Читать книгу: «Злая, злая планета», страница 5
– Ни черта ты не знаешь, ублюдок! – Вдруг заорал Кит и его голос почти сорвался на визг. – Что ты можешь знать? Ты мне нож всадил между рёбер! Думаешь, теперь заживешь спокойно? Я найду тебя, мразь! Перережу твою поганую глотку!
Солдаты бросились к Киту и его, брыкающегося, вывели из зала. Володя побелел, как простыня. В этот момент мне даже на секунду стало жаль его, такая боль отразилась в его лице.
– Он разговаривает? – Сказал он так тихо, что мы не сразу его поняли.
– Представь себе, – мрачно ответил Дима. – Вот, что бывает с людьми, когда друзья делают у них дырки в боках. Думал, он замолчит навсегда? Унесёт твою тайну в могилу и никто ничего не узнает? Он прополз по ночному лесу, в полуобморочном состоянии и с ножом в груди четыре километра. Чтобы успеть предупредить нас. А ты смог бы также? Может, хочешь проверить?
И он сделал шаг в его сторону. Володя отпрянул, а солдаты преградили Диме дорогу.
– Послушайте, я не хотел, – заныл Володя. – Я запутался, правда, давно уже, я не говорил вам, но… вы не были на моем месте. Пятьсот тысяч долларов, они лежали прямо на столе, в сумке, в метре от меня… они сказали: «просто скажи, где они. И сумка твоя».
– Предатель, – зарычал Кирсанов. – Трус, убийца. Как ты только спишь по ночам? А то, что Юля обещала тебе десять миллионов?
– Одно дело обещать. Другое дело видеть. Послушайте, вы что всерьёз надеетесь получить эти деньги? Да никто вам их не даст. И потом танк все равно нашли бы, рано или поздно. Мы не смогли бы добраться до Москвы.
– Не оправдывайся, – холодно сказал Александр. – Танк не нашли бы. Десять вертолетов не заметили его в пятидесяти метрах, едва запорошенного снегом. Его не нашли бы. И ты это знаешь. Вот и живи теперь с этим. Сладкой тебе жизни… подлец.
Александр сплюнул на пол, развернулся и зашагал к двери.
Володя бессильно развёл руками, в отчаянии огляделся.
– Я бы попросил у вас прощения. Но вы не сможете простить. По крайней мере сейчас. Вы не готовы…
– А ты и не сможешь, – перебил Кирсанов. – Потому что не сожалеешь. Не-а. Ни капельки. А знаешь… я ведь никогда тебя не замечал. Ты всегда был такой… размазанный где-то по общему фону. Никто тебя не замечал. А ты вон каких демонов вскормил в своей жалкой душонке. Вон какой ты у нас оказался! Надеюсь, в аду тебе вычистили отдельную кастрюлю. Имею честь, так сказать. Чтоб ты подавился своей сытой жизнью в Таррагоне.
Кирсанов развернулся и пошёл к двери. Я пошёл за ним, за мной пошла и Юля.
– Удачи, – мрачно сказал Дима и зашагал за нами.
– Послушайте, в чем я виноват? – Закричал Володя нам вслед. – Я просто хочу жить! Я не виноват! Вы бы так же поступили на моем месте!
Кирсанов и Дима одновременно бросились на него, как церберы, спущенные с цепи, десять солдат с трудом удерживали их, в такой бешеной они были ярости. Володя ещё что-то кричал, оправдывался, звал нас, пока его тащили к задней двери. Потом его вывели и нас отпустили.
– В целом, все прошло неплохо, – слегка вибрирующим голосом произнес офицер Корпуса, когда нас посадили в машину. – Лучше, чем я ожидал.
Он протянул Кирсанову салфетку.
– Вытрите лицо. Появились новости. Но хорошего мало. Сейчас едем в штаб.
Офицер завёл мотор и автомобиль покатил по улице.
В штабе, кроме тех, кого мы уже знали, кто вёл наше дело, был новый человек, женщина строгого вида, в очках, в строгом чёрном костюме, представившаяся, как Роза Гудманн. В руке она держала чёрную папку, прижимая её к груди.
– Я секретарь губернатора, – сказала она строгим голосом, так что все присутствующие сразу втянули животы. – Я здесь по прямому поручению Ториана Соукаши. В связи с недавними… э-э… обострениями в обществе, по поводу вашего дела, он решил заняться этим лично. Итак, приступим. Прошу вас, присаживайтесь.
Мы расселись в креслах, госпожа Гудманн осталась стоять. Она держала ноги вместе и у неё были маленькие чёрные туфли на высоком каблуке. На этих туфлях были крошечные позолоченные пряжки в виде бабочек. Она увидела, что я уставился на её туфли, и строго посмотрела на меня поверх очков. Я сразу сделал невинный вид и выжидательно уставился на нее.
Стоять остались также юлин адвокат, его помощник, генерал-сиксфинг командующий Патрульным Корпусом на Земле, и ещё несколько человек, которых мы не знали. Все, кроме генерала, были люди.
– Сразу обозначу приоритет, раз в дело вступает новый игрок, – заговорила Гудманн. – Приоритет остаётся прежним: добиться перевода ста процентов имущества барона Толмачева в денежном эквиваленте на счета банков Земли. Не допустить раздела этих средств до того, как весь капитал не будет перечислен на счёт Центрального банка. Таким образом, удастся избежать потери средств на этапе переводов и перечислений и попадания их к нежелательным лицам. В настоящее время ситуация такова: криминальные структуры готовы на все, чтобы завладеть максимально большим объемом денежных средств, составляющих капитал покойного барона Толмачева. Поскольку нет завещания, закон обязывает суд передать все имущество и весь капитал ближайшему кровному родственнику, каковым является Юлия Толмачева. Сегодня суд закрыл дело о завещании и прокурор сказал, что законного завещания нет, и с этого дня более никакие нотариальные бумаги приниматься на рассмотрение не будут. С этого момента дело ведётся только об отношении прямого наследника к наследуемому. И здесь главное препятствие: вы не можете вступить в наследство, госпожа Толмачева, и ваша сделка с губернатором тоже не может состояться.
Никто не проронил ни слова, и Роза Гудманн продолжила:
– Девяносто два процента имущества и денежного капитала барона находится в обороте средств Центробанка Таррагоны. Чтобы вывести эти средства, необходимо подать документы в банк. Принимаются на рассмотрение заявления только граждан Империи. Толмачев был гражданином Империи. Но у вас ведь нет имперского паспорта, я права?
Гудманн вопросительно вскинула аккуратно выщипанные брови, строго глядя на Юлю поверх очков.
Та покачала головой.
– Чудно. Так я и думала. – Роза открыла папку, зашуршала страницами. – Вам не могут дать гражданство по праву рождения. Таким образом, получить паспорт вы можете не ранее, чем через пять лет, обычным процедурным путём, зарегистрировавшись в миграционном контроле, и получив рабочую визу с видом на гражданство. Таковы законы Империи и никаких правовых лакун они здесь не подразумевают. Однако, – госпожа Гудманн перевернула страницу. – Право на претензию истекает через семь месяцев. Через этот срок все движимое и недвижимое имущество барона Толмачева будет продано с аукциона, а его капитал безвозмездно отойдёт банку Таррагоны, кроме тех восьми процентов, что будут поделены между банками Земли. Но суд может ждать ещё шесть месяцев, если законный наследник найден, имеет на руках необходимые бумаги и изъявляет собственное, правомерное, свободное желание вступить в права наследства. Таким образом, мы можем выиграть год и один месяц на то, чтобы получить имперский паспорт и добиться полного контроля над наследством барона, и осуществить вашу сделку с губернатором Соукаши. – Роза Гудманн сделала театральную паузу, поправила очки и окинула всех нас строгим взором. – Унас есть способ, как это сделать, но вам это может не понравиться. Генерал Соуконзоном, вам слово.
Госпожа Гудманн без ошибки произнесла имя генерала, но было заметно, как она напряглась. Впрочем, сиксфинг держался вполне миролюбиво. Генерал скрестил руки на груди, посмотрел желтыми глазами на Юлю и заговорил по-английски:
– Вы можете стать рекрутом. Пройдёте учебку, это четыре месяца, потом лагерь подготовки – восемь месяцев. Присягнёте Империи, станете действительным рядовым, получите пакет документов – и можете быть свободны. Вступите в наследство, отдадите губернатору 51 процент, и будете блаженствовать весь оставшийся век. Того, что отойдёт вам, хватит на десять поколений безоблачной жизни. Но с одним единственным условием: вы никогда и ни под каким видом не должны вмешиваться в политику. Это единственное требование губернатора Соукаши. Вы не должны стремиться стать тем, кем являлся для вашей планеты барон Толмачев. Возможно, и я даже более чем уверен, что однажды вы попытаетесь это сделать. Поверьте, это будет худшей ошибкой в вашей жизни. Таррагона раздавит вас, мы лишим вас всего. Таково наше условие. Так что скажете?
Юля пожала плечами.
– Звучит заманчиво, – сказала она. – Насчет политики, я и так никогда ей не интересовалась и не собираюсь лезть в эти мерзости. Так что, все слишком просто. Так разве бывает?
– Просто бывает только на словах, – сказал генерал. – Но если вы решитесь на такой путь, то… впрочем, вам решать.
– Я должна подумать. Собраться с мыслями. У меня есть время?
– Честно говоря, нет, – вступила Гудманн. – Чем скорее вы решитесь, тем больше времени у нас останется в конце. Разного рода проволочки, знаете ли… всегда так бывает. Мы должны торопиться.
– До завтрашнего утра, – сказал генерал. – Мы можем дать время только до утра. Завтра поедете либо ко мне, либо в миграционную службу.
– Ладно, – сказала Юля и поднялась. – Спасибо. До завтра.
Мы тоже поднялись и все пошли к двери. Когда Юля перешагнула порог, генерал окликнул её:
– Толмачева! Если вы думаете, что уже приняли решение, подумайте ещё раз. А потом еще. Бывает так, что самый простой путь – самый трудный. Оцените свои возможности. И не промахнитесь. На кону не только ваша судьба, но судьба очень многих людей на этой планете. Если это для вас что-то значит, то вы… принадлежите этому миру. В зависимости от того, что вы решите завтра, вы определите для себя, кто вы – человек или сиксфинг.
Юля кивнула и вышла. Я выходил последним, кивнул генералу и закрыл дверь.
Мы почти не разговаривали до самого вечера. Юля не показывалась и мы её не беспокоили. Все прекрасно понимали, что ей нужно побыть одной. Только за ужином мы собрались все вместе, потому что еду приносили на всех в номер Кирсанова.
Юля вошла, плюхнулась на диван.
Кирсанов открыл было рот, но она опередила его.
– Я знаю, куда меня отправят. Таким, как я, одно место. Плевать, что я без пяти минут мультимиллиардер, хозяйка почти всей Галактики, у меня нет паспорта, а значит нет никаких прав, и фамилии нет, я никто. Полукровка… а значит любой может вытереть об меня ноги. Это Большой Харбин… распределитель. Жуткое место. И это ворота, которыми мне нужно пройти в Империю, которую я ненавижу. А иного пути нет.
Юля налила кофе и пошла на лоджию. Все потянулись за ней.
За последние два месяца у неё отросли волосы, теперь у неё была аккуратная огненно-рыжая челка. Она заметно поправилась, и выглядела уже совсем другой – здоровой, сильной, уверенной. В её тигриных глазах появился особый огонёк, в движениях – точность, упругость.
Я подумал, если бы она захотела, то всего бы смогла добиться. И я сказал ей об этом. Она рассмеялась, чуть застенчиво опустив веки, но потом внимательно посмотрела на меня и увидела, что я говорю искренне.
– Ты всегда меня поддерживаешь, – с благодарностью сказала она. – Спасибо, но… теперь мне вряд ли это поможет.
Она помолчала и спросила:
– А вы куда пойдёте?
Кирсанов пожал плечами.
– Тех денег, что ты нам оставила, хватит надолго. Мы можем купить новый танк. Заняться трансфером грузов, например. Мы найдём себе занятие по вкусу, это не проблема. Документы у нас новые, так что… начнём жизнь с чистого листа. Нас отпускают, это главное. И мы никому ничего не должны. Разве не это счастье, которого все ищут?
– Вы должны знать кое-что, – сказала вдруг Юля. – Эти деньги… они принадлежали Эмото Кариму. Он заплатил всем из своего кармана – четверым матросам, Петру из «Астры» и вам. Эмото сделал для меня столько, сколько никто не сделал. Я пряталась на его корабле, выходила на поиски еды только по ночам. Однажды что-то случилось с двигателем танкера, у Эмото ведь был очень старый корабль. Все искали поломку, а на самом деле правый винт зацепил какой-то мусор и завяз. Я по звуку догадалась, поскольку в трюме была. Я не раздумывала ни секунды. Нырнула и увидела кабель, обмотавшийся вокруг ротора винта. Все искали причину в двигательном отсеке, за борт никто не заглядывал. У меня было несколько часов, и я почти успела. Потом матросы стали нырять, чтобы осмотреть винты, и кто-то меня заметил. Но мусор я почти весь убрала, мотор можно было пускать. Корабль снова поплыл, а меня стали искать, обшаривали весь трюм и нашли. Думала, это конец, мне уже петлю на шею одели и тащили к борту, но Эмото их остановил, подошёл и спросил: «это тебя видели под днищем танкера?» Я говорить с трудом могла, так сильно замёрзла, и просто кивнула. А никто больше не верил, только Эмото знал, что сиксфинги хорошо переносят холод. И он сохранил мне жизнь, позволил остаться на корабле. Если бы не он, меня бы убили, сбросили за борт, и всем было бы плевать, что я помогла удержать на плаву это ржавое корыто. Я долго с ним плавала. Потом осталась на островах, жила в доме его семьи, ночью уходила на работу. Я рассказала только ему, кто я. Когда узнала о смерти отца, сказала, что должна бежать. Только ему я могла доверять. И он помог. Это был единственный добрый, бескорыстный человек в моей жизни. Не считая мамы. Ну и, конечно, вас.
Она снова улыбнулась и лучисто взглянула на нас.
– Так что… просто хотела, чтобы вы знали, чьи это деньги. Ему они уже не нужны, а его семье тем более.
Все замолчали, потому что, кроме Александра, все знали Эмото и жалели, что его больше нет.
– И еще кое-что, – добавила вдруг она. – После смерти матери мне действительно удалось бежать из резервации. И это было задолго до Чёрного Понедельника.
Она посмотрела на Александра и улыбнулась.
– Я так и знал! – Он даже в ладоши хлопнул.
– И тебе, конечно, не двадцать лет? – Вкрадчиво спросил Кирсанов.
Юля отрицательно помотала головой.
– Я думаю, я даже старше тебя, – она посмотрела на него. – Кариане наследуют способность сиксфингов к долгожительству в двадцати процентах случаев.
Тот только кивнул, поскрёб бороду, скрестил руки на груди. Вот это действительно была новость. За какое-то мгновение Юля стала мне абсолютно чужой. Я почувствовал холод внутри, хотел что-то сказать ей, но не смог выдавить ни слова. Она даже не взглянула на меня, хотя прекрасно понимала, как я воспринял эту новость.
– Ладно, пойду спать, – сказала она. – Утром зайду попрощаться.
Она вдруг посмотрела на меня, когда проходила мимо, и мне показалось, что в её взгляде мелькнуло странное выражение – толи злость, толи вызов.
С утра за ней приехала машина. Мы все собрались, по обыкновению, в номере Кирсанова. Вошла Юля. Она купила себе новую куртку, хорошие ботинки и рюкзак, сложила туда свои скромные пожитки.
– Шапку надень, а то простынешь, – заботливо сказал Кирсанов.
Она достала из кармана шапку и перчатки, надела. Оглядела нас, улыбнулась.
– Чего приуныли, я скоро вернусь! За мной там следить будут, они же теперь боятся, как бы волос с моей головы не упал. Им нужно только, чтобы со мной ничего не случилось в течении года, чтобы я подписала бумаги, а потом – им будет на меня плевать.
– Да ничего, мы вовсе не… – забурчал Кирсанов, и вдруг совсем раскис. – Ладно, ну его, иди уже! Тебя машина там ждет.
Юля похлопала его по плечу, кивнула Диме, а на меня даже не взглянула, только сказала со странным холодком:
– Пока, Андрей.
Она вышла в коридор и закрыла дверь. Мы остались одни. Я стоял, словно оглушенный. Потом мы видели из окна, как Юля села в длинную чёрную машину и уехала. Кирсанов с Димой принялись обсуждать планы, Кит высказывал свои идеи. Я все молчал, все пытался понять, что произошло. Юля ушла… и даже не посмотрела на меня. Чем я её обидел? И вдруг я подумал, каково было бы мне, если бы меня все бросили? Если бы мне пришлось пойти одному? Я обрадовался бы? Вряд ли. Что она говорила о том месте? Большой Харбин, жуткое место, распределительный центр. И мы бросим её туда одну? Но не мы ведь предложили ей уйти. Предложили…
Внезапно меня осенило.
А не забыл ли ты, что она предложила тебе? Спросил я самого себя. Пойти с ней, разве ты не помнишь, тогда, два месяца назад, зимней ночью, под Хабаровском? Пойти с ней… может быть, она просто ждала, что мы пойдём с ней? Что мы не бросим её? Что я пойду с ней?!
– Эй, – сказал я, ни на кого не глядя. – Я… кажется… мне надо идти!
Я бросился бегом из комнаты, забыв обо всем. Все ошалело глазели мне вслед, разинув рты. Кирсанов очнулся через секунду и рванул за мной, за ним бросились и остальные. Я как ненормальный, расталкивая людей, промчался по коридорам, ссыпался по лестницам и уже почти добежал до дверей гостиницы, когда в холле меня настиг Кирсанов, и, под испуганные крики окружающих, повалил на пол.
– Куда собрался, цыплёнок? – Просипел он мне в ухо, прижимая меня к полу. – Жить надоело? Или забыл кому ты всем обязан? Ты не можешь пойти с ней. Тебе там не место!
– Пусти, – прохрипел я. – Пусти меня. Я сам… теперь я сам решаю, куда мне идти.
Хватка Кирсанова ослабла. Он слез с меня.
– Ах вот как, – сказал он. – Ну что ж…
Нас окружили остальные, Александр помог мне подняться. Я отряхнулся, поправил одежду.
– Послушайте, – сказал я, переводя дух. – Мы ведь… мы решили сделать это вместе. Мы не можем бросить её сейчас. Она идёт туда ради нас всех. Не только ради нас пятерых. Но ради целой планеты. Она решила, понимаете, решила остаться на нашей стороне! Хотя и не должна. Эй, Дима, ты сам сказал, что она всего лишь наполовину человек. Пятьдесят на пятьдесят, она могла бы решить дело с наследством в пользу Таррагоны, вот так, как два пальца об асфальт! Но не сделала этого. Значит, для неё это все не пустой звук. Она выбрала людей. А что выбрали мы? Отсидеться за её спиной?
Кирсанов и Дима переглянулись. Все задумались. Я подошёл к диванчику напротив ресепшена, улыбнулся стайке каких-то испуганных девиц, продолжавших наблюдать за разыгравшейся в фойе драматической сценой, сел.
– Пацан прав, – хрипло сказал Дима. – Он дело говорит. Выходит так, девчонка и впрямь за нас впрягается.
И коротко взглянул на меня. Первый раз в жизни он встал на мою сторону. Я не смог сдержать победоносной улыбки.
– Но она не просила нас об этом, – Кирсанов все пытался удерживать свои бастионы разумных доводов, хотя оборона рушилась на глазах. В душе он всё-таки был благородным рыцарем.
– А ты бы просил? – Возразил Дима. – Да и вообще, она когда-нибудь о чём-то нас просила? А ты подумал, как ты посмотришь ей в глаза, когда она вернётся из Большого Харбина?
Кирсанов опустил взгляд.
– Ладно, – твёрдо сказал он. – Но с чего вы взяли, что нам по плечу солдатская служба? То, что нас ждёт в Харбине – это не для слабонервных. Патрульный Корпус – даже не цветочки, Харбин совсем другое дело.
– Хочешь сказать, у кого-то здесь слабые нервы? – Пискнул Кит.
– Ты вообще не считаешься, Кит, ты старый, и, к тому же, ранен.
Кит так и взвился.
– Ещё чего! Я тоже сам за себя решаю!
– Прямо-таки бунт на корабле, – сказал, улыбаясь, Александр, – давайте все успокоимся, вернёмся в номер и все трезво обдумаем.
Все переглянулись, Кирсанов дал отмашку и мы гурьбой двинули обратно. Горячие споры продолжались до вечера, но после того, как я трижды выступил со своим пламенным решением во чтобы то ни стало отправиться за Юлей в Харбин, воля тех, кто возражал, была окончательно сломлена. После ужина Кирсанов позвонил в Корпус и объявил о нашем решении. Офицер сказал, что мы имеем на это право, и завтра утром он отвезёт нас в рекрутинговый центр. Он также добавил, что в Большой Харбин берут абсолютно всех, кто маломальски способен удержать муляж винтовки, и мужчин и женщин, не старше сорока пяти лет и не младше восемнадцати. Хотя эти возрастные ограничения тоже иногда варьировались.
Мы написали доверенность на имя помогавшего нам офицера, чтобы он положил наши деньги в банк, до нашего возвращения. Не то чтобы это была очень большая сумма, но брать с собой в Харбин деньги вообще не имело смысла. Они там не нужны, а если и будут их неминуемо украдут. Мы взяли лишь немного на дорогу. Александр свои деньги отправил надежным путем домой, вместе с письмом, в котором обещал через год вернуться.
Мы разошлись по номерам и я снова не мог заснуть, потому что меня бросало в пот при одной мысли, что я могу оказаться в китайском распределительном центре, о котором по планете ползали наводящие оторопь слухи. В конце концов я решил, что у страха глаза велики, и заставил себя перестать бояться, и сосредоточился на том, чтобы сделать все правильно.
Рано утром следующего дня нас всех, Кирсанова, Диму, меня, Александра и Кита самолетом доставили в Улан-Батор. Регулярной гражданской авиации не существовало, воздушными перевозками заведовал Корпус. Летели мы тоже за его счет. Нас привезли в переполненный народом центр набора рекрутов в регулярную армию Империи. Желающих получить таким образом имперское гражданство всегда было хоть отбавляй. Все эти люди поверили в то, что ухватили за хвост свою синюю птицу и мечтали только об одном – убраться с грязной, нищей Земли на золотые берега Таррагоны, где течёт молоко и мёд, где кисельные берега, прекрасные, пышногрудые гурии, роскошные автомобили катятся по стеклянным дорогам, а из вечноцветущих садов устремляются в безмятежное, теплое небо искрящиеся шпили хрустальных дворцов. Картины подобной жизни на огромных плакатах украшали стены холла рекрутингового центра.
Корпус оказал нам услугу, взяв на себя обязательство добиться оформления документов на зачисление в ту же часть и в то подразделение, куда причислили Юлю Толмачеву. Мы до сих пор преследовали обоюдные интересы. Корпусу будет удобно, что мы сможем быть дополнительной безопасностью для Толмачевой. Тем не менее, мы должны были пройти все необходимые процедуры, как и любой рекрут.
На это ушёл весь день.
В конце его, промотавшись по затюканным врачам, и кабинетам с сидящими в них угрюмыми, неразговорчивыми полковниками, мы, уже падавшие с ног от усталости, поздним вечером прошли на задний двор вместе с толпой несчастных людей, бегущих от прошлого и страшащихся будущего, в большинстве своём обреченных на скорую гибель, решившихся, с отчаяния, на прыжок в бездну.
Мы увидели солдат-сиксфингов, вооруженных бластерами, они с воплями досматривали людей и делали фотографии их лиц. Досмотренные проходили в ворота КПП, где люди попадали на автодром.
Я увидел, как один из солдат сорвал капюшон с чьей-то головы, заглянул в глаза и заорал:
– Покажи руки! Руки!
– Карианка, – констатировал другой солдат и лениво протянул, обращяясь к ней: – может, тебя сразу пристрелить?
– Пусть проходит, – ответил напарник. – У нас нет полномочий. Все равно сдохнет через три недели.
Грубо тыкая стволами автоматов, солдаты протолкнули нас к воротам.
Внутри людские потоки разделились. Какая-то часть сразу уходила к автодрому, видимо те, кого уже распределили. Нас же, среди сотен других, посадили в общей толпе в каком-то длинном помещении, с высоким потолком, исчезающем в сумраке, с которого светили тусклые прожекторы. Там, на холодном бетонном полу этого зала, под охраной сиксфингов, мы просидели всю оставшуюся ночь и весь следующий день. Можно было сходить в туалет, но очередь в него была такая невыносимо долгая, что я не решался встать в неё до тех пор, пока нужда совсем меня не доконала. Нам дважды раздавали пайки, один стандартный пакет на четверых. Нас было шестеро, и к нам присоединились две какие-то женщины, одна из них почему-то все время кашляла. Когда я начинал засыпать, стоило мне провалиться в сон, как меня тут же будил этот натужный хриплый кашель. Мне мучительно хотелось заснуть, но я был слишком напряжен, а расслабиться в такой обстановке не представлялось возможным.
На вторые сутки, вечером, толпу подняли. Нас ждали автобусы, все разделялись на потоки и мы прибились к одному из людских ручейков, постепенно продвигавшемуся вперёд, по мере того, как все устраивались в салоне. Те автобусы, что были уже заполнены, отъезжали, слепя глаза светом фар. Никто не следил за порядком, более того, автобусы наполнялись битком, половина народа вынуждена была остаться на ногах. Стараясь потерять друг друга в этой давке и неразберихе, мы пробились в одну из машин, все кресла были заняты, но нам удалось занять себе место в заднем углу, мы бросили сумки на пол и уселись на них. Кирсанов заставил нас всех откликнуться, после чего успокоился. Окон рядом не было, в салоне было темно, так что мы не знали, куда мы едем. Ехали долго, я то засыпал, то просыпался, укачиваемый равномерностью движения, шумом двигателя. Рядом все время переминались чьи-то вонючие ноги, кто-то стонал в толпе, кричал, кашлял, ругался, один раз кто-то упал и его долго поднимали, приводили в чувство с охами и ахами. Люди бранились, курили, плевали, о чём-то без конца шептались, сиплыми, прокуренными голосами. Салон был наполнен смесью волшебных ароматов гнили, пердежа, дешевого поддельного табака и пота сотен людей, набитых в автобус, как в консервную банку.
Что сказать, начало было многообещающим…
Когда забрезжил серый рассвет, автобус резко затормозил, так что все попадали, и кругом меня послышалась грязная ругань. Раздался чей-то резкий окрик, от которого душа ухнула в пятки. Мы вцепились в свои сумки и вместе со всеми были выдавлены из влажной, вонючей теплоты салона в морозное утро. Какие-то люди, здоровенные, крепкие парни в серых рубашках и с деревянными палками, кричали и нещадно колотили нас, строя в три колонны. Получив хорошенько по хребту увесистой дубиной, мне удалось вклиниться в среднюю колонну позади Димы. Кирсанов и Александр были слева, а Кит позади меня. Было очень холодно, под ногами у нас был щебень, слева какая-то высокая бетонная стена с трубами на крыше. Справа парковались автобусы. Мы гадали где мы. Стояли около получаса, потом опять раздались окрики и нас погнали вперёд, как стадо животных, колотя палками, а вскоре заставили бежать. Сначала все было относительно нормально, но минут через сорок я начал уставать, хотя темп был очень слабый. Люди вокруг меня теряли силы. Мы вспомнили, что уже сутки ничего не ели, но кормить нас явно никто не собирался. Кит быстро выбился из сил, к тому же рана его ещё заживала и почти всю дорогу мы с Кирсановым тащили его под руки. Мы бежали и бежали и вскоре многие люди вокруг меня стали падать. Серые парни набрасывались на них, как волки, и принимались колотить палками изо всех сил, пока те либо не поднимались и бежали дальше, либо не теряли сознание. Некоторые просто убегали прочь от колонны и если это были люди, то их отпускали, а полукровкам серые погонщики перебивали палками кости ног, и многие из них умирали на месте. Когда я увидел это, меня обуял ужас. Я боялся вообразить себе, что могло произойти с Юлей в такой толпе. Строй неудержимо распадался, но нас заставляли держать его, пару раз мне так сильно прилетело по голове, что искры посыпались из глаз, а в ушах повис звон. Приложив ладонь к затылку, я почувствовал липкость и увидел на пальцах густую, красную кровь. А мы все бежали и бежали и вдруг, как раз тогда, когда я сказал Кирсанову, что больше не могу и сейчас рухну, колонна остановилась. Мы все были взмылены, как лошади, от нас валил пар и пот катился по лицу ручьями. Мои ноги тряслись и не держали меня, колени подкосились и я вместе со всеми рухнул на землю, как подрубленный.
Мы были рядом с вокзалом, на длинной, замусоренной улице. Над нами было безмолвное стальное небо, равнодушное, слепое, с которого сыпал легкий снежок. Мне казалось, что я готов умереть. Серые парни больше не трогали нас, они ходили вокруг, пробежка их, по-видимому, нисколько не утомила, они смотрели на нас с нескрываемой ненавистью, курили, иногда взрывались хохотом, бесцеремонно показывая на кого-нибудь пальцем. Они вообще не считали нас за людей. Они гнали такие колонны, от автобусной станции к вокзалу, каждое утро, каждого божьего дня, и начальство доводило до их сведения, что люди, вываливающиеся из этих автобусов – вовсе не люди, они хуже людей, это самое дно общества, предатели, уголовники, воры и насильники, обреченные, не имеющие никаких шансов, не сумевшие ничего построить в этом мире, но посмевшие иметь надежду, что им ещё может повезти в мире ином. На золотых берегах Таррагоны… и все знали, что это русская рулетка, что сорвёт банк один из тысячи, а подавляющее большинство даже не увидит погон рядового солдата. А те, кто увидят, все лягут, в короткое время, на полях сражений в безымянных мирах могущественной чужой державы. И все равно люди шли.
Я не знаю сколько прошло времени, но вдруг серые парни поднялись, ухватились за палки и на этот раз они им почти не пригодились. Те, кто остался в строю, после чудовищного, трехчасового марша к вокзалу, выстроились в три колонны со сверхъестественной быстротой.
– Быстро учитесь, – услышал я где-то рядом рык одного из парней. На этот раз я оказался в левой колонне, вместе с Кирсановым, но Кит по-прежнему держался за моей широкой спиной. Я мельком взглянул на него, вздрагивая при мысли, что он пережил во время марша со своим ранением и не переставая дивиться его необыкновенной стойкости. Нас затолкали в обычный междугородний поезд, с обычными пассажирами, наверное уже привыкшими к подобной картине.
Не знаю, стоит ли описывать наше путешествие в Харбин, Золотой Город, тупое, бессмысленное, невыносимое. Побоев и беготни больше не было, их сменило испытание голодом. Кормиться мы должны были за свой счёт, на протяжении всех трёх дней путешествия. У многих денег не имелось вообще, купить еду было не на что, торговцы заходили в поезд и часто люди отдавали последнее в обмен на чашку воды и кусок черствого хлеба. И многие, очень многие, покинули этот страшный поезд, полный голодных, измученных людей.
Так отсеивались в имперской армии зерна от плевел…
Я думал о том, что Юля, конечно, делилась со всеми той едой, что ей удавалось купить, у неё ведь были с собой деньги и она и не подумала припрятать их, раздала всем до кого только смогла добраться, чтобы все ели. Здесь было полно кариан всех мастей, больше, чем людей. Несчастные создания, попавшие между молотом и наковальней истории, ненавидимые и презираемые в обоих мирах, не считающиеся ни за людей, ни за сиксфингов. И все же и у них есть надежда – они тоже имеют возможность стать гражданами. Они знают, что им придётся пройти через ад, или через зад, как говорит Кирсанов, но это не способно остановить существо, жаждущее жизни. Надежда умирает последней. Она умирает вместе с ними.
