. У нее нет чего-то такого, что есть у Хозяина. Она даже не знает слова, подходящего для обозначения этого расплывчатого понятия.

Строго говоря, она вообще не знала слов. Различала лишь некоторые – в зависимости от того, что следует за их звуками: ласка, еда, чистка… или вожделенный удар по лицу наотмашь. Она хотела снова увидеть самое сильное чувство, на которое был способен Хозяин по отношению к ней. Она хотела принадлежать. И сколь ни велик был сковавший ее стальными тисками страх, это желание было сильнее.

Вот и входная дверь – облупившаяся, явно найденная ранее на помойке. Кукла подняла плохо слушавшуюся руку, неловко толкнула ее и шагнула в этот холодный серый мир, состоящий из крошащегося бетона, кровавой ржавчины и грязи. Навстречу страху. Навстречу неизвестности.

Она не могла этого видеть, но за ней внимательно наблюдали. Странное существо, которому она не знала названия, с единственным некогда желтым, но залитым кровью глазом. Его когтистые лапы нетерпеливо скребли по земле, а помятая грудная клетка едва слышно вибрировала.

Похоже, пока все шло в точном соответствии с его планом.

***

– До сих пор голова гудит от ее откровений, – Игорь откинулся на подушку и поднял над головой правую руку. Рука едва заметно дрожала – практически небывалая аномалия для столярного мастера такого уровня. – Даже не знаю, что хуже – если она все это где-то подцепила, или если…

– …если мы сами ее неосознанно к этому подтолкнули, – закончила его мысль Марина, тоже забираясь под одеяло. – Я склоняюсь ко второму варианту. Может, нам следует обратиться к специ…

– Нет! – ответил ее супруг резче, чем хотел, и прерывисто вздохнул. – Извини. Мы ведь договаривались, помнишь? Минимум контактов, пока не…

– Пока не что? – Марина ласково положила руку на рыжий ежик волос мужа, чтобы смягчить острую тему. – Тебе не кажется, что твое стремление оградить нашу дочь от всего на свете заходит слишком далеко? Может быть, тебе снова стоит обсудить свою нервозность с доктором?

– Я в порядке, – дернул плечом Игорь. – Давай лучше подумаем об Алле. Мне кажется, эта история с котом могла оставить ей травму. Душевную рану, которую мы сами должны зашить.

– Зашить, – невесело усмехнулась его жена и убрала руку. – Как куклу. Боюсь, это так не работает, милый.

Игорь не ответил. Он догадывался, что его жена права, но признать это вслух он не мог. Он твердо знал: во внешнем мире есть опасности, и не только те, что видит глаз. Стоит ему ослабить контроль, подпустить к его девочке нечто, не поддающееся познанию, как случится непоправимое. Хуже любой травмы. Хуже самой смерти. Гораздо хуже.

– Я боюсь за вас, – с мягким укором произнесла Марина. – И за нее, и за тебя. Пойми, неизвестность пугает, даже если за ней нет ничего страшного. Нельзя вечно смотреть на мир сквозь забрало.

– Я знаю, – Игорь заставил себя повернуться к ней и выдавить улыбку. – Знаю.

– А я боюсь крови.

Родители синхронно подпрыгнули на кровати. «Что она успела услышать? – стукнуло в голове у ее отца. – И в какой еще кошмар это переработает ее психика?»

– А неизвестности не бывает, – сказала материализовавшаяся словно из воздуха Аллочка. – Есть только нежелание знать. Если очень-очень захотеть, можно собрать любую картинку. Надо только уметь собирать паззлы.

– Кто тебе это сказал? – спросила Марина, живо представив свежую седину у себя на висках.

– А кого забрало? – не стала отвечать девочка.

– А кого забрало? – эхом откликнулась мама.

– Кого забрало? – чуть запоздав, повторил папа, но сообразил он первым. – А, это рыцарский доспех для лица, крепился к шлему, очень неудобный, с узкими прорезями для глаз…

– Милая, почему ты не спишь? – опомнилась Марина. – Уже глубокая ночь…

– Я боюсь крови.

Родителей передернуло.

– Мне приснилась кровь. Много крови.

– Милая… – голос Игоря заметно дрогнул.

– Высокий дом с выбитыми стеклами. Там были злые люди. Они смеялись и били друг друга кулаками, молотками, ножами… Некоторые раздевались и терлись друг о друга, а потом тоже били, и смеялись, смеялись, смеялись… А потом из-под шкафа выглянул Веля. Не так, как выглядывает сейчас из-под нашего. Не так, как выглядывают кошки, а так, как выглянул бы человек…

Родители, не сговариваясь, повернулись в кровати так, чтобы не выпускать из поля зрения ни шкаф, ни дочку.

– Он вылез из-под шкафа, весь в крови. И он был не один…его было много. Он стал страшно кричать и рвать людей когтями. Они тоже кричали. Они все кричали точно так же, как он закричал в последнюю секунду жизни. Только крови было гораздо больше. Мне кажется, Веля больше никого не любит. Или любит, но не так, как раньше. Ему было слишком больно. Ему и сейчас больно. Разве ты не чувствуешь, мамочка?

– Что ты такое говоришь, милая? – голос мамы тоже дрожал.

– Ему больно. Он кричит. Он так страшно кричит… Его боль сильнее, чем он может вынести. Он хочет делиться своей болью. Если он перейдет эту дорогу, он сделает больно и мне, и тебе, и тебе, папочка. Он всем будет делать больно. Наверное, чтобы было честно. Чтобы не только ему было больно…а почему люди делают больно друг другу?

От неожиданности вопроса в мамином подсознании проснулся педагог. В состоянии полного отключения мозга она выдала:

– Дерутся только некультурные люди, потому что не понимают, что это плохо. Для развлечения или чтобы что-то отобрать. Таких лучше обходить подальше.

Девочка задумалась. Родители снова вспомнили, как дышать.

– Тогда я хочу, чтобы Веля пришел. Он научит людей, что такое боль. Всех людей научит, ведь его теперь много. Больше никто не будет драться для развлечения. Иначе Веля их задерет. Задерет! Задерет! – топнула она ногой.

Где-то на улице завизжала чем-то очень недовольная кошка. Такого эффекта не произвела бы и влетевшая в окно граната – мама вскрикнула, а папа дернулся в сторону и свалился с кровати, запутавшись в одеяле.

– А если сквозь забрало тебе чего-то не видно, поверни голову, мамочка. Просто поверни голову. А лучше сними шлем.

Остаток ночи прошел как в горячечном бреду. Игорь взял дочь на руки и зачем-то ежеминутно трогал ее лоб, повторяя «ну-ну, все хорошо». Марина сообщила, что вызывает «ноль три», а когда ее муж попробовал возразить, вдруг впервые за все годы брака крикнула: «Хватит!» Звонок за звонком она торопила загадочное «ноль три», раз за разом, чуть не плача объясняла, как найти их коттедж. Потом все наскоро оделись и вышли на улицу, под единственный работающий фонарь. Игорь вновь попытался закурить, но тут же закашлялся и смял сигарету в руке, словно его напряженная гортань отказалась пропускать сквозь себя горький дым. А потом подъехала большая белая машина с красным крестом. И в машине Алла умиротворенно заснула.

***

По улице пронесся маленький смерч, подхватив с асфальта газету и закружив ее в издевательски-залихватском танце, насмехаясь над ее полной беспомощностью. Кукла чувствовала над собой нечто похожее, неуверенно шагая на своих тонких, почти негнущихся ногах. Да, холодная и безразличная власть смутного призрака безымянного чувства, который вел ее вперед – совсем не то же самое, что привычная и естественная власть Хозяина. Но именно поэтому выбора у куклы не было.

Вокруг безликие коробки домов переходили в уродливые развалины, мосты обрывались в воздухе и изгибались под невозможными углами, подземные переходы манили зияющей чернотой и сладкими запахами плесени и сырого мяса. Иногда издалека, слышался режущий крик неописуемой боли и отчаяния, переходивший в исступленный булькающий хохот. Один и тот же голос, раз за разом, с разных сторон – отзвук несбывшегося прошлого, а может, и давно забытого будущего.

Больной, искореженный, мертвенно-пепельный мир, навечно застрявший в моменте собственной агонии. Ровно такой, каким его представляла кукла.

Когда в ее поле зрения попало это несуразное нечто, она вовсе не придала этому значения. Изломанное, раздавленное, покрытое свалявшейся шерстью – оно было похоже на тряпку, лежавшую перед выходом из места, которое кукла привыкла считать своим домом. Нет, гораздо больший интерес у нее вызвала фигура, прислонившаяся к скрюченному гнилому дереву чуть в стороне.

Хозяин?

Нет. Этот человек был чуть меньше, хоть и все еще значительно крупнее самой куклы. Одетый в пыльную, мешковатую куртку, он смотрел в сторону странной раскачивающейся конструкции из ржавого металла, засунув правую руку в едва держащиеся на тощей пояснице брюки. Кукла замерла в нерешительности. Ей и в голову не могло прийти, что она встретит кого-то, похожего на Хозяина. Может быть…

Может быть, этот человек мог бы его заменить?

Что-то шевельнулось снизу. Кукла перевела взгляд тусклых бесцветных глаз себе под ноги. Да, вот еще движение – шерстяной коврик конвульсивно подергивался, понемногу обретая форму странного пятиногого существа. С тихим хрустом вновь сделался выпуклым проломленный череп. Открылся рот, полный сломанных острых зубов, с тихим шипением забурлила в нем кровь, стекая на пыльный асфальт, и сквозь нее наконец пробился слабый, но резкий и явно требовательный крик. Человек у дерева вздрогнул и обернулся.

Кукла очень хорошо, в мельчайших подробностях помнила лицо Хозяина. Землистое, одутловатое – на нем лежала печать смутной тяжести, какой-то особой, невыразимой горечи. Именно эта печать в ее глазах ставила Хозяина, как минимум, на ступеньку выше нее самой. А вот у человека, которого она видела перед собой в тот момент, лицо было совсем другим. Словно ему, как и кукле, не хватало чего-то очень важного, чтобы называться полноценным человеком.

Пучки неряшливой темной растительности на щеках. Пустые и круглые, как у рыбы, глаза. Но самое страшное – ухмылка. В этой ухмылке с торчащими как у грызуна передними зубами нельзя было прочесть ни чувства, ни мысли, а потому казалось, что ни чувства, ни мысли за ней нет и вовсе. Воистину, этот человек, как никто другой, гармонично смотрелся на фоне этого болезненно-апокалиптичного пейзажа.

– Ты… – он наконец вытащил руку из брюк и воровато огляделся, не меняя выражения лица. – Ты вдесь одна?

Словом «ты» Хозяин обращался к кукле. Другие два были ей неизвестны. Да и в любом случае, с момента, когда странный незнакомец повернулся к ней лицом, он перестал ее интересовать совершенно. Кукла отвела от него взгляд и, по-прежнему пошатываясь с непривычки, медленно двинулась прочь.

– Стой, стой, – человек шагнул ей наперерез и махнул рукой, привлекая внимание. – Ты потевялась? Хочешь, отведу тебя к маме? И, и, и еще кафетку дам, пвавда-пвавда!

«Дам». С этим словом Хозяин обычно бил куклу. Стеклянные шарики ее глаз вновь повернулись к незнакомцу. Может быть, все-таки… Но нет. Нет, он не такой, как нужно. Не такой, как Хозяин. Еще шаг в сторону.

– Да подовди! – почти в голос вскрикнул назойливый незнакомец, и вдруг схватил ее за неприкрытое наволочкой плечо.

Схватил – и тут же отдернул руку.

Что-то неуловимо изменилось в его лице. Хоть на нем все еще держалась глупая ухмылка, за ней наконец появилось почти полноценное выражение с очень хорошо знакомым кукле оттенком.

– Ой…что это… – пролепетал он, с усилием вытирая ладонь о свою куртку. – Ты…т-ты не…

– А ну, отстань от девочки, извращенец!

Этот голос откуда-то сзади был другим – неприятным и резким, как скрип двери. Кукла не поняла ни слова. А вот незнакомец, похоже, понял, и попятился, бормоча что-то вроде «да я ве…да я пвосто…я ничего…»

– Что ты здесь делаешь, милая? – спросил скрипучий голос слащавым тоном. – Я, кажется, тебя раньше не видела.

Кукла шатко развернулась на месте. Теперь перед ней стоял еще один человек, сильно отличающийся, как от первого, так и от Хозяина. Морщинистые лицо и руки, кудрявые волосы ядовито-рыжего цвета, ярко-красные губы, будто беспрестанно пребывающие в попытке пережевать что-то очень маленькое, а на носу – толстые стекляшки, за которыми подслеповато щурятся влажные глаза.

– Что такое? – спросил скрипучий человек. – Ты заблудилась?

«Что» и «такое». Из всех слов Хозяина эти, наверное, были для куклы самыми любимыми. В ее памяти живо встала картина – Его перекошенное от сверхчеловеческого эмоционального накала лицо и удары, удары, удары, ладонью, по лицу, кулаком по корпусу, а потом ногой, куда попало, еще, еще и еще… «Что»… «такое!» «Что»… «такое!» О, кукла готова была на все, чтобы испытать нечто подобное снова.

– Испугалась, да? Злой дядя напугал тебя? Ну ничего, баба Даша не даст тебя в обиду… Пойдем со мной, посидишь у меня в магазинчике, скоро вечер наступит, и я тебя провожу, да?

«Пойдем со мной». Эти слова не были связаны с подобными яркими воспоминаниями, но их значение кукле было известно. Она не знала, приблизит ли это ее к Хозяину, но не последовать за человеком, который знает слова «что такое», она не могла. Да и был ли у нее выбор? С прежним трудом переставляя негнущиеся ноги, она заковыляла вслед за скрипучим человеком, провожаемая довольным взглядом пятиногого шерстяного уродца.

***

– Так вы говорите, Гукина Алла Игоревна? – невысокий молодой доктор с жуткими мешками под глазами еще раз клацнул мышкой, обновляя результаты поиска. – Я не вижу ее в нашей базе. Можно взглянуть на ее полис?

Родители Аллочки растерянно переглянулись.

– Понимаете, у нее… – нерешительно подала голос Марина. – У нее нет полиса. Это критично?

– Нет, вовсе нет, – устало махнул рукой доктор. – Вы можете оформить его здесь же, утром. Нужно будет только свидетельство о рождении и…

– Мы не взяли с собой документы, – перебил его Игорь. – Послушайте, мы не можем позволить себе тратить время на бюрократию! Нашей девочке нужна помощь, а вы, как врач, можете и обязаны ее оказать. Это все, что сейчас имеет значение.

– Бюрократия?.. – доктор невесело усмехнулся. – Мда… Что ж, наверное, это действительно может подождать. Рассказывайте. Что у вас случилось?

– Мы же объясняли по телефону, – обычно мелодичный голос Марины немного дрожал. – Она…Аллочка утверждает, что видит своего мертвого кота, и высказывает такие мысли о жизни и смерти…

– Которым мы точно ее не учили, – кивнул Игорь.

– Звучит скорее как работа для психолога, – флегматично пожал плечами доктор. – Дети часто склонны фантазировать, особенно в тех областях, в которых не могут принять реальность такой, какая она есть. Да и учатся они, к сожалению или к счастью, не только у родителей. Школа, друзья, телевизор, интернет…

– Исключено, – отрезал Игорь.

– Это не может быть исключено, – мягко возразил доктор. – Такой уж возраст. Кстати, сколько ей полных лет? Она ведь ходит в школу?

Родители вновь переглянулись. Судя по едва заметному движению брови, от внимания доктора это не укрылось.

– Мы зря теряем время. Если вы можете нам помочь – помогите, – медленно и тихо проговорил Игорь, опустив взгляд на возникшую у него в руке будто из воздуха сигарету. – Если нет, мы едем домой. Все просто.