Читать книгу: «Выпитое солнце», страница 6

– Без проблем. Обязательно ему передам. – А через пару минут добавил. – Уже передал. Он согласен.

Октябрина смотрела на появившиеся вверху экрана уведомления и, сама за собой не замечая, улыбалась. Она зашла в диалог и, долго не думая, написала:

– А у тебя прикольный ник.

– Ты о каком нике?

– Ну, фамилию ты себе прикольную придумал.

– Это моя настоящая фамилия, – ответил он и добавил улыбающийся смайлик.

На странице у Арсения написано «Арсений Бессмертный». Жаль, что проверить документы социальные сети не разрешают – Октябрина с удовольствием бы попросила.

– А что ты удивляешься? – написал он. – Тебя зовут Октябрина. Я думал, у тебя исчерпан лимит на удивления.

И тут Октябрина расхохоталась на весь трамвай. Несколько пассажиров обернулись, но Октябрина не обращала внимания. Она даже не заметила, как по щеке скатилась слезинка. Общался Арсений все-таки как человек. Как обычный человек, с которым, казалось, можно найти общий язык.

Во всяком случае Октябрине бы очень этого хотелось.

Глава 9

– Ты бес, а не ребенок! – Услышала Октябрина шесть лет назад уже на лестнице, за грохотом набитого чемодана, падавшего со ступеньки на ступеньку. В подъезде пахло грязными тряпками, будто полы только помыли. В воздухе кружилась пыль.

На улице тихо. Ни души, хотя обычно лавочки у подъезда занимали старушки. Октябрина не помнила, как их зовут, но за восемнадцать лет они, кажется, не изменили привычке – каждый день обсуждали покупки в магазине, общих знакомых и людей, которых никогда вживую не знали, но все равно находили слова для каждого.

Октябрина тащила чемодан по покрытой крошками снятой щебенки дороге, объезжала дырки, и чемодан все еще подпрыгивал, словно дрожал. Старушек уже нет. Может несколько лет или месяцев. Их нет, а голоса их слышатся в постукивании колесиков.

Родители были против поступления в другой, такой далекий город. Присказка «где родился, там и пригодился» действовала внутри их областного городка – в нем жили бабушка и два дедушки, из него родители отправлялись на общественно-полезные работы за свёклой и клубникой, в больнице этого городка на шестьдесят тысяч жителей впервые закричала в родильном доме двадцать шестого октября Октябрина. Рождалась Октябрина нехотя, будто уже в утробе матери наслушалась разговоров взрослых и поняла, что в холодном мире, где весной отключают горячую воду на профилактику, а зимой температура падает ниже тридцати, ей делать нечего. Родители не решились менять свое решение и назвали Октябрину в честь октябрьской революции. Папа, Эдуард Иванович, лелеял эту мечту с детства. Хотелось иметь хоть что-то от разрушенной страны, в которой вырос. Все детство Октябрина объясняла одногруппникам в детском саду, как правильно читается ее имя. В школе приходилось терпеть клички, которые никак с ее именем не соотносились. К сожалению (или к счастью), у имени Октябрина не так-то много обидных прозвищ.

Родители советовались с соседями, имя Октябрины выбирала, наверное, половина подъезда. Эта же половина подъезда потом следила за каждым ее шагом. Папки «Люди, ставшие известными в семнадцать» тогда еще не существовало, но в голове она, кажется, была всегда. Кто-то рядом всегда являлся тем, кем хотелось стать.

Чем старше Октябрина становилась, тем меньше общалась с родителями. Первым откололся папа. Он и так проводил с Октябриной мало времени, а после того, как начал ездить в командировки, общение свелось к минимуму. Мама откололась на третий год Октябрины в университете. Тогда всем стало ясно, что возвращаться девушка не намерена и город, в десять раз более населенный, чем родной, был новым на очереди к имени «Дом». С тех пор прежние звонки со спорами, обсуждениями и чужими мыслями сократились с нескольких раз в неделю до раза в месяц.

Мимо кофеен и ресторанчиков в городе Октябрина проходила настороженно. Не хотелось увидеть семью, сидевшую за одним столом и что-то отмечавшую. Представить себя и своих родителей на месте незнакомцев у Октябрины не получалось, как и думать об этом без ноющей боли в груди. На школьные праздники Октябрина тоже старалась не ходить.

Иногда Октябрина, особенно вечерами, сидела в пустой комнате и слушала, как в соседней комнате ворочалась Галина Георгиевна. Под дверью проползала полоска света – старшая птица поднималась и шаркала к туалету или кухне, а потом медленно – к себе в спальню. Октябрина смотрела на темный двор и представляла, что за стеной не Галина Георгиевна, а мама. Не обязательно родная, а хоть какая-то. Мама, которой можно излить душу, мама, с которой можно болтать до полуночи даже после ссор и разногласий, мама, которая приносит порезанные фрукты в постель или будит во выходным перед тем как уйти на работу. Маму Октябрины всегда слишком заботило общественное: работа, другие члены семьи, друзья. Октябрина была словом на совместных посиделках, списком достижений или молчанием неудач. Все детство Октябрина провела в детском саду и секциях, школу – на уроках, продленках и во дворе. Одиночество было ей привычным, но с каждым годом ноша уединения натягивалась на шее узлом.

Сейчас об этом узле думать совсем не хотелось.

В углу мяукнула Клюква. В ночной мгле, только начинавшей рассеиваться за окном, не хватало света, чтобы осветить кошку. Октябрина улыбнулась и позвала ее на кровать. Клюква оказалась первым шагом к семье – у котенка, брошенного у чьей-то машины, тоже никого не было. Летним вечером кошечка успокоилась в рубашке Октябрины, плакала, пока незнакомка несла ее в дом через несколько дворов. Девушка надеялась, что с котенком ее не выгонят с новой (первой в жизни) съемной комнаты. Галина Георгиевна, на удивление, не была против. С интересом она разглядывала котенка, которого Октябрина пыталась отмыть от блох в тазике в ванной, и приговаривала:

– Вся в ягодках, гляди. Такие кругленькие ядрышки. Сама беленькая, а ягодки темненькие. – И улыбалась. Так «ягодное» прозвище к кошке и приклеилось. А вот почему Клюкву прозвали Клюквой, за год уже все забыли.

Очередное пробуждение Октябрины было не из сладких.

Роман названивал все утро. Сначала он позвонил перед завтраком, но быстро сбросил. Октябрина только взяла телефон в руку, как имя потухло, словно телефон сам испугался. Затем Роман звонил три раза после завтрака – Октябрина была в ванной и не слышала, зато слышала Галина Георгиевна.

– Катенька, тебе там кто-то дозвониться пытался, – сказала она из зала. Только интересная телепередача о здоровье спасла Октябрину от чужих у телефона.

Ответила на звонок Октябрина только после первого сообщения. «Ты что сдурела? Почему не отвечаешь?» – написал Роман. Октябрина не сразу поняла, что писал он. Таких фраз Роман себе не позволял. Отвечать она не хотела, но после такого сообщения испугалась и перезвонила сама. Первые пару минут Роман отчитывал, говорил ее, что совсем измучился добиваться внимания. Октябрина слушала, даже слышала, но с каждым словом чувствовала в уколы в сердце. Он отчитывал ее как ребенка, который ушел на вечеринку без спроса. А ведь они друг другу посторонние люди.

– Ладно, что-то я вспылил. – Он сказал это тихо, словно сам себе не верил, но потом продолжил уже громче. – Помнишь, я предлагал тебе на отдых вдвоем поехать? Так вот, я все нам посмотрел, нашел отличный отель, место очень красивое. Тебе понравится.

Октябрина слушала Рому почти издалека, с каждым его словом он отдалялся, пропадал, оставался в прошлом, но стоило ему замолчать, тишина оглушала Октябрину. Тишина в прошлом не бывает – она всегда только в настоящем. Ее просто так не заткнешь. Даже если начать говорить, тишину можно и не прогнать.

– Никто не узнает! Я тебе клянусь! – воскликнул Роман. Он никогда просто так голос не повышал, только в редких случаях, когда чувствовал, что слова скоро перестанут помогать, и понадобится крепкая рука.

– Что ты клянешься? Толку-то? – прошептала Октябрина и села на пуфик. Галина Георгиевна смотрела телевизор в зале, но программа стала чуть тише.

«Не проговориться бы, а то вопросы будут», – подумала Октябрина и прислонилась затылком к прохладной стене. Стены, выходившие к подъезду, никогда не нагревались, и в летнюю жару о них можно охлаждаться, когда нет на мороженого в морозилке.

– Клянусь, что никто не узнает о нас! Я все продумал. Послушай меня, не перебивай.

– Я и не собиралась тебя перебивать, – встряла Октябрина, а Роман замолчал.

Она, казалось, видела его лицо. Губы вытянулись в прямую линию, он громко выдохнул, будто подавил желание наорать на нее по телефону. Вспомнил, наверное, что так себя вести не должен.

– Я же просил не перебивать меня, – процедил он и что-то двинул по столу. Чашку или стакан – неясно. – Я возьму билеты на тебя и себя в другом городе. Ехать два часа, там турагентств много. Отдашь мне свой паспорт. Потом улетим из московского аэропорта, с пересадкой в Анталии. А там…

Октябрина уже не слушала. Почему-то в голове ее проносился другой диалог, произносимый другим голосом. Ее будто кто-то спрашивал: «Почему ты вообще связалась с ним? Ведь узнала, что он старше тебя, что женат, что, возможно, имеет женщин на стороне, и все равно осталась?» А Октябрина, казалось, отвечала в реальном времени: «Меня просто так полюбить никто не сможет. Если бы полюбить, уже бы полюбили. Значит, я достойна такого мужчины и только». Говорить это даже про себя горько. В глазах защипало, и Октябрина поспешила снова вернуться в рассказ Романа, в котором он объяснял местоположение отеля. В его словах можно забыться.

– Я говорил тебе, что был в этом отеле три года назад? Вот, мы туда с женой ездили.

Октябрина посмотрела вышедшую в коридор Клюкву. Она не покидала своей территории просто так, но в этот раз села и внимательно глядела на хозяйку. Хотела бы Октябрина спросить у нее, почему своего принца так и не нашла. Не нашла даже того, кто относился бы к ней по-человечески, с уважением, а не звонил по первой прихоти и звал к себе на ночевку, чтобы потом совсем не интересоваться ее жизнью. Спросила бы Октябрина, почему ее не постигла участь нескольких ее знакомых из школы. Несколько девушек (конечно, их было не так много) вышли замуж, даже завели детей, устроили жизнь так, что в социальных сетях на них приятно смотреть. Некоторые, конечно, сходились и расходились, переживали болезненное расставание, плакали и пропадали из поля зрения, но вскоре возвращались осмысленными, окрыленными и готовыми к победам. У Октябрины нет такого возвращения. У нее окрыленного ухода-то и не было.

– Давай потом, а? Сейчас не самое подходящее время.

– Приезжай ко мне! – властно сказал он. Казалось, Октябрина слышала, как быстро билось его сердце.

– У тебя Екатерина Андреевна дома, я не поеду.

– Да что тебе она? Не помешает она!

– А если она приедет раньше? Что тогда? – спросила Октябрина со странным, совсем несвойственным ей спокойствием. Хотелось ведь обвинять в безразличии и глухоте.

– Ее дома нет и не будет до завтра. Приезжай. – Он вздохнул, прокашлялся и добавил. – Никто нас не увидит.

Октябрина долго смотрела на темный экран телефона и гадала, позвонит ли снова, передумает ли, отзовет ли ее. Но мобильный молчал. Роман все решил – а вот Октябрине решать нечего. Даже юркая, проскользнувшая в голову мысль о том, что с Романом пора кончать, не нашла у Октябрины одобрения. Допускать такие мысли опасно – в них можно поверить. Собралась девушка быстро, особенно не старалась. Даже на лицо кроме крема от солнца ничего не нанесла, расчесалась, накинула куртку и пошла к остановке.

Дома у Романа прохладно – в каждой комнате стоял жужжавший кондиционер. На голой спине Ромы, покрытой несколькими блестящими каплями пота, выступили мурашки. Октябрина лежала на спине, скрестив руки на груди, и смотрела в потолок. Ее размазанное на потолке тело ей будто и не принадлежало. Набросок ученика на уроке ИЗО. Акварель, цветные карандаши. Черные волосы растрепались на влажной подушке. Графит.

– Я так по тебе скучал, – сказал Роман и повернулся. На шее его тоже были капли. Он вытер их кончиком одеяла. – Так давно не виделись.

– Недели не прошло, – наобум сказала Октябрина. Она и понятия не имела, когда видела Романа в последний раз.

– Для меня каждый день без тебя как неделя.

Октябрина улыбнулась. Она думала, что на такие фразы способны только ее сверстники.

– Я пойду оденусь. В ванную же можно? – сказала Октябрина и подтянула одежду с пола.

Роман положил руку ей на плечо.

– Тебе не будет жарко? Можно и так.

Октябрина поднялась. Смотреть на него при свете, видеть каждую морщинку, волосок было непривычно. Она и сама не заметила, как вздрогнула. Он смотрел на нее в ответ и только поэтому не заметил, как изменился взгляд Октябрины.

– Нет. Я и тебя попрошу одеться, – сказала она и поспешила в ванную. Только у двери она остановилась, обернулась и добавила, постаравшись ободряюще улыбнуться. – Простыть можно. У вас тут холодно.

Дверь закрылась, Октябрина осталась в темной ванной комнате. Свет включать не хотелось – от зеркала по светлой комнате разливался бледно-голубой свет. Снова баночки, пузырьки, бутылочки Екатерины Андреевны. Октябрина прислонилась лбом к холодной плитке и закрыла глаза. За дверью послышались шаги Романа, которые проследовали к кухне. Загрохотал электрический чайник, послышался звон посуды. Октябрина сжала глаза так, чтобы ничто не могло испортить ее стеклянного взгляда. Слезы остановились. Нужно сохранять самообладание.

В кухне холоднее, чем в спальне. Октябрина поборолась с желанием накинуть на водолазку еще и куртку. Роман оделся, но выглядел недовольным, словно совсем на это не рассчитывал. На столе, помимо двух чашек и мисочки с конфетами, лежали, наверное, десятки листов в стопках. Все от руки исписанные.

– Это что?

– Это по работе, не обращай внимания. Чай вот, бери. Хороший, китайский.

Октябрина отказываться от чая не стала – хоть какая-то надежда согреться в такой комнате. Но после первого же глотка пожалела. Чай Романа на вкус был горький, затхлый, будто настаивали его в грязном носке, а не чайнике. Ни в какое сравнение с чаем Арсения.

«Арсений… Интересно, чем он занимается?»

Минут пять они сидели в тишине. Октябрина думала о своем, а Роман глядел на нее и, кажется, ни о чем не думал. Его взгляд метался от Октябрины к двери, пальцы барабанили по столешнице. К своему чаю он даже не притронулся, только съел две конфеты «Красная шапочка» и сказал:

– Ну что, я путевки бронирую?

Октябрина поставила чашку на стол.

– Я же тебе уже сказала…

– Ты мне ничего так толком и не ответила! – возразил Роман и почесал щеку. – Я же тебе все отправил, все фотографии, ссылки. Ты смотрела?

Конечно, Октябрина смотрела. Место Роман выбрал сказочное, вот только делить эту сказку с ним не хотелось.

– У меня сейчас нет денег на эту путевку. Мои финансы поют романсы.

– Да причем тут твои финансы! – воспротивился Роман. – Я тебе все оплачу! Все перелеты, отель, экскурсии. Не нравится туда, поедем в Стамбул, если хочешь.

– Ром, не надо, пожалуйста. Это того не стоит.

– Нет, это того стоит! – Роман поднялся над столом и наклонился так, что Октябрине казался даже жутким. – Я хочу эту поездку, понимаешь? Я хочу отдохнуть с тобой, полежать на пляже, уединиться в конце концов так, чтобы не думать о других. Неужели тебе этого не хочется? Мы толком времени вдвоем не проводим!

Октябрина поводила пальцами по кружке. Ей, может, тоже хотелось полежать на пляже и уединиться в номере, но в фантазиях рядом с собой она никогда не видела Романа.

«Интересно, почему я не могу сказать ему прямо? Хочу, а рот не открывается», – подумала Октябрина. Про себя она сотни раз отказывала ему, уходила, стирала его номер из телефона. Но в реальности не могла даже сказать «нет», когда понимала, что на «да» сил не хватит. Взамен не говорила ничего, а молчание воспринимали за согласие.

– Я… – начала было Октябрина, но тут в дверь позвонили.

У девушки кровь прилила к ногам.

– Это кто? – прошептала она.

– Жена, наверное, – спокойно ответил Роман и побрел к двери.

– Ты что! – Октябрина схватила его за руку и остановила. – А мне, мне что делать?

– Да ничего, сиди. Да сиди уже, сиди!

Октябрина как в кино наблюдала, как в прихожую вошла Екатерина Андреевна. Низкая полная женщина с добродушным лицом. Роман поцеловал ее в щеку, подал вешалку и улыбался. Женщина сняла курточку, повесила ее на вешалку, сказала что-то Роме и хотела уже пойти в ванную, мыть руки, но увидела незнакомку в кухне и прошла в арку.

Октябрина слышала, как сердце гулко билось в груди. Кажется, оно медленно поднималось по горлу к ушам.

– Здравствуйте! Вы, наверное, секретарша Романа? – спросила Екатерина Андреевна и улыбнулась.

Морщинки в уголках глаз, пухлые, накрашенные алой помадой губы, ухоженные волосы, новый маникюр. Октябрина всегда мечтала видеть маму такой, а теперь смотрела на женщину, которую помогала обманывать.

К горлу подступила кислая тошнота.

– Да, здравствуйте. Вы, наверное, Екатерина Андреевна? – выдавила Октябрина и, когда увидела, что женщина улыбнулась еще раз, продолжила. – Роман Александрович мне про вас много рассказывал.

– Ой, это он умеет, – сказала Екатерина Андреевна и повернулась к мужу. Роман стоял в проходе арки и кивал так, словно ничего не происходило.

Октябрина готова была умереть на месте, если бы ее после этого простили.

– Как у вас много работы! – вздохнула Екатерина Андреевна. – Тяжело, когда в офисе ремонт. Но ничего, скоро закончится. А вы, простите, вашего имени…

– Ксюша. Ксения Евгеньевна, – сказала Октябрина и даже не хотела смотреть на побелевшего Романа. Она глядела на Екатерину Андреевну и надеялась, что взглядом сможет искупить вину.

– Ксения Евгеньевна, очень приятно. Вы бы перекусили, так долго сидеть! Я приготовила пирог, он в холодильнике. Сейчас, подождите, я помою руки и вам разогрею!

Екатерина Андреевна в самом деле бы пошла разогревать пирог и заваривать новый чай. Более того, она выглядела как та гостеприимная хозяйка, которая села бы за стол, начала бы расспрашивать о жизни, кивать и улыбаться. Октябрина сразу представила, как разрыдалась бы за столом, поднялась с места, скрючилась. Ее бы вывернуло на пол прямо у стола от отвращения к себе. Октябрина поднялась с места и сказала:

– Нет, спасибо, Екатерина Андреевна, но мы закончили. Роман Александрович меня как раз отпускал.

– Правда? Что же, жаль. – Екатерина Андреевна сказала это так, словно ей на самом деле жаль. – Надеюсь, мы с вами еще увидимся!

Октябрина буркнула что-то похожее, но уже не услышала своего ответа. На автомате она оделась, обулась. Роман говорил что-то на прощание, но Октябрина не слышала. Она вышла в подъезд, пробежала по лестнице несколько пролетов, прошлась по улице до соседнего двора, остановилась у лавочки и, не в силах больше нести свое унижение, упала на прохладную лавку и расплакалась. Слезы обожгли щеки. Октябрина прижала руки к губам, вдавила ладонь так, чтобы не закричать, и окропила пальцы соленой влагой. Ногами она уперлась в землю, чтобы не упасть. Октябрина подняла голову, и серое небо завертелось перед глазами. Крыши домов, глаза квартир, рты дверей смеялись над ней. Казалось, нельзя придумать ситуации более унизительной, но Октябрина, кажется, решила собрать коллекцию унижений.

«Так дальше нельзя, я так больше не могу!» – подумала Октябрина. Все слезы, которые она удерживала в себе последние встречи, полились на песок детской площадки. Вдалеке прогремел гром. Октябрина потерла пальцами глаза, и по площадке запрыгали красные мушки.

Дождь, пусть пойдет дождь и смоет ее позор. Пусть смоет ее в канализацию. Казалось, сейчас ей там самое место.

Идти домой нельзя – куда идти? Некуда. Возвращаться тоже не хотелось, как и проходить мимо дома Романа. Октябрина приняла единственное решение, которое тогда показалось ей верным, – зайти в кофейню, купить кофе, умыться в туалете, кое-как привести себя в порядок, а потом уже решать, где провести остаток дня. И если с кофейней и холодной водой проблем не было, то со второй частью плана все оказалось не так просто.

Почти весь день оставшийся Октябрина бродила по центру. Без цели она забредала в магазины, плутала между витринами, но сквозняк кондиционера выносил ее на улицу. Она смотрела на сувениры, глядела на одежду в бутиках и даже заходила в кафе, листала меню, но нигде не могла задержаться дольше, чем на пять минут. Призраком она болталась по улицам, пока не увидела вдалеке трамвай. Противиться единственной светлой мысли Октябрина не смогла, достала из кармана мелочь и взобралась в пахнущий влагой, сушками и мокрой травой трамвай. Она знала – он привезет ее туда, куда требует немая душа.

Домик «для всех» в этот пасмурный вечер казался заброшенной лачужкой на краю мира. За накинувшимися на город тучами пропал завод и железнодорожная станция, а дом Арсения стоял, одну ногу свесив над пропастью, и качался.

Арсений открыл через минуту. В белой кофте, босиком. Он выглядел бодрым, но обескураженным.

– Привет. – выдохнул он. – Что-то случилось?

Октябрина по дороге до него репетировала речь, про себя проговаривала ее спокойно, но стоило открыть рот и вдохнуть воздух, как Октябрина задохнулась, в уголках глаз выступили слезы и выдавить из себя она так ничего и не смогла.

– Так, ладно, заходи.

Только Октябрина зашла и сняла кроссовки, как за дверью забарабанил дождь. Крупные капли стучали по крыше, ударялись в окна, но стоило зайти в комнату, где кроме Арсения никого, звуки стихли.

– Хорошо, что ты здесь, – просипела Октябрина и огляделась. В первый раз она и не заметила, что у Арсения в доме была полноценная раковина на кухне. – Можно руки помыть?

– Да, да, конечно, – Арсений засыпал в заварочный чайничек, украшенный рисунком с петушком, заварку. – Ванная у меня тоже есть. В ту дверь, там, у меня в комнате за дверью.

Смотреть на комнату Арсения в такой момент совсем не хотелось. Октябрина думала, что упадет там на пол и заплачет. Сидеть на кухне проще – пространство уже знакомое, не так неожиданно.

В тишине Октябрина намыливала руки. На бортике лежал громадный кусок хозяйственного мыла, на крючке над краном висело белое полотенце для рук. Пахло средством для мытья посуды. Октябрина пробежала взглядом по стене, приделанным к стене на гвоздики держателям для специй и поварешек, добралась уже до плиты, но тут заметила руки, потом плечи, а потом, сама того не заметив, уже смотрела Арсению в лицо.

– Ты голодна? – спросил он и поднял заварочный чайник. – Ко мне заезжал друг, привез большой пирог с капустой и яйцом. У него жена просто невероятно готовит. Будешь?

Арсений пожалел о своих словах сразу же. Губы Октябрины задрожали, руки с трудом нащупали полотенце и терли пальцы о теплое белое полотенце.

– Ладно, ладно, присядь. Если что, потом скажешь.

О большем Октябрина и просить не могла.

В тишине они пили чай. Этот чай, собранный, наверное, на соседних полях, высушенный на подоконнике на газетке, не шел ни в какое сравнение с дорогим китайским чаем Романа. Октябрина выпила четыре чашки и только тогда успокоилась. Весь ее живот, казалось, состоял из горьковатой горячей жидкости. За окном стучал дождь, поскрипывали стены дома, бревна, десятки лет лежавшие друг на друге и уставшие от соседства, тихо стонали. В доме больше звуков не было. Даже часы не тикали.

– Прости, что я так завалилась без спроса и предупреждения, – тихо начала Октябрина, разглядывая листочки на дне чашки. – Я просто весь день… Весь день что-то брожу, хожу, а идти больше некуда и поговорить не с кем.

Она осознала, что сказала, когда было уже поздно. Жар куснул за щеки, но Арсений, кажется, и вида не подал, что что-то не так.

– Все в порядке, я тоже сегодня весь день один, – он говорил тихо, барабанил пальцами по чашке. – Ты не переживай, что без предупреждения. Дверь на крючке. Я не запираю.

– Нет, но это некрасиво же, не по правилам. – Октябрина покрутила чашку по столу. – Я должна была спросить разрешение, позвонить.

– Кому нужны эти правила? – Улыбнулся Арсений.

Октябрина почувствовала, что новая волна горечи подобралась к горлу.

– Что-то случилось. – Он сказал это так, будто уже все знал. Арсений смотрел на нее не слишком внимательно, пробегал взглядом по лицу, рукам, волосам и, казалось, считывал правду.

Октябрине однако было спокойно. Если он и так поймет хотя бы малую часть ее беды, не придется рассказывать.

– Случилось, – согласилась Октябрина и хмыкнула. – Подозревала, что такое может случиться, но… Но даже не думала, что буду вот так. Что мне будет так плохо.

– Ты хочешь, чтобы я дал тебе совет, или просто хочешь выговориться? – спросил Арсений, а Октябрина почувствовала, что в уголках глаз снова появились слезы. Никто никогда не задавал ей такого вопроса.

– Я тебе так скажу, – выдохнула она и постаралась улыбнуться, но только состроила болезненную гримасу. – Не понимаю я, что такое любовь. Я ее, может, и не видела никогда. Я… – Октябрина даже договорить не смогла. Арсений смотрел на нее и улыбался. Улыбался не насмешливо, не пытаясь показать свое превосходство, а так, будто говорил: «Я тебя понимаю, ты можешь не продолжать, если не хочешь».

Арсений задумался. Поджал губы, потом улыбнулся, кажется, попытался усмирить что-то внутри себя смехом, но задохнулся и посмотрел на Октябрину уже спокойно.

– Я тебя понимаю, – сказал Арсений, и Октябрина почувствовала, как что-то тяжелое, весом с жизнь, ухнуло на место. – Любовь штука такая. Нет ее – плохо. Есть она – тоже. В груди пожар, столько сочащихся кровью ран, что потом никогда в жизни не залечишь.

– Но ради этой боли люди и возвращаются, да? – прошептала Октябрина и посмотрела на Арсения, кажется, с надеждой. – Им ведь и дальше хочется вот так.

Он смотрел на нее также, так, будто продолжал настаивать: «Я тебя понимаю, если больно, можешь молчать».

Но сказал Арсений совсем другое.

– Она всегда есть, Октябрина.

– Кто?

– Любовь. – Арсений улыбнулся и сразу же поджал губы. – Наплюй ты на него. Посмотри в зеркало, походи по городу, поговори с теми, с кем тебе нравится говорить, и поймешь, что все у тебя есть.

Октябрина поглядела в окно. На сером небе пробивал себе путь лиловый кусочек неба. Тучи отлетали от него как воланчик от ракетки. Даже сквозь окна, казалось, чувствовался запах надвигавшегося спокойствия. Октябрина позволила себе улыбнуться. Даже не хотелось думать, что Арсений мог бы понять об этой улыбке.

– Ты так мало обо мне знаешь, Арсений.

Он не стал перечить. Только посмотрел на нее так, словно совсем не был согласен.