Читать книгу: «Человек», страница 2

7

Каждый шаг отдавался выстрелом изводящей и пульсирующей боли. Человек уже давно перешёл на шустрый шаг, но и это уже не помогало, каждое движение по перерытой корнями земле отдавалось истинной мукой. А вдруг усилившееся давление немногочисленного доспеха он ощущал всем телом. Слюна во рту отдавала металлическим привкусом, неприятно вязала, а глотание оной ещё больше возбуждало дикую жажду.

Он прислушался к окружающим звукам – тихо, ничего. Но так могло быть и потому, что его собственное дыхание заглушало всё вокруг. Согнулся в поясе, опёршись на здоровую ногу. Огляделся: бескрайние беспорядочные ряды сосен, уходящих в космическую даль неба и захватывающих дыхание от своего величия, редкие, но пышущие тёмно-зелёной силой ели, в которые так и хочется нырнуть, почувствовать их объём и чарующий хвойный аромат, а меж этих древ гулял бодрящий едва уловимый ветерок – дыхание леса. Ноги сами собой подкосились, и он припал спиной к сосне, глухо стукнувшись панцирем о ствол. Глаза закрылись. Человека сотрясало мелкой дрожью. Даже доспех, казалось, пылал от жара тела, а сотни метров бегом отдались втройне. Как же хотелось закрыть глаза и не открывать их, пока утренние лучи, заботливо и ласково касаясь глаз, не разбудят.

Он сплюнул густую слюну и стянул кожаные перчатки. Вдохнул-выдохнул и разодрал пропитанную кровью штанину чуть выше колена, где как раз торчало уже почерневшее листовидное остриё стрелы. А под штаниной его взору предстала рваная рана и русла кровавых рек, которые не пересыхали. Он оскалил верхние зубы, зажав между челюстями нижнюю губу, и поднял лицо к ещё безлунному сумраку неба, ища хоть какой-то помощи в этом безумии или сил, чтобы пережить нелёгкую судьбу, извернуться от колеса Злодейки…

Снова вдохнул-выдохнул, схватился за древко снизу и протолкнул стрелу до середины, окропив кулак кровью и рыча сквозь стиснутые до боли зубы. Опёрся на руки, вскинув лицо к темнеющему небу. Повторил ритуал дыхания и схватился за стрелу на этот раз обеими руками. Вдохнул-выдохнул и обломил оба конца стрелы, дав вырваться новыми потокам крови…

– А-а! – боль ослепила и окатила тело волной от кончиков пальцев ног до темечка.

«О, Боги… – кристаллики пота легли на лоб, веки стиснуты, – Нет-нет, я не хочу умирать. Не сейчас. Нет. Нет. Я не могу. Не-ет… Боги нет. Как же больно!»

– Ох-х, нет… – Похолодевшими пальцами правой руки он взялся за шейную повязку, не обращая внимания на трение и неистовую дрожь в кистях, – стянул. Медленное, но оглушительное, будто гром, сердцебиение отдавалось ударами в ушах, сотрясая мозг и черепную коробку, прокатывалось по плоти всплесками тепла. Открытый рот мучительно втягивал воздух, а пальцы мотали краснеющую повязку вокруг бедра.

Слезы-близнецы вырвались сквозь зажатые веки, обжигая щеки, а пальцы завязали узел.

8

Быстро-быстро мелькающие серые кадры, будто картинки зоотропа. Пепельные волосы, собранные в добротный пучок вязаной лентой на затылке, концы которой лежали на сильных плечах. Лицо, посыпанное первыми мягкими морщинками старости. Будто вылинявшие голубые глаза и маленькие губки, сияющие в мягкой улыбке. И руки. Такие родные, крепкие, но нежные руки матери, тянущиеся к нему. И беззвучный, но ощущаемый крик, сорвавшийся с губ дитя, нещадно удаляющегося от матери.

9

Треск веток, прокатившийся с невообразимой громкость, вырвал его из чуткого и невольного забытья, длившегося, судя по освещению, жалкие минуты. И тут же оно сменилось холодным страхом, смешанным с паникой.

Перевернувшись на колени, он припал к стволу, выглядывая из-за него. Практически не моргающие глаза, смотрящие в некуда; чувства, ушедшие в слух. И надежда, что треск не повторится. Но мерный, ровный треск снова прогромыхал меж деревьев и повторился ещё дважды, прежде чем человек сорвался с места, схватившись за ветвь ели и перекрасив её, гонимый ужасом.

Он летел меж деревьев, взбегая на холмики, спотыкаясь и снова вставая. Ковылял, переводя дыхание. Лёгкие будто превратились в маятник с широким ходом. Падал, не замечая корней. А когда лунный свет прорвал пелену пепельных туч, понял, что вышел к реке. Грудь сотрясалась от одышки, а тело горело, обливаясь липким, смердящим потом. Полуприсев, как паук, он спустился с земляного вала на берег, тишину которого прорывал лишь шум воды. Медленно, вырывая ноги из рыхлого песка, прошел к воде. Очень шумная, явно достаточно бурная река, в скверно прорисованных месяцем очертаниях. Доверия источник не вызывал, несмотря на близость противоположного берега – не больше десяти метров, подсказывали глаза. И вот опять. Сначала стрела, после погоня, теперь же мутная река – молот всё ближе к наковальне и не ясно, когда он упадёт, точно сокрушив вдребезги.

«В обход и по краю воды, не заметят, – думал человек, полусогнувшись и приложив ладонь к ране».

– У-хух! – клокочущая прибрежная тишина разорвалась совиным вскриком.

Не замечая, что делают собственные ноги, не замечая прошедший мороз по всей поверхности кожи и вставшие дыбом волосы по всему тело, человек устремился в воду, орошая поднимаемыми брызгами грязное сюрко. И лишь холодная вода бурлящей реки остудила рассудок и разгорячённое тело.

Стоя по колено в воде, человек повернул голову и увидел сову. Огромную, сияющую лунной белизной сову, ловко переступающую с ноги на ногу по березовой ветви. Было в этой немаленькой птице что-то успокаивающее, что-то говорило будто о понимании всего происходящего. Редко мерцающие глаза были обращены к нему. Дыхание человека выровнялось, а глаза и на мгновение не отрывались от великолепия совы. Птица смотрела на человека и редко щёлкала клювом. Напряжение на лице человека разгладилось в лёгкую и одурманенную улыбку. Всё вокруг стало будто светлее и ярче. Влага на прибрежной растительности заискрилась изумрудами. И человек пошёл. Пошёл к противоположному берегу, по начатому пути. Лишь на середине он осознал, что делает, разбуженный треском ветвей и бряцаньем висящего на ремнях оружия, и молнией устремился к суше, вырываясь из поднявшейся уже по пояс воды. Выйдя из реки, он рванул вверх по прибрежному валу, практически опустившись на четвереньки. Хватался руками за траву и корни, подтягивая себя вверх. А оказавшись на ровной поверхности, упал на колени и полез в яму под корнями громадной сосны, появившуюся от схода почвы. Ногами вперёд пролез в выемку и лёг животом на холодную почву. Слегка вытянул шею так, чтобы видеть противоположный берег, будучи прикрытым кустами и зарослями тысячелистника. Весь ушёл в слух и зрение. Но долго ждать и не пришлось. Промедли он последние несколько сотен метров и мог снова оказаться под прицелом лука или топора. Преследователи вышли на противоположный вал, не спускаясь на берег, освещённые луной. Пять воинов в чёрной кольчуге.

Шум реки глушил короткую беседу преследователей, поэтому человек слышал лишь отрывки.

– …нет, к бесу…! Пущай чмокнет в зад… мы не собираемся… он… перешёл, где его тперь искать? – задал скорее риторический вопрос один из преследователей, явно обращаясь к выделившемуся лучнику и разводя направленными к другому берегу руками, будто показывая огромные просторы, где искать что-то равно поиску иглы в стогу сена; так хорошо сплюнул, что было слышно и затаившемуся за рекой человеку, – Как желаешь… мы с ребятами воротаемся… не забелел.

– … уходим, – с явной неохотой ответил лучник спустя несколько секунд, повернулся к воинам, уже успевшим сделать пару шагов. Ещё мгновение постоял на месте, вглядываясь во тьму берега за рекой и не замечая сову, сидящую правее, усиленно следящую за незваными гостями.

Человек видел, как они уходят, но сердце всё ещё громом билось в груди, сотрясая мозг, а взор не отрывался от места их входа во мрак меж деревьев. Но лишь спустя долгие минуты вера в их уход взяла верх, оторвав взгляд от одной точки. Он громко выдохнул и сотрясся в рыдание. Всё его лежащее на земле тело дрожало от бессильных слёз, прорывающихся сквозь прижатые к глазам ладони. А когда пришло успокоение слёзы вокруг век уже пообсохли, а дыхание лишь слегка вздрагивало, но вместе с ним, как хищник из-за куста, навалилась слабость и утомление от погони длинною в часы. Дыхание окончательно выровнялось, в глазах застыла небесная высь, а тело медленно сползло под корни.

10

Разбудил его незваный гость – жук-носорог, настойчиво ползший вверх по руке. Полубессознательно другой рукой он скинул жука и обеими стал растирать ещё слипающиеся глаза. После, покинув мрачную нору, он оказался под ярким осенним солнцем, весящим высоко в зените среди чистого неба. Глубоко вдохнул-выдохнул и попытался встать, держась за ствол сосны. Каждая мышца правой ноги напряглась от нежданной нагрузки, частота дыхания возросла и, скрипя зубами, он вытянулся, но тут же выстрел боли повалил его на ладони. Колени больно ударились о корни и если бы не наколенники, то он бы их здорово разбил. И не пытаясь встать, морским котиком он пополз к берегу реки, а после пауком по валу и уже на четвереньках по песку дошёл до воды.

В сияющей зеркальной поверхности реки человеку предстало лицо, которое он с трудом узнал: квадратная голова с маленькими ушами, коронованная грязной и окровавленной кудрявой рыжей шевелюрой, со склеившимися от крови прядками, и такой же бородой, и лицом; кожа рассечена чуть выше лба, но рана уже успела запечататься, на шее застыли некогда капельки крови и грязь, от белого цвета в сюрко не осталось ничего и лишь панцирь, и наручи сияли в речном зеркале. И глаза. Огромные зелёные глаза, меж рыжих ресниц. Прильнул к речной глади и стал жадно, и даже немного остервенело, всасывать через губную трубочку холодную воду, пока от чрезмерного количества выпитого ему не стало тошно. Вдохнул-выдохнул и, часто-часто дыша из-за горной ледяной воды, принялся отмывать руки, лицо и шевелюру, оставляя в воде поток грязи и крови. Закончив с водой, снял вчерашнюю повязку и, сидя в лучах рассвета и лёгком тумане, ему предстала удручающая картина: рана опухла и покраснела, охватив часть торчащей наружу стрелы, крови же почти не было.

Он уже предвкушал, каково будет вытаскивать оставшуюся в его плоти часть древка. Но отлично понимал, что и оставлять этот чёртов кусок дерева в собственном теле уже больше нельзя. А на каком-то уровне сознания догадывался и понимал, что уже, возможно, даже поздно.

Достав из поножей спрятанный кинжал из обычной, ничем не украшенной, но остро заточенной, как бритва, стали и рукоятью из дерева, повторяющую форму его сжатой ладони, он изрезал сюрко на ленты, насколько было возможно одинаковой ширины. Закончив с подготовкой, взялся за наружную часть древка и потянул. Тело прошибло жгучей болью и жаром, а в глазах засияли звёзды. Сознание будто покидало тело. Руки, правая нога, растянутая на песке, река и лес, видимые боковым зрением – всё это будто становилось дальше, отдалялось и размывалось. А сознание всё глубже уходило в черепную коробку. Как бы позже он не силился, но не мог вспомнить как оказался на животе, с раскрытым ртом, из которого сочилась мерзко пахнущая жижа. Теперь же тело пробивало в озноб, а древко не вышло на сколь-нибудь значимую длину. Дрожащими пальцами, выбивающими какой-то нечеловеческий ритм на невидимой лютне, он взялся за кинжал, обхватил древко лезвием с одной стороны, большим пальцем с другой, и со всей силы потянул.

Ничем не закупоренная рана снова закровоточила, а шок и боль сокрушали сознание пульсирующими ударами грома. Мертвецки похолодевшими, но, на удивление, спокойными пальцами, он успел перевязать рану прежде чем солнце стало единственным светлым пятном в мерцающей тьме, которое всё же нещадно темнело, выравниваясь в общий тон.

Очнулся он, судя по солнцу, которое заметно не изменило своего положения на небе, спустя несколько минут, лёжа на спине. Во рту чувствовался отвратный вкус железа и желчи. Голова кружилась, но грозовые тучи покинули виски. Рана пульсировала и нарывала, но не била волнами болезненного жара и не пускала молний по нервным путям. А вовремя не вытащенная полностью стрела сделала своё дело. Рана была отвратная. Не верил он и в то, что заражение его обошло… о-о, нет. Боги не благосклонны к нему сегодня. Боги оставили его наедине со всеми несчастьями.

Он приподнялся и сел, согнув в колене левую ногу, решив не тревожить пока правую. Ему предстояло выбрать куда идти, а идти нужно было, ведь с каждым ежесекундным уколом в ноге – утекало его время, и утекало безжалостно. Он мог пойти дальше в лес, в надежде выйти к селению, но надежда та была глупа. Ведь лес мог растянуться на десятки километров, а то и сотни. Или, что могло произойти с ещё большей вероятностью – он бы заплутал, да так, что не вышел бы и к Концу Света. А можно было пойти туда, откуда он бежал, но и это была идиотская мысль. В лесах близ поля боя, на следующий день после самой битвы, ещё мог быть арьергард чёрных, и они не стали бы долго с ним разговаривать, приютив на ближайшей ветке. Выбор был очевиден. Отдышавшись, придя в более или менее подходящее состояние для того, чтобы идти, он оглядел берег и нашёл достойную палку для посоха, настолько обглоданную водой и дождём, что любое зеркало позавидует её гладкости. Хрипя и рыча, он встал, опираясь на новый посох. Выбор был очевиден – вдоль течения реки, единственного направления которое могло бы вывести его к людям. Он ушёл в лес, прячась от неприятных встреч на берегу, но держась реки как направления, и пошёл вперёд, опираясь на посох, голодный и разбитый, но с надеждой.