Читать книгу: «Есть такие края…», страница 7

Глава 6

После вояжа в Кунгур Ольга чувствовала себя раздавленной и побитой. Павел пытался поправить свои дела, а жена на этот раз никак не принимала участия в процессе восстановления утраченного. «Сколько можно?» – думала она про себя. «Да, мы прожили много лет, но все ведь повторяется с тупым упорством. Пусть на этот раз он не виноват в своем чернушном состоянии, но ведь сколько раз такое случалось и по его собственной воле. Он не хочет ничего в себе менять, не хочет радоваться жизни. А у меня уже нет сил, придумывать для него очередные развлечения, спасать от очередных кредиторов и от самого себя», – так думала Ольга, закрывая кабинет в конце рабочего дня. Идти домой не хотелось. Она пыталась вспомнить, когда просто по-человечески радовалась, и не могла. Конечно, весь прошедший год был полон радости, от того что удалось избежать зависания в чужих мирах, спасти или спастись от демонов, но это была не здоровая радость. Конечно, она всегда радовалась мелочам, вот фиалки на подоконнике зацвели, вот Беня очередное коленце отмочила, вот кот пришел прижаться к ее груди, но все это было обыденно до зубовного скрежета. Конечно, она жила лучше многих соотечественниц, во всяком случае, интереснее, но… В такие минуты она всегда одергивала себя, и говорила: «Что ты ноешь? Ты что Ленинградскую блокаду пережила или детей в Беслане потеряла? Стыдно!» Но хотелось праздника, причем такого, чтобы не она его устраивала, а ей что-то подарили. Идя к машине, она увидела призывную вывеску вновь открывшегося бара, и неожиданно для себя зашла в темноватое помещение. Бар был крохотный, буквально на несколько человек, в неярком освещении она разглядела конверты от виниловых дисков, в стеклянной витрине лежал саксофон, из динамиков лились гортанные негритянские синкопы. Кроме молодого бармена с отсутствующим выражением лица, никого не было. Ольга взгромоздилась на неудобную табуретку перед стойкой и заказала сто пятьдесят коньяка. На удивление, напиток был не паленым, слегка отдавал черносливом, и легко «пошел» под горькую шоколадку. Через мгновение по жилам побежало тепло. «Лучшие друзья девушек это – бриллианты, а лучший друг тетенек в возрасте это – коньячок», – улыбнулась про себя Ольга. Она знала, что больше, чем заказала, не выпьет, желудок не позволит ей окончательно расслабиться. Но она делала маленькие глотки, и наслаждалась джазом, необычной для нее атмосферой и относительной свободой. Она не стала звонить Паше и ощущала себя школьницей, удравшей с уроков. «Пусть поволнуется, – думала она, – не все же мне икру метать». Легкий звон колокольчика над дверью, возвестил о приходе нового посетителя. В бар зашел мужчина, удивительно похожий на общеизвестный портрет Хемингуэя. Он устроился рядом с Ольгой, заказал себе виски. Отпив янтарно-золотистый напиток, он галантно осведомился:

– Могу я угостить даму?

Ольга улыбнулась и ответила:

– Даме уже достаточно.

– Да полно, Вы же хотите расслабиться, и я вижу Вам это необходимо, – искушал мужчина

– Почему Вы так думаете?

– Ну, Вы бы не сидели здесь одна, и вид у вас такой… Печальный.

– Ерунда, все у меня хорошо. Просто заканчивается лето. Просто весь мир сошел с ума.

– Вот именно. И ему надо соответствовать, и тоже немножко сойти с ума. Самую малость.

– Может Вы и правы. Только я с ума не сойду. С ума сойдет мой желудок, а это знаете ли малоприятно.

– Понял, – сказал мужчина, и сделал какой-то знак равнодушному бармену.

В ту же минуту на барной стойке появилась маленькая коробочка из палисандрового дерева. Мужчина ловко открыл ее и протянул Ольге. Внутри лежала небольшая таблетка.

– Что это? ЛСД какое-нибудь?

– ЛСД – это прошлый век, гораздо веселее и безопаснее.

– Спасибо. Нет! – твердо сказала женщина.

– Ну а как же насчет того, что в жизни надо все попробовать?

Ольга вспомнила, как когда-то говорила приятелям, что на свое шестидесятилетие, она хотела бы получить в подарок таблетку ЛСД. «В жизни надо все попробовать», – обосновывала она свое необычное желание. Тогда она считала, что в шестьдесят можно уже спокойно закончить жизнь. Но вот до шестидесяти уже и не так далеко, но хотя и не очень близко. И когда еще представится такой случай.

– Сколько это стоит? – спросила она.

– Ну что Вы, ей богу. Я угощаю.

– Нет. Я должна заплатить, – настаивала Ольга

По лицу мужчины пробежала тень недовольства, но он улыбнулся и сказал:

– Ладно, десять долларов.

Ольга пересчитала по курсу и выложила деньги.

Она взяла таблетку и осторожно лизнула, не почувствовав никакого вкуса.

– Рассасывайте ее, невкусно не будет.

– Да Вы, как я вижу, знаток, – проворчала Ольга.

Таблетка быстро таяла во рту, ничего необычного не происходило. Мужчина заказал кофе, и поставил перед Ольгой маленькую чашечку. Она отхлебнула и зажмурилась от удовольствия. Напиток был терпким и одновременно сладким и благоухал просто божественно. Ольге вдруг показалось, что она в Париже. Но не в современном городе туристов и эмигрантов с востока. А в Париже Хемингуэя и Скотта Фицджеральда. «Вот он, праздник, который всегда с тобой», – думала она. Сердце ее оттаивало, взгляд становился мягче. Где-то на задворках сознания осталась мысль, что этого не может быть никогда, что время сильных мужчин и слабых женщин давно прошло, что если, кто и может позволить себе слабость, то это – не она. С плеч как будто свалилось лет двадцать, и она чувствовала себя молодой девчонкой, готовой плясать рок-н-рол, хоть всю ночь. Угадав ее желание, мужчина предложил ей потанцевать. Но видимо наркотик подействовал еще не до конца. Ольга помнила, сколько ей лет, и помнила, что уже давно приняла решение покончить с танцами, ибо тетеньки ее возраста на танцполе выглядели, с ее точки зрения, глуповато и забавно. Поэтому она отказалась. Но мужчина встал, мягко взял ее за руку и вывел на середину крохотного зала. Они стояли, покачиваясь в такт музыке. Ольге уже давно не было так легко и радостно. Он нежно провел по ее шее, потрогал цепочку, на которой висел кулон с ангелом. Затем рука его скользнула в вырез на груди, он зажал кулон двумя пальцами. Ольга дернулась, мужчина не отпускал украшение. Цепочка оказалась прочной, и порезала шею, из раны потекла кровь. И с каждой ее каплей, Ольга все больше и больше трезвела. Она впилась ногтями в руку мужчины, держащую кулон. От боли он разжал пальцы. «Отдай, стерва!»-выкрикнул он. И тут женщина разглядела его мерзкую физиономию, мокрый слюнявый рот, серую кожу, рыбьи глаза какого-то помойного цвета. Она изловчилась и врезала ему острым носом туфли между ног, тут же получив удар в правый висок и потеряв сознание.

Тем временем Паша, придя домой и, не обнаружив, супруги заволновался. Набрав несколько раз ее телефон и не получив ответа, он подумал, что она снова где-то забыла мобильник, такое случалось довольно часто. Но вот, чтобы пойти куда-то после работы и не поставить его в известность, такого не было никогда. В последнее время они часто ссорились, но оставаться на связи, всегда было их непреложным правилом, даже еще до тех времен, когда с ними начали происходить всякие чудеса. Он обзвонил всех ее подруг и знакомых, с кем она могла бы оказаться, он даже переступил через себя и позвонил ее брату, с которым уже много лет не общался в силу обоюдной вредности характеров. Жены нигде не было. Павел уже почти, наверное, знал, что опять что-то произошло, и это что-то не из ряда приятных событий. Сидеть дома он не мог, поэтому свистнув собаку, поехал на поиски. Сначала они с Беней остановились у здания, где трудилась Ольга. В окнах было темно. Спросив у охранника, Паша узнал, что все сотрудники уже давно ушли, и в конторе никого нет. На стоянке он обнаружил машину жены. Значит, она была где-то рядом. Он хотел пройти в здание, предполагая найти там хоть какие-то следы, но прежде чем вступать в переговоры с охранником, решил прочесать ближайшие дворы. Выпустив из машины собаку, он приказал ей искать хозяйку. Беня, хоть и не была ищейкой, но, казалось, все поняла. Покрутившись у центрального входа, она как будто взяла след. Паша побежал за ней. Обежав весь квартал, они снова вернулись к исходной точке. «Эх, ты!» – подумал про собаку хозяин. Но та метнулась в сторону ближайшего дома и остановилась на крыльце парадного. Паша подбежал, подергал дверь, она была заперта. Однако Беня скулила и рыла лапами цементный порог. Мужчина сообразил, что надо зайти в подъезд со двора, обежал дом и зашел с черного хода. На лестничной площадке стояли детские коляски и велосипеды, прикрученные к перилам разными хитрыми способами. С трудом пробравшись через них, Паша увидел лежащую на полу Ольгу. Сначала ему показалось, что у нее отрезана голова, он с трудом сдержал дикий вопль. Но наклонившись над женой, он увидел, что она дышит. Он вызвал скорую, потом достал из ее сумки телефон, нашел фамилию Шахов, и набрал номер. Слава Шахов, был старый Ольгин приятель, теперь служивший в ФСБ. Павел знал, что жена часто помогала ему консультациями по всяким экономическим вопросам, иногда просиживая над документами ночами, чтобы Слава мог отчитаться перед начальством своевременно. Знал он и то, что пару раз Шахов вытаскивал и его, Павла, из неприятных ситуаций, естественно по Ольгиной просьбе. «Да, Ольга Викторовна!» – послышался приветливый голос. Паша объяснил ситуацию. Через десять минут фээсбэшник был на месте. «Б…!» – только и сказал он, увидев растерзанную женщину. Он набрал номер скорой, назвал свое звание и фамилию и спокойно сказал: «Если через две минуты, здесь не будет машины, урою всех!». И машина – таки через две минуты была. За скорой ехали Паша с Беней, а за ними Шахов. В приемном покое ему снова пришлось потрясти удостоверением, чтобы врачи активней принялись за работу. Раны оказались не настолько страшными, как это поначалу показалось мужчинам. Был глубокий порез шеи, к счастью не задевший артерию, и кулон в виде ангела был вдавлен в грудь, как будто его приложили к телу раскаленным. Кроме того под правым глазом растекся фиолетовый синяк. Врач попытался перерезать цепочку хирургическими щипцами, но у него ничего не вышло. Он обработал раны, поставил женщине какой-то укол, и она пришла в себя. Улыбнувшись Паше одними глазами, она с удивлением посмотрела на Шахова. «Славочка, что ты тут делаешь? Где я?» – проговорила она пересохшими губами. Слава попросил всех удалиться, потом спросил: «Ольга Викторовна, вас что, пытали?» Ольга рассказала ему, как зашла в бар, как к ней пристал какой-то мужчина и пытался отобрать у нее украшение. Про таблетку она ничего говорить не стала. Фэсбэшник задумался. «Ольга Викторовна, нет ведь там никакого бара, – сказал он, – а кулон этот что, очень ценный?». «Да нет, купила в Верхотурье за копейки», – соврала Ольга. Тут в смотровую зашел врач с результатами анализа крови, в которой был обнаружен наркотик. «Так. Ну, с баром понятно, – констатировал Слава, – но кто это сделал?» Он думал, что буквально накануне закончился суд над бандой жуликов, где большую роль сыграли экономические выкладки, сделанные для него Ольгой. Но про это не знала ни одна живая душа. На всякий случай, он поинтересовался у женщины, не говорила ли она кому-нибудь про это. Но он был уверен, что не говорила, ведь они не первый год знали друг друга. Да и работа там была чисто техническая, Ольге не были известны ни обстоятельства дела, ни его фигуранты. «Может псих, какой – то напал, – раздумывал Шахов, – но это ж надо было заморочиться с наркотиком». Так ни до чего, не додумавшись, он ушел добывать Ольге больничный. Вручая Паше бумаги, и прощаясь с супругами, Слава сказал: «Если что необычное случится, немедленно звоните!»

«Если б ты знал, Слава, сколько в нашей жизни теперь необычного, от которого ты, при всем желании, не спасешь!» – думала Ольга, пока они ехали домой. Паша завалил ее вопросами. Она нехотя отвечала, сознавая свою вину. Потом на нее, видимо, подействовали лекарства, и она вырубилась, обняв кота и Беню, которые забрались к ней в кровать. Кот мирно урчал, а собака думала: «Нашли героя, что он сделал- то? Корочками только махал. Вот без меня хозяйка бы кровью истекла. А мне даже спасибо не сказали». Она обиженно отвернулась, но потом, поразмыслив, решила все-таки проявить благородство и стала лизать безжизненно повисшую руку Ольги.

Глава 7

Однако они понимали, что в связи с их положением, ничто и никто не спасет их от повторения подобных инцидентов. Но жизнь продолжалась, прошел почти год с их поездки в Верхотурье, а кроме защиты самих себя, они ничего не сделали. Наступало время очередного отпуска, и в стране, и за рубежами было как-то неспокойно, но поехать куда-нибудь хотелось, и они решили провести неделю в Казани. Все-таки это третья столица России, и говорили, что очень красивый город. К тому же, там были отчасти и Пашины корни, ведь мама его была настоящей казанской, а значит крещеной, татаркой. На поезде нужно было ехать всего лишь ночь, и утром они прямо с перрона вокзала попали в великолепный холл недавно построенного метро. Город влюбил в себя с первых шагов. В отличие от сдержанного, мистического Петербурга, который оба считали своей духовной альма-матер, Казань была веселой, улыбчивой и очень чистой. Целыми днями они бродили по историческим улочкам, заходили в православные храмы и мечети, сидели в кафе и ресторанчиках. Особенно им нравилось бывать на набережной перед университетом. Там всегда играл джаз, молодежь рассекала на электросамокатах, бабушки в национальных костюмах играли с детьми, и взрослые, и малыши гладили и подкармливали лошадок, катающих всех желающих, слышалась разноязыкая речь. В общем, было весело. «Знаешь, наверное, когда наши деды представляли коммунизм, они видели приблизительно такую картинку», – сказала как-то Ольга, глядя на окружавшие их здания Сталинской застройки. На теплоходе они съездили в Свияжск, удивились как из тюремно – психиатрического ада, городок превратился в туристический рай. Сходили на национальный балет «Золотая Орда», и поразились мастерству танцоров, а надо сказать, они в своей жизни видели немало балетов, и слышали много опер в разных городах мира. В последний день их пребывания в Татарстане они решили еще раз пройти по главной пешеходной улице, чтобы купить что-нибудь на память об их замечательной поездке. В этот день оказался открытым музей художника Константина Васильева, в который они пытались попасть всю неделю. Они купили билеты, зашли в полутемное помещение. Сразу же их внимание приковала картина, изображающая военный парад сорок первого года. Была в ней какая-то тревожность, и сила, которая заставляла покрываться мурашками все тело. С трудом отойдя от нее, Павел и Ольга осмотрели картины в других залах. В основном это были сказочные и исторические сюжеты, была в них некая загадочность, но и искусственность. Они снова подошли к «Параду». Чем больше они всматривались в лица солдат, многие из которых шли прямо в последний бой, тем больше картина их «втягивала» в себя. И вот они обнаружили, что выходят с Красной площади в прифронтовой Москве, в ноябре сорок первого года. Паша шел в строю, отмаршировавшего уже полка, а Ольга бежала за ним, пытаясь, обойти оцепление. На обоих были серые солдатские бушлаты, за плечами вещмешки. У Паши была еще и винтовка. Они шли квартал за кварталом, пока не покинули город. Очевидно, полк вышел на позиции, а были они совсем рядом с Москвой. Когда, по команде, строй полка рассыпался на отдельные подразделения, Ольге удалось подбежать к мужу. Они обнялись, и не успели сказать друг другу пары слов, как на них налетел мужик средних лет, в белом овчинном полушубке, должно быть командир, и завопил: «Эт-то что еще за сентиментальная комедия! Хозвзвод в деревне базируется! Ну-ка, шагом марш!» Ольга поняла, что это он ей, и пошла по направлению к нескольким домикам, видневшимся на горизонте. Вскоре она догнала небольшой обоз из нескольких телег, его сопровождал с десяток женщин. Она незаметно пристроилась к ним, раздумывая, как быть. Ведь у нее ни документов, ни хоть какого-то объяснения своего появления здесь не было. Но никто у нее ничего и не спрашивал. Женщины, как видно, друг друга не знали, поэтому на новенькую внимания не обратили. В деревне бывшее здание школы приспособили под полевой госпиталь, а в соседней избе устроили прачечную, куда и попала Ольга. Сначала они доставали с телег чаны и огромные кастрюли, в которых нужно было кипятить воду, потом ходили по дворам, забирая у местных последние дрова и пытаясь разламывать хлипкие заборы, потом таскали ледяную воду из колодца, растапливали печи в избе, и в бане. Пришла их главная, сержант Изотова, баба лет пятидесяти, вручила всем по куску хозяйственного мыла, и по пакетику с содой, сказала, чтоб берегли моющие средства как зеницу ока. Потом разрешили поесть. К госпиталю подкатила полевая кухня, всем выдали по два половника перловой каши без всякой заправки и по куску грубого черного хлеба. Ольга жевала резиновую крупу, и думала, как быть дальше. Бой шел недалеко, судя по грохоту орудий. «Что там с Пашкой? Зачем мы здесь?» – размышляла она. Понятно было, что любой ценой нужно найти мужа, чтобы дальше что-то предпринять. Тут в сарай, где они расположились, забежал совсем молоденький красноармеец, почти ребенок и истошно закричал: «Девки, раненых привезли, айда грузить!» Ольга улыбнулась, все «девки» годились ему в мамы, но «на войне, как на войне». Прачки зашли в школьный двор, две молоденькие медсестрички, с трудом снимали с подвод раненых и волокли их на носилках в здание. Легкораненых не было, все или с оторванными конечностями, или с вывернутыми кишками. Ольгу замутило, но она опять вспомнила про царских дочерей, и смело подошла к подводе. Рядом с ней встала Люба, женщина, на вид лет сорока с изможденным, серым лицом. Вдвоем они взяли солдатика за руки и за ноги, и, положив на носилки, донесли до школьного коридора. Там уже лежало человек десять. Пожилой военврач осматривал их, определяя, кого он сможет спасти. Сестры, разрезали окровавленную одежду, делали перевязки, пытаясь остановить кровь. Ольга старалась не смотреть на раненых, не думать об их судьбе, она просто тащила их из последних сил туда, где у них появлялась хоть маленькая надежда. Когда перетаскали всех, сестры отдали им ворохи окровавленной одежды, и они принялись за стирку. Стирали почти в холодной воде, весь кипяток отнесли в госпиталь, а дров взять было неоткуда. Через несколько часов снова прибежали из госпиталя, снова нужно было помогать с ранеными. Казалось, эта карусель длится вечно, Ольга потеряла счет времени. В какой-то момент пришла Изотова и сказала, что можно передохнуть. Несколько женщин из прачки пришли в отведенный им для жилья сарай и рухнули на солому вперемешку с навозом. Ольга не знала, сколько она проспала, но проснувшись, в лунном свете она увидела, неподвижно сидящую рядом с ней Любу.

– Ты что не спишь? – шепотом спросила она.

– Не спится, – ответила женщина.

Ольга хотела было снова заснуть, но присутствие рядом бодрствующего человека мешало ей. Поворочавшись, она снова обратилась к Любе:

– Спи, а то завтра вырубишься!

– Нет, – ответила та, – я уж третий год не сплю.

– Что совсем? – удивилась Ольга.

– Ну, иногда, на минутку теряю сознание, но потом быстро прихожу в себя. Это меня Бог наказывает!

– За что?

– Да так… Был у меня до войны муж и четверо детей. Муж – шахтер, в Горловке мы жили, под Донецком. Деньги хорошие получал, уважали его, как же, стахановец! Даже путевку в Крым дали, в санаторий, значит. Он поехал, да закрутил там с одной. Мне добрые люди быстро рассказали. Деньги все прогулял, мне телеграмму шлет, мол, вышли на дорогу. А я ему пишу, иди, мол, пешком. Ну, он как-то добрался, поругались мы сильно, но я простила, все-таки трое детей тогда было. Тут мы четвертого, Ванюшку, заделали. А он, ты знаешь, как-то потух весь, глаза какие-то рыбьи сделались. А через год, как сынок родился, он на чердаке и повесился. То ли приворожили его, то ли опоили, не знаю. Похоронила я его, а потом, как ему девять дней отмечать надо было, я пошла на базар продуктов на поминки прикупить. Хожу по рынку, вдруг бежит моя сестра, растрепанная вся, кричит: «Люба, Люба, Сережка под поезд попал!». Я так и обмерла. Побежали мы в больницу, Сереженька еще жив был, ноги ему отрезало. У нас пути, считай по двору проходили, вот он, то ли заигрался, то ли толкнул его кто, только попал под товарняк мой сыночек. Лежит на белых простынках смотрит на меня так серьезно и говорит: «Ты, мама, похорони меня в папиной оградке, а костюм мой Борьке отдай». Это дружку его. Все понимал, а ведь только девять ему было. А я, грешница, за ручонки его держу, а сама думаю: «Хоть бы тебя Господь прибрал. Не поднять мне еще троих с тобой, калекой».

Женщина говорила совершенно спокойно, ни один мускул не дрогнул на ее испитом лице, и от этого Ольгу душили рыдания, ничего страшней и правдивей она в своей жизни не слышала. Тем временем Люба продолжала:

– Похоронила я и Сереженьку, все сделала, как он просил. А через два года война. Бомбили нас сильно. Вернулась я как-то домой с работы, а вместо дома – воронка. И все мои там. И Сонечка, и Леночка, и Ванюшка. Вот так. Никого не подняла, не вырастила. А ты говоришь, спи…»

Ольга обняла женщину, прижала ее к себе, стала судорожно гладить ее волосы. Но Люба никак не отвечала, сидела как неживая, да она уже давно и была неживой. Ольге стало невыносимо стыдно за свою какую-то кукольную жизнь, за слезы, которые она проливала по пустякам, за потраченные неизвестно на что эмоции, за мелочность своих желаний и устремлений. Так, обнявшись, они просидели до утра, когда в сарай зашла командирша, и снова началась эта горестная карусель, раненые, кровавые бинты, постирушки.

Ольга сбилась со счета, сколько прошло дней в таком режиме, может два, может три. Руки ее покрылись потрескавшейся коркой, казалось, и душа окаменела. Она уже никому не сочувствовала и никого не жалела. Однажды утром сержант Изотова сказала, что кто-то должен поехать на передовую, чтобы раздать ротным санинструкторам перевязочный материал и самые необходимые медикаменты. В госпитале не хватало квалифицированных сестер, поэтому решено было отправить кого-нибудь из хозвзвода. Ольга вызвалась ехать, думая с замиранием сердца, что не отпустят. Но кроме нее никто не горел желанием ловить пули на передовой. Она получила лекарства и накладные и погрузилась в полуторку, груженную боеприпасами, специально заехавшую за ней. Казалось, машина была полностью фанерная, женщина не представляла, как такое сооружение может самостоятельно передвигаться. Но к ее удивлению, полуторка зарычала и довольно резво понеслась по ухабам. За рулем сидел пожилой дядька, представившийся Карпом Степановичем. С шутками и прибаутками они доехали до первого взвода. Непосредственно на передовой стоял ужасающий запах, который ударял в голову даже ей, которая теперь могла спать на навозе. На ее замечание, шофер сказал: «А что ты хочешь? Целая армия гадит. Ты думаешь, что самое страшное для солдата? Вонь и вошь. Так-то». Ольга передала медикаменты молоденькой некрасивой медсестричке. С разрешения Карпа Степановича она быстро пробежала вдоль окопов, выкрикивая фамилию мужа. Она не надеялась, что кто-то скажет, где его искать, ведь у Пашки не было документов, и вряд ли кто-то знал его фамилию. «А вдруг не найду?» – думала Ольга, и в горле застревал комок. Но она продолжала шутить, в ответ на шутки Степаныча, потому что не хотела, чтобы он ее о чем-то начал расспрашивать. На следующей остановке нужно было разгружать боеприпасы. Бойцы подошли к машине, начали стаскивать ящики и уносить их поближе к окопам. Ольга пошла в блиндаж к санинструктору. Возвращаясь, на бруствере окопа она буквально наткнулась на Пашу. Он был худым, грязным, с отросшей щетиной, но в глазах его светился какой-то лихой огонек. Они обнялись, им нужно было о многом поговорить, но они не могли найти слов, и молча, шли между окопов и воронок, взявшись за руки. Наконец, они остановились у порванной колючей проволоки, намотанной на два столба.

– Надо выбираться отсюда, – сказала Ольга.

– Киссон, я не могу уйти сейчас, – ответил муж.

– Почему?

– За нами Москва. А за Москвой Урал. Если не мы, то кто?

– Паша, очнись. Ты же понимаешь, что это не наша война.

– Ну да, мы только фильмы про войну смотреть можем, и слезы глотать, когда «Прощание Славянки» слышим. А как дело дошло до дела, мы в кусты.

– Но ты же знаешь, чем все закончится.

– Киссон, я своих мужиков не оставлю. Не проси. Да и кто знает, как нам выбираться? Пусть все идет, как идет.

Паша обнял жену, коснулся потрескавшимися губами ее щеки. Над ними со свистом полетели снаряды, началась наша артподготовка. Ольга оторопела от ужаса. Муж столкнул ее в ближайшую воронку, и побежал к своему окопу. Снаряды летели еще несколько минут, потом наступила оглушительная тишина, а потом откуда-то издалека понеслось: «За Родину! За Сталина! Ура!» Ольга выбралась на край воронки и смотрела, как серая людская масса поднялась из окопов и двинулась в сторону ближайшей деревни. Женщина побежала за ними, пригибаясь от страха, запинаясь о трупы, она старалась не упускать из вида ту группу, в которой, как ей, казалось, был Павел. Наступление шло сначала бодро, но достигнув окраины поселка, захлебнулось.

Пашка бежал вместе со всеми, крича во всю глотку: «За Родину! За Сталина!» Эти возгласы помогали ему преодолеть животный страх, когда он на минуту останавливался перезарядить винтовку и перевести дух, и в это мгновение, он краем сознания улавливал, что надо бежать вперед, во что бы то ни стало. Огонь обороняющихся фашистов косил его товарищей, но Паша видел, что их еще много, вместе они сила и бежал, бежал вперед. Но вот свинцовый ливень стал чаще, атака захлебнулась перед самым первым домом на окраине деревни. Дом был каменным и довольно высоким, видимо, раньше здесь находилась какая-то контора, неподалеку возвышалась водонапорная башня. На чердаке дома засел немецкий пулеметчик и косил каждого, кто пытался подняться. Но командир орал: «Вперед!». Люди поднимались, и падали замертво, не красиво, не героически. Пашка, лежа носом в мерзлой земле, подумал, что если бы ему удалось забраться на башню, он мог бы закидать огневую точку гранатами. Он потихоньку пополз в ту сторону, и когда был уже почти у цели, его схватил за плечо командир роты: «Куда намылился, сука? – глянул он на бойца глазами, налитыми кровью, – пристрелю как собаку! А ну-ка вперед!». Паша хотел объяснить свой план, но командир поднялся во весь рост, и поднял его за шиворот. Рота тоже попыталась подняться, и снова десятки трупов упали на мерзлую землю. В этот миг Павел понял, что подвигло Александра Матросова закрыть собой вражеский пулемет. Вонь, вши, многодневная усталость, а главное, бессмысленная и беспощадная гибель товарищей. Ведь есть же в данной ситуации решение, которое спасет много человеческих жизней, почему командир его не принимает? Он отыскал взглядом капитана, и увидел, что тот лежит на спине и смотрит в небо остановившимися глазами, по белому полушубку растекалось кровавое пятно. Тут пулемет внезапно замолчал, наверное, закончились патроны. Взводный повел роту в атаку, через час деревня была взята.

Ольга брела по освобожденной деревне, пытаясь отыскать мужа. Иногда из полуразрушенных домов выходили старухи с абсолютно черными, равнодушными лицами, потом она увидела детей с лицами стариков. Никто не плакал, и не радовался. Кто-то пытался приладить оторванную дверь, кто-то тащил остатки забора, видимо, чтобы растопить печь или разжечь костер. На улицах валялись трупы, в основном немецкие, но были и наши, никто не обращал на них внимания. На площади, в центре поселка, небольшими группами сидели красноармейцы с пустыми глазами, почти все курили «козьи ножки», свернутые из газет. В одной из групп она увидела Павла, и быстро пошла к нему. Вдруг откуда-то появилась гармонь, и понеслись звуки танго «В парке Чаир распускаются розы …». Пожилой усатый боец, старательно нажимая на кнопки, немного фальшиво выводил довоенную мелодию, глаза солдат начали теплеть. Внезапно музыкант оборвал тягучий сладостный мотив, и над площадью понеслась залихватская «Барыня». Двое солдат, таких грязных, что невозможно было определить их возраст, выскочили в середину круга, и начали выделывать разные плясовые коленца. Музыка заиграла веселее, танцоры ускоряли темп, казалось, они яростно выплясывают всю свою усталость, только что пережитой страх, боль от потери товарищей. Сидящие рядом стали хлопать, свистеть, отпускать грубые шуточки. Смерть на время отошла от бойцов, жизнь по праву брала свое. Паша увидел жену, подбежал к ней, они обнялись.

– Ну, как ты? – спросила Ольга.

– Нормально. Видишь живой и здоровый. Только знаешь, я много понял об этой войне. Я ведь всегда думал, что в Чечне было много дури, и от этого ребята гибли как-то неправильно, глупо. Оказалось, что здесь, то же самое. Это только в фильмах спели «Смуглянку» и погибли героически в воздушном бою, или исполнил «цыганочку с выходом» и красиво погиб под танком. А здесь все – некрасиво, мы здесь просто пушечное мясо, но все мужики все равно герои, даже больше, чем в книгах писали и в кино показывали, потому что подняться и идти под пули, это надо железные яйца иметь. А у них, они, да, железные.

Солдаты стали расходиться с площади, командиры отводили свои подразделения на постой, стали подтягиваться полевые кухни. Вдруг воздух разрезал страшный визг. С неба посыпались бомбы, немецкий самолет прицельно сбрасывал их на площадь, где толпилось еще много солдат. Павел с Ольгой укрылись в яме на чьем-то огороде. Если бы у них остались силы, они бы, наверное, бежали, подгоняемые инстинктивным ужасом. Но за сегодняшний день они пережили уже столько опасностей, что просто лежали, обнявшись, вжавшись в промерзлую землю, как будто она могла их спасти. Бомбежка закончилась также внезапно, как и началась. Ольгу поразила наступившая тишина, потом она поняла, что просто оглохла от взрывов. Она понимала, что должна вернуться в свой хозвзвод. Оставаться с Пашей, и привлекать к себе внимание было опасно. Муж решил проводить ее до окраины села. Они вылезли из ямы и побрели к площади, усеянной трупами и ранеными. Гармонист, который еще несколько минут назад, пытался вернуть жизнь в это растерзанное село, истекал кровью, прижав к себе инструмент. «Братка! – прохрипел он, обращаясь к Павлу, – гармонь…». Паша наклонился над ним, но солдат уже перестал дышать. Мужчина взял в руки инструмент, гармошка издала жалобный звук, будто прощаясь с хозяином. Закинув инструмент за плечо, он закрыл глаза покойнику, и сурово посмотрел на серое небо, откуда пришла смерть. Взявшись за руки, Ольга и Павел пошли к околице. Говорить не хотелось, да и сил не было. Они дошли до дома, где сидел пулеметчик, убивший несколько десятков русских солдат. «Давай зайдем, посмотрим, что за перец стольких наших положил», – предложил Павел. Ольге идти не хотелось, но расставаться с мужем не хотелось еще больше, и она двинулась за ним на чердак, откуда немец вел огонь. Поднявшись по приставной лестнице, которую Паша обнаружил среди всякого хлама, они увидели, что возле пулемета лежит труп совсем молодого солдата. Он был прикован цепью к трубе, проходящей через все помещение, у его виска зияла дыра от пули, пистолет валялся рядом. «Вот зачем стольких людей убил, если знал, что все этим кончится?» – спросил Паша неизвестно кого. «Наверное, думал, что свой долг выполняет. А убить себя ведь страшно. Может до последнего на чудо надеялся», – сказала Ольга. «Какие долги у человека на цепи?» – возмутился муж. «У них цепи, у нас заградотряды», – подумала Ольга, но вслух ничего говорить не стала. Паша потянулся за немецким кинжалом, лежавшим возле трупа, с детства он испытывал страсть к холодному оружию, да еще такому красивому. Пол под ним провалился, и он с криком полетел вниз. Ольга, недолго думая, сиганула за ним.