Читать книгу: «Тайные письма великих людей», страница 3
Г-жа Роланъ – Леонарду Бюзо
Г-жа РОЛАНЪ (1751—1793), выдающаяся дѣятельница въ партіи Жиронды, въ письмахъ къ члену своего кружка – Бюзо, писанныхъ незадолго до казни изъ тюрьмы, отразила чистоту своихъ взглядовъ и пламенную любовь къ свободѣ. Она умерла геройской смертью на гильотинѣ в 1896 г. Ея мужъ пять дней спустя послѣ ея казни покончилъ съ собой; трупъ Бюзо былъ найденъ въ лѣсу – предполагаютъ, что онъ отравился.
22 іюня 1793 г.
Какъ часто перечитываю я твои строки! Я прижимаю ихъ къ сердцу, покрываю поцѣлуями. Я уже не надѣялась получить ихъ. Напрасно старалась я узнать о тебѣ черезъ г-жу Шолэ, писала разъ г-ну ле-Телье, въ Эвре, чтобы подать тебѣ знакъ жизни, но почтовыя сношенія прерваны. Я не хотѣла ничего адресовать тебѣ прямо, ибо твоего имени достаточно, чтобы письмо было задержано, и я бы могла тебя только этимъ скомпрометировать. Я явилась сюда спокойная и гордая, я лелѣяла мечты и хранила еще нѣкоторыя надежды, касающіяся друзей свободы. Узнавъ объ отдачѣ приказа объ арестѣ «Двадцати двухъ», я воскликнула: «Мое отечество – ты погибло!» Я переживала мучительную тревогу, пока не увѣрилась въ твоемъ побѣгѣ, теперь же я снова безпокоюсь по поводу выпущеннаго приказа о твоемъ арестѣ. Этою гнусностью они обязаны твоему мужеству, и только узнавъ, что ты въ Кальвадосѣ, я снова обрѣла спокойствіе. Продолжай свои благородныя попытки, мой другъ. Брутъ въ битвѣ при Филиппахъ слишкомъ рано отчаялся въ спасеніи Рима. Пока республиканецъ дышитъ, пока онъ на свободѣ и владѣетъ своимъ мужествомъ, онъ долженъ, онъ можетъ приносить пользу. Югъ Франціи предлагаетъ тебѣ, въ случаѣ надобности, пріютъ, – онъ будетъ служить прибѣжищемъ честнымъ людямъ. Туда долженъ ты обратить свои взоры и направить шаги. Тамъ тебѣ придется жить, ибо тамъ ты сможешь быть полезнымъ нашимъ единомышленникамъ, сможешь проявить свою доблесть.
Что касается меня, то я буду спокойно выжидать возвращенія господства справедливости, или приму на себя послѣднія насилія тираніи въ надеждѣ, что и мой примѣръ не пропадетъ безслѣдно. Чего бы я могла опасаться – это только того, чтобы ты не предпринялъ ради меня безполезныхъ попытокъ.
Мой другъ! Спасая наше отечество, ты можешь способствовать и моему спасенію. Я охотно отдамъ свою жизнь, если буду знать, что ты дѣятельно служишь родинѣ. Смерть, мученія, боль – не значатъ для меня ничего, я принимаю ихъ вполнѣ. Пусть будетъ такъ, – я буду жить до послѣдняго часа, не потративъ даже мгновенья на безпокойство недостойнаго возмущенія.
Другъ мой! Твое письмо отъ 15-го написано въ томъ мужественномъ тонѣ, по которому я узнаю твою свободолюбивую душу, занятую грандіозными проектами, возвышенную судьбою, способную на великодушныя рѣшенія, на обоснованныя требованія, – по всему этому я снова узнала моего друга, и снова пережила всѣ чувства, связывающія меня съ нимъ. Письмо отъ 17-го очень печально. Какими мрачными мыслями кончается оно! Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, развѣ важно знать, будетъ ли жить послѣ тебя или нѣтъ извѣстная женщина! Дѣло идетъ о томъ, чтобы сохранить твою жизнь и направить ее на благо отечеству, – остальное уже рѣшитъ время.
Пусть совершится! Мы не можемъ перестать быть достойными тѣхъ чувствъ, которыя мы внушали другъ другу. Съ этимъ нельзя быть несчастнымъ. Прощай, мой другъ, прощай, мой многолюбимый!
...............................................................................
Изъ прощальнаго письма 13 октября 1793 г.
(передъ казнью)
И ты, котораго я не осмѣливаюсь назвать, ты, котораго когда-нибудь лучше узнаютъ, ты, которому самая могучая изъ страстей не помѣшала чтить добродѣтель, – огорчишься ли ты тѣмъ, что я раньше тебя отхожу въ тѣ области, гдѣ уже ничто не помѣшаетъ намъ быть вмѣстѣ? Тамъ безмолвствуютъ пагубныя предубѣжденія, произвольныя отлученія, исполненныя ненависти страсти, и всѣ виды тираніи. Я отхожу и буду тебя ожидать въ вѣчномъ покоѣ. Оставайся еще здѣсь, на землѣ, если есть еще прибѣжище открытое для честныхъ, оставайся, чтобы изобличать несправедливость, изгнавшую тебя. Но если упрямая судьба устремитъ враговъ по твоимъ слѣдамъ, не потерпи, чтобы на тебя поднялась наемная рука, – умри свободнымъ, какъ ты умѣлъ жить, чтобы увѣнчать этимъ послѣднимъ дѣяніемъ высокую отвагу, которая поддерживаетъ меня… Прощай… Нѣтъ, только съ тобой я не разстаюсь… Намъ покинуть землю, – значитъ только приблизиться другъ къ другу.
Шиллеръ – Лоттѣ
Іоганнъ ШИЛЛЕРЪ (1759—1805) познакомился въ 1787 г. съ 23-лѣтней Шарлоттой Ленгефельдъ, ставшей черезъ 3 года его женой; женитьба совпала съ окончаніемъ скитальческаго, необезпеченнаго періода жизни юноши-поэта. Въ письмахъ къ невѣстѣ, сестрѣ ея Каролинѣ, и матери Лотты – отразились романтическіе взгляды Шиллера на любовь и дружбу.
3 августа.
Правда ли это, дорогая Лотта? Могу ли я надѣяться, что Каролина прочла въ Вашей душѣ и передала мнѣ изъ глубины Вашего сердца то, въ чемъ я не осмѣливался себѣ признаться? О, какою тяжелою казалась мнѣ эта тайна, которую я долженъ былъ хранить все время, съ той минуты, какъ мы съ Вами познакомились. Часто, когда мы еще жили вмѣстѣ, собиралъ я все мое мужество и приходилъ къ Вамъ, съ намѣреніемъ открыть Вамъ это, но мужество постоянно меня покидало. Въ моемъ желаніи я видѣлъ эгоизмъ, я боялся, что имѣю въ виду только мое счастье, и эта мысль пугала меня. Если я не могъ быть для Васъ тѣмъ же, чѣмъ Вы были для меня, то мои страданія огорчили бы Васъ, и моимъ признаніемъ я разрушилъ бы чудную гармонію нашей дружбы, лишился бы и того, что имѣлъ, – Вашего чистаго, сестринскаго расположенія. И все же бывали минуты, когда надежда моя оживала, когда счастье, которое мы могли дать другъ другу, казалось мнѣ безконечно выше рѣшительно всѣхъ разсужденій, когда я даже считалъ благороднымъ принести ему въ жертву все остальное. Вы могли бы быть счастливы безъ меня, – но никогда не могли бы быть несчастной черезъ меня. Это я въ себѣ живо чувствовалъ – и на этомъ тогда построилъ мои надежды. Вы могли отдать себя другому, но никто не могъ любить Васъ чище и нѣжнѣе, чѣмъ я. Никому иному Ваше счастье не могло быть священнѣе, чѣмъ оно всегда было и будетъ для меня. Все мое существованіе, все, что во мнѣ живетъ, все самое во мнѣ дорогое посвящаю я Вамъ, и если стремлюсь облагородить себя, то для того, чтобы стать болѣе достойнымъ Васъ, чтобы сдѣлать Васъ болѣе счастливою. Возвышенность душъ – прекрасныя и нерасторжимыя узы для дружбы и любви. Наша дружба и любовь будутъ нерасторжимы и вѣчны, какъ чувства, на которыхъ мы ихъ воздвигли.
Забудьте все, что могло бы принудить Ваше сердце, и предоставьте говорить лишь Вашимъ чувствамъ. Подтвердите то, на что позволила мнѣ надѣяться Каролина. Скажите, что вы хотите быть моею, и что мое счастье не составляетъ для Васъ жертвы. О, убѣдите меня въ этомъ, – однимъ единственнымъ словомъ. Близки другъ другу наши сердца были уже давно. Пусть же отпадетъ то единственное чуждое, что стояло до сихъ поръ между нами, и пусть ничто не мѣшаетъ свободному общенію нашихъ душъ.
До свиданья, дорогая Лотта. Я жажду спокойной минуты, чтобы изобразить Вамъ всѣ чувства моего сердца, которыя въ тотъ долгій промежутокъ времени, что это единственное желаніе живетъ въ моей душѣ, дѣлали меня то счастливымъ, то снова несчастнымъ. Какъ много еще долженъ я Вамъ сказать!
Не медлите отогнать навсегда мое безпокойство. Я влагаю въ Ваши руки все счастье моей жизни. Ахъ, я давно уже не представляю его себѣ иначе, чѣмъ въ Вашемъ образѣ. До свиданья, дорогая.
Три раза вскакивала я сегодня утромъ съ постели и подбѣгала къ окну, заслышавъ лошадиный топотъ, и надѣялась увидѣть тебя, но нѣтъ; каждый разъ то были телѣги мельника, нагруженныя тяжелыми мѣшками. Наконецъ я все-таки дождалась тебя, встала въ четвертый разъ – и это былъ ты! Я завидѣла тебя еще, когда ты шелъ черезъ рынокъ, пока ты не завернулъ за уголъ. И сердце мое послѣдовало за тобою, дорогой мой возлюбленный! Вчера былъ чудный, теплый день, мы были счастливы; такіе мирные дни будутъ часто повторяться въ будущемъ. Это собственно значитъ жить, – вновь обрѣтать себя въ объятіяхъ любви, о, міръ такъ тѣсенъ безъ этого!
Я только что отобѣдала, и должна была обѣдать одна, такъ какъ Лина приглашена ко Двору. Вечеромъ и я отправлюсь туда; мнѣ такъ странно среди людей, когда подумаю, что я могла бы быть съ тобою, они проходятъ мимо, какъ тѣни, и мое сердце такъ мало нуждается въ ощущеніи ихъ реальности, ибо оно полно собою.
Что дѣлаешь ты сегодня? Ахъ, мнѣ хотѣлось бы знать это ежеминутно!
Наши вчерашніе планы такъ ясны и свѣтлы, и я вѣрю, что они исполнятся. Если ты чувствуешь себя хорошо въ Р., и если можешь ничего не терять для будущаго, то все устроится, добрый отецъ, надѣюсь, будетъ успокоенъ твоими объясненіями и сознаніемъ того, что тебѣ у насъ хорошо, что ты счастливъ. И вѣдь ты будешь счастливъ, милый, дорогой, неправда ли? О, мысль о томъ, что я смогу дать тебѣ радость, создать тебѣ спокойныя чудныя минуты, окрыляетъ мнѣ душу!
Демулэнъ – женѣ Люсили
Камиллъ ДЕМУЛЭНЪ (1760—1794), основатель клуба кордельеровъ, былъ осужденъ революціоннымъ трибуналомъ и казненъ вмѣстѣ съ Дантономъ въ 1794 г. Приведенное письмо писано къ женѣ изъ тюрьмы передъ казнью.
Апрѣль 1794 г.
Благодѣтельный сонъ на время далъ мнѣ отдохнуть отъ страданій. Когда спишь, – чувствуешь себя свободнымъ, отсутствуетъ сознаніе своего плѣна. Небо сжалилось надо мною – я только что видѣлъ тебя во снѣ, цѣловалъ поочередно тебя, Горація и Анетту6, пришедшую къ намъ. Нашъ малютка лишился изъ-за золотухи одного глаза, и ужасъ этого несчастья заставилъ меня пробудиться, – и я снова увидѣлъ себя въ моей каморкѣ. Уже слегка разсвѣтало. Такъ какъ я не могъ дольше тебя видѣть и слышать, ибо во снѣ ты и твоя мать бесѣдовали со мной, то я всталъ, чтобы поговорить съ тобой – написать тебѣ. Но лишь только открылъ я окно, мысль о моемъ одиночествѣ, объ ужасныхъ засовахъ и рѣшеткахъ, отдѣляющихъ меня отъ тебя, лишила меня всякой душевной твердости. Я заплакалъ, или, вѣрнѣе, застоналъ въ моемъ склепѣ. «Люсиль, Люсиль, о, моя дорогая Люсиль, гдѣ ты?»
Вчера вечеромъ я пережилъ еще моментъ, также ранившій мнѣ душу, это когда я замѣтилъ твою мать въ паркѣ; инстинктивнымъ движеніемъ я опустился у рѣшетки окна на колѣни и сложилъ руки вмѣстѣ, словно взывая къ ея состраданію. Она изливается, конечно, тебѣ въ своемъ горѣ. Я видѣлъ вчера ея скорбь, она спустила на лицо вуаль, не будучи въ состояніи дольше выносить это зрѣлище. Когда вы придете, пусть она сядетъ поближе къ тебѣ, чтобы я могъ васъ лучше видѣть.
Пришли мнѣ твой портретъ, Лолотта, я неотступно прошу тебя объ этомъ. Среди ужаса моей тюрьмы это явится для меня праздникомъ – днемъ упоенія и восторга. Пришли мнѣ также прядь твоихъ волосъ, чтобы я могъ прижать ихъ къ сердцу. И вотъ я снова переношусь къ временамъ моей первой любви, когда каждый приходившій отъ тебя, уже изъ-за одного этого, интересовалъ меня. Вчера, когда вернулся человѣкъ, относившій тебѣ мое письмо, я спросилъ его: «значитъ – вы ее видѣли?» Я поймалъ себя на томъ, что приковалъ свой взглядъ къ его одеждѣ, къ его фигурѣ, словно тамъ что-то осталось твое – отъ твоего присутствія.
У этого человѣка должно быть милосердная душа, разъ онъ передалъ тебѣ письмо немедля. Кажется, я буду его видѣть по два раза въ день – утромъ и вечеромъ. Этотъ вѣстникъ нашего горя станетъ мнѣ такъ же дорогъ, какъ когда-то былъ дорогъ вѣстникъ нашего счастья…
Сократъ выпилъ чашу съ ядомъ, но онъ по крайней мѣрѣ могъ въ тюрьмѣ видаться съ женою и съ дѣтьми. Какъ жестоко быть разлученнымъ съ тобой! Величайшій преступникъ былъ бы наказанъ черезчуръ строго, если бы его разлучило съ такой Люсилью иное, чѣмъ естественная смерть, доводящая до сознанія горечь разлуки лишь на мгновенье… Но преступникъ не могъ бы быть твоимъ супругомъ; ты полюбила меня вѣдь за то, что я жилъ для счастья моихъ согражданъ.
Вопреки моему смертному приговору, я вѣрю, что есть Богъ. Моя кровь искупитъ мои ошибки и человѣческія слабости, а за то, что было во мнѣ хорошаго, – за мое мужество, за мою любовь къ свободѣ – за это Господь мнѣ воздастъ! Когда-нибудь я снова увижусь съ вами, – о Люсиль, о Анетта! Хорошо, что при моей чувствительности, смерть по крайней мѣрѣ избавитъ меня отъ лицезрѣнія столькихъ злодѣевъ! Развѣ это ужъ такое большое несчастіе? Прощай, моя Люлю, прощай, жизнь моя, мое земное божество. Я оставляю тебѣ славныхъ друзей, – все, что есть мужественнаго и чувствующаго. Прощай, Люсиль! Моя Люсиль! Моя милая Люсиль! Прощайте – Горацій, Анетта, Адель, отецъ!
Я чувствую, какъ отлетаетъ отъ меня жизнь. Я вижу еще Люсиль, вижу ее, мою дорогую возлюбленную! Моя Люсиль! Мои скованныя руки обнимаютъ тебя, мои глаза, вдали отъ тебя, устремляютъ на тебя свой меркнущій взглядъ!
Фихте – Іоганнѣ Маріи Ранъ
Іоганнъ ФИХТЕ (1762—1814), замѣчательный философъ, въ 1788 г. познакомился въ Цюрихѣ, гдѣ онъ жилъ въ качествѣ домашняго учителя, съ Іоганной Ранъ – племянницей Клопштока, на которой онъ черезъ 4 года женился.
Дорогая подруга! Ни слова о той жадности, съ которою я, неловко, какъ воръ, спряталъ ваше письмо, поспѣшилъ домой, заперся въ своей комнатѣ и не проглотилъ его, какъ голодный, что дѣлаю обычно, а медленно, съ наслажденіемъ просмаковалъ, строка за строкой.
…никогда еще не чувствовалъ я къ женщинѣ того, что чувствую къ вамъ. Такого искренняго довѣрія, безъ тѣни подозрѣнія, что вы можете играть роль, безъ тѣни желанія скрывать отъ васъ; такой жажды представляться вамъ именно такимъ, каковъ я есть; такой привязанности, въ которой полъ не игралъ ни малѣйшей, хотя бы самой отдаленной роли, – ибо глубже знать свое сердце не дано ни одному смертному; такого истиннаго преклоненія передъ вашимъ умомъ, такой полной покорности вашимъ рѣшеніямъ – я еще никогда не испытывалъ… Вдали отъ васъ смогу ли васъ забыть? – Развѣ можно забыть совсѣмъ новый способъ существованія и его причину? Или, быть можетъ, я когда-либо позабуду быть искреннимъ? Или, если я могу забыть это, то заслужу и то, чтобы вы заботились о томъ, какъ я о васъ думаю.
..................................................................................
Какъ много надо мнѣ вамъ сообщить безконечно важнаго! Вы обладаете необъяснимымъ секретомъ все крѣпче, все сильнѣе къ себѣ привязывать: моя преданность вамъ возникла не внезапно, какъ она иногда возникаетъ, и также внезапно исчезаетъ. Мой геній шепнулъ мнѣ, когда я увидѣлъ васъ впервые, что это знакомство не будетъ безразличнымъ для моей души, для моего характера, для моего призванія. Когда я познакомился съ вами, мой разумъ и мое сердце влекли меня къ вамъ все ближе, – а теперь узы эти стягиваются еще тѣснѣе. – Какъ вы это дѣлаете? Или, скорѣе, какъ дѣлаю это я? – О, мнѣ это слишкомъ хорошо извѣстно. Въ васъ лежитъ кладъ, онъ открывается лишь по доброй волѣ и не расточается безъ разбора, а родственно-настроенной душѣ онъ раскрывается все больше и влечетъ ее къ себѣ.
1 ноября, вечеромъ.
…Итакъ, дорогая избранница, я торжественно отдаюсь тебѣ и этимъ обрекаю себя на служеніе тебѣ. Благодарю, что ты не сочла меня недостойнымъ стать твоимъ товарищемъ на жизненномъ пути. Я много думалъ о томъ, чтобы когда-нибудь (дай Богъ, какъ можно позже) замѣнить тебѣ твоего благороднаго отца и послужить тебѣ наградою за твою раннюю мудрость, за твою дѣтскую любовь, за твою невинность, за всѣ твои добродѣтели; чувствую при мысли о громадныхъ обязанностяхъ, которыя беру на себя, насколько я малъ. Но чувство величія этихъ обязанностей должно меня возвысить, твоя любовь, твое благосклонное мнѣніе обо мнѣ, быть можетъ, дастъ моему несовершенству то, чего мнѣ недостаетъ. Здѣсь не царство блаженства; я теперь знаю это: здѣсь – страна труда, и каждая радость, которая намъ дается, есть лишь подкрѣпленіе для слѣдующей, болѣе трудной работы. Рука объ руку пойдемъ мы по той странѣ, окликая другъ друга, подкрѣпляя другъ друга, сообщая одинъ другому свою силу, – пока наши души – о, если бы это могло свершиться одновременно, – не вознесутся въ обитель вѣчнаго мира…
Г-жа Сталь – Бенж. Констану
Г-жа СТАЛЬ (1766—1817), дочь барона Неккера, талантливая писательница, въ теченіе ряда лѣтъ питала сильную привязанность къ Бенжамэну Констану; отголоски этихъ переживаній отчасти изображены ею въ романѣ «Коринна». Приводимыя письма написаны незадолго до смерти, въ духѣ воспоминаній.
Лондонъ, ноябрь 1813 г.
Нѣтъ, право, я не могу васъ забыть. Я хотѣла, я могла бы, затаивъ въ душѣ свое горе, утишить его развлеченіями, но оно вновь оживаетъ, лишь только я остаюсь одна. Навсегда разбитое счастье! Если бы вы обладали свойствами преданнаго друга, то я осталась бы счастливѣйшей изъ смертныхъ. Но этого я не заслужила. Свиданіе съ вами пробудило бы во мнѣ весь духъ и способность вѣрить, погасшую вмѣстѣ со всѣмъ остальнымъ. Если вы не пріѣдете сюда, я пріѣду на континентъ. Мнѣ кажется это возможнымъ. Кто знаетъ, что станется съ міромъ? Свободѣ угрожаетъ одинаковая опасность съ обѣихъ сторонъ… Но самое главное, надо, чтобы тотъ, кто стоитъ внѣ предѣловъ человѣческаго естества7, пересталъ царствовать. Записку, присланную мнѣ Шлегелемъ, я передала министрамъ. Она была написана такъ же превосходно, какъ и все, исходящее отъ васъ. Я сомнѣваюсь, чтобы у кого-нибудь можно было найти подобный стиль, подобную твердость и ясность выраженій. Вы были бы предназначены къ высокому назначенію, если бы оставались вѣрны себѣ и другимъ.
Видѣли ли вы предисловіе къ моей книгѣ8, и знаете ли каково ея воздѣйствіе на континентъ? Если вы хотите продать здѣсь ваше сочиненіе9, думаю, что я смогу вамъ въ этомъ оказать помощь. То, что относится къ современному политическому положенію – очень цѣнится. Послѣ свиданья съ вами, я отправлюсь въ Грецію. Стихотвореніе «Ричардъ» станетъ моимъ завѣщаніемъ. Бенжамэнъ, вы отняли у меня жизнь! Въ теченіе десяти лѣтъ не существовало дня, когда бы мое сердце не тосковало по васъ. Какъ я любила васъ! Оставимъ все это, – это слишкомъ жестоко, но все же я никогда вамъ не прощу, какъ никогда не перестану страдать…
Возводить зданіе на пескѣ жизни, – тяжкій трудъ; лишь страданія неизмѣнны и постоянны. Напишите мнѣ.
Г-жа Сталь – А. В. Шлегелю
Лондонъ, 9 ноября 1813 г.
Вотъ уже два мѣсяца, какъ я не получала отъ васъ ни строки, какъ это горько! Я бы никогда не подумала, что вы, зная, какъ я несчастлива, можете влить такой ядъ въ мое сердце. Здѣсь всѣ получаютъ письма отъ своихъ друзей на главную квартиру, даже самые занятые находятъ время писать, одна я ничего не получаю отъ моего близкаго друга, отъ котораго я такъ далека, пожертвовавъ ради него своими интересами; но я надѣялась, что онъ будетъ мнѣ всегда благодаренъ за то, что я нисколько не думала о себѣ, разставаясь съ нимъ. Но это еще не все: изъ вашей записочки моему сыну видно, что вы нисколько не старались расположить въ нашу пользу наслѣднаго принца. Но вѣдь вы мнѣ это обѣщали, и развѣ свойственная вамъ благодарность не напоминаетъ вамъ о томъ, что вы мнѣ обязаны вашей прославленной дружбой съ принцемъ? Неужели удачи измѣнили и такое, какъ ваше сердце; развѣ вы не чувствуете, что ваша забывчивость терзаетъ мнѣ душу? Каждая почта несетъ съ собой безсонную ночь. Я чувствую себя униженной передъ другими, когда меня спрашиваютъ: «Теперь ужъ, конечно, у Васъ есть вѣсти отъ г-на Шлегеля?» Живу въ гнетущемъ одиночествѣ, утративъ вѣру въ вашу дружбу, – величайшее мое сокровище въ этомъ мірѣ. Мой сынъ и дочь чувствуютъ также себя оскорбленными вашимъ равнодушіемъ ко всѣмъ намъ; мы не говоримъ между собой ни о чемъ другомъ; послѣ смерти моего дорогого сына10 это для меня самое большое горе. Эти оба несчастья почти совпали, я говорю себѣ, – если бы онъ былъ живъ, я бы не была позабыта ни вами, ни принцемъ, я бы получала письма съ континента; когда цѣль, ради которой я пожертвовала бы жизнью, была достигнута, меня поздравилъ бы съ этимъ другъ. Ахъ, если бы вы такъ нуждались во мнѣ, какъ я въ васъ, бросила ли бы я васъ такъ на произволъ судьбы? Бросила я васъ развѣ въ Стокгольмѣ? Мое благосостояніе – если бы таковое существовало, – развѣ не было бы и вашимъ?
Я выпустила эту книгу11, въ которой все напоминаетъ мнѣ о васъ. Изданіе расхватали въ три дня, – но что мнѣ изъ этого? Вы хорошо сдѣлали, обращаясь со мной такъ плохо послѣднее время нашего совмѣстнаго пребыванія, иначе я никогда не могла бы васъ оставить. Я столько потеряла въ васъ! Если я когда-либо снова встрѣчусь съ вами, я сдѣлаю все, чтобы удержать васъ! Меня всецѣло поглотилъ сплинъ, хотя меня принимаютъ здѣсь очень хорошо; причина моей тоски – ваше молчаніе. Даже г-нъ фонъ-Веттерштедтъ не обращается такъ съ своей женой, и развѣ я, – вы не можете этого отрицать, – не то лицо, которое интересуется вами больше всего? Развѣ мой домъ – не вашъ домъ? моя семья, мои дѣти? Ахъ, какъ вы меня терзаете своимъ молчаніемъ! Но я все простила бы вамъ, – если бы вы ко мнѣ вернулись.
Какъ вы переносите эту войну? Отъ возмущенія я перехожу къ опасеніямъ; прошу васъ, не пропустите ближайшую почту, напишите мнѣ нѣсколько строкъ и вѣрьте мнѣ, что, губя меня, вы губите и свое счастье.
Прощайте, мое здоровье все еще плохо. Когда-нибудь вы обо мнѣ пожалѣете.
