Читать книгу: «Времена», страница 8

Часть II. По ту сторону

Когда найду тебя и где?

В какое время в этот раз

Пересечение судеб

Забросит каждого из нас?

Ты эту истину постиг

И вот вступаешь осторожно

Неимоверно странный миг

В котором все еще возможно

Пересечение людей

Пересечение имен

Пересечение идей

Пересечение времён

Правобережье: делаю первые шаги в Зазеркалье

Интересно, как вы представляете себе переход между мирами? Пухлые книжки и голливудские фильмы красочно описывают пролет через сверкающие спирали, звездные скопления или таинственные завесы. Не было ни спиралей, ни скоплений, ни завес. Вместо этого было «ничто». Вы можете представить себе «ничто»? Вот и я не могу, поэтому и описывать не буду. Приятного в этом мало, но и ничего ужасного в этом тоже нет. Надо только непрерывно думать о важном, а то в этом «ничте» можно и основательно застрять. Боюсь, что это тавтология, но очень важно, чтобы у тебя было важное, когда переходишь из мира в мир. У меня оно было и туман «Случайного Соединения» начал быстро расходиться.

Я успел заметить сосновые лапы, березу, какие-то кусты, но осматривать местность было некогда, потому что я горел. Да, на мне что-то тлело в нескольких местах и я даже заметил маленькие язычки пламени на брюках. Хлопая себя руками по ногам и подпрыгивая, я наткнулся на березу и она окатила меня водопадом мелких брызг. Именно это, а вовсе не мои шаманские прыжки, потушило пожар. Как бы то ни было, но я был жив, а вот моя одежда – не очень. По моим «порткам» расползлось несколько обуглившихся прорех, приближая их по стилю к модным джинсам и демонстрируя миру волосатые ноги. Я вспомнил предупреждения Эйтана и заподозрил, что при шитье «портков» использовались синтетические нитки. Пожар потух, вонючий дым рассеивался и теперь наконец можно было осмотреться.

Вокруг меня был лес. Судя по освещению, был ранний вечер. Солнце, вероятно, уже стояло низко, но его не было видно за густыми соснами. Среди сосновых лап промелькнула низкая и тусклая в предвечернем свете Луна, а может и Месяц. Впрочем, опасливо подумал я, неизвестно, тот ли это мир. Может быть здесь только одна луна, а может их восемнадцать? Не об этом тебе следует думать, а о том, водятся ли здесь волки. И медведи, подсказало подсознание. А еще мне припомнились рыси и вепри. Я потянул ноздрями воздух иного мира. Он пах знакомо: запахами сосновой смолы, грибов и дыма. Дыма? Я снова принюхался. Это не был вонючий дымок от моей горелой одежды. Нет, явственно пахло костром, как в ночь Лаг-ба-Омер под Иерусалимом, причем жгли сосну или кипарис. Дымом тянуло из небольшой лощины, скрытой зарослями неизвестного мне кустарника. Я двинулся в ту сторону и ойкнул, наступив на шишку. Только тут до меня дошло, что я был босиком. Тем временем уже начало вечереть и заметно похолодало. Ежась от холода, осторожно ступая босыми ногами и стараясь наступать лишь на пальцы, я двинулся неловкой походкой горожанина туда, где уже видны были проблески костра. При этом я спугнул жирного зайца.

На небольшой поляне расположились двое. В колеблющемся свете костра их можно было рассмотреть. Оба они были одеты в длинные рубахи из такого же, как и на мне полотна, но более грубого и без следов пуговиц. Рубахи были подпоясаны кожаными ремнями с медными бляхами. На обоих были штаны, такие же портки, как у меня, но у одного из них – полосатые, в вертикальную полоску, а у второго темные – сплошные. У обоих были густые бороды, у одного – черная, смоляная, а у второго – седая. Длинные волосы чернобородого были забраны налобной лентой, у седого же на голове наблюдалось нечто вроде неплотной чалмы или тюрбана из темной ткани. Незнакомцы протягивали босые ноги к костру, наверное – греясь. Поодаль темнела пара малинового цвета сапог и несколько пар светлых лаптей. Я ступал тихо, но, надо полагать, недостаточно тихо, а может это были бывалые люди. Только подойдя ближе к костру, я увидел, что чернобородый подтянул поближе к себе топор и держал стоймя короткую рогатину, а седой положил руку на пояс, за который был заткнут кривой кинжал без ножен. Из-за кустов раздалось протяжное мычание. Сторожевая корова, что ли? Меня явно заметили и настороженно, но не слишком боязливо, ждали. Я вышел на свет костра, так чтобы было освещено лицо и запнулся не зная, что сказать. По древнеславянски я не мог связать и двух слов, а иврит мог быть не к месту. Да и неизвестно еще было, в какой мир я попал. В конце концов я решил не заморачиваться и сказал по-русски:

– Добрый вечер!

– Радоватися тэби тэж – осторожно отозвался седобородый мужчина в тюрбане.

– Котерый будыти? – спросил чернобородый, не выпуская из рук рогатины.

Это явно был древнеславянский и у меня полегчало на сердце. Пока что слова были понятны.

– Аз есмь хазарин – осторожно сказал я.

Не соратники ли это, случаем, Вещего Олега? Но мужики были настроены мирно, а чернобородый даже отложил рогатину. Похоже, сейчас у полян с хазарами был мир.

– Хазарин – протянул седой и подмигнул чернобородому – Авраам, вспрось инього.

– Откуда ты, хазарин? – спросил тот на иврите.

Вот и верь после этого стереотипам. Если кого и можно было бы принять по внешнему виду за иудея, так это седобородого. Этому способствовал тюрбан и кривой кинжал. А вот чернобородый еврей с рогатиной смотрелся явным диссонансом. Ему пожалуй более бы соответствовал деревянный Перун или потемневшие иконы в углу. Впрочем, в эти времена иконы еще не успели потемнеть. Но что же ему ответить? И тут меня осенило.

– Я из Земли Израиля, из Иерусалима – храбро соврал я.

Впрочем, почему соврал? Я же на самом деле оттуда. От моего дома до Старого Города в столице всего час езды. Если нет пробок, конечно, и если сразу найдешь парковку.

– Из Палестины? А ну, скажи что-нибудь по-арабски?

– Сабах аль-хир, хабиби, киф халак, сабах аль-нур, хамд-ал-ала² – нагло выпалил я единым духом.

Было далеко не утро, но как будет по-арабски «добрый вечер» я не знал. В любом случае, эта фраза опасно приблизила меня к границам моих познаний этого языка. Иудей наклонил голову, как бы прислушиваясь к звучанию слов. Похоже было, к счастью, что языка он не знал и лишь где-то слышал эту речь. Но надо было представиться и я сказал:

– Мое имя – Арье.

– Хорошее имя. А я Авраам, как ты слышал – отозвался иудей.

– Я Магута – добавил седобородый на своем языке.

На костре томился котелок под наскоро собранной деревянной треногой и оттуда тянуло вкусным варевом. Позавтракать утром я забыл, а свой сэндвич Рои мне не предложил, поэтому я был зверски голоден и невольно сглотнул слюну. Авраам внимательно посмотрел на меня, попробовал варево – готово ли – одобрительно кивнул и снова вопросительно посмотрел на меня. К счастью я сразу сообразил, что от меня ожидают и, накрыв ладонью голову, забубнил:

– Барух ата, адонай³…

– Аминь! – закончил Авраам.

– Аминь! – повторил за ним Магута.

Авраам вытянул из-за пояса довольно большую деревянную ложку и протянул мне.

– Гостю первая очередь – сказал он.

Магута согласно кивнул. Он что, понимает иврит? Впрочем, жест Авраама был достаточно красноречив. Я зачерпнул горячее варево и, обжигаясь, попробовал. Не суп из шпината в ресторане на улице Шенкин, но вполне съедобно. А большего мне и не надо было. Я протянул ложку Магуте и Авраам мне одобрительно кивнул. Теперь мы уже не пробовали, а насыщались, передавая ложку по кругу. Варево представляло из себя негустой суп из какой-то крупы с кусочками разварившихся полосок сушеного мяса, грибов и травок. Вряд ли в супе пшеница, подумал я, ведь морозоустойчивые сорта еще не вывели. Наверное там полба, та самая, которая в наших супермаркетах продается втридорога и которую пожилые дамы, вроде моей мамы, уважают за низкую калорийность. Суп был совсем не соленым, зато в него явно бросили перья дикого чеснока и это было вкусно.

За едой мы не разговаривали, наверное это было не принято, хотя оба моих новых знакомых бросали на меня осторожные взгляды. Наконец, котелок опустел, а в моем животе поселилось тепло.

– Скажи-ка, Арье, на каком языке ты с нами здоровался? – спросил Авраам.

Я едва удержался от того, чтобы ляпнуть «по-русски» и замялся.

– Приличен кривичу – подсказал Магута.

Про кривичей я слышал и осторожно кивнул. Авраам посмотрел на меня недоверчиво:

– Что за беда с тобой случилось, позволь спросить?

– Ограбили – лаконично объяснил я и, повернувшись к Магуте, добавил – Лихие люди.

Последние слова я сказал… Действительно, на каком языке я их сказал? На «кривическом»? Но меня поняли.

– Бяда – произнес Магута.

Авраам лишь покачал головой.

– А сейчас куда?

– В Киев-град – подумав, я осторожно добавил – В хазарскую слободу.

Я помнил, что эта слобода была прямо за аниным плетнем.

– Планощьный югел Подола – пояснил Авраам Магуте.

Тот понимающе кивнул. Оказывается, Аня живет на Подоле? Я был в Киеве только один раз, но тогда по Подолу ходил трамвай, так что это вряд ли мне поможет. Небо заметно потемнело и на нем поднялась Луна. Или Месяц?

– Месяц чистый – сказал Авраам, невольно развеяв мои сомнения – Значит завтра дождя не будет.

– А где Луна? – с замиранием сердца спросил я его.

– Какая тебе Луна в это время – подозрительно посмотрев на меня, проворчал он – Ее еще полмесяца ждать.

У меня отлегло от сердца.

– Ладьно. Утро вечера мудренее – сказал Магута.

Прозвучало это совсем по русски, а может я понемногу начал понимать по-полянски.

– Може брати кожух с возу – махнул он мне рукой туда, откуда раздавалось мычание.

Там стояла телега и паслись два распряженных вола. Обещанный кожух оказался куском плохо выделанной коровьей шкуры. Вонял он отвратно, но я завернулся в него и спал на траве как убитый. Мне не привыкать спать на земле, а во время армейской службы приходилось порой засыпать и на острых камнях Негева. Поэтому на мягкой полянской земле мне удалось неплохо выспаться.

– Мы тоже идем в Киев – сказал утром Авраам – Можешь идти с нами.

Отказываться было бы глупо, но на всякий случай я поинтересовался:

– Далеко ли до Киева?

– Немного, три поприща. За неделю и дойдем.

Толстому Рои еще следовало поработать над точностью, но я хотя бы попал куда-то, где был Киев, хазары и средневековье. А ведь мог бы и сгинуть в неизвестно где. Да здравствует толстяк Рои, Эйтан и вся их загадочная контора. Поприща? Что это за расстояние я так и не понял, но неделя, отделяющая меня от моей Анюты, показалась мне вечностью. В последующие дни мы двигались на восток со скоростью медлительных волов. Пища на костре, умывание по утру у ручья и туалет за кустом, настолько напоминали мне отдельные моменты армейской службы, что порой мне казалось, что я отбываю очередные армейские сборы, а вовсе не путешествую по средневековой киевщине.

Дорога на Киев не слишком была похожа на дорогу и уж точно не напоминала автостраду. Это было скорее похоже на плохо утоптанную и сильно заросшую травой тропу. По ней тащились волы, волокущие телегу и по ней же вышагивал Авраам в дорогих малиновых сапогах, а вот Магута шел в лаптях с несколькими сменными парами, которые он просушивал вечером у костра. Одну пару таких мокасин он презентовал мне. На киевщине не попадалось острых камней Нижней Галилеи и идти в лаптях за телегой было удобно, лишь следовало остерегаться многочисленных корней, которыми придорожные деревья коверкали киевскую дорогу. Особенно усердствовали дубы, не тонкие и изящные, как у нас под Цфатом, а могучие и корявые исполины. Ночевали мы, как правило, в лощинах, чтобы сберечь костер от сильного ветра. Стояло теплое лето и ночью было не слишком холодно. Как-то я спросил у моих спутников, какой сейчас месяц и получил два разных ответа: «Изок»⁴ от Авраама и «Разноцвет» от Магуты. Ни то, ни другое, мне ничего не говорило.

На привале разговаривали в основном Авраам и Магута, а я благоразумно помалкивал. Говорил они по-полянски и, постепенно, я начал понимать этот язык. Большинство слов звучали знакомо, но произношение было странным. Особенно это было заметно в речи Магуты. Слово «мышь» он произносил так, что слышен был мягкий знак в конце, а звук «ж» в слове «жизнь» звучал так мягко, как наверное его произносили евреи в дореволюционном Бердичеве. Поэтому, я почти до конца нашего анабазиса не решался заговорить по-полянски. Наконец, в один из последних дней я попробовал вставить в общий разговор фразу, потом – другую. Оба они заметно скривились, услышав, как я коверкаю их речь, но ответили. Теперь я мог говорить и по-полянски, хоть и коряво. Ну и ладно, что возьмешь с хазарина и кривича? Однажды Магута заинтересовался моими приключениями и спросил откуда я иду. Не долго думая, я нагло заявил, что иду из страны франков. Это было самое западное место в Европе, которое я знал по истории, а отправить себя с Эриком Рыжим в Массачусетс было бы уже перебором.

– Ну и что ты делал в земле франков? – поинтересовался Магута.

– Чего только я там не делал – уклончиво ответил я, не зная что соврать – Например, был уличным певцом.

– А ну-ка спой нам что-нибудь на их языке – попросил Авраам, хитро, по-ленински, прищурившись.

По французски я знал только как попросить два круассана и кофе с молоком, но не растерялся.

– Yesterday, all my troubles seem so far away… – нагло пропел я.

– Душевно франки поют – согласился Магута.

Авраам промолчал.

За все время нашего похода мы только раза два или три видели селения, но в них даже не заходили. А вот сегодня одни за другими вдоль дороги начали появляться плетни и избы. Я ожидал увидеть беленные саманные хаты – стереотип украинской деревни, но нам попадались лишь бревенчатые срубы, хотя и с каноническими подсолнухами под окном. Когда с пригорка мы увидели широкую серо-голубую змею реки и Магута сказал: «Славутич-батько», я понял, что Киев близко и невольно прибавил шаг. Мы входили в Киев с севера и сразу попали в хазарскую слободу. Ничего особо хазарского в ней не было – все те же избы как и вдоль киевской дороги. Судя по состоянию улиц, сильных дождей здесь не было и сейчас можно было пройти между плетнями и заборами по сухой глине. Наверное, после дождя здесь немудрено и завязнуть в грязи, подумалось мне. Город был полностью деревянный, усадьбы попроще были огорожены плетнями, побогаче – частоколом, но все дома, от примитивных изб до солидных хором, представляли из себя все те же бревенчатые срубы. Ниже по Подолу начали появляться следы городского благоустройства – примитивные мостовые из необработанных древесных стволов, уложенных вдоль. Странным образом они напомнили мне причальные мостки на пруду в тель-авивском парке Яркон.

Мои спутники с любопытством посматривали на меня, а я искал анютин дом. Да вот же то место: корявое дерево, изба напротив и плетень с по-прежнему воткнутыми в него двумя горшками. Именно это я видел через Зеркало в ту двухлунную ночь. Сколько же времени прошло, если сейчас не лунное время? Два месяца? Похоже что время в этом мире неслось быстрее. А вот эта небольшая усадьба за высоким частоколом должна быть аниным домом. Попросив моих спутников подождать я на цыпочках вошел в подозрительно распахнутые ворота под навесом и увидел немалых размеров сруб с высоким крыльцом под резной крышей, подпираемой резными же балясинами. На ступеньках сидела крупная пожилая женщина в длинной сплошной одежде и странном головном уборе, состоящим из меховой шапки и забранного под нее платка, скрывающего волосы. Она перебирала кроваво-красные ягоды в большой миске с водой.

– Радоватися – осторожно сказал я.

И замер, предчувствуя, что сейчас грохнусь наземь и потеряю сознание от избытка чувств. Кто это? Мать? Но ведь ее мама умерла. Служанка? Что она скажет? Удивится? Прогонит? Но то что я услышал, было последнее, что я мог предположить.

– Ты Лёв? – спросила она.

Моя способность удивляться сильно притупилась еще по ту сторону Зеркала, поэтому я по-еврейской методике ответил вопросом на вопрос:

– Где она?

– Она далече – пожилая дама не переставала перебирать кровавое месиво, не поднимая глаз.

– Где? – закричал я – Говори, умоляю тебя!

Тут-то она подняла на меня свои глаза цвета выцветшего неба.

– Веданой меня зовут, господин мой Лёв, Веданой – сказала она – И скажу я тебе все, что ни захочешь, раз ты ее желанный. А дело-то было еще пол-луны тому назад. Пришел княжий тиун с наказом и послали Неждана поднимать детинец в Заворичах. Вот он дочку и взял с собой, недоумок старый. Ну а меня оставил за домом присматривать. А что тому дому сделается? Вот за Ладой-то кто присмотрит?

Собрать часть кусочков ее пазла оказалось не так трудно. Упомянутый Неждан был, надо полагать, моим будущим тестем, а сама дама несомненно была Анюте не чужой, иначе бы она не знала одного из ее родных имен. Непонятными оставались какой-то детинец и таинственные Заворичи. Кроме того, оставался еще один вопрос.

– А Зеркало где? – брякнул я.

Но мою собеседницу было невозможно смутить.

– С собой взяла – спокойно сказала она – Руки на себя наложу, кричала моя Ладушка, не посмотрю что грех смертный. Уж как Неждан-то не злился, а уступил.

– А ты не…? – я не договорил, но она меня поняла.

– Да что ты! Ты на имя мое не смотри, это лишь прозвище такое. Правда, кое-что и я умею, но это так… А то Зеркало ей другая дала, не мне чета.

– Спасибо тебе Ведана – сказал я, собираясь уходить.

– Ты куда?

– В Заворичи – сказал я, удивленно глядя на нее.

Вопрос, на мой взгляд, был совершенно излишен.

– Погоди – сказала она и резво, не по годам, взбежала по ступенькам.

Вернулась она очень быстро и подошла ко мне держа в руке что-то на цепочке. Придвинувшись, так что на меня пахнуло женским теплом и пряными травами, она надела мне цепочку на шею. На конце цепочки неожиданно обнаружилась странной работы Звезда Давида – магендовид.

– Ваш, хазарский оберег – пояснила Ведана – Должен вроде вам помогать. Ну и я его еще немного заговорила. И вот еще, возьми – здесь два рубля серебра.

Она протянула мне открытую тряпицу, на которой лежали два серых обрубка с почерневшими неровными краями, вероятно от длинного стержня. Это, надо полагать, и были «рубли». Я молча поцеловал ей руку, отметил одинокую слезу, медленно пересекающуе ее щеку и поспешил на улицу. Кем она приходится Ане, я так и не узнал. «Рубли», завернутые в тряпицу, удобно легли в нагрудный карман рубашки.

– Порты-то починил бы, заступник драный! – донеслось мне вслед.

Это было не совсем справедливо, потому что на штаны я старательно попытался поставить заплаты, используя одолженную у Магуты грубую иглу с ниткой, вот только получилось у меня не слишком хорошо.

Мои спутники терпеливо ждали на улице, пока их волы флегматично жевали подзаборные лопухи.

– Куда ты теперь? – спросил Авраам.

– В Заворичи.

– Путь не близкий – нахмурился Магута.

Я лишь пожал плечами.

– Вот что, Арье – медленно начал Авраам – Магута с повозкой встанет ниже по Подолу, у него там свояк живет. А я собирался отдохнуть с дороги у себя дома. Есть тут у меня малая хата в нашей слободе. Хочешь со мной? Там и сообразим, как тебе до Заворичей добраться.

Я с благодарностью поклонился и ему и Магуте, который уже вёл повозку вниз по улице. Меня же Авраам повел обратно, в сторону от Днепра, пока мы не пришли к совершенно обычной срубленной избе за невысоким плетнем. Изнутри к плетню прилепилась примитивная скамья – доска на двух чурбанах.

– Ну-ка присядем на минутку – сказал Авраам странным голосом.

Я сел, с замиранием ожидая чего угодно. Пристально посмотрев мне в лицо, Авраам сказал:

– А теперь, друг мой Арье, расскажи-ка, кто ты такой на самом деле. Должен же я знать, кого введу в свой дом.

Я попытался было открыть рот и что-нибудь соврать, но он прервал меня повелительным движением руки.

– Ну-ка послушай…

Он произнес несколько быстрых фраз на совершенно незнакомом мне языке. Увидев мое недоуменное лицо, он проворчал:

– Ага, понятно! Я сейчас говорил на нижне-хазарском и похоже, ты никогда не слышал этого языка. Никакой ты, парень, не хазарин. А как тебе это?

О, ужас! Теперь он говорил по-арабски. Я улавливал лишь отдельные слова, но не смысл.

– Понял? Может ты и бывал в Эрец Исроэл, но уж точно не жил там.

Я ошалело смотрел на него, не зная, что сказать.

– А вот на верхне-хазарском ты говоришь почти свободно, но тоже как-то странно. Так кто же ты?

– А ты кто? – перешел я в контрнаступление.

– Я радхонит – спокойно ответил Авраам и, видя мое недоумение, пояснил – Член гильдии иудейских купцов. Мы везем товары и новые идеи с заката на восход и с восхода на закат. Ну, а заодно, мы помогаем нашему народу пережить рассеяние, переселяя евреев из тех мест, где их жизни грозит опасность, туда, где они могут спокойно жить. В Сирии нас называют «ар-разанийа», а франки думают, что мы просто ищем наживу и никак нас не называют. Мы, радхониты, знаем языки всех народов от франкской Лютеции до страны Син, которую ее жители называют Поднебесной. Поэтому, уж поверь, меня очень повеселила твоя песенка на странном диалекте нормандского. А кривичи говорят совсем не так, как ты, хотя язык и похож. Да и иудей ты плохой: даже не прочел дорожную молитву, когда мы выступали. К тому же бритый ты, как тот латинянин. Подозрительно мне это. Так кто же ты?

Он совсем прижал меня к стенке своими откровениями и я проворчал:

– Ты тоже странный иудей, Авраам. Погоняешь волов в субботу и не чешешься.

Он только усмехнулся в свою смоляную бороду, ожидая продолжения.

– Если хочешь… – теперь я пристально посмотрел ему в глаза – … я расскажу тебе всю правду, только вряд ли ты поверишь.

– Хочу! – сказал он не отводя взгляда.

И я рассказал… Рассказал про свой мир, про Израиль, про одну-единственную луну и про Зеркало. Только про Аню я ему ничего не рассказал, но, по-моему, он и так понял, что именно привело меня в его мир.

– Так, говоришь, сыны Израилевы возвращаются в свою землю? Это славная новость.

Он говорил в настоящем времени, как будто это уже произошло, а впрочем, так оно и было.

– Значит не зря мы здесь сохраняем семя нашего народа. Я-то сам хазарского рода, но давно считаю себя евреем, как и любой правильный иудей, пусть даже и погоняющий волов в субботу. А ты меня сразу заинтересовал, еще в тот миг, когда вышел к нашему костру. Было в тебе что-то не из нашего мира. Или ты думал что мы с Магутой тебя кормили целую седмицу только за то что ты собирал грибы и хворост? Может и врешь ты все, а только что-то в этом есть и про летучие машины и про хаты до небес. Я почему так говорю-то? Как ты волов распрягал, так это еще посмотреть надо было, как будто в жизни ни разу скотину не видел. Может и вправду у вас там все машины делают?

Не все, подумал я, вспомнив как у меня прорвало водопроводную трубу и залило соседей снизу. Чем тебе машины-то не угодили? Подумаешь – волы, век бы не видать этих серых коров. А ты бегемота когда-нибудь видел? Вот это скотина, так скотина. Мне бы стоило обидеться, но я не стал. Он продолжил:

– Слышал я и про такие зеркала. Опасная это вещь, Арье! Не знаю почему, но так говорили знающие люди.

Еще бы, не опасная. Интересно, что значит «разбить зеркало»? И как дать знать моей любимой, что я уже в ее Киеве?

– Пойдем в хату – сказал Авраам – Войди в мой дом.

Дом оказался действительно небольшим, фактически в нем была всего одна комната с огромной глиняной печью в торце, столом посередине и лежаками вдоль стен, в которую мы прошли через просторные сени, заставленные по бокам полками с глиняной посудой и одеждой. Печь, судя по обилию копоти под потолком, топили по-черному, а дым, надо полагать, выходил через небольшие закопченные отверстия под потолком, напомнившие мне жалюзи кондиционеров в совершенно другой стране и в совершенно другом времени. «Жалюзи», как и два небольшие оконца были прикрыты съемными деревянными решетками с пластинками слюды на них. Кроватей в комнате не было видно, видимо «антикварная» кровать в комнате Анны была признаком особого богатства. Да, «малая хата» не шла ни в какое сравнение с ее хоромами. Мне бы следовало радоваться, что судьба подарила мне невесту из зажиточной семьи, но было лишь тревожно и эта тревога не отступала.

В доме нас встретила женщина средних лет, одетая так же, как и Ведана. Она низко поклонилась вначале Аврааму, а потом – мне, и сразу захлопотала по хозяйству, вздувая огонь в печи и снимая рамы с «жалюзи», чтобы открыть тягу.

– Пойдем из хаты – предложил Авраам – На воздухе лучше будет. Ты голоден? Придется подождать, пока печь протопится. Возьмем пока в сенях малый жбан меда и сухарей и посидим под плетнем.

«Малый жбан» оказался не таким уж маленьким, а мед – крепким и я осторожно, чтобы не обидеть хозяина, отказался от второй кружки. У меня накопились вопросы. Интересно, где эти Заворичи с их детинцем? Будь я в нашем Киеве, взял бы на последнии деньги такси и был бы сейчас уже в пути. А здесь, похоже, ночью не ходят, несмотря на лунно-месячное освещение. Какие средства передвижения были в средневековье? Карета? Состояние киевской дороги не внушало оптимизма. Верхом? А когда ты, Лёва, последний раз сидел на лошади? Постой, кажется самым быстрым транспортом в те (то есть – эти) времена был водный.

– Авраам – спросил я хозяина – Нельзя ли добраться до Заворичей по воде?

– Смеешься? Вниз по Славутич-реке, а потом вверх по Трубеж-реке? Да тут посуху не так и далеко будет. Пожалуй, не более трех поприщ.

– Поприщ?

Опять те же самые три единицы длины. С большим трудом и с использованием римской мили как своеобразного эталона, мне удалось установить длину поприща примерно в двадцать километров. Да, поляне не мелочились и меряли с размахом.

Были у меня и другие вопросы, но задать их я не успел. За плетнем появились несколько мужчин с мрачными, неулыбчивыми лицами. Одеты они были весьма однообразно, так же как и Авраам и отличались лишь покроем штанов и головными уборами, большинство из которых напоминало тюрбан Магуты.

– Шалом, Авраам – сказал один из них и продолжил по-полянски – Слышали мы от Магуты Полянина, что ты объявился в граде. Вот, пришли за советом. Не прогонишь?

– Заходите, друзья – мне показалось, что Авраам был не слишком доволен визитом – Что нового у киевской общины?

Оказывается, все пришедшие были евреями. Было их человек десять-двенадцать и разместились мы все, хоть и с трудом, на лавках вокруг дощатого стола за домом.

– Мало у нас хорошего, Авраам бен Ильхам, маловато – начал предводитель – Знал ли ты Яакова бен Хануку?

– Сам я с ним не знаком, но имя слышал.

– Так вот, попал он в великую беду. Дал наш Яаков своему брату Нисану поруку на ссуду, что взял тот у ромеев, да вскоре лихие люди того брата погубили и мошну всю забрали. Ромеи-то те возьми да потяни Яакова на правеж за поруку и сидит он теперь у князя в яме. А долгу на нем сто златниц. Мы собрали по общине половину, а больше дать не можем, чтобы совсем по миру не пойти. Ты человек бывалый, что посоветуешь?

Авраам задумался.

– Я могу дать десять солидов от радхонитов – нехотя, как мне показалось, сказал он – Но этого вам все равно не хватит. Нет, тут надо что-то другое.

Он задумался. Киевляне смотрели на него с надеждой, как евреи Ишува на Бен Гуриона, вышедшего на балкон, чтобы объявить о создании Государства Израиль.

– Вот что – Авраам поднял глаза – Надо просить помощи в Хазарии. Грамоту бы послать. Писец у вас есть?

– Вот беда-то, никто у нас не пишет. Читаем-то с трудом – ответили ему – А сам ты, Авраам?

– Читать-то я могу, а вот написать, да так, чтобы красиво было – он явно смутился.

Да, до всеобщей грамотности тут было далеко. И тут я заметил, что Авраам смотрит на меня. Елки-палки, да какой из меня каллиграф? Впрочем, в хайфской школе средней ступени меня хвалили за почерк. Однажды, делая работу по Танаху, я переписал главу из Торы и даже получил хорошую оценку.

– Я мог бы попробовать – непроизвольно вырвалось у меня.

Киевские евреи, как по команде, повернулись в мою сторону.

– Это Арье – представил меня Авраам.

– бен Барух – добавил я.

Далее началась суматоха. Кто-то побежал домой, обещая вернуться с выделанным пергаментом, кто-то помчался к попу одной из Подольских церквей – за чернилами. Где-то верещал гусь, лишаясь перьев, а мне уже несли масляные плошки для освещения. Менее чем через час передо мной лежал прижатый камушками лист пергамента, стояла плошка с чернилами и лежали три очиненных гусиных пера. Все это великолепие освещал колеблющийся свет трех масляных светильников и полного Месяца. Только тогда я понял в какую авантюру ввязался. Я понятия не имел, как пишут гусиными перьями и не представлял, как ложатся наспех протертые чернила на пергамент, а потренироваться было не на чем. Правда однажды мне уже довелось писать пером, но то перо было стальным, а чернила – заводского производства и было это как раз ролевой игрой, в увлечении которыми я в свое время тупо обвинял Аню. Теперь же все было всерьез, а я с дуру полез куда не надо и страшно боялся подвести хороших людей. К тому же пергамент был недешев и было очень боязно его испортить. Киевляне выжидающе смотрели на меня, а мне совершенно необходимо было опробовать перья и тут мне в голову пришла шальная мысль.

– Давайте-ка, я сначала поставлю на листе особое заклятие – нагло предложил я, коверкая полянские слова – Если кто прочитает грамоту с таким заклятием, то, скорее всего, сразу поверит тому, что там прописано.

Немного стыдно было играть на людских суевериях, но дело стоило того. Люди смотрели на меня с недоверием, а Авраам – так и с нескрываемым подозрением. Наконец один из них, наверное – старший, согласно кивнул. Ура, теперь у меня был повод опробовать перо. Но что написать? Не долго думая я попытался изобразить в нижнем левом углу слова «Тамар Хадад». Это было имя моей первой учительницы в Израиле, в которую я, одиннадцатилетний малец, был тайно влюблен. Получилось у меня плохо, одна буква слегка разъехалась, а в другой появилась лишняя, нечаянно проведенная черточка. Зато теперь я более-менее знал какой держать наклон и как нажимать на перо, а маленькая клякса научила меня стряхивать чернила с пера. Теперь имя моей учительницы было увековечено, но надпись получилась совершенно неразборчивой, что, возможно, было и к лучшему. После этого я почувствовал себя более уверенно и вопросительно посмотрел на Авраама.

– «Первый из первых украшен первой и последней короной⁵…» – начал диктовать Авраам.

Я, высунув язык от усердия, старательно выводил буквы, пытаясь подражать шрифту переписчиков Танаха. После первых слов я вознамерился было поставить запятую, но вовремя вспомнил что в танахических текстах нет знаков препинания, наверное и в Киев-граде их еще не придумали. Вначале Авраам продиктовал мне довольно пространное поучение о благе делать добрые дела и помогать ближнему, а потом, когда я исписал уже половину пергаментного листа, перешел к делу. Судя по тексту, Яаков был неплохим мужиком, «из дающих, а не из берущих», и я приободрился, почувствовав, что тоже делаю доброе дело. В конце письма пошли имена киевлян, как бы вместо подписей. Первым шло имя радхонита и тут я узнал его прозвище: Авраам Кормилец. Следующие за ним имена были, в основном, еврейскими, но попадались и какие-то другие, порой весьма забавные. Особенно восхитила меня запись «Гостята бар Кибар Коэн», в написании которой между славянским и еврейским именами вклинилось что-то совершенно чуждое и тому и другому. Радовало также, что среди подписавшихся был левит и еще один коэн, что делало киевскую общину полноценной.