Читать книгу: «Светлая грусть», страница 25
Жаркой эта ночь была для всех обитателей дома. Тем не менее, утром надо было вести Ксюшу в садик. Мама всегда давала ребенку подольше поспать, пока сама одевалась и завтракала. Алиса встала только ради дочери, понимая, что оставить Стаса дома одного они не могут. Пришлось еще созвониться с Олегом и повесить на него кучу обязанностей, включая перенос той сомнительной сделки.
Девушка за чашкой кофе продумывала, какие бы еще дела решить по телефону, но мысли о самочувствии Стаса активно вытесняли все деловые потуги. Заботливая свояченица понимала: обычная простуда вряд ли могла так сильно подкосить не отличающегося хрупким здоровьем мужчину, скорее всего, организм не выдержал настигшего со всех сторон стресса: тут и предательство одной возлюбленной, и нежданное воскрешение в памяти другой. «Нет, Аня ему дорога, может попросить ее подежурить у постели больного? – думала Алиса. – Авось там и помирятся». Девушке оставалось решить, стоит ли звонить Анюте сейчас или выждать время, пока та наверняка проснется – час был до неприличия ранний, а обсуждать подобные дела в смс – совсем не комильфо.
–Алиса Евгеньевна, – неожиданно отвлекла Галя. – Извините, вы, может, и сами уже знаете, но я на всякий случай предупредить хотела…
–Что случилось? – встревожилась Алиса, вид у горничной был какой-то напуганный.
–Мне показалось, в новостях вчера девушку показывали, которая у нас гостила в выходные. Вы посмотрите в своем Интернете, может, я путаю чего. Нехорошее с ней приключилось.
–Галь, что именно?
–Вы сами посмотрите, а то я ошибиться боюсь.
–Хорошо, посмотрим.
Алиса поставила на стол недопитый кофе и пошла искать свой планшет – он так и остался с вечера в забытой где-то в гостиной сумке. На Галю она разозлилась: «Вот зачем так пугать? Нет бы сказала все напрямик. Может, ей показалось, а я тут нервничай», пальцы тем временем включали гаджет и обновляли новостную ленту. После главных событий страны появились заголовки, пугающие куда сильнее Галиных слов: «Дочь Андрея Кристаллинского в реанимации», «Анна Кристаллинская попала в серьезную аварию», «Империя Кристаллинского может остаться без наследника»…
Щеки запылали, пальцы задрожали… Алиса кликнула на ссылку боле-менее авторитетного ресурса и сразу увидела фото желтой феррари, срезавшей своим капотом столб – венчавший его знак пешеходного перехода приплющил крышу машины. Девушка на соседнем фото была менее узнаваема, чем ее авто – похоже, отфотошопленный портрет блондинки в деловом костюме был взят с сайта «Кристалла» или предоставлен его пресс-службой – настоящую Анюту в этом образе выдавали разве что красивые карие глаза.
Алиса просмотрела текст. Он сообщал, что накануне вечером дочь владельца крупной корпорации Андрея Кристаллинского, видимо, не справившись с управлением автомобилем из-за метели, скользкой дороги и т.д. и т.п. попала в аварию, в результате которой получила ряд серьезных травм. Сама девушка в бессознательном состоянии была доставлена в реанимацию. Следов алкоголя и наркотиков в крови не обнаружено, причины катастрофы выясняются.
«Боже мой», – шептала Алиса, покусывая губы. Она-то знала причины катастрофы и пыталась утешить себя тем, что Аня пойдет на поправку, ведь больше пострадала правая часть автомобиля и у сидевшей на водительском месте девушки есть все шансы скоро выздороветь… Она попыталась найти больше о нынешнем состоянии Анюты, но тексты не шли дальше реанимации.
Алиса передумала везти дочку в садик, взлетела на второй этаж, распихала заснувшего в комнате друга Дениса и сунула ему под нос планшет.
–Что теперь делать предлагаешь?
–Правильнее всего ждать, – проговорил он.
–Может, Кристаллинскому позвонить – узнать точнее, как она? У Стаса есть его номер.
–Лучше не пороть горячку, он тебе ничего не скажет – он вряд ли знает про них, – мужчина указал взглядом в сторону Стаса, тот открыл глаза и в полусне спросил:
–Что за шум? Случилось чего?
–Аня в реанимации! – выпалила Алиса. – Она на машине разбилась.
–Ты что-то путаешь. Это Олеся разбилась, а Аня тот еще Шумахер, она не может, – и он провалился в сон.
Алиса хотела и ему показать фотографии в планшете, но муж довольно грубо развернул ее к себе и прошептал:
–Ты чего делаешь?! Добить его хочешь?
–Он должен знать! А если она последние дни доживает?
–Остынь, она в реанимации и без сознания – ей сейчас никто не поможет. Не помнишь, как он три недели в коме лежал? Дай человеку оправиться от всего, пусть хоть температура отпустит – потом уж глуши такими новостями.
–Но надо же что-то делать, – вздохнула Алиса, в душе понимая: муж прав.
–Давай сами попробуем разобраться.
Они присели на диван. Денис меньше всех знал Аню, ему проще было рассуждать холодно и логично. Он был уверен, сначала девушку увезла скорая, а потом уже выяснили, что потерпевшая – дочь Андрея Кристаллинского, поэтому вряд ли тот успел определить ее в какую-то частную клинику за семью замками – перевозить прикованного к обеспечивающим жизнедеятельность приборам человека опасно. Потому не так уж сложно узнать, где лежит Анюта и попытаться выяснить подробности ее состояния. Денис вызвонил знакомых из полиции, те смогли сориентировать его по больнице, но сказали, что подробностей о ее самочувствии они узнать не могут – им сообщат в случае ее кончины, пока такой информации нет. «Может, поленились разбираться, – предположил Денис, – но я за что купил, за то и продаю». Алиса позвонила в больницу сама, где подтвердили: информация о здоровье их пациентов конфиденциальна.
Она отправилась туда лично и на месте без особого труда выяснила, где находится Аня – у двери реанимации дежурили два рослых охранника. Обаяния Алисы не хватило на то, чтоб проникнуть внутрь – приказ Кристаллинского пускать исключительно его, жену и сына был сильнее. А подробностей о пациентке ее сторожа не знали – они работали у входа в палату и происходящее внутри их мало занимало. Пришлось очаровывать докторов и знакомиться с медсестрами. Приложив немалые усилия, Алиса расширила свои знания совсем не намного – выяснила, что состояние Ани стабильно тяжелое и шансы вернуться в сознание в любой момент, либо уйти в небытие, у нее примерно равны.
Все сходилось к тому, чтобы ждать.
Причем, чего именно, понять было трудно. У журналистов интерес к находящейся в реанимации девушке быстро спал: все-таки не настолько важной птицей она была, чтоб отслеживать каждый вздох. Новые сообщения в прессе, скорее всего, появятся, если Аня умрет – ее выздоровление было фактом мало интересным с точки зрения сенсации – тогда в семье Кристаллинского все банально вернется на круги своя.
Спросить у самого Андрея Борисовича по понятым причинам Алиса не могла.
Медицинский персонал не готов был держать ее в курсе состояния Анюты – похоже, с ним отец пациентки тоже провел какую-то разъяснительную работу, либо элементарно дал денег, стимулируя хранить в тайне все, касающееся его семьи. Нынешнее-то положение удалось выведать, прикинувшись лучшей подругой, прослезившись перед сестричкой и немного позолотив той руку. Несколько раз подобный номер не пройдет, хотя бы потому, что сестричка до следующего общения успеет сообразить: лучшей подруге проще все выяснять у родственников, нежели у нее, да, чего доброго и выскажет это свое удивление родителям пострадавшей.
Оставалось надеяться, что Аня-таки выздоровеет и сама позвонит Алисе узнать новости про свои дела сердечные.
Стас постепенно шел на поправку. Крепкий мужской организм успешно боролся со свалившимися на него невзгодами и без вмешательства врачей, пригласить которых больной так и не разрешил. Сильно помогла в этом деле Ксюша, в своих любви и строгости к дяде заменившая настоящего доктора. Ее удачно оставили дома. Для вернувшего себе память Стаса девочка снова стала дорогим человечком, к воспитанию которого он имел непосредственное отношение. Возможно, именно ее присутствие и помогло ему найти в себе силы сопротивляться недугу.
От садика Ксюшу освободили всего на несколько дней, этого времени родителям хватило, чтоб понять ситуацию с Анютой, а Стасу – немного окрепнуть. Он не раз безуспешно пытался прочитать принесенный из гаража блокнот – его содержимое оказывалось слишком волнительным для все еще слабого организма и заставляло включать защитную реакцию в виде жара и сна. То ли от этих симптомов, то ли от избытка чувств, глаза слезились, буквы расплывались, и текст до сознания не доходил.
Стас к блокноту относился с особой нежностью, как к долгожданному письму с того света. Хотя ничего уникального эта книжица в себе не хранила.
На первой странице сверху была красиво выведена дата – у Олеси, похоже, было много свободного времени, которое она потратила, добавляя буквам объем, тени и какие-то виньетки. Ровным красивым почерком как многие творческие люди девушка не отличалась – поэтому аккуратные разрисованные цифры по определению были плодом работы, требующей отдельных энергозатрат.
Следовавший дальше текст, написанный уже обычными, не ровными, но понятными буквами, объяснял причину чересчур декорированной даты.
«Скучно», – этому слову тоже досталось несколько штрихов от Олеси. Потом, видимо, рисовать ей надоело, и девушка решила пожертвовать внешним видом текста в угоду его количеству:
«Давно уже я собиралась начать вести дневник. Похоже, пришло его время. Так удачно в бардачке подвернулся подаренный Катюшкой блокнот, и кто-то свыше дал мне уйму времени на его заполнение…
Стасик сказал, пора бы мне переобуть машину, я предложила как обычно вместе записаться в сервис. И надо же было Алиске вставить, что я без мужа даже такие простые вещи сделать не могу. Вот. Вспылила, уехала. Доказываю, что могу – заехала в первую попавшуюся мастерскую, а тут очередь. Всего четыре машины передо мной, но как же все медленно происходит! Уезжать принципиально не буду – дала себе слово вернуться домой на летней резине.
В воздухе уже пахнет весной, какой весной – летом. Мы послезавтра улетаем отдыхать, майские праздники точно будут жаркими – вряд ли ТОГДА захочется тратить время на простой в очереди в автосервис.
Лучше я сейчас».
Дальше было написано «– и на всю оставшуюся» и зачеркнуто, даже заштриховано, но разобрать скрытые буквы было можно. Казалось, на этом Олеся готова была остановиться, но кто-то свыше еще не разогнал все стоящие перед ней машины. И девушка продолжила с новой строки:
«Собственно, чего это я жалуюсь? Очередь, наверное, раздражает. Не помню, когда последний раз стояла за чем-нибудь в очереди. Отвыкла.
Буквально вчера повздорила со своими, потому что, напротив, доказывала, как у нас все хорошо. Стас, собственно, и не возражал до того, как я совершенно честно сказала, что если бы сейчас меня шальной трамвай переехал, я бы даже не расстроилась – умерла бы абсолютно счастливой.
Он на меня как-то испуганно посмотрел, словно я прямо сейчас пойду под трамвай бросаться и произнес: «Олесенька, ты так лучше не шути, нехорошо это на себя наговаривать».
А у меня есть дурная черта – не могу остановиться, если мысль какая-то зацепит. Вот и принялась развивать эту тему – всю жизнь ведь чего-то мне не хватало. С самого рождения – мамы, потом личного пространства. Не то что бы я сестру не люблю – но, чего скрывать, в нашей двушечке папа даже кота завести не разрешал, потому что тесно. Уж про то, как по мере нашего взросления ощущалась нехватка денег, лучше бы вообще промолчать. Не хватало и времени – на себя любимую – постоянно кому-то что-то я была должна – уроки, экзамены, посидеть с племяшкой… И ведь в чем парадокс – я их всех обожаю – и папу (Царство небесное), и сестрицу при всей ее расчетливости и строгости, и, конечно, Ксюню. Но вот все они умели (а кое-кто и сейчас умеет) напрягать.
Алиса, кстати, кажется, тоже на мои доводы слегка обиделась.
Я же все это припомнила не со зла, а доказывая им, что сейчас настало какое-то неземное счастье – у меня все так хорошо… даже страшно от этого становится. Может, кто-то всю жизнь пытается прийти к тому, что у меня есть теперь. Я до них хотела донести: умирать надо не устав от жизни, а наоборот – пока ты не успел испытать это удручающее чувство разочарования.
Меня окружают любимые и (что еще важнее) любящие люди, я занимаюсь, чем хочу, и мое творчество востребовано, а еще, наконец, довела до ума Стасов отдел благотворительности – теперь они взаправду благо творят, а не для галочки работают. Девочки все компетентные там у меня – каждой как себе доверять могу. Смешно прозвучит, но теперь – я хоть под трамвай, а у них все будет работать. Вчера как раз в больницу ездила к мальчику, который курс лечения прошел – мама (это видно) светится изнутри. Как же здорово иметь возможность помогать: не молча жалеть со стороны, а делать что-то.
Я даже думала, не написать ли такую бумажку, чтоб, когда умрешь, твои органы отдали на пересадку. Возможно, я буду древней бабушкой, и они вряд ли кому-то пригодятся. Но на случай такого вот трамвая надо бы.
Почитаю по возвращении в Интернете, как это пишется и кем заверяется. Если бы не бюрократические тонкости, я б может и раньше этим делом занялась, но… ладно, успеется, какие наши годы.
О, да я следующая в очереди! Свершилось. Пора.
Нет, велели еще минут пять подождать.
А дневник-то вести, оказывается, даже интересно.
Не знаю, найду ли на него время в ближайшие дни – дел целое море скопилось до отъезда.
В отпуске тоже вряд ли.
Зато вернусь – и предоставлю полный отчет.
Ура. Теперь точно пора!»
Отчету появиться было не суждено – не прошло и месяца, как Олеси не стало. И, в свете случившегося, от скуки излитые ей на бумагу размышления, обретали новый сакральный смысл.
Алиса тоже прочла эти строки, пока бессонной ночью караулила больного. Прослезилась, пока никто не видел. Да и Стас, осилив-таки написанный с легким задором текст, закусил палец, чтоб не заплакать.
И муж, и сестра вспомнили вечер, к которому отсылал блокнот – спор о жизни и смерти нежданная беда надежно спрятала в памяти обоих.
Это на бумаге Олеся рассуждала пусть несколько наивно, но логично. В жизни она спорила скорее эмоционально, нежели доказательно:
–Нет, ну вот смотри, а если однажды ты меня разлюбишь и заведешь любовницу? – нечаянно обидела она мужа. – Я расстроюсь, буду мучиться и плакать по нынешнему времени. А если оно не повторится никогда? Ради чего мне тогда все отмеренные годы? Жить воспоминаниями? Ценности в них ноль.
Стас помнил: Олеся долго не унималась и сыпала подобными аргументами, поэтому написанной в блокноте мягкой фразой он не ограничился, а даже как-то зло приказал супруге прекратить ее никчемную демагогию.
–Понимаешь, я пытаюсь объяснить, что люди, у которых на земле остались незаконченные дела, становятся привидениями. Так вот у меня уже сейчас – в двадцать два – таких дел нет, – попытка пошутить оказалась неудачной.
–Ты эгоистка до мозга костей, – вмешалась Алиса, возившаяся рядом с бумагами – в то время она частенько приносила работу домой, чтоб голова всегда была занята делом и туда не лезли неугодные мысли.
Олеся вспыхнула: как ее, девушку, которая не жалеет денег «Айсберга», да и собственной крови на спасение чужих жизней – назвать таким почти ругательным словом?!
–Ты сейчас даже не думаешь, насколько крепко мы все вместе связаны. Не станет тебя, и цепь разорвется – ты уйдешь счастливой, а мы? С собой заберешь? – по контрасту Алиса казалась даже спокойнее и рассудительнее, чем обычно. Олеся не нашлась, что ответить – молча хлопала огромными глазами, а сестра продолжала:
–Тебе надо ребенка родить, тогда поймешь, что права не имеешь взять и умереть – когда он появится, ты уже не будешь принадлежать одной себе, и про всякие глупости думать будет некогда.
–Я на все сто согласен, – похвалил Стас свояченицу – в воздух взмыли кулаки с задранными вверх большими пальцами. Такого поворота Олеся не ожидала:
–Я как-то про это не думала… Может, я и готова. Можно уже, наверное…
–Ты точно больше готова, чем я в свое время.
–Займемся этим вопросом в отпуске? – долго гневаться на жену Стас не умел, эти слова он уже промурлыкал ей на ушко.
О том, какой жизнеутверждающей темой закончился спор, Олеся не успела рассказать блокноту. Но отставленные ей строки, будто хорошее вино, настоявшись за почти три года, заставили своих читателей иначе взглянуть на ту катастрофу: возможно, для них она стала большей трагедией, нежели для самой Олеси, которая, как оказалось, в столь юном возрасте вполне была готова уйти.
Алиса невольно провела параллель с Анютой – та сейчас была между жизнью и смертью и незаконченных дел имела выше крыши.
Стас же отвергал все попытки поговорить о своей нынешней возлюбленной. Собственно, в этом статусе он ей тоже отказывал. Алиса не смогла даже про аварию ему рассказать, не то что передать Анину исповедь. Девушку мучила совесть, оборачивая в преступления казавшиеся в свое время правильными, как минимум, безобидными поступки: не разобравшись, раскрыла обман, недостаточно обнадежила Анюту, а теперь никак не могла заставить свояка выслушать.
Она пошла на хитрость – отправила ему электронное письмо со ссылкой на новость о случившемся, указав в теме: «Очень важная информация».
У Стаса внутри все похолодело от одного вида разбитой машины. Потом, глубоко вздохнув, мужчина принялся за текст. Путешествие по разным ресурсам в поисках деталей о самочувствии Анюты результатов не дало, но найденную в одной из статей фразу: «Анна находится в реанимации. Состояние стабильное» Стас перевел для себя как: «Жива, поправится», успокоился, укрепился в обиде на девушку и ответил на сообщение Алисы холодными словами: «Подобную очень важную информацию впредь буду помечать как спам».
Вечером Алиса к этой теме вернулась:
–Неужели ты не хочешь узнать, как она?
–Она стабильно, – недовольно ответил свояк.
–Это где ты выяснил?! У лечащего врача или папаше ее позвонил?
–Она жива, находится в больнице. Меня с ней ничего больше не связывает.
–Стас, – она вязала его за руку – в последние месяцы так делала только Аня. – Мы с ней немного пообщались до того, как это произошло. Она все объяснила.
–Не надо никаких объяснений, – сорвался он на крик, убирая руку. – Ее для меня нет.
На прикроватной тумбочке затрезвонил мобильник. Мужчина прочел, что входящий был от Кристаллинского, в сердце неприятно кольнуло. Он не решился скинуть звонок.
–Слушаю, Андрей Борисович, добрый вечер.
–Лотарёв, Ани больше нет, – хрипло проговорила трубка. – Она успела сказать, что ты ей был дорог. Приходи завтра проститься. В полдень ее привезут. Похороны послезавтра. Там тебя быть не должно.
–Диктуйте адрес, – выдавил из себя ошарашенный Стас.
Прощаясь, он выразил свои соболезнования. Алиса все поняла. Она крепко обняла его, кажется, чтобы утешить, но сама не смогла сдержать слезы – она тоже любила Анюту и до конца надеялась на лучшее. Теперь девушка была обязана передать их последний разговор. Стас уже не возражал. Алиса добавила красок:
–Ты тоже ее использовал – она тебе пачками информацию приносила по своей наивности!
–Это все потому, что кто-то так умно придумал меня от воспоминаний оградить – выкручивался.
–Так и ее оправдать можно, но ты не дал!
Они вовремя вспомнили: ссориться уже поздно – обнялись и принялись говорить друг другу что-то дежурное, но такое нужное в этой ситуации…
Спать Алиса ушла далеко за полночь, а Стас еще долго не мог заснуть. Он все корил себя. Сам же ведь отказался. Отказался от всего хорошего, что было. Сам не дал шанса на объяснения. Гордость и обида позволили ему поверить, будто он не любит Аню. Но стоило злой судьбе показать, что любить уже, собственно, некого, как оказалось, чувства-то к ней вполне себе живы. Да и переданный Алисой рассказ обелял сделанное Анютой. Надо было ее выслушать. Проклятое слово «поздно»! Когда не стало Олеси, оно тоже больно ударило по всем несвершившимся планам. А ужаснее всего было снова сознавать безвозвратность потери и ощущать в этом большую долю своей вины.
Под утро усталость взяла свое, и Стас на несколько часов провалился в спасительную темноту глубокого сна.
На следующий день, гладко выбрившись, надев забытый за последние полгода траурный костюм и купив шикарных чайных роз – алые всегда были Олесе – он отправился к Кристаллинским.
Стаса встретил охранник, проводил его в нужную комнату и деликатно удалился. Двухъярусные апартаменты оказались неприятно пафосными и не производили впечатления жилого дома – холл был отделан деревом и мрамором, потолок украшала хрустальная люстра – удивительно даже, что Аню впечатлило убранство Большого. Простор был, людей – нет, каждый шаг отдавал эхом, усиливая и без того невеселое настроение Стаса.
Гроб с телом покойной поставили, кажется, в кабинете – Аня спала на дубовом столе в окружении книг и цветов – потерянная наследница Кристаллинского до самого подбородка утопала в нежных лепестках. Ее лицу не нужных уже красок добавил посмертный макияж – не похоже на нее, не в меру.
Стас почувствовал, как все в нем сжимается в одну точку, он не мог оценить, было ли ему сейчас больно, грустно или обидно – просто плохо, дыхание перехватило, и рука невольно сжалась в кулак, которым мужчина со всей силы ударил дверной косяк.
«Анька!» – только и произнес он, закрывая лицо ладонью.
То, во что до последнего не хотелось верить, оказалось-таки страшной правдой.
«Анька, прости, – прошептал он, подходя ближе к гробу, – я должен был дать тебе шанс. Я должен был выслушать, – он закрыл лицо рукой, вторая по-прежнему сжимала букет, про который мужчина уже не помнил. – Алиса мне все-все рассказала. Прости, что я был зол. Но кто же знал, Господи?! Кто мог предположить. Все моя глупая гордость. Я ведь влюбился. Сам не заметил, как. Но я не мог смириться с предательством. Меня это ослепило. Прости, что не выслушал. Прости».
Сказать больше было нечего. Слезы, которые все это время он мужественно сдерживал, уже текли по щекам. Стас решился в последний раз поцеловать Анюту.
Губы ее оказались теплыми и с готовностью ответили на поцелуй.
–Лживая кристаллинская порода, – проговорил он, расплываясь в улыбке.
–Прости меня, пожалуйста, – ответила девушка.
–Так бы и удушил тебя, чтоб гроб не зря покупали, – он снова прильнул к ее губам, – сумасшедшая! Я чуть не поседел, когда вчера папа твой позвонил. Сколько ж вы денег угрохали на весь этот спектакль с аварией?
–Если б это был спектакль! – правой рукой Аня смахнула специальный каркас, на котором лежали цветы, и мужчина увидел, что левой сжимает непонятный чемоданчик, провод от которого идет к изгибу ее локтя – переносная капельница.
–Я в хлам разбила свою коняшку.
–Ты что, специально на этот столб налетела – из-за меня?
–Нет, что ты. То есть, из-за тебя, конечно, если в целом – поехала кататься, куда глаза глядят – а их то и дело слезы застилали, а лобовуху – снег. Да еще стемнело вдобавок. В итоге, на какой-то странной улице вдоль бордюра было полно машин натыкано, между ними оказался пешеходный переход. Я это поняла, когда увидела, как дорогу тетка с коляской переходит и явно не думает, что я не успеваю затормозить. Ну я ее и спасла – решила на тротуар свернуть, а попала в столб. До вчерашнего утра была без сознания, обе ноги в гипсе, на лбу синяк замазан, сама на лекарствах – в соседней комнате две сиделки дежурят… я даже встать, чтоб удержать тебя, не смогу, – тем не менее, она проворно поймала свободной рукой его ладонь. Или он помог ей это сделать. После всех своих душевных терзаний Стас был так рад видеть Аню живой, что не мог даже толком разозлиться на ее жестокую шутку. Да и плачевное состояние девушки вынуждало жалеть, а не ругать. Хотя где-то в глубине его сознания постукивал молоточек, говоривший: Аня уже не первый раз врет – не стоит с ней связываться: «Кристаллинская – яблочко от яблони, увидел, что жива – уходи».
–Но я охрану попросила дверь изнутри запереть, чтоб ты выйти не мог, а парашюты для прыжков с семнадцатого этажа мы не выдаем, – Аня понимала, эйфории Стаса от ее неожиданного воскрешения хватит ненадолго:
–Сегодня я не отпущу тебя, пока все не выслушаешь.
–Заманила, бессовестная, – все еще ласково разговаривал он. – Как тебе в голову такое безумство пришло?
–Прости, прости меня за все. Ты не поверишь, если я правду скажу…
–Папа надоумил?
–Нет, мы с ним вообще в ссоре были, но я согласилась принять его темное прошлое как данность, если поможет. Он сам готов был рядом под капельницу лечь, когда я ему про тебя рассказала. Меня и врачи из больницы увозить запрещали, но я так по тебе соскучилась, так боялась, что никогда тебя не увижу… папу замучила уговорами, запугивала даже, мол, не буду лечиться и на самом деле сгину – ему проще было сдаться и все организовать…
–Да, балует он тебя. Сумасшедшая.
–Нет же, послушай. В том, что сейчас расскажу, ни слова не придумано. Я когда в столб влетела, меня по идее должна была спасти подушка безопасности, но навигатор слетел со своего места от удара и огрел меня по голове – так я получила свое сотрясение. И знаешь, меня куда-то унесло, то есть, наверное, душу мою, – она помолчала, попытавшись придумать, как описать, что с ней произошло. И решила: чем проще, тем лучше:
–Короче, я видела твою Олесю. Не как во сне, а будто она сама со мной встречи искала, – Стас крепко сжал ее руку. Постукивавший молоточек плыл из глубины сознания к поверхности – мужчина мысленно дал себе слово: упоминания супруги в какой-либо лжи он Ане точно не простит. Но помятуя, как не дал ей выговориться в прошлый раз, теперь решил милосердно дослушать:
–Она у тебя такая замечательная – еще красивее, чем на всех фото вместе взятых, от нее свет какой-то неземной струился – такая девочка солнечная. Немного пожурила за тебя. Мол, надеялась, я о тебе на Земле позабочусь, а тут у нас все это случилось. «Он ведь даже успел в тебя влюбиться, – говорит, – но он человек гордый, такого никогда не простит. Можешь с ним встречи не искать – сделает вид, что ничего не было». Я прямо там разревелась, спросила, что сделать можно – ей ведь ОТТУДА виднее, да и тебя давно знает. Она головой покачала. «Потеряла ты его, – говорит. – Он теперь ни тебя, ни Алису, никого не послушает. Сейчас он к тебе в одном случае придет – к горбу, проститься. Но тебя здесь пока не ждут, поэтому набирайся терпения и жди, пока в нем за годы обида уляжется. Или забудь все и живи как раньше». Я тогда возьми и скажи: «А если я мертвой притворюсь, что будет?». Олеся руками развела – сказала, прийти ты придешь, но как бы мне самой это боком не вышло. Это наш разговор в общих чертах – мы долго ведь болтали. Я очнулась и все про это видение думала… Вот, решила попробовать.
–Богатая у тебя фантазия, нечего сказать, – умиление во взгляде Стаса исчезло, он обеими руками облокотился на гроб и с недоверием смотрел на Анюту. – Ты еще скажи, она тебя благословила. И меня заодно – совестью не мучиться, что ее предаю.
–А вот это, кстати, так и есть. Она мне сразу сказала: несмотря на все мои глупости, видит, насколько мои чувства к тебе искренни и считает, могла бы мне тебя доверить, если б ты сам захотел…
–Аня, – Стас уже злился, – ты хоть понимаешь, что сейчас говоришь на священную для меня тему? Я еще могу пережить весь этот маскарад с гробом, но вранья про Олесю не потерплю.
–Она еще вот это передать просила, чтоб ты поверил, – Аня взяла его за руку, но не своим привычным рукопожатием, а нежно захватила кисть, описала большим пальцем восьмерку на ладони, потом стала обводить круги вокруг каждого его пальца – сначала в одну сторону, потом в другую. Олеся обожала так играться. Только они с мужем знали это.
–Не может быть, Анечка, – он сжал ее руку, наклонился и прильнул к щеке. – Так кроме нее никто не делал, ты бы сама не придумала… Боже мой. Значит, она где-то там.
–Поверь, ей там хорошо, – серьезно ответила Аня, глядя ему в глаза, – Она и тебе счастья хочет.
–Я, получается, вас обеих люблю. Бред?
–Нет. Я бы на твоем месте ее тоже забыть не смогла. Она хорошая.
–Боюсь, она всегда будет с нами…
–А преимущество в том, что я живая, еще осталось?
–Не представляешь, как я рад, что ты жива.
Со временем Аня выздоровела.
Олесе за явление в граничащем с реальностью сне она была благодарна настолько, что никогда не ревновала к ее памяти и даже вместе со Стасом ходила навещать ее могилку.
Господам Кристаллинскому и Лотарёву пришлось сложить оружие на своей холодной войне и строить отношения в новом контексте – сотрудничества двух крупных корпораций, которое сулило гораздо больше выгоды, чем конкуренция. Аня так втянулась в разработку плана их мирного сосуществования, что окончательно завязала с попытками уйти в творчество. Все-таки к бизнесу у нее было гораздо больше природных способностей.
Но больше всего счастливые перемены в жизни Стаса порадовали его лечащего врача – щедрость финального гонорара смогла покрыть ее ипотечный долг и позволить Мирославе Валерьевне работать в удовольствие.
А книга про Олесю осталась недописанной.
И никакой светлой грусти.
