Читать книгу: «Когда говорит кровь», страница 58

– Это не так. Вы легенда, господин Эрвиш.

– Моя легенда связана с прошлым. Со сражениями, отгремевшими десятки лет назад.

– Вашим победам посвящена стела,– сам не понимая, зачем настаивал Айдек.

– Самая спорная стела из всех. Многие считают, что её вообще нельзя было ставить и что она порочит весь Царский шаг и запечатленную там славную историю. Я же разбил не орду дикарей, или иноземную державу, а всего-навсего разогнал толпу смутьянов и беглых рабов. Какая уж тут доблесть. Вот только я скажу вам так, фалаг, Рувелия был поопаснее любого варварского вожака. Он знал наше искусство войны, был взращен им и весьма творчески переосмыслял его на полях сражений. Поверьте, мне было с чем сравнивать. Ведь нашествие Царицы Дивьяры я тоже видел своими глазами, и сражался с ней. Хотя и не как главнокомандующий.

– Нам всегда говорили, что восставшие вулгры не сильно отличались от мятежников рувелитов.

– Вздор и глупость. Не обижайтесь на меня, фалаг, но у вас явно были дурные учителя. Понимаете, вулграми двигала ненависть и обида за прошлое, и бились они так, как бьются дикари – гурьбой, а не строем. Их воины больше полагались на личную силу и храбрость чем на дисциплину, а воеводы собачились и действовали каждый на свой лад. Пусть Дивьяра и говорила, что желает отвоевать назад землю своих предков, на деле её войска больше сводили счеты с тайларами: грабили, убивали, насиловали, жгли поместья и дома. В них кипела та же самая жажда мести, что и в самой Дивьяре. Вы же, конечно, знаете, с чего вообще началось её восстание?

Айдек кивнул. Конечно, он знал эту историю. Да и кто её не знал? Дивьяра была вдовой вождя вулгров из города Вешнич и, как говорят, первой красавицей своего народа. После смерти мужа, которого на охоте задрал вепрь, на неё положил глаз новый комендант местной крепости и несколько раз предлагал ей стать его наложницей, но раз за разом получал отказ от гордой девы. В последний раз она и вовсе заявила ему, что скорее ляжет с конем, чем с тайларином. Не стерпев такой обиды, комендант повелел своим солдатам схватить прекрасную вдову и вытащить на площадь перед крепостью, куда согнали и прочих вулгров. Там, по его приказу, Дивьяру раздели и высекли кнутом, словно провинившуюся рабыню, а потом, чтобы сходство стало совсем уж очевидным – клеймили калёным железом. Увидев как её истязают, вулгры взбунтовались и отбили женщину у тайларов, обезоружив и связав участвовавшими в беззаконии солдат и самого коменданта. Но как только Дивьяру отвязали от столба, она, голая и избитая плетью, с клеймом на груди, поднялась с колен, и, подойдя к своему мучителю, схватила меч и отрубила ему голову. Подняв её высоко над собой, она призвала всякого вулгра также поступать со своими обидчиками. И они послушались её совета. Все тайлары в городе, как военные, так сановники и купцы, были перебиты в тот же день. Так началось восстание Дивьяры, прозванной Царицей вулгров. Того самого восстания, после которого со всяким самоуправлением этого народа и их земель было покончено, а многих из них обратили в рабов.

– Её подвергли публичному истязанию.

– Именно. Конечно, с ней поступили бесчестно и тот командир, что отдал приказ её высечь, должен был быть наказан,– продолжал Убар Эрвиш.– Но эта обиженная женщина, оказавшаяся, похоже, припадочной, стала для вулгров символом несправедливости и затаённых обид. Наслушавшись её речей, они пошли сводить счеты с Тайларом. В попытке взять реванш за поражение Кубьяра Одноглазого, гибель их державы, да и просто годы покорности. Они хотели отбить назад свою землю, уничтожить на ней всякие следы Тайлара, да и сам Тайлар в придачу, если получится. А вот рувелитами двигало иное. Да, на первый взгляд тогда было все то же самое – мародёрство, грабеж, убийства, поджоги, резня. Но это сопровождает любой бунт и любую войну. Понимаете, у них были иные цели. В те времена, когда пала династия, а гражданские войны не думали прекращаться, наш Великий Тайлар начал расползаться по швам. И в том хаосе, преданные Синклитом войска, которых бросили на подавление очередного арлингского мятежа, да так и забыли, неожиданно стали ядром куда более крупного восстания, чем можно было вообразить. Я много интересовался тем, за что же воевали те, кого называли рувелитами. Говорил с ними, спрашивал, узнавал. И знаете что, фалаг? Их целью была «справедливость». Только очень странная и извращенная «справедливость».

Бывший полководец ненадолго замолчал, сосредоточенно посмотрев в сторону окна. Он словно вспоминал те давние, почти похороненные под толщей лет воспоминания. Но стоило ему их коснуться, как всякий налёт слетел с его памяти, оживляя всё в ярких картинах.

– Мицан Рувелия, блис, вознесшейся до стратига, увлек сотни и сотни тысяч людей безумной идеей об отмене сословий, привилегий, и родовых ограничений,– проговорил Убар Эрвиш окрепшим голосом.– Он обещал, что когда захватит Кадиф, то дарует всем равенство. Вы только вдумайтесь в это! Рувелиты желали не просто пограбить или свести счеты, они и вправду хотели покорить Тайлар, чтобы потом перестроить его в согласии со своими безумными мечтами. Люди не равны, и четкая иерархия – единственное, что поддерживает порядок и способствует процветанию. Любой, кто скажет вам обратное – дурак, безумец или проходимец. А скорее всего – и то и другое вместе взятое. Я хорошо видел воплощение на практике попытки построить что-то обратное этому принципу. На занятых мятежниками землях, после того как мечу были преданы все сановники и благородные, то и дело возникали общины, где делили все земли поровну, освобождали рабов, устраивали сборища вместо власти, на которых то судили преступников, то решали споры, а то просто драли глотки и напивались до бесчувствия. Они даже думали отменить серебряные монеты, но так и не придумали чем их заменить. Поэтому просто ограничили допустимое богатство для каждого. Как и допустимый надел земли, скота, одежды, а потом даже пищи. Не трудно догадаться к чему это приводило. Очень скоро у них начинались голод и нужда, а так называемая община только и делала, что расправлялась со всеми несогласными, недовольными или просто заподозренными в симпатиях к прошлому порядку. Ведь писаных законов то у них не было, а потому преступником мог оказаться каждый. Вместо справедливости, они создавали мир бесправия и бесконечного террора, в котором оставалось лишь право сильного и право стаи. И пока такой «мир» строили бывшие рабы и примкнувшие к ним безумцы, другие этрики уже восстанавливали понемногу свои низложенные ранее царства. Но Рувелия не видел этого, ослепнув в своем упрямстве, а может именно этого и желал. И я очень рад, что его удалось остановить тогда, в битве под Афором. А ведь это было совсем не просто. Поверьте мне на слово. Пусть на захваченных землях у рувелитов и царил хаос и раздрай, их армия обладала просто безупречной дисциплиной. Десятки разных видов войск, легкой пехоты, застрельщиков, пращников и лучников, конницы, копейщиков, мечников и топорщиков. Почти все наши союзные и вспомогательные войска стали основой его армии. Все виды тайларской, арлингской, мефетрийской, сэфтской, джасурской и даже дикарских военных традиций и мыслей были сплетены Мицаном Рувелией в нечто единое и целостное. Его армия извивалась и менялась, постоянно удивляя и отвергая все привычные условности, вроде битвы по линиям и порядкам. Я не встречал за свою жизнь более необычного полководца. А опыт у меня был богатый, уж поверьте на слово. И всё же, все мы тогда знали, что если проиграем, то эти одержимые низвергнут весь Тайлар в такую кровавую смуту, из которого государство уже никогда бы не выбралось. И поэтому мы победили. Победили волей, упорством и выдержкой. И хвала в том великим и милосердным богам.

Убар Эрвиш резко замолчал, отвернувшись в сторону. Айдек не знал, какие мысли крутились сейчас в голове бывшего полководца, но догадывался об их содержании. Он, спаситель государства, положивший жизнь на алтарь его стабильности и процветания, теперь сидел под арестом и ждал ни то суда, ни то расправы, которая уничтожит все его заслуги прошлого. Айдек поставил поднос на стол, и, прикрыв поплотнее дверь, посмотрел на полководца.

– Расскажите мне о той битве господин Эрвиш, прошу вас.

– Мне казалось, она и так неплохо расписана в любых военных хрониках.

– Да, но вы командовали тогда и победили. Я хочу знать как.

Старый полководец взглянул на Айдека изучающе. Словно принимая решение, достоин ли он этих знаний. Потом он выпрямился, и губы Убара Эрвиша разошлись в мечтательной улыбке, словно он вернулся во времена своей молодости. В те самые времена, когда и проходила его настоящая жизнь.

– Знать хотите, значит. Ну что же. Так знайте – это было блистательное сражение. И я не хвалюсь и не приукрашиваю. Под началом Рувелии было больше девяноста тысяч, против моих шестидесяти. Казалось, что он собрал армию всего юго-востока. Она была очень пестрой и необычной. Знаете, мы привыкли сражаться сменяющимися линиями: вначале легкая пехота и застрельщики, потом копьеносцы, потом удар тяжелой пехотой и если есть вспомогательные войска – их удар по флангам. Этот порядок складывался десятилетия назад и почти не менялся со времен Великолепного Эдо. Рувелия же строил войска совсем иначе. Всё больше квадратами, которые то собирались в линию, то расходились, то менялись местами.

Полководец чуть наклонился на кровати, двигая по ней руками, словно перемещая войска.

– Мы встретили мятежников возле города Афор, который стоял как раз на границе Верхнего Джесира и Людесфена. Хотя Рувелия и не взял главные города Джесира, он очень торопился к Кадифу, справедливо считая его ключом к своей победа. А главная дорога к столице проходила как раз через этот город. Я тогда только принял командование объединенными войсками всего юга и твердо решил, что на земли Нового Тайлара, и уж тем более к стенам столицы, я не подпущу этих разбойников. Поэтому заняв удобное место недалеко от Афора, я выставил укрепленный лагерь, поставил войска в боевые порядки и начал ждать. Вначале на нас пустили бывших рабов. Всевозможных освобожденных дикарей, преимущественно. Они и бежали толпой, как варвары, но их было много, очень много и они быстро завязали бой с нашей первой линией. Почти сразу рабы дрогнули и покатились назад, увлекая наших легких воинов к рядам вражеского центра. А там, чередуясь, стояли джасурские воины с большими щитами и арлингские копейщики. Сражаясь, они то и дело расступались, и тут же на наших воинов обрушивался град камней мефетрийских пращников. Но наши воины давили. Давили всей силой. И понемногу строй врага стал прогибаться. Вот только прогибался он странно – отходя уступами и слишком уж явно превращаясь в полумесяц. Меня это насторожило, и я усилил фланги, разделив всю третью линию на две части. Как выяснилось вскоре, чутье меня не подвело. Стоило врагам отступить поглубже, как по бокам ударили кэриданские воины с короткими зазубренными копьями, сэфтские мечники, а по центру – предатели тагмарии. Словно три меча они вонзились в увязшие в битве наши ряды, пытаясь разорвать наш строй, окружить и перебить. И если бы я не укрепил тогда фланги, им бы это удалось. Труднее всего пришлось нашему центру, где воины первой и второй линии завязли в бою и были измотаны долгим наступлением. Наши воины еле держали натиск и если бы они дали хоть малейшую слабину, то битва была бы проиграна. Я видел, что, несмотря на всё их мужество и стойкость, ряды их таяли и сокращались. Резервов у меня было мало, да и какие тут резервы, когда у врага полуторное преимущество? Всё чем я располагал – это семь потрепанных домашних тагм из Верхнего Джесира, которые слились с моим войском при отступлении из провинции. Признаться честно, я сильно сомневался на их счет. Почти целиком джасурские, измотанные, неполные, тем более уже отступившие перед мятежниками. Но ничего иного в моём распоряжении просто не осталось. И я решил рискнуть. Отобрав всех здоровых солдат и поставив вперёд личную стражу, я сам повел их в бой. В самое пекло сражения по центру, где клятвопреступники уже теснили моих бойцов. Я построил их клином и контратаковал. И джасурские бойцы не подвели. Он врезались в атакующий строй врага и сорвали наступление изменников. План Рувелии провалился – наши линии выровнялись, и инициатива была больше не на его стороне. Но и у меня теперь не было резервов, а воины были измотаны. Поэтому я приказал отступить к лагерю. Рувелиты поступили также. Первый день боя хоть и забрал много жизней, оставил каждую сторону при своем. Ни мы, ни мятежники, не имели преимущества. Второй день прошёл в мелких стычках. Попробовав силу друг друга в полную, и я и Рувелия, начали искать слабые места. Щупать оборону, готовность солдат атаковать, узнавать реакции командиров. В общем, мы стали изучать друг друга. И в этом изучении мы провели и третий день. И по его итогам стало понятно, что на четвёртый день Рувелия готовит полномасштабную атаку. Тогда передо мной встал выбор: вновь посылать своих солдат в бой, убивая их о безусловное численное преимущество противника, или проявить смекалку. Мои предшественники шли по первому пути, и подпусти Рувелию к границам Нового Тайлара. Я же решил идти по второму. Недалеко от Афора есть роща. Во времена Джусурского царства она, вроде даже почиталась как священное место, но для меня она обрела совсем иной смысл. Пока солнце не встало, я перевел в неё почти все свои войска, оставив в лагере лишь часть второй линии и слитые воедино джасурские тагмы. Они не дурно проявили себя во время боя, и всё же – раньше они уже отступили. Они сдали провинцию почти целиком, а потому должны были искупить своё позорное бегство. На рассвете все они выстроились возле лагеря, а напротив уже строились войска изменников. Рувелиты ударили всеми силами. И в этот раз их центр сразу был укомплектован тяжелыми пехотинцами, а рабская орда нападала с флангов. Они атаковали лагерь, стараясь его окружить и взять в кольцо. И у них это почти получилось. Более того, пока на переднем крае кипел бой, многие изменники смогли прорвать хилую оборону лагеря и ворваться внутрь, а следом за ними, туда же направились всё новые и новые отряды рувелитов. Но вместо моих раненых бойцов, обозов, или не введенных в бой подкреплений, они не нашли ничего. Только пустые палатки и большие кучи хвороста повсюду. И вот тогда в них полетели камни. Понимаете фалаг, мои воины не просто так отступили в рощу – там они построили метательные машины. И стоило врагам достичь лагеря, как он обратился для них в ловушку. Весь левый фланг рувелитов оказался в моей западне, ведь под палатками скрывались ямы со смолой, а хвороста мы натаскали тоже изрядно и очень быстро лагерь заполыхал. Мы били камнями, подожжёнными стрелами, горшками со смолой. И года войска Рувелии, половина которых горела живьем, пришли в смятение, в дело вступили мои остальные тагмы. Они атаковали правый фланг мятежников и окружили его, разбивая и разделяя их квадраты. Всё поле боя превратилось в кровавый и огненный кошмар и в нем наши воины проявили себя с лучшей из сторон, задавив своим натиском мятежников. Бой шёл долго, до самого вечера, а потом и ночью, но к утру пятого дня победа была за нами. Великая победа. И как главный её трофей – тело самого Мицана Рувелии.

– Его же посадили на кол на площади Белого мрамора….

– Все так думают. Но истина в том, что Мицан Рувелия пал в битве под Афором. Моя собственная стража смогла его заколоть, ведь он самолично командовал центром и дрался как демон. Я сам это видел. Но старейшины посчитали, что смерть в бою будет слишком уж благородной для главного из предателей. А потому мы нашли очень похожего на него человека, и, одев его в доспехи Рувелии, предали мучениям и позорной смерти. Предварительно отрезав ему язык, разумеется. Но такова была цена победы и мира. И я не жалею что её уплатил. Ведь этим обманом, мне удалось победить безумие пожиравшее страну. Хотя и не сразу. Лишившись своего вожака единый мятеж распался. И мне ещё два года пришлось выкорчевывать его с восточных земель. Но это было тогда. А сейчас все мои старания вновь пошли прахом.

– Что вы имеете ввиду?

– Лико Тайвиша. Верховного стратига, а теперь уже даже и не знаю кого.

– Разве Лико Тайвиш безумен?

Убар Эрвиш поморщил лоб, и потер запястья. Было видно, что он размышляет над ответом и видно не первый раз. Кажется, этот вопрос терзал его всё это время и ответ, который он смог найти, дался ему совсем не просто.

– Нет. Пока ещё нет,– проговорил полководец после долгого молчания.– Но он ввел войска в Синклит, поправ все людские и божественные законы и обычаи. Именно с этого и начинается всякое безумие. Уж доверьтесь моему житейскому опыту, фалаг. Так что вот мой вам совет, если вас, конечно, не прельщает перспектива умерщвления соотечественников: езжайте в глухую провинцию, возделывайте там ячмень, пшеницу или пасите коров, растите детей и держитесь подальше от крупных городов и в первую очередь от Кадифа.

– Почему?

– Потому что скоро тут опять будет литься кровь. Я сам не внял этой простой мудрости, покинув родные виноградники, и вот посмотрите, куда привела меня гордыня. Когда Рувелия был повержен, а посеянные им семена безумия выкорчеваны, я дал клятву богам, что проведу отмеренную мне жизнь в тишине и покое. Что не стану домогаться власти или славы, и два десятка лет, что я следовал этому обету, я был счастлив. Ну а потом… великие горести, потом меня убедили, что Тайлар вновь в опасности и я решил, что данным богам словом можно и пренебречь ради долга гражданина.

Айдек пристально взглянул на бывшего полководца. Убар Эрвиш не выглядел уставшим, напуганным, или сломленным. Всё в его позе, в его взгляде и его словах, говорило о примирении с судьбой и безразличии к будущему. А ведь он точно знал, какое именно оно будет. Не мог не знать. И это удивляло Айдека. Такое спокойствие в вопросе смерти он порою видел у своих единоверцев, ибо каждый из них знал, что в Час очищения Всевышний воскресит праведных и дарует достойным и стойким в вере бессмертие. Но камнемольцы обычно боялись смерти. Она пугала их, ведь даже по их собственным верованиям, в Краю утешения их ждало лишь медленное увядание. Все чувства, все страсти и радости, которыми жили язычники, притуплялись и исчезали во владениях Маруфа, пока призрак не превращался в дымку, а потом не исчезал окончательно. И потому цепляться за жизнь было для них естественно. Но Убара Эрвиша, казалось, совсем не страшило грядущее.

– Скажите, вы боитесь смерти? – неожиданно для себя спросил его Айдек.

– Сложно бояться того, что окружает тебя годами,– тяжело вздохнул бывший полководец.– Я хорошо знаю смерть и её многочисленные виды. И знаю, что смерть неизбежна для всякого рожденного. В этом его конечная цель, если угодно. Глупо бояться заката, ночной тьмы, отлива моря, или наступления зимы. Всё это естественно и согласно циклам природы. И то, что было рождено и жило, обречено усопнуть и вернуться в породившую его природу. Так что я не буду противиться смерти. Особенно ценой потери достоинства или гордости. Пусть боги и лишили меня права выбирать между жизнью и смертью, но они оставили мне выбор как принять смерть. Я прожил жизнь как гражданин и благородный воин Тайлара. Это мое естество и я намерен следовать ему и в смерти. Ибо ни что в этом мире не несет большего позора, чем измена своей природе. Безусловно, я бы хотел закончить свои дни без боли и унижений, совершив, как и положено ларгесу, самоубийство, и я надеюсь, что Тайвиш не откажет мне в этом праве, но если он решит учинить надо мной расправу… что же, тогда я не стану унижаться и молить о снисхождении.

– Я слышал о Лико Тайвише как о благородном человеке.

– Я тоже слышал о нем такие слова. Но люди склонны меняться. А ещё чаще – их склонны менять другие люди. Вы, наверное, знаете, что юный Тайвиш решил править посредством толпы, а толпа редко желает милосердия и благородства.

Он замолчал, а потом вновь лег на кровать, уставившись в потолок. Всем своим видом бывший полководец давал понять, что их разговор окончен. Айдек поднял поднос, и шагнул было к двери, как вновь услышал голос Убара Эрвиша.

–Могу я попросить вас об одной услуге, фалаг? Так сказать, в уплату за мой рассказ и откровенность.

– Если я смогу её выполнить.

– Сможете. Тут ничего такого. Мне нужен пергамент, стилус и свечка или лампа. Тут царит такой мрак, а мои глаза с годами что-то совсем начали меня подводить.

– Вы желаете написать письмо?

– Да, и не совсем,– старый полководец тяжело вздохнул и потер руки.– Понимаете, у меня была официальная жена и есть двое законных сыновей, которые унаследуют всё после моей смерти. За них я спокоен. Но так вышло, что последнее лет пятнадцать одна блиска, работавшая на моем винограднике, стала мне очень близка. Почти как настоящая жена. Я жил с ней, и она родила от меня четырех дочерей. Милых девочек, таких красивых и чистых… а вы же знаете законы. Рождённые от иного сословия дети не могут признаны. Они будут блисами и не получат ничего при наследовании. Таков закон и не мне с ним спорить. Да, я понимаю, что после моего участия в заговоре это звучит странно, но всё же. Мои девочки жили хорошо. Они ни в чём не нуждались. Но кто позаботится о них, когда меня не станет? Их сводные братья? Они не признают такого родства. Это позор для всякого благородного, пусть и весьма распространённый. Так что я хочу подарить моей любимой женщине и моим дочерям последний подарок. То, что спасет их от нищеты. Мой виноградник и винодельню. Вот такая у меня блажь. Поможете её исполнить?

Чуть поколебавшись Айдек кивнул. Да, ему определенно хотелось хоть чем-то скрасить остатки времени этого человека. Ведь всё внутри него говорило о дикой несправедливости происходящего. Не так должен был заканчивать свои дни великий полководец прошлого, отказавшийся от власти ради мира в государстве. Совсем не так.

Три других вождя заговора алатреев не произвели на него впечатления. Они не пытались с ним заговорить, и, казалось, вовсе его не замечали. Да и сам фалаг не пытался завязать беседы с пленниками. Он просто оставлял каждому из них по завтраку. А вот увидеть и тем более взглянуть в глаза своему бывшему командиру, оказалось тяжелым испытанием. Когда Айдек вошел внутрь комнаты, Эдо Хейдеш стоял у окна-бойницы. Услышав как открылась дверь он резко обернулся, и, посмотрев на вошедшего фалага, переменился в лице.

– Айдек? И ты тоже,– его губы скривились так, словно на них попало что-то кислое.

Фалаг спрятал глаза. О Всевышний, но почему именно на его долю выпал этот позорный труд тюремщика? Почему именно ему поручили это дело? Разве не полезнее он был бы сейчас на улицах города как командир? Но нет, бремя позорной охраны узников возложили именно на его знамя, призвав в патрули даже домашних солдат. А его самого листарг обязал ещё и присматривать за именными заключенными.

– Эх, Айдек. Не думал, что и ты отверг законы богов и людей,– покачал головой Эдо Хайдиш.

– Я не отвергал. Это был приказ тагме. Я не посмел пойти против.

– А я вот посмел противиться воле Верховного стратига, когда понял, что идет она вразрез с законом. И я не жалею об этом. Так что уходи Айдек. Нам больше не о чем говорить и незачем видеться.

Листарг махнул на него рукой так, словно отмахнулся от надоедливого насекомого. Он повернулся обратно к окну, заложив за спину руки и замер, словно и не было у него гостя. Чуть помявшись с ноги на ногу, Айдек оставил на его столе последний из завтраков, а потом быстро вышел, закрыв за собой дверь.

Покинув главную башню, он пошел по пустому плацу, пытаясь собрать свои мысли в нечто целое. Теперь он всё четче понимал, что стал соучастникам страшного. Он преступил закон. Не закон Всевышнего, ибо жил он в мире греха и порока, сохраняя свет истины глубоко внутри, но закон человеческий. Закон своего государства, которое породило его, и которому он клялся в верности. Как и все три тагмы, выступившие против Синклита.

Да, быть может мантии и задумали злодеяние. Да, вероятно они, из-за страха или зависти хотели погубить талантливого и доблестного полководца, украв и опорочив его победу. Да, вероятно всё это было правдой. И всё же, солдаты не должны были вмешиваться и назначать себя судьями. Это был не их долг и не их бремя.

Всякий раз, когда армия служила политике, дело кончалось смутой. Гражданской войной, что проливала реки крови. Айдеку повезло родиться и вырасти в тот краткий период мира и благоденствия, когда Тайлар не терзали амбиции царей, старейшин, полководцев или смутьянов. Он был ребенком мира, хоть и посвятил себя делу войны. И вот теперь он сам стал невольным соучастником убийства этого самого мира.

Уж лучше бы листарг Эдо Хайдиш проклял его. Своим малодушием и послушанием злу, Айдек точно заслужил проклятье.

Пройдя через весь плац, он и сам не заметил, как оказался возле ворот крепости, у которых дежурило четверо солдат игравших в колесницы.

Айдек ещё не запомнил свое новое знамя. Только старших тагмариев он более или менее знал по именам и лицам, а простые солдаты сливались для него в некую единую массу. Впрочем, для фалага это было обычным делом – он и своё прошлое знамя, с которым провел много лет, знал весьма плохо, так и не завязав ни с кем из воинов ни дружеских, ни хотя бы приятельских отношений.

При виде командира, солдаты тут же встали и постарались сделать вид, что дежурят, но Айдек лишь безразлично им кивнул, попросив открыть ворота. Двое воинов, долговязый с длинной и жидкой бородой и невысокий паренек с выбитыми передними зубами, тут же отворили тяжелые, окованные железом створки. Он вновь им кивнул, и дежурно приказав сохранять бдительность и следить за арестованными, вышел в город.

Ноги сами понесли его по улицам Кадифа. По самой знакомой для него дороге. С каждым шагом его поступь обретала твердость, а дух наполняется решимостью. Да, он не посмел ослушаться приказа. Да, он стал соучастникам беззакония. Но он ещё мог дать бой малодушию – своему главному греху. Своей скверне, что отравляла его душу и отвращала Всевышнего.

Вся его жизнь была пронизана этим чувством. Он не смел перечить старшим и высшим, и это не было добродетелью. Ведь его смирение питалось вовсе не мудростью и принятием даров или кар Всевышнего, а простым страхом.

Айдек больше не мог себе врать: именно страх направлял и определял его жизнь. Если бы не страх перед волей отца, он бы и никогда не избрал путь воина, ибо обладал робким и тихим характером. Если бы не страх – он не связал бы себя узами этого тяжкого и нежеланного брака. Если бы не страх, он решил бы сбежать на самый край мира. Если бы не страх, он бы не стал соучастником великого и страшного преступления, учиненного молодым стратигом.

И от этого знания, ему было некуда бежать. Свою природу он нёс в самом себе, и она оставалась неизменной. Что в Кадифе, что на дальнем и неизведанном пограничье, он так и останется робким грешником. Ведь куда бы он ни отправился, страх, малодушие и покорность злу шли вместе с ним, ибо они были его частью. Его грехом.

Учение праведных гласило, что познавший свет истины должен искоренять грех. И в первую очередь – в самом себе. Видно поэтому Всевышний и вернул его в родной город, показав ему все его пороки.

Теперь Айдек понимал, что у него не осталось оправданий для малодушия. Он был так терпим к своему греху, который казался ему таким несущественным, что и сам не заметил, как вступил на путь сопричастности злу большому. На путь гибели души. И чтобы избежать забвения, ему нужно было дать бой самому себе. Своей скрытой скверне. И он знал, где ждёт его первый бой в этой войне за очищение души.

До своего дома он дошел быстро. Спокойная уверенность волнами растекалась по телу фалага, придавая ему решимости в задуманном. Подойдя к порогу, он тронул дверь – она была заперта, вероятно, на внутренний засов. Восславив в мыслях Всевышнего, Айдек Исавия трижды ударил по кованой полоске. Повисла долгая тишина. На той стороне не слышалось ни шагов, ни скрипов затвора.

Сделав пару шагов назад, он осмотрел здание. Нет, в доме точно кто-то был: окна были не заколочены. Точнее часть из них хоть и была закрыта глухими ставнями, другая всё же оставалась открыта. Да и замка на двери не висело.

Фалаг ещё раз постучал в родную дверь, на этот раз – сильнее и настойчивее. И это возымело эффект. С той стороны раздались гулкие и шаркающие шаги, а потом медленный скрежет отпираемого засова. Дверь слегка приоткрылась, и в образовавшийся проём высунулась маленькая сморщенная голова старухи.

– Господин? – вечно суженные бесцветные глаза служанки раскрылись в удивлении.

– Всех благ тебе, Виатна.

– И вам всех благословений, господин. Да только госпожа же говорила, что вы в дикие земли отправились с войском.

– Ты не знаешь, что происходит в городе?

– Вроде солдатики какие бегают, да только мне то знать без надобности.

– Войска вернулись, чтобы занять город и разогнать Синклит.

– А, мантии ссорятся, ну так обыденно то,– совершенно спокойно и безразлично произнесла старуха.

Казалось, будто в её жизни войска занимают столицу не реже чем раз в месяц, и она придавала этому примерно столько же значения, как подвозу новой партии репы или капусты на ближайший рынок. Фалаг часто замечал среди блисов безразличие к политике. Видно века, что они были отстранены от всякого участия в государстве, накладывали свой отпечаток. Но всё же, это не переставала удивлять Айдека.

– Скажи, Виатна, а тут ли… госпожа? – чуть замявшись, произнес он.

– Так это, к роду своему уехала она. Да и сказала, что не жена вам больше. Только вы меня не спрашивайте ни о чем господин. Я не любопытная. Вопросов госпоже не задавала. Меня тут оставили, ну и ладно то.

– Уехала? – только и нашелся, что спросить Айдек.

– Да, уж дней десять как назад. До мистерий ещё. С вещами всеми. Я вот и сама не знаю, как быть то теперь. Отец ваш довольствие присылать будет, али мне дом совсем закрывать и к имению ехать?

– Я… я не знаю, Виатна.

Его ноги сами собой попятились назад. Виатна, что-то говорила вслед, но Айдек уже не слышал её, удаляясь всё дальше и дальше от теперь уж точно покинутого дома.

А на что собственно он рассчитывал? Что Ривна, прочитав о разводе, останется ждать мужа, а точнее уже и не мужа вовсе? Особенно, если он сам писал, что брак их обман и сам он никогда не вернется в Кадиф? Её и так тут ничего не держало, кроме навязанных обязательств. И он сам отсек эту последнюю связь.