Читать книгу: «Времена», страница 13

Заворичи: мы принимаем бой

– Нет! – твердо заявил Зосима, неприязненно поглядывая на меня – Заворичи мы не оставим. Таков наказ кагана! Будем биться.

– Вот и славно – в один голос сказали Муромец и Неждан, явно обрадованные тем, что с них снимают ответственность.

– Пойдем, Неждан, в церковь и помолимся – сказал Зосима, поднимаясь – Мы с тобой не нехристи какие. Попа твоего послушаем.

Сказано это было в мой огород и сопровождалось еще одним неприязненным взглядом.

– Пойти можно – мрачно, как всегда, проворчал сотник – А вот попа послушать не выйдет. Сбежал поп-то и небось уже на полпути к Киеву, если его волки не съели. Как узнал про тех угринов со Змеями, так только пятки засверкали.

«Совет в Филях» происходил не в Заворичах, а в лесной чаще, на левом берегу Трубежа. По рекомендации Муромца, отряд Зосимы не вошел в детинец, а затаился в глухом урочище, в паре километров от заставы. Бойцы у воеводы были опытные, да и сам он, несмотря на молодость, успел набраться опыта. Поэтому на подходе к урочищу он выставил секреты и два десятка бойцов все время были в броне и при оружии. Мы догадывались, что «соловьи» донесли венгерской армии о численности и вооружении заставы, а вот новый отряд мог оказаться сюрпризом, если удастся сохранить его в тайне. Для этого следовало опасаться соловьевских шпионов, которые могли рыскать в округе. Поэтому Добрыни и Алеши с нами не было: Илья отправил их в поиск. Но больше всего нас беспокоили не «соловьи», а Змеи. Мы так и не узнали их численность и, несмотря на мои подвиги, не были уверены, что знаем чего от них ожидать. Я и сам, хоть и произносил время от времени шапкозакидательские фразы (особенно в присутствии Зосимы), с содроганием вспоминал острую морду, раздвоенный язык, острые зубы и кривые когти.

Наконец мы все обговорили и, оставив отряд на заместителя воеводы, вернулись в Заворичи. Зосима увязался с нами, мотивирую это тем, что ему совершенно необходимо проинспектировать оборону детинца. На самом деле, как я подозревал, он собирался подкатиться к Анюте. До этого мы в Заворичи еще не входили, лишь Алеша сбегал в детинец под вечер и привел сотника. Я вызвался было вместо него, надеясь увидеть свою ненаглядную, но «съзоротай» так на меня посмотрел, что охота настаивать пропала. Муромец явно боялся конфликта между мной и воеводой и не знал, как его избежать. Обеспокоен был не он один. Неждан отловил меня, толкнул за сосну и зашипел:

– С Зосимой сам разбирайся как знаешь, но только чтоб без крови. Понял ли, нехристь хазарская?

Я молча кивнул, хотя никаких светлых идей у меня не было. В детинец мы с воеводой вошли шаг в шаг, ревниво поглядывая друг на друга, также дружно подошли к дому сотника и ввалились во двор через низкие ворота с навесом, оттирая друг-друга плечом. Аня, босоногая, растрепанная, простоволосая и безумно красивая, выбежала на крыльцо и остановилась, прикрыв ладонью глаза от солнца. Мы с Зосимой тоже остановились как вкопанные, как будто выжидая, к кому из нас она подойдет. Но для нее такой дилеммы не существовало: помедлив лишь мгновение, она бросилась вперед, на ходу закрывая глаза, и повисла у меня на губах. Воеводу она просто не заметила. Честно говоря, и я про него забыл, как забыл и про все остальное держа ее в объятиях.

Прошло еще несколько минут, часов или дней и мы заметили, что не одни во дворе. Зосима смотрел на нас с очень странным выражением лица. С него исчезла и злоба и суровость, а осталось недоумение и еще что-то, что я не мог понять.

– Я так понимаю – хмуро и спокойно сказал он – Что мне пора другую невесту искать.

– Не сердись, воевода – тихо произнесла Аня, глядя в землю – Сердцу ведь не прикажешь. А я свое отмолю перед матерью-богородицей.

Я тоже хотел сказать что-то примирительное, но она ткнула меня острым локотком в бок, молчи мол.

– Да вот только… – Зосима замялся – Придется сказать, что это я тебя бросил. Попортил и бросил. Ты уж прости меня, но так надо, чтобы ратники надо мной не смеялись.

– Говори на здоровье – засмеялась Аня – Мне все равно.

– Если тебе это поможет? – я пожал плечами – Говори.

Мое мужское самолюбие вело себя смирно, а скорее всего, мне просто было наплевать, что думают люди.

– Нет – по-прежнему хмуро сказал он – Пожалуй, не стоит. Никто все равно не поверит. Глянет на вас и не поверит. Пойду-ка я к своим в урочище. Нечего мне делать боле в детинце.

Внезапно Аня подбежала к нему, поднялась на цыпочки и чмокнула в щеку так, что меня остро пронзило чувство, подозрительно похожее на ревность. И не мудрено: ведь он был молод. красив и необычайно загадочен в своей тихой грусти, этакий юный Сергей Есенин. Зосима гордо поднял опущенную голову, но смотрел он не на нее, а на меня и в его светлых глазах появилось странное выражение. Злость ушла, ее там больше не было и теперь молодой воевода смотрел грустно, наверное завидовал. Потом он махнул рукой и пошел прочь не прощаясь.

Но далеко уйти ему не дали. Раздался громкий, переливчатый свист и крик «Соловьи! Соловьи!» Свист не прекращался и, казалось, доносился со всех сторон детинца. Мы с Зосимой, не сговариваясь понеслись к восточной, выходящей на Трубеж, стене. В свой первый визит в Заворичи я так был занят спасением Анюты, что не обратил внимания на некоторые особенности конструкции укреплений. Оказывается, с внутренней стороны частокола к нему был прибит примитивный помост из неровных досок. Где ниже, а где и выше, он всюду проходил так, что стоя на нем, можно было выглянуть из-за частокола и послать стрелу или дротик. На этом помосте мы с воеводой и встретили всех остальных: сотника и спецназ. Неждан командовал, рассылая своих людей вдоль периметра, наверное опасался нападения с нескольких сторон.

– Посмотри, Арье, на наших старых друзей – Илья мотнул головой наружу.

Я выглянул из-за стены. Уже на нашей стороне реки столпилась разномастная ватага соловьевцев. Было их немало, не меньше сотни, с самым разнообразным вооружением. Преобладали топоры, но виднелись и длинные копья. У некоторых я заметил луки.

– Луки охотничьи, не боевые – послышался за спиной голос вернувшегося из поиска Алеши.

– Что им надо? – спросил Неждан – Детинец им не взять.

– Их послали умереть – спокойно объяснил Зосима – Умереть и выяснить, какими силами мы располагаем. Посмотрите.

Он указал рукой. За рекой неподвижно застыли четыре всадника, темные, почти черные на фоне вечернего солнца. Казалось, что там стоят не люди, а статуи.

– Хорошо, что я сейчас здесь, а не в распадке – продолжил воевода – Иначе бы не выдержал, пришел бы вам на подмогу и весь наш замысел с засадой раскрылся бы.

– А твой помощник?

– Он без приказа и шагу не сделает. Порой это плохо, но сейчас то нам на руку.

– Соловей сам здесь – тихо подсказал Алеша.

Я не сразу его узнал. Соловей надел остроконечный шлем с бармицей и больше не сверкал лысиной, но я узнал его по соединенным ветвистым свастикам на тунике, которые не скрывал заброшенный за плечи темно-бурый плащ с малиновым подбоем.

– Зачем ему посылать своих людей на убой? – удивился я.

– Соловей хитер – Добрыня, до сих пор молчавший, вставил свое веское слово.

– Как бы он сам себя не перехитрил – проворчал Муромец – Ну что други? Ударим?

– Придется – ответил ему Неждан – Нас проверяют, ну так пусть увидят, как мы бьемся.

Мы медленно спускались от детинца к реке. Никто не отдавал команд, никто не выстраивал нас в боевой порядок. Просто две ватаги неторопливо двигались навстречу друг другу: семь десятков ратников заставы и сотня разбойников. Именно так распорядился Зосима и поддержавший его Неждан. Нас проверяют, так пусть увидят не войско, а толпу. Несколько десятков наших остались охранять стены и на те же стены вышли наши женщины. Аня тоже была там, я это знал. Но я не обернулся, не помахал ей рукой и не следил, махнет ли она мне платочком. Нет, меня учили не так. Было это в другой стране и в другом времени, другими были орудия убийства и другими были мои враги. Но правило не изменилось. Ты уходил в бой и думать должен был только о схватке, а все остальное следовало забыть. Я не обернулся и был уверен, что Аня меня поймет.

Наш спецназ с Нежданом и Зосимой по краям шел впереди. Я заметил, как Муромец медленно вытащил из-за спины два странных стержня с утолщением на конце одного из них. Чехол слетел и на свет появилось широкое лезвие, раздался щелчок и вот в руке у него оказалась небольшая секира. Так вот каково его основное оружие! Он перебросил секиру из руки в руку, пробуя баланс. Заросшие бородами лица и проблески солнца на их топорах приблизились. Я метнул копье, которое пробило чей-то плетеный щит и выхватил меч. Очень не хотелось убивать и я лишь отбил мечом несколько первых замахов «соловьиных» топоров, а потом обездвижил подставивших горло топорников левой рукой. Было это чистейшей воды ханжество, потому что их сразу же добивали идущие за мной. Еще одного я повалил подсечкой, чуть не потеряв при этом меч и тут рядом со мной раздался крик о помощи. Кричал нежданов ратник, на которого насели сразу три «соловья». Одного он повалил копьем, но вытащить свое оружие не сумел и теперь отбивался коротким мечом от топорника и копьеносца. Делать это ему было трудно, потому что он уже тяжело припадал на правую, вероятно поврежденную, ногу. Я вспомнил этого пожилого и полуседого воина, которого провожала замотанная в платок женщина, держащая за руку вихрастого мальчишку. Инстинкты, вбитые в меня долгими тренировками, сработали независимо от сознания и я, перебросив меч в левую руку движением достойным Кевина Костнера, выхватил правой рукой нож из-за пояса и подбросил его, чтобы ухватить за лезвие. Еще в мой первый визит в Заворичи, я забежал в местную кузню и, с помощью кузнеца Глеба, залил в ручку ножа немного свинца. Лезвие легко упало в руку и нож взлетел. Я никогда не видел как мечет ножи Муромец, но подозревал, что мне далеко до ученика Горного Старца и, все же, кое чему меня научили в свое время. Похоже, однако, что учили меня не слишком хорошо: нож, который должен был попасть в грудь «соловью» с копьем, вошел ему в левый глаз.

Наверное, мне уже приходилось убивать людей. Там, в Хевроне, я ловил на мушку неясные силуэты и нажимал на спусковой крючок, молясь и надеясь, что не попаду, но все же исправно задерживая дыхание перед выстрелом. Здесь, за тысячу лет до Хеврона, я уже слышал предсмертные крики людей, поверженных мною, но добитых другими, и не оборачивался. И все же это был не я, не совсем я. У меня были оправдания, миллион оправданий, ведь мне так и не довелось видеть глаза убитого мной человека. А сейчас умирающий копьеносец с лезвием моего ножа в мозгу смотрел мне в глаза, раздумывая, упасть или нет, и я понял, что этот взгляд останется со мной до конца моих дней. Наверное, я застыл в ступоре и несомненно пропустил бы удар топором или копьем, но тут в схватке наступил перелом.

– Соловей! Соловей! – раздались крики.

Сражение распалось, образовав коридор, а потом и круг. Десятка два тел лежали неподвижно, создавая своеобразный бордюр вокруг импровизированной арены. Почему не стонут раненые, подумал я? Но раненых не было, соловьевцев добили, а наших оттащили в детинец. На середину вышел Соловей, тяжело дыша и рассекая со свистом воздух своей саблей. Шлема на нем уже не было и лысина поблескивала потом на солнце.

– Ну – хрипло закричал он – Кто выйдет сразиться с самим Соловьем?

Зосима дернулся было вперед, рядом с ним образовался Неждан, но Илья остановил их обоих повелительным взмахом руки и вышел в круг. Свою секиру он почему-то держал в левой руке.

– Элияху! Илиас! – медленно тянул Соловей его имя – Муромский храбр на службе полянского кагана. Кто ты, безродный? Рус? Вятич? Радимич? Как твое настоящее имя?

– Меня зовут Илья из Мурома – спокойно сказал съзоротай и я вздрогнул, услышав то имя, которым называл его один лишь я – Под этим именем меня и запомнят.

– Не забудь, Илья – Соловей, казалось, попробовал новое имя на вкус – Не забудь, что велел тебе твой архонт.

– Я исполню повеление князя и не трону тебя.

По лицу Соловья начала расплываться довольная улыбка. Тайный план Владимира выплывал на свет и становился явным. Ни у самого кагана, ни у его воевод, не получалось загнать многочисленные племена славян под сень креста. Пожалуй напрасно отец нашего Добрыни, Добрыня-Аникита, вел войско на Новгород, не покорятся ему новгородцы. А вот такие «соловьи» помогали будущему Святому намного лучше попов и меча. И люди бежали из разоренных поселков под защиту православного князя. Интересно, сколько золота получил Соловей из Киева? Неужели Муромец его отпустит? Похоже, что это будет именно так.

– Уходи, Соловей – прозвучало в тишине – И поторопись!

Ухмыляющийся Соловей повернулся и, не опуская сабли, сделал шаг, потом другой. Рука Ильи резко взметнулась вверх. Раздался нарастающий резкий свист, совсем не соловьиный, и длинная оперенная стрела, выпущенная из Куркуте пробила разбойнику шею. Соловей захрипел, выронил саблю и схватился обеими руками за горло, ошеломленно глядя на бегущие у него между пальцев струйки крови.

– Какая жалость! – сказал Илья, приблизившись – Как все неудачно получилось! Что же я скажу князю-то?

Он сделал короткий, незаметный взмах своей секирой и голова Соловья отделилась от тела. Я снова вздрогнул, но позывов желудка не почувствовал. Наверное, все это выглядело несколько нереально и слишком уж напоминало сцену из голливудского боевика. Сейчас он возьмет голову Соловья за волосы и с торжествующим ревом будет демонстрировать ее деморализованным врагам, промелькнула неожиданная мысль. Но Муромец не последовал законам жанра, может быть и потому, что волос на лысой соловьиной голове не было, а просто пнул ее лаптем. Длинный нос Соловья уткнулся в быстро темнеющий песок и соловьевцы побежали, бросая оружие. Я посмотрел на другой берег Трубежа: черные всадники разворачивали коней…

Захваченные в плен «соловьи» показали, что основные силы мадьяр в трех переходах от нас дают отдых коням и людям после утомительного пути в обход болот. Итак, у нас было три дня и четыре ночи для организации обороны. Зосима ушел в распадок к своему отряду, Добрыня с Алешей снова вышли в поиск, а мы устроили новое совещание. На крыльце сотникова дома сидели Муромец с Нежданом, Улада щурилась на вечернее солнце и часто моргал подслеповатыми глазами кузнец. Глеб не походил на классического кузнеца: сухощавый и жилистый, неопределенного возраста, он был на голову ниже меня. Его мускулы не поражали кинематографической рельефностью, но я видел его в работе и знал, что несмотря на наличие могучего помощника, он мог и сам помахать молотом. В помощниках у него ходил раб-печенег, которого Глеб тоже потребовал пригласить и сейчас я с интересом рассматривал степняка. Звали его Куэрчи. Он чем-то напомнил мне венгров: с такими же вислыми усами и нависшими над глазами густыми бровями. Вот у этого была такая мускулатура, что я даже позавидовал и на всякий случай проверил, на кого смотрит Анюта, тихо пристроившаяся за углом избы и делающая вид, что ее здесь нет. Она смотрела на меня и у меня отлегло от сердца.

– Ну, други – начал заседание Муромец – Чем будем угощать гостей?

Все почему-то посмотрели в мою сторону. Я задумался. Наверное, я прочитал на порядок больше умных книжек, чем все в детинце. Может ли это мне помочь? Я оглядел импровизированное заседание Совета Обороны. Никто не пялился в телефон и никто не делал многозначительные, но ничего не значащие заметки в блокноте. Да и вряд ли многие из присутствующих умели писать. Однако мне с ними было почему-то спокойно и уютно, может быть и потому что из-за угла снова выглянула Аня. Средневековый я все-таки человек! Но от меня ждали ответа.

– Знает ли кто-нибудь, подкованы ли у угринов кони? – спросил я.

– У тех четверых, что стояли за рекой, кони были не подкованы – донесся голос печенега.

Я посмотрел на Куэрчи с благодарностью.

– Нужны гвозди, как можно больше гвоздей – я посмотрел на кузнеца – Сотня гвоздей найдется?

– Ну что ты, разве что с десяток, ведь в детинце почти нет коней. Можно наковать, но на это уйдет больше трех дней – он вопросительно взглянул на своего раба, который согласно кивнул.

Я оглянулся. Избы здесь клали без гвоздей, мебель, вроде аниного антикварного стула, собирали встык. Может сундуки сбивали гвоздями?

– Можно набрать по избам – задумчиво произнес сотник – А зачем тебе гвозди?

Я собирался изготовить ежи, оружие против конницы, известное также как «чеснок». Пришлось объяснить конструкцию на макете из щепок. Ёж очень понравился печенегу, который понимал в коннице больше нас и, сразу загоревшись идеей, понесся в кузницу изготавливать образец.

– Ну, ладно – задумчиво произнес Илья – Конных мы остановили. А как насчет Змеев? Помогут ли против них твои ежи?

Я вспомнил разлапистую походку варана, его когтистые лапы и отрицательно покачал головой.

– Что же может остановить такого зверя? – спросил Неждан.

– Огонь! – пискнула из-за угла Аня.

Мы уставились на нее, как евреи в Базеле на Теодора Герцля.

– Ну, разве если Арье сможет изготовить «греческий огонь» – с сомнением сказал Илья.

Теперь все снова смотрели на меня. Я судорожно пытался вспомнить рецепт напалма. Как-то в школе мы скачали такой рецепт из Сети, сделали небольшую напалмовую бомбу и взорвали ее во дворе. Попало нам тогда по самое некогда и я не любил вспоминать тот эпизод. Но в давний рецепт входил пенопласт и бензин и было сомнительно обнаружить что-либо из этого в Х веке. Были вроде бы еще какие-то рецепты, а может быть хватило бы и одного бензина, да где же его взять? Нефть, вот что мне надо. Я вспомнил читанную давным давно книгу по истории…

– Можно было бы попробовать, но мне понадобится «кровь земли», селитра и масло.

– Где ж ее взять? – возмутился Неждан – «Кровь земли» течет на берегах Серебряного моря.

Улада негромко кашлянула, потом еще раз, другой.

– Говори! – грозно приказал Неждан.

– Есть у меня немного той «крови» – она потупила взор – Купила у радхонитов, что вели обоз с восхода. Сама не знаю зачем купила, да уж больно дешево сторговала, за пол-бочонка меда получила два бочонка той гадости. А потом сама себя кляла за жадность, да выбросить не решилась.

– Селитра у меня есть – степенно сказал Глеб – А масла найдем по домам.

Нам повезло, бочки у Улады имели хорошо подогнанные крышки, а нефть оказалась летучей. Я подумал было о перегонке ее до керосина, но двух бочонков показалось мне мало для такого процесса. Однако идея перегонки висела в воздухе и я спросил, не найдется ли в детинце браги. Оказалось, что брага в товарных количествах была загодя припасена для празднования Осенины – праздника урожая. А что если к напалму добавить спирт? Изобретать перегонный аппарат было некогда и я вспомнил нашего соседа по дому в Хайфе – старого польского еврея. Он получал благотворительные продуктовые наборы, обменивал муку и галеты на сахар, ставил бражку и гнал польский самогон – бимбер – прямо в кострюльке, поставленной на малый огонь. Живительная маслянистая влага осаждалась в блюдечке, поставленном на стакан, перевернутый в середину кастрюли. Эту примитивную конструкцию я и взял за основу, а вместо кастрюли воспользовался большим глиняным горшком. Для моей цели надо было перегнать брагу по крайней мере дважды и мы с Анютой занялись этой алхимией прямо на сотниковой печи, периодически заходя за нее и целуясь. После второй перегонки продукт получился неплох на вкус, а самое главное – он горел. Пришел сотник, одобрительно посмотрел на синий огонек, лизнул самогонку и недовольно поморщился – как видно евреи еще не успели споить русский народ.

На третий день у нас все было готово. Печенег Куэрчи все это время не вылезал из кузьни, приваривая пятивершковые стержни по трое. Глеб ему помогал, вздрагивая при требовательных окриках своего раба. Мне было не совсем понятно, кто из них на самом деле раб, а кто хозяин, тем более что Куэрчи был по-видимому женат на дочери кузнеца. Как бы то ни было, но «ежи» получились на славу, особенно после того как наши мастера заточили их концы. А вот настоящего напалма у меня не получилось, но все же смесь вспыхивала моментально и горела достаточно долго. Первач я держал в отдельных бочонках, чтобы он не выдохся. Ему была предназначена роль запала.

Вернулись наши разведчики и сообщили, что видели венгерское войско в одном переходе от заставы. Тогда Неждан собрал население Заворичей на вече на поле перед воротами. Впервые я видел их всех: тут собралось сотни четыре народу. Сотню из них составляли ратники заставы и еще набралось полсотни ополченцев из ремесленников и окрестных землепашцев. На последних, плохо вооруженных и необученных, надежда была слабая и сотник определил их в караулы. Остальные были женщины и дети. Мы с Нежданом и коммандос смотрели на людей с невысокой стены детинца и Анюта прислонилась к моему плечу.

– Мы принимаем бой – как всегда мрачно и безэмоционально начал сотник – Всем посадским следует бросить дома и засесть в детинце. Пусть каждая семья в детинце примет по две семьи посадских или землепашцев. Я сам прослежу и горе тому, кто увильнет.

Он обвел толпу взглядом из-под бровей: никто не возражал.

– Всем запастись водой и песком на случай огненных стрел. Понятно ли?

Толпа одобрительно зашумела.

– Кто еще что спросить хочет? – Неждан сказал это так грозно, что стало ясно – спрашивать не стоит.

Однако люди, судя по всему, не слишком его боялись. Одна бойкая бабенка с младенцем на руках сделала шаг вперед, подмигнула мне и ехидно спросила:

– Ты нам лучше скажи, Неждан-сотник, что это за чудо заморское к твоей дочке ластится?

Неждан явно растерялся, сделал торопливый шаг назад и гневно прошептал мне в ухо:

– Ославил девку и что теперь? А если завтра тебя угрины зароют?

– Значит будет вдовой – весело сказал я и вышел вперед.

На меня смотрели десятки глаз и чего-то ждали. Я знал, чего они ждут и выкрикнул:

– Люди! Слушайте! Меня зовут Арье-Хазарин, сын Борисов, княжеский съзоротай под началом Элияху из Мурома. А еще меня называют Лёв. Мы уже бились вместе и завтра я снова буду биться вместе с вами против наших общих врагов. А сегодня я, Арье-Лёв, объявляю эту женщину, Анну, дочь Неждана-сотника, своей женой перед людьми, перед своим богом, перед ее Христом и перед всеми вашими богами!

Народ безмолвствовал, предвосхищая Пушкина, но это было хорошее, правильное и одобрительное безмолвствие, много лучшее, чем восторженные крики. Я судил по глазам, а не по воплям, так было вернее.

– Аминь! – тихо сказал за моей спиной Илья Муромец – По какому обычаю свадьбу сыграем? Попа у нас теперь нет, жрецов нет, раввина тоже нет.

Я усмехнулся в изрядно отросшую бороду…

Хупу держали трое княжих спецназовцев и гарнизонный ратник, а роль фаты на лице невесты играла бармица надетого набок добрыниного шлема. Аню привел под хупу Неждан, так и не изменив хмурого выражения на своем изуродованном лице. Раввина у нас действительно не было и я сам прочитал те отрывки, которые помнил, а потом поднял кольчужную завесу с лица моей любимой и раздавил оловянный кубок – хрустального бокала тоже не нашлось.

Теперь у меня была семья и следовало задуматься о будущем. Но ведь будущее уже свершилось, не правда ли? Славянские земли и Заворичи вместе с ними уже попали под власть монголов и московские рати уже выстояли на Куликовом поле. Лжедмитрии один за другим влезали на трон и слетали с него, а Петр Первый уже сбрил бороды боярам. Отгремели войны и революции, изошли мерзким пеплом печи крематориев в Майданеке, взлетел красный флаг над Берлином и бело-голубой над Тель-Авивом. Сиреневый гриб давно осел над Хиросимой, а титановые колеса марсохода коснулись красной планеты. И все это было важно, очень важно, но все это уже произошло, а наше с Аней будущее должно было свершиться здесь и сейчас, его еще не было и мне предстояло его построить. Вот это-то и было по настоящему важно и я опять вспомнил слова Авраама Кормильца о большом и малом пути. Интересно, случались ли путешествия во времени до меня? Впрочем, что такое «до», когда речь идет о времени? Тут уже необходимы новые смысловые конструкции, в которых прошедшее и будущее меняются местами. Можно ли сказать, например: «Я послезавтра неплохо пообедал»? Наверное можно при наличии машины времени. Вдруг я вспомнил об особой грамматической конструкции в иврите, называемой «прошедшее в будущем». Встречается она только в Танахе и теперь, находясь за тысячу лет до своего рождения, я задумался о том, что стоит за, казалось бы, невинной гримасой грамматики. Может быть такое «прошедшее в будущем» отражает иное, неизвестное нам взаимоотношение со временем? Но это был «большой путь», а я еще не прошел свой малый и мне следовало вначале подумать о делах насущных…

Аня осторожно проводит пальчиками мне по груди и лениво ищет мои губы. Месяц стыдливо спрятался за облака, зато Луна бесстыдно высвечивает в полумраке топленое молоко ее тела. Мы утомлены любовью и лежим в горнице сотникова дома, которую он отвел для молодых.

– Плодитесь и размножайтесь! – шепчет она мне в ухо – Ты понимаешь, что это означает? Ты читал Книгу? Ты ее понял?

Я читал Тору, готовясь к урокам Танаха в школе, читал не задумываясь, как моя мама наспех читала «Войну и Мир» перед уроком литературы. Но я помню эти слова, которые сказал Всевышний первым людям.

– Ее неправильно читают – продолжает шептать Аня – Это совсем не об Адаме и Еве, это обо всех нас. Мы с тобой первые люди и мы в раю.

Да, все правильно, сейчас мы не в тесной горнице с низким закопченным потолком. На самом деле это сад блаженства, это парадиз, «ган эден» и он здесь и сейчас.

– Но нельзя всю жизнь прожить в раю – продолжают шептать губы – Придется спуститься.

Да, завтра нам придется спуститься на землю и биться со Змеями и всадниками. Но Аню волнует иное.

– Плодитесь и размножайтесь! – повторяет она – Такое следует говорить только тем, кто в раю. Потому что детей надо зачинать в любви.

И снова она права, моя мудрая жена, моя маленькая девочка, моя любовь и мое счастье. Я осторожно беру ее ладошку и провожу по ней языком. Она тихо стонет и напрягает пальчики, выгибая ладонь наружу и выгибаясь вся. Мой язык следует изгибам ее тела и все повторяется. Мы обязательно спустимся на землю, но это будет не сейчас. Пока что мы в раю и продолжаем плодиться и размножаться.

Утреннее солнце сурово, оно будит меня и пытается разлучить нас. Но у нас еще есть время, милосердно предоставленное нам мадьярскими всадниками. Мы ломаем хлеб и пьем холодную простоквашу из погреба. Жена провожает мужа на войну.

– Мне следует плакать – говорит Аня – Но я не буду.

Андромаха плачем провожала Гектора за десятки веков до нас. А через двести лет после нас, Ярославна будет плакать по своему Игорю. Моя храбрая жена не плачет, ведь она знает, что женский плач убивает силы мужчин. Скоро я уйду на битву и она тихонько поплачет в уголке, замирая от холодного страха, а потом вытрет слезы и выйдет на люди с улыбкой.

– Я видела со стены, как ты бился с «соловьями» – шепчет она – Ты великий воин и ты очень смел. Но ты ненавидишь убивать и ненавидишь войну. Я знаю, ты не захочешь водить рати в бой, ты останешься со мной и нашими детьми. Ты будешь пахать землю, писать умные книги или строить города. Но сегодня особый день, сегодня ты защищаешь меня. Поэтому сегодня ты будешь убивать и лица убитых сегодня забудутся тобой.

Наверное, прошедшая ночь была ночью великих таинств и я открыл перед ней не только сердце, но и самые сокровенные мысли. Теперь она знает то же, что и я и говорит мои слова.

– Тогда ты не обернулся, не посмотрел на меня, и мне сразу стало за тебя спокойней. Не оборачивайся и сегодня, и мне будет легче на сердце.

Меня переполняет гордость. Ты, Гектор Троянский, и ты, Игорь Новгород-Северский! Завидуйте мне, вы, жалкие неудачники! Ни у кого еще не было и ни у кого не будет такой женщины!

Провожать меня Аня вышла уже не в девичьем, а в бабьем наряде: платок скрыл ее длинные прекрасные волосы, как и полагалось замужней женщине. Она шла степенно и плавно, опираясь на мою руку, а я с затаенной гордостью смотрел на такие же пары вооруженных воинов и провожающих их на стену женщин. Моя молодая жена была самой красивой и она это знала.

Мадьярское войско уже стояло на противоположном берегу реки. Пять сотен всадников. Казалось бы это не так уж много, но все пространство от вод Трубежа до синеющего вдали леса заполнили гнедые и вороные кони. Коней другой масти не наблюдалось, лишь впереди у самой воды жевал травку ослепительно-белый жеребец. Всадники стояли спешившись и не двигаясь, подняв вверх свои длинные пики и опираясь на них. Наконец один из них вскочил на белого коня и неспешно направил его к броду. За ним, по обеим сторонам последовали еще двое на иссиня-вороных скакунах.

– Пойдем – вздохнул Неждан.

Когда мы выходили из восточных ворот, трое всадников уже неспешно пересекали Трубеж, разбрызгивая воду на броде. По негласной традиции нас тоже было трое: сотник, Муромец и я, и свое оружие мы оставили на стене, сделав исключение лишь для кинжалов. Всадник на белом коне спешился и направился к нам, двое остальных остались верхом, наклонившись к гривам своих коней. Они были без знакомых нам длинных пик, лишь с кинжалами на поясе, как и мы.

– Шалом – приветствовал нас мадьяр.

Похоже, иврит, с легкой руки хазар, стал интернациональным языком общения между Степью и Лесом.

– С миром ли ты пришел? – спросил его Илья – И кто ты?

Я присмотрелся к венгру. Он стоял перед нами без шлема и без доспехов, в длинном кавалерийском кафтане, знакомом нам по встрече с венграми на Смородине. Длинные, когда-то черные, а сейчас полуседые волосы были заплетены в косу. На ногах воин носил изящные полусапожки с немного загнутыми носками, удобные в стременах, но не подходящие для длительных прогулок.

– Меня зовут Тархош из рода Акаши – спокойно произнес мадьяр – И я пришел не с миром.

Мой тесть, похоже, иврита не знал, но успешно делал невозмутимое лицо. Я тоже пока помалкивал. Разговор продолжил Илья:

– Откуда и куда вы идете и что вам надо у нас?

– Мы идем на заход солнца, в Паннонию, где нашли себе новую родину наши братья.

– Ну так идите, мы вас не держим и не будем препятствовать.

– Путь до Паннонии долог, а с нами наши семьи и кони. Их надо кормить и поэтому мы взяли золото в Булгаре, что на Итиль-реке. За это мы обещали ударить на Самватас, а Акаши не нарушают обещаний.