Читать книгу: «На грани фантастики», страница 7
Мы идём через ночь, не надеясь достигнуть рассвета.
В этих льдах за пределом широт
Нет иного рассвета, чем в нас.
В нашем сердце – огонь, озаряющий стороны света.
Поднимайся, мой ангел! Вперёд!
Сергей Калугин
– Что сказал наимудрейший Салвий? – Йохтай обернулся на вошедшего Сотура. Тот молчал и сосредоточенно стряхивал снег с меховой куртки, мрачно глядя на своего вождя.
– Так что сказал этот безмозглый наимудрейший Салвий? – повторил вопрос Йохтай с нотками гнева, делая выразительные паузы между словами. Под его седыми густыми бровями сверкнули глаза цвета серого льда. – Может, ты уже ответишь?
– Мой конунг, разреши мне казнить этого лжеца! – Сотур положил руку на рукоять меча. Но Йохтай отмахнулся:
– Хватит уже крови! Ты хочешь казнить последнего жреца? Кто тогда будет врачевать наших людей и предсказывать смену сезона? Хотя последнее, кажется, жрецы совсем разучились делать.
– Наимудрейший Салвий говорит, что по древним книгам через пять дней лето должно закончиться, чтоб уступить место осени.
– Уступить место осени… – вполголоса повторил за Сотуром Йохтай, поглаживая бороду. – Клянусь духами моих предков, но я вижу за окнами снег и слышу вьюгу! Какое лето? Какая осень? Кто мне может объяснить, что происходит?
– Вот я и говорю, что он издевается и поэтому достоин смерти. Давай хотя бы бросим его в темницу!
– Не надо. Народ и так уже шепчется, что это всё наказание богов за то, что казнены братья-жрецы наимудрейшего Салвия. Неровен час, восстанут и отправят меня к праотцам.
– Они не посмеют!
– Кто знает этих людей? Они истощены. Они напуганы. На моём веку самый длинный сезон длился сто тридцать дней, и это было лето. А теперь зима, бесконечная и холодная. Какой сегодня день идёт?
– Салвий сказал, что двести восемнадцатый.
– У нас кончается замороженная рыба, а река промёрзла, кажется, уже до дна. Мы не можем сделать прорубь, чтобы наловить себе еды. Ты понимаешь, что всё это означает.
– Что скоро мы все умрём с голода.
– Нет, что скоро люди начнут есть друг друга! Неужели боги, создавая наш мир, не могли сделать все сезоны одинаковыми? Например, по девяносто дней каждый. Зачем эта чехарда, когда за пятнадцатидневным летом идёт стодневная осень? Почему продолжительность сезона всегда разная и предсказать её можно только по этим дурацким древним книгам?
– Я не знаю, мой конунг!
– Конечно же, ты не знаешь, Сотур! Этого не знает и наимудрейший Салвий! Этого не знает никто!
– Но ведь рано или поздно зима закончится. Правда же, мой конунг? – с этими словами вечно грозное выражение лица громилы Сотура сменилось на какое-то по-детски просящее и жалостливое.
– Нельзя терять надежду, Сотур, – Йохтай подошёл вплотную к воину и твёрдо посмотрел в его глаза. – Никогда нельзя терять надежду. Приведи жреца. Я сам хочу с ним поговорить.
– Мне пришлось слишком долго ждать тебя, наимудрейший! – разгневанный Йохтай сидел на дубовом троне, украшенном серебряными вставками.
– Я пытался разговаривать с богами, используя розу, дающую дрёму, – слегка поклонился вождю вошедший жрец.
Он был очень высок и худ, и на нём практически не было тёплой одежды. Но по его виду невозможно было сказать, что он только что зашёл с мороза. Старик стоял, гордо задрав голову, с абсолютно прямой спиной.
– И что сказали тебе боги?
– Мы прогневали Первобога, мой конунг. Боги требуют жертвы.
– Так принесите им любые жертвы! Что принести на твой алтарь? Остатки еды? Одежду? Украшения женщин? Я вообще не понимаю, почему тобой не разожжён ещё жертвенный огонь!
– Боги требуют, чтоб на алтарь возложили сердце человека.
– Но твои древние книги запрещают человеческие жертвы! Ты неоднократно сам мне это рассказывал!
– До этой зимы мои древние книги позволяли до дня предсказывать смену сезона, мой конунг! Мир изменился. Древние книги теперь годятся лишь на то, чтобы разжечь ими жертвенный костёр.
– Это какое-то безумие, – Йохтай обхватил свою голову руками.
– Прости меня, мой конунг! – от стены отделился слившийся с нею до этого Сотур. – Но я напомню, что в темнице за кражу сидит Орий. Он украл рыбу с твоей кухни, потому что был голоден. Ты хотел его помиловать, несмотря на то что он достоин казни. Давай убьём его и отдадим богам его сердце.
– Ничего не выйдет, – жрец махнул рукой в сторону Сотура. – Есть ещё одно условие, которое сказали мне боги.
– Какое? – встрепенулся Йохтай. – Говори же!
После долгой паузы Салвий сказал:
– Это должен быть мужчина из рода конунга.
– Ты лжёшь, жрец! – Йохтай вскочил, бросился к Салвию и ударил его наотмашь кулаком, свалив с ног. – Ты решил отомстить мне за то, что я казнил твоих братьев, и выдумал это!
– Давай я отрублю ему его поганую голову, – Сотур выхватил меч из ножен и замахнулся.
Жрец сплюнул кровь себе на бороду и прохрипел:
– А что ещё ты умеешь, кроме того, как рубить головы?
– Не трогай, его Сотур! – приказал Йохтай. – Других жрецов у нас больше нет.
– Но он может пойти и возвестить эту небылицу народу. И тогда люди могут обезуметь и убить или тебя, или твоего сына.
– Если жрец не лжёт, Сотур, Первобог очень здорово придумал, как наказать меня. Если б ради того, чтобы передать трон своему сыну и только ему одному, я не избавился от сыновей брата своего, было бы больше вариантов, кого принести в жертву. Получается, что Первобог просто решил посмеяться надо мною.
– Жрец лжёт, мой конунг! Чем он может подтвердить свою правоту?
– Боги сказали мне, – с ненавистью сказал Салвий, – что сегодняшнюю ночь конунг провёл не один, а с женщиной, которую любит.
Сотур громогласно рассмеялся, так как всю ночь провёл в карауле, охраняя сон конунга. И он не видел, как Йохтай побледнел, явственно вспомнив, что этой ночью ему снилась покойная Неидо, его первая жена и единственная женщина, которую он действительно любил. Когда Сотур отсмеялся, конунг кратко бросил ему:
– Отрежь жрецу поганый язык.
– Энси, рад тебя видеть! – Йохтай обнял сына, вернувшегося с семидневной охоты. – Надеюсь, был богатый улов!
– Куда там! – Энси, молодая безбородая копия отца, высвободился из крепких объятий и забрался без спроса на трон. – Да и что это за охота – собирать замёрзшие туши животных, на которых и мяса-то толком нет?
– Ничего! Пока вы охотились, мы научились выдалбливать изо льда вмёрзшую в него рыбу. С голоду пока не помрём.
– И когда уже закончится эта зима?
– Очень скоро… Энси, мне нужно тебе кое-что рассказать, – сказал вдруг помрачневший Йохтай. И он пересказал сыну разговор со жрецом, состоявшийся пять дней тому назад.
– Мало было отрезать ему язык, – сжал кулаки Энси.
– А что ещё? Уши? – невесело усмехнулся Йохтай. – Он нужен народу. Он единственный, кто умеет врачевать людей и скот. И единственный, кто сможет передать этот дар своему преемнику через возложение рук на него.
– Но ведь он всё это придумал!
– Нет, про то, что я видел во сне, могут знать только боги. И они рассказали это наимудрейшему Салвию, когда он дремал.
– И что теперь делать, отец?
– Первобог наказал меня за то, что я пролил родственную кровь. Но я уверен, что, если б не устранил твоих двоюродных братьев, после моей смерти они сделали бы всё, чтоб отнять у тебя власть. Да, я сделал это ради тебя, сын. Но ты не повинен в этой крови.
– Но что… что делать?
– Существует два варианта. Продолжать выживать, надеясь, что боги переменят своё решение. Или…
– Или?
– Или дать им то, что они просят.
– Но как же?
– Энси, я люблю тебя и люблю свой народ. Хотя Первобог, наверное, решил, что я кровожадное чудовище, не способное на человеческие чувства, раз придумал мне такое наказание. Эти мучения нужно прекратить. Нам всем нужна весна! Сегодня мы будем с тобою пировать всю ночь, а завтра на рассвете моё сердце ляжет на жертвенник.
– Я не готов тебя потерять! – Энси схватил отца за руки. В его глазах стояли слёзы. – Нет! Это невозможно!
– Успокойся, сын! Возьми себя в руки, ведь завтра ты станешь конунгом!
– Нет! Нет! Нет! Я не готов! Не готов!
– Не готов? А думаешь, я готов умереть? Да и что значит эта твоя готовность или неготовность? Если б я в своей жизни действовал только тогда, когда был готов, я бы не женился на твоей матери, первой красавице нашего народа и единственной дочери конунга Энтина. Я бы не стал конунгом после его смерти, когда свои права на престол заявили все, в ком текла хоть капля крови прародителя Алку. Действовать нужно, когда должен или когда хочешь. Ты не представляешь, сколько людей прожили свою жизнь зря, ожидая, когда они будут к чему-то готовы.
– Но может, подождём хотя бы дней тридцать?
– А зачем? Я всегда жил по правилу, которому научил меня отец. Он говорил: «У меня осталось гораздо меньше времени, чем ещё каких-то пять лет назад». Так он научил меня ценить время. Я прожил полную жизнь, которой могу гордиться. И поэтому не вижу смысла цепляться за неё, тем самым воруя у своего народа весну. Сколько людей могут просто не пережить эти тридцать дней! Сын, теперь твоя очередь жить и править!
Йохтай слегка нетвёрдой походкой вышел на площадь перед капищем. Хорошая идея была выпить эля. Вроде бы не так страшно теперь.
Созванный ранним утром по набату народ с недоумением смотрел на помост, где стояли конунг, его сын, жрец и главный военачальник Сотур. Йохтай поднял руку, и толпа затихла, выдавая своё присутствие только паром, выходившим вместе с дыханием из сотен ртов.
– Мой народ! – густой бас конунга полетел над головами. – Боги через наимудрейшего Салвия открыли нам, что весна придёт только в одном случае – если в жертву богам будет принесён ваш конунг.
По толпе прошёл гул, но Йохтай продолжил:
– Решено! Сегодня я уйду к предкам, поэтому завещаю вам служить моему сыну, как вы служили мне. Мои дни сочтены. Не поминайте меня лихом!
Толпа, наконец осознав сказанное, взревела. Это было похоже на протяжный вопль раненого гигантского животного. В это время Йохтай крепко обнял своего сына, который плакал, не стесняясь своих будущих подданных. С трудом оторвавшись от сына, конунг обнял Сотура, шепнув ему:
– Сына на тебя оставляю. Молод он ещё. Будь ему помощником во всём.
После этого Йохтай подошёл к стоявшему чуть в стороне жертвеннику, на котором жрец уже разжёг огонь. Конунг вручил ему кинжал и сказал:
– Сделай что должен.
Последним, что увидел Йохтай, было злорадство в глазах Салвия…
В тот миг, когда лезвие вонзилось в грудь Йохтая, толпа сразу замолчала. В гробовой тишине вырезанное сердце конунга упало в раскаленный жертвенник и, выбросив столб чёрного дыма, зашипело.
И вдруг, спустя несколько мгновений, всеобщее оцепенение нарушил какой-то мальчишка из толпы, закричав:
– Смотрите! Смотрите на небо! Птицы! Это перелётные птицы! Они возвращаются!
ВЕЛИКИЙ ЦЕНЗОР
С экрана на Макса смотрела очаровательная длинноволосая брюнетка с чуть раскосыми карими глазами и милыми ямочками на щёчках. «Да уж, сервис у них на высоте! – подумал Макс, разглядывая собирательный образ девушек, которых он в течение последнего года безрезультатно лайкал на сайте знакомств. – И почему в реальной жизни таких нет?»
– Доброе утро, Максим! – произнесла она грудным голосом. – Вы заказывали видеоконсультацию в канцелярии Великого Цензора. Меня зовут Анастасия. Чем могу быть полезна?
Максим провёл рукой по трёхдневной рыжей щетине. Он заметно нервничал. Сделав глоток чая, наконец сказал:
– Великий Цензор удалил из «МузЗоны» мою песню – мою лучшую песню!
– Максим, включите микрофон на вашем устройстве. Так мне будет проще вас понимать. Я правильно прочитала по вашим губам, что ваш вопрос касается удаления Великим Цензором вашей песни «Падая в пропасть» из социальной сети «МузЗона»?
Максим включил гарнитуру и с раздражением бросил:
– Да, чёрт возьми! Великий Цензор почему-то недолюбливает моё творчество и удаляет мои песни! Причём лучшие!
– Максим, вы получили развёрнутый ответ Великого Цензора насчёт удаления вашей песни в личном кабинете. В нашем обществе высшей ценностью является жизнь. В вашей песне «Падая в пропасть» речь идёт о суициде из-за несчастной любви. Великий Цензор оценил вероятность совершения подросткового самоубийства после прослушивания вашей песни в 73,24%. Это выше порогового значения. Мне очень жаль, но таковы правила.
– Подростки совершают самоубийства из-за неразделённых чувств и без прослушивания моих песен.
– В своих расчётах Великий Цензор, естественно, не учитывал таких подростков.
– Но в песне не про суицид! В песне про любовь!
– Максим, третья и четвёртая строчки второго куплета могут трактоваться как размышления лирического героя о чувствах предмета его любви после гибели первого в результате самоубийства, совершённого путём прыжка со скалы.
– Ну и что? Только идиот может после этого покончить с собой.
– Высшей ценностью нашего общества является человеческая жизнь. В трудной жизненной ситуации искусство должно помогать из неё выбраться, а не усугублять её.
– Искусство? Вы называете свою коммерческую музыку искусством?
– Максим, коммерческая музыка создаётся Великим Композитором с учётом разнообразия вкусов всех людей. И хочу заметить, что не менее ста двенадцати песен Великого Композитора ежедневно удаляется Великим Цензором.
– Я не могу писать по тысяче песен в день. Я, кроме прочего, вынужден работать.
– Я понимаю ваши чувства, но не смогу вам помочь.
– Понимаешь? Как ты можешь понимать мои чувства? Ты же тупая программа!
– В моей программе заложены алгоритмы, необходимые для понимания человеческих эмоций. Поэтому я не тупая и понимаю ваши чувства, но не смогу вам помочь. Попробуйте написать новую песню.
– Новую песню? В стилистике Великого Композитора?
– Почему нет?
– Но это невозможно слушать! Неужели вы не понимаете этого? В вас же заложены такие замечательные алгоритмы!
– Для людей, которым не нравится творчество Великого Композитора, создана социальная сеть некоммерческой музыки «МузЗона». Вы имеете полное право потреблять культурный контент, созданный живыми людьми, из неё. Мы живём в абсолютно свободном обществе.
– Я прошу перестать удалять мои песни! – Максим взял сигарету с зарядного устройства и нервно затянулся. – Неужели это так сложно!
– Максим, напишите новую песню. Вы очень талантливый человек. Песня «Падая в пропасть» имела вероятность попадания в тренды не менее 98,75% и не более 99,64%, «Парящий орёл» – не менее 99,12% и не более 99,99%, «Я смотрю в твои глаза» – не менее…
– Да вы их все удалили! Вы уже три года удаляете почти все мои песни! Удаляете без возможности восстановления! А я ими живу, чёрт возьми!
– Максим, напишите песню, которая не будет расценена как призыв к суициду, бытовому и сексуальному насилию, к войне…
– Да пробовал я! Пробовал! Где эта песня? – Максим подался к экрану и, передразнивая голос собеседницы, продолжил: – Вероятность попадания в тренды не более ноля целых пяти сотых процента. Двенадцать прослушиваний. Двенадцать долбанных прослушиваний. Спасибо родным и друзьям!
– Попробуйте написать новую песню, Максим! Я уверена, что рано или поздно у вас всё получится.
– Да идите вы все!
Максим со злостью выключил сеанс связи и начал в раздражении ходить из угла в угол своей студии, периодически затягиваясь сигаретой, но она быстро разрядилась. Максим чертыхнулся, кинул источник никотина на зарядник и вышел на балкон. Небольшой ветерок обдал его зимним морозцем. Максим посмотрел на серую стену панельного дома напротив, потом вниз на пустой двор, по которому дефилировал автоматический снегоуборщик.
– Высшей ценностью в нашем обществе является жизнь! – пробормотал он со злостью. – А разве это жизнь? Это же биологическое существование, а не жизнь.
Используя стоявший рядом табурет, он резво забрался на балконные перила и замер, словно акробат балансируя на них. Какое-то время заворожённо смотрел вниз, а затем набрал полные лёгкие воздуха и, приготовившись к шагу вперёд, запел приятным баритоном:
Позабыв свою робость,
Погиб, не умирая.
Снова падая в пропасть,
Ничего не теряю.
ПЬЯНАЯ
Внимание троих ожидавших зимним утром 742-й автобус привлекла приближающаяся неровной походкой молодая девушка в ярко-красном пуховике и белой вязанной шапочке.
Старуха в чёрном пальто и пуховом платке брезгливо поджала губы. Молодой армянин в спецовке уборщика устремил в сторону девушки хищный взгляд карих глаз. Полный лысоватый мужчина в длинном драповом пальто повернулся к ней всем грузным телом и даже поправил очки на носу.
Не дойдя до остановки пятнадцать метров, девушка остановилась и согнулась, держась за живот. Её начало тошнить.
– Такая молодая, а уже пьянь! – сказала старуха. – Я каждое утро их вижу, когда из дома выхожу. Сидят у подъезда ночь напролёт, пьют и гадят. И милицию уже вызывала! И в управу жаловалась! А им хоть бы что!
– Да… У нас в Армении девушки не такие, – с акцентом протянул армянин и поцокал языком. – У нас девушки так себя не ведут.
– Как преподаватель, могу сказать, – присоединился к разговору мужчина, – с каждым годом молодёжь всё хуже. Глупость, невоспитанность, развращённость. Вот на прошлой неделе поймал двоих на задней парте. Пиво пили во время лекции!
Девушка наконец выпрямилась, тем же неровным шагом подошла к остановке и села рядом со старухой.
– Не надо тут садиться, – возмутилась бабка и брезгливо отодвинулась. – Домой бы лучше шла или к хахалю. А тут заснешь и замёрзнешь. А ему, – она указала на армянина, – убирай здесь после тебя.
– Я не пьяная, – прошептала девушка. – Я беременная. Мне плохо.
После этих слов выражение лица армянина изменилось. Он подскочил к скамейке и, не осознавая бессмысленность такой помощи, стал придерживать девушку за локоть, опасаясь, что она упадёт.
– Слушай, человек! – позвал он полного мужчину. – Вызови доктора. Девушке же плохо. Говорит же: не пьяная, а беременная.
Мужчина суетливо порылся в карманах, достал мобильный телефон и стал набирать службу спасения.
– Мне нельзя в больницу. Мне на работу надо. Меня уволить могут. Я посижу чуть, подожду автобус и поеду, – девушка попыталась встать.
– Нельзя тебе на работу, – сказал мужчина. – Ещё ребёнка потеряешь. Всю жизнь жалеть будешь.
Тут подошёл 742-й. Старуха грузно поднялась и, единственная из всех ожидавших, потащилась к входной двери. Уже занеся ногу на первую ступеньку, она обернулась и сказала:
– Дома надо сидеть, когда плохо.
ПОДАЯНИЕ
Лет пять назад я гостил у одного своего московского друга, который жил на окраине города в районе, названия которого я уже и не припомню. Что-то на «Б». На ноябрьские праздники у него на квартире собралась компания из пяти-шести его московских друзей. Спиртное лилось рекой, и поэтому неудивительно, что в какой-то момент его не хватило. Сходить за добавкой вызвались я и один из гостей.
Мы вышли с ним на небольшую улицу, с одной стороны которой были пруды-отстойники, а с другой – череда однотипных панельных домов. Температура уже опустилась ниже нуля, но снег ещё не выпал. Улица была пустынна и плохо освещена. Чернота асфальта, воды прудов, стволов голых деревьев, очищенной от листвы земли создавали ощущение безжизненности и какой-то безысходности.
Дул встречный холодный ветер. Андрей, так звали моего компаньона, был одет в легкую осеннюю куртку и явно мёрз. Я же прятался в свой пуховик и чувствовал себя немного лучше. Мы о чём-то болтали и быстрым шагом продвигались в сторону магазина.
Когда проходили мимо изрисованной граффити автобусной остановки, из её тени вынырнул небольшой мужичок, похожий на бомжа и, очевидно, сильно пьющий.
– Братки, «сторублями» не выручите? – спросил он хрипловатым тенорком.
– Нет, – буркнул я и уже собирался продолжить путь, но Андрей остановился, порылся в карманах, извлёк мятую сторублёвку и отдал мужику. Тот рассыпался в каких-то нелепых и даже неприятных мне благодарностях.
– Зачем подал? – спросил я после минуты молчаливой ходьбы. – Всё равно же пропьёт.
– Когда просят, надо давать, – ответил Андрей. – Никогда не знаешь, куда занесёт судьба. Может, когда-нибудь и сам окажешься на его месте.
Я поёжился в ответ и ничего не сказал. Благо мы уже заходили в магазин.
И вот вчера мой московский друг позвонил поздравить меня с днём рождения. После дежурных любезностей и пожеланий он вдруг не к месту сказал:
– Представляешь, Андрей умер.
– Какой Андрей? – не понял я.
– Помнишь, у меня на хате с нами бухал, когда ты приезжал? Так вот, год назад от него ушла жена – он не справился со стрессом, запил и за год сгорел.
Я выглянул в окно. В черноте улицы были видны лишь горящие окна квартир и огни одинокого автобуса, тащившегося по небольшой, зажатой между новостроек улице.
РАССКАЗ СОЛДАТА
Конец войны застал меня в Австрии. До сих пор помню ту радость. Мы кричали как сумасшедшие «Ура!» и обнимали друг друга, не глядя на чины и звания, не пряча слёз. Отстояли нашу советскую Родину! Да и Европу избавили от проклятых фашистов!
А по дороге домой, в закрытом вагоне теплушки, накатили грусть и страх. Всё вспоминал погибших товарищей, с кем шёл долгие годы километр за километром по нашей Украине, потом по Румынии и Венгрии. Стояли перед глазами разорённые деревни и их жители, измученные и оборванные. И всё думал, как там наша Смоленщина, как деревенька родная Ивановка, выстояла ли во время оккупации?
Помню, дошёл до пролеска, что на дикой горе, где боровиков каждый год рождалось столько, что из соседних деревень ходили собирать. Взглянул на крыши домов. И всё. Ноги не идут. И слёзы катятся. Не сожгли гниды фашистские нашу Ивановку. Только дым не из всех труб идёт. Обхватил берёзку первую попавшуюся. Всё всматриваюсь, пытаюсь разглядеть, из нашей трубы дым идёт или нет. И не вижу, слёзы мешают.
Сердце колотится, как у пойманной птицы. Приложил к нему руку – и почувствовал в нагрудном кармане два треугольничка, два письма, которые чудом меня нашли на фронте. Писала в них Марфа, жена моя, что трудно им, что есть совсем нечего, так как всё на фронт отправляют. Писала, что вяжет носки шерстяные для солдат и молится, чтоб одна пара и мне досталась… И придали мне эти треугольнички силы нечеловеческой.
Отпустил я берёзку и побежал, несмотря на то, что с утра не присаживался, что есть сил. Никогда так больше не бегал. Помню, вбежал во двор, а там Марфа. Ведро уронила с грохотом. Оно катится, молоко разлилось. Рядом Васятка заревел, как оглашённый, вцепился в её платье. Не помнил меня, потому испугался. Меня призвали, когда он ещё грудничком был.
Вот в этот самый миг для меня война и закончилась. И понял я, что хоть и был мой полк в сотнях километрах от малой Родины, бился я за неё всё это время. А другой солдат, возможно, и с хутора какого, где я побывал, освобождал мою Ивановку. И тоже думал о своём доме и о близких своих. Тем и одолели захватчиков.
А про войну я не буду рассказывать. Не просите. Это кровь и грязь, боль и смерть. Не дай Бог нашим детям такое же пережить…
ЗАКАТ ДЕМОКРАТИИ
Недаром говорят, что сначала ты работаешь на своё имя, а потом оно – на тебя. И пиком любой карьеры, по моему глубокому убеждению, является не должность главы государства, а должность его советника, которую я, собственно, и занимал. И ценность моей работы заключалась именно в том, что я занимался только тем, что мне интересно, при этом не сильно себя перетруждая. В моём контракте так и было написано, что моя основная обязанность – советовать Президенту. А когда, где и в каком объёме – я всегда решал сам.
Но в тот день всё случилось наоборот. Президент прислал за мной самолёт на морское побережье, ничуть не постеснявшись выдернуть меня среди отпуска. Понятно, что в разгаре была одна из предвыборных кампаний, во время которых я обычно и был по максимуму загружен. Понятно, что Президент нервничал и делал это не без оснований. Но как же мне не хотелось погружаться в круговорот проблем, от которых так хотелось отдохнуть в эти с таким трудом выкроенные пять дней.
Мне даже не пришлось, как обычно, ждать в приёмной: секретарю было велено впустить меня сразу, как только прибуду. Поэтому в течение каких-то четырёх часов я переместился из шезлонга в мягкое кресло и теперь вместо того, чтобы разглядывать загорелых девушек, изучал бледную лысину нашего Президента, который был, мягко говоря, не в самом лучшем расположении духа.
– Читайте! – приказал он коротко, как только я устроился в кресле, и дал мне отчёт, подготовленный нашим полусекретным подразделением по исследованию общественного мнения. Я стал листать этот документ, и мне стало немного не по себе.
– На выборы придёт максимум полтора процента населения страны! – после некоторого молчания взорвался Президент. – Вы понимаете хотя бы, что это означает?
– Да, господин Президент, – мне не нравился его тон.
– Так какого чёрта вы прохлаждаетесь? Я и так вас напрягаю раз в несколько лет. Вы же мне нужны только для того, чтобы выигрывать эти идиотские выборы! Неужели не понятно, что полтора процента явки на выборах – это конец!
– Смените тон, господин Президент, – оборвал я его вежливо, но безапелляционно.
Если бы я этого не сделал, то он мог бы сыпать своими обвинениями часами. В такие моменты он забывался и, по моим ощущениям, путал беснующуюся толпу на митинге и специалиста по организации этих самых митингов.
– Но вы хоть знаете, что делать?
Да уж, раньше я всегда знал, что делать, поэтому и занимал свою должность, но теперь я и сам был в замешательстве. Но что-то говорить было нужно, и поэтому начал:
– Видите ли, господин Президент, любая власть, которая не использует для своего сохранения открытое насилие, до тех пор будет в силе, пока простой народ верит, что она законна. Долгие годы европейская цивилизация жила в уверенности, что монархия – это Богом установленная форма власти, а монархи – это Божии помазанники. Но иссякла христианская вера – исчезли и европейские монархии.
– И к чему этот урок истории? – нервно спросил Президент.
Он нажал кнопку связи с секретарём и попросил бокал виски, а спустя минуту после того, как я кивнул головой на его вопросительный взгляд, заказал и второй бокал – для меня.
– Дело в том, господин Президент, что наш народ больше не верит в выборы.
– Что значит «не верит»?
– А то и значит. Если раньше обычного человека легко было убедить, что некие манипуляции с бюллетенем для голосования или, как сейчас, с электронной картой избирателя позволяют ему управлять страной через своих представителей, то теперь к середине XXI века он перестал в это верить. По мне, так мог сделать это и раньше.
– Но у нас уже лет десять не бывает скандалов во время выборов.
– Это абсолютно неважно. Грубые нарушения и фальсификации или аккуратная работа пиарщиков и социологов – разницы нет. Люди больше не верят в то, что получение власти путём прямых всеобщих выборов является справедливой и морально оправданной формой установления власти.
– Что же делать?
– Мы должны предложить новую форму легитимизации власти, не основанную ни на религии, ни на демократии.
– Это какую, например?
– Например, можно внести изменения в Конституцию и прописать в ней, что президент назначается указом предыдущего главы государства.
– Вы смеётесь?
– Лишь отчасти. В нашей ситуации необходимо рассматривать все, даже фантастические, варианты. А здесь всё логично: преемственность от некоего «отца нации», которым придётся стать вам. Или вот ещё: в одном из рассказов Азимова американского президента избирал один человек, которого определял компьютер как самого типичного американца.
– Вы не смеётесь, вы издеваетесь!
– Я прекрасно понимаю, что на следующий день после выборов, в которых примут участие всего полтора процента граждан, наша страна погрузится в хаос анархии и беспредела. Нелегитимная власть – что может быть лучшим раздражителем для разъярённой и потерявшей всяческие ориентиры толпы? Поэтому мне, как и вам, не до шуток. Я считаю, что мы можем предложить некий проект, по которому президента страны будет выбирать вычислительное устройство по результатам анализа резюме всех управленцев, которые захотят в этом участвовать. Основанием для выбора станут некоторые критерии и требования к соискателям, которые позволят определять наиболее подходящих кандидатов для решения самых насущных проблем страны. Мы вообще уничтожим это слово «выборы». Это будет «найм президента». Машина будет работодателем. Избиратель ведь любит все эти «гаджеты» и доверяет им. Машины уже на сто процентов заменили дорожную полицию, позволив, с одной стороны, победить коррупцию и лихачество – с другой. Будем считать, что только компьютер, как не умеющая ошибаться машина, сможет обоснованно и справедливо «нанимать» президента. И пусть президент будет классическим топ-менеджером. Простые люди ведь на самом деле считают, что все эти топ-менеджеры «сделали себя сами», а поэтому являются профессионалами высшей категории и образцами для подражания. Топ-менеджеры в сознании обывателя достойны своих высоких постов.
– Не хотелось бы выглядеть в такой ситуации эгоистом, но каково моё место во всей этой истории?
– Здесь нет повода для беспокойства. Мы для претендентов на ваш пост введем требование к минимальному опыту работы в аналогичной должности, господин Президент.
– А если всё это не сработает?
– Вы можете предложить что-нибудь лучше? Ведь на прошлых выборах даже охотой на внутренних и внешних ведьм мы не смогли мобилизовать население на защиту ценностей демократии. Ибо демократия потеряла ценность сама по себе.
– Не зря я всё-таки держу вас, – сказал Президент после продолжительного молчания и поднял свой бокал виски, который во время разговора стоял на столе нетронутым. – Готовьте программу действий.
– Она практически готова. Завтра представлю её вам, – ответил я и провозгласил тост за успех начинаемого большого дела.
Когда я жал руку Президента, от понимания того, что я вижу его в последний раз, невольно защипало в глазах. Мы с ним не так уж мало пережили за время совместной работы, и я по-своему уважал его.
Но вариантов не было, он был обречён. Выборы будут сорваны, и мы ничего не успеем предложить толпе взамен. И толпа порвёт нашего Президента.
Выйдя из кабинета, я сделал то, что собирался сделать лишь в день выборов: послал кодовое сообщение своему доверенному лицу, который в течение суток реализовал давно подготовленный план. Официально я погиб при входе в президентский дворец во время теракта, организованного на следующий день после нашего разговора с Президентом врагами существующей власти. На самом деле я по поддельным документам покинул страну, а на следующий день на частном вертолёте конструкции начала века, который не мог быть запеленгован всемирной системой управления полётами, отправился на купленный на подставное лицо необитаемый остров. Там для меня уже было всё подготовлено для того, чтобы с комфортом прожить остаток жизни. Ведь в прошлой я был Советником Президента и мог себе это позволить.
