Читать книгу: «Выпитое солнце», страница 15
– Октябрина! – послышался голос Арсения у палатки. – Пойдем?
Октябрина посмотрела на него и улыбнулась. Ночь только начиналась.
Глава 20
Жар коснулся ее пальцев. Тепло подобралось к плечам.
В эту ночь нельзя спать – Октябрине говорили, что с заходом солнца может проснуться нечисть. В нечисть Октябрина не верила, но меньше веры у нее сохранилось для захода солнца, которое на самом деле, казалось, не всходило для нее.
Ночью было жарко. Октябрина думала отсидеться в палатке, но стоило запаху костра доползти до ее кровати, как что-то внутри перевернулось. Словно предчувствие конца или начала подняло ее с постели. Руки потянулись к венку, но стоило пальцам коснуться сухих цветов, как ладонь Октябрины дернулась.
Октябрина долго смотрела на сплетение нарциссов с луговыми цветами, стебельками одуванчиков и веревочки, которые связывали цветки. Она не слышала, как к палатке кто-то побежал. Послышался топот, словно топот копыт, но быстро стих. Кто-то остановился. В земле остались полумесяцы подков.
– Нам нужно бежать туда! – воскликнула вбежавшая в палатку Полина.
– Куда туда? – спросила Октябрина так, словно ей никуда идти и не хотелось. Но ноги сами подняли ее.
– Костры! Они уже жгут костры, нам нужно водить хороводы!
– Хороводы? Это какая-то…
– Что?
– Языческая фигня…
– Да ладно тебе! – Улыбнулась Полина и взяла Октябрину за руку. Сильным и одновременно легким движением руки она потянула подругу на себя и подняла ее на ноги. – Не слишком ли все равно, какой праздник отмечать, если он очищает душу?
Октябрина посмотрела на себя сверху вниз. Если бы было зеркало, она бы встала перед ним, как вставала раньше: маленькая, в черном платье, которое чуть прикрывало ее бедра, на каблуках, которые Октябрина всегда ненавидела, но почему-то носила. Почему – до сих пор ответить не могла. Если бы в палатке было зеркало, то Октябрина бы замерла, замерзла перед ним и смотрела бы на себя, другую себя так, словно боялась познакомиться с новым и неизвестным ей человеком. Но зеркала в палатке не было, и Октябрина осмотрела себя: белое платье, которое прикрыло ей руки и ноги ниже колен, ноги в босоножках на плоском ходу и венок, который так сильно сжимали пальцы, что костяшки побелели.
Когда Октябрина смогла отвести от себя взгляд и посмотрела на Полину, хмыкнула. В руке Полина держала свернутые носки.
– А тебе это зачем?
– Ты про них? – посмеялась Полина и показала два черных носка, один с дыркой, в которую можно просунуть кулак. Второй был больше похож на сетку для рыбы. – Ты можешь тоже что-то взять. Что-то ненужное из вещей.
– Найти бы еще что-то ненужное из вещей, – вздохнула Октябрина. Перед глазами проплывали все вещи из чемодана. Что-то внутреннее ей, казалось, шептало: «Октябрина, посмотри, сколько у тебя хлама. Неужели нечего выкинуть?» – А зачем?
– Есть такая традиция. Если в костер бросить что-то, что тебе больше не нужно, то проблема в твоей жизни исчезнет.
Невольно Октябрина подумала о купальнике, который подарил ей Роман. Он лежал в чемодане, все такой же отвратительно открытый, какой она бы в жизни не надела. Но жечь купальник на костре – плохая идея. Была и получше.
Октябрина вытащила из кармана штанов, которые повесила на стул, письмо и оторвала от него кусочек. Как раз на нем было написано заветное имя, которое так не хотелось больше произносить.
– Такое пойдет?
Полина улыбнулась, но не сразу. И не смогла ничего сказать.
Они вышли из палатки вдвоем. За ними погасли огни. Вдали пели сверчки.
Арсений и Боря стояли поодаль. Боря прислонился к фонарю и, размахивая руками, о чем-то рассказывал. Арсений в белом был так же прекрасен и запретен, как и в тот день, когда Октябрина его впервые увидела. Та же поза, те же расслабленные плечи, такая же улыбка, за которой не разглядеть ни испуга, ни радости – только немую заинтересованность. Но стоило ему увидеть Октябрину, лицо его переменилось. Он стал такой, каким она видела его в ту ночь в палатке – даже через несколько метров чувствовалось, что они близки.
– Вы готовы? – Арсений улыбнулся и первый подал руку. Его ладонь теплая, мягкая как детская.
– Я объяснила, что делать нужно, – сказала Полина и тряхнула головой. Волосы, сплетенные в косу, ударили ее по спине. – Надо только не опоздать, а то все костры хорошие разберут.
– А чем костры отличаются? – спросила Октябрина и огляделась. Некоторые люди, казалось, и не спешили попасть к кострам, а сидели у палаток или вовсе из них не выходили. – Мы разве опаздываем?
– Мы не опаздываем, но лучше костер поближе к сцене, – ответил Боря и почесал голову. Он, наверное, давно не спал, устал, но на лице его нельзя было этого прочитать. – Потом же идти от него.
– Ты хотел сказать бежать? – посмеялся Арсений.
– Ну да, ну да. – Боря улыбнулся. – Именно это и хотел сказать.
Арсений шел чуть впереди, и Октябрина старалась за ним поспеть. Когда он прибавил шаг, Октябрина не заметила, но скоро уже бежала следом. Волосы развеваются, отросшие кончики касаются плеч, платье поднимается из-за ветра. Рядом Полина неслась так, что казалось, будто в ее ногах задержалась вся сила ветра и теперь она отдавалась ветру назад, возвращалась. Вдалеке на поле сиял пруд, звезды отражались в глади воды. А вокруг пруда – десятки белых точек, которые то отдалялись от воды, то снова приближались к ней.
– Почему они не купаются? – прохрипела Октябрина. Во рту от бега жгло, воздух, который она вдыхала, проходил по горлу раскаленным песком, что невольно проглотила в песчаной буре.
– Нельзя, Октябрина, нельзя! – громко ответил Арсений и засмеялся. – Утром все будут купаться, утром все начнется. А пока нельзя, ты что, ни в коем случае!
– А что ж случится? – тихо, так, словно силы покинули Октябрину. Но ноги ее бежали.
– Я не знаю!
– В воду затянет, – крикнула Полина и рассмеялась. Она бежала впереди, коса ее прыгала из стороны в сторону. Голые ноги, уже черные от земли.
Вчетвером они бежали по раскаленной за день земле. Картина фантастическая, сказочная, но Октябрина чувствовала горячие травинки кожей ступней, песок, прилипавший к пальцам и застревавший в ложбинках. Она – часть сказки. Конец ее, счастливый или трагичный, предстояло разделить с остальными.
Они прибежали к тому костру, от которого можно было разглядеть сцену. Ночь, ансамбль сверчков у высокого дуба, а неподалеку – огромный, высотой не меньше метра, костер и десятки людей, которые уже собрались, взялись за руки и начали ходить вокруг него так, словно огонь мог куда-то убежать.
Огонь, разрушительный или очищающий, проглотил имя и, казалось, вздохнул в облегчении.
Октябрина слышала смех, пока Арсений тянул ее к хороводу. Она почувствовала, как левой ладони ее коснулась чужая. Арсений все еще рядом, не отпускает, а Полина уже убежала. Десятки белых одеяний, жар костра, разговоры и песня. Кто ее запел, Октябрина не слышала, но уже через несколько мгновений кто-то подхватил ее. Томный протяжный голос напевал костру, веселые и звонкие голоса подхватывали. Октябрина не могла понять, как быстро оказалась частью этого круга жизни. Кто-то пел, кто-то подвывал, но все, каждый, заставлял колесо хоровода кружиться. Ноги сами побежали следом за Арсением. Октябрина чувствовала, что бежит в ногу с остальными, что незнакомец или незнакомка, что держал ее левую руку, не наступает ей на платье, а значит все Октябрина делала правильно.
Смех и раздался особенно громко, когда хоровод сменил направление. В миг Октябрина перестала смотреть на затылок Арсения, освещенный оранжевым огнем, и увидела его лицо – счастливое, румяное, будто вся жизнь, которую отняла реальность, вернулась в момент безумной сказки.
Октябрина не знала, сколько продолжался бег. После бега начались танцы. Пары брались за руки и кружились вокруг костра. Арсений, который не выпустил ее руки из своей, потянул Октябрину на себя и отвел чуть дальше от костра. Люди уже танцевали, но Октябрина не хотела танцевать. Почему-то ноги ее не шли.
– Ты так интересно выглядишь, – посмеялся он и улыбнулся. Волосы Арсения разлохматились, румянец на щеках видно было даже в полумраке.
– В каком смысле?
– Ты такая счастливая и живая.
Кто-то запел новую песню. Глубокий женский голос, как голос из-под земли или самой земли, начал рассказывать что-то про поле. Голос этот касался нутра Октябрины. Казалось, что грудной голос женщины прозвучал в груди Октябрины, и девушка смогла только улыбнуться.
– Такое реально только пережить надо, – усмехнулась она, а за усмешкой последовал самый настоящий звонкий смех.
Пока Октябрина смеялась, и сердце ее наливалось силой голоса, что, возможно, мог расколоть землю надвое, ноги пошли в пляс сами. Арсений подстроился. Он будто не очень понимал перемены настроения девушки – не сразу начал танцевать, еще немного постоял, будто проверял, все ли с Октябриной в порядке, но начал танцевать следом так, будто они репетировали.
Это был не тот танец, который Октябрина привыкла имитировать в клубах. Они кружились и прыгали, совершали движения, которые по отдельности, пожалуй, смотрелись странно или даже глупо, но вместе они были красивы.
Сбоку люди уже прыгали через костер. Октябрина вздрогнула, но не остановилась. Арсений даже не обратил внимания. Во время танца он даже закрыл глаза, и ноги с руками его двигались самостоятельно.
– Странные такие, – сказал Арсений, когда они остановились и присели на траву. – Есть такое поверье, что если прыгнешь через костер с любимым человеком и руки ваши не расцепятся, то ваша жизнь совместная будет долгая. Но так вот если подумать, разве это так? По мне так это означает, что они просто хорошо прыгают и у них руки с ногами длинные. Они б лучше по душе мерили.
Октябрина улыбалась. В груди жгло, горло, казалось, скоро начнет расслаиваться, но никогда прежде так хорошо Октябрине не было. Она будто глотнула настоящего раскаленного солнца и выпила его без остатка.
Сколько Арсений с Октябриной так просидели, уже не вспомнить. Но когда песня кончилась, а смех и счастливые вскрики стали тише, все вдруг обернулись. На сцене что-то произошло: раздался рев гитары, удары по барабанам. И вся общность людей, все белое облако тел, окружившее прежде костер, ринулось к сцене. Арсений и Октябрина встали.
Понять, что произошло, Октябрина не успела. Но успели понять ее ноги – они уже были готовы.
Они бежали к сцене. Толпа бежала рядом: она бежала впереди, бежала сзади. В общности бегущих голов Октябрина рассмотрела семью, в чьей палатке они сидели всего несколько часов назад, соседей по очереди, прелестную девушку, в чьей палатке они с Полиной разбирались. Каждый в толпе отслаивался, лепестком падал к осознанию – каждый в толпе был человеком, а не просто частью кучи людей.
Октябрина перебирала ногами. Левая. Правая. Оттолкнуться. Рука Арсения в ее руке. Где-то впереди бежала Полина, Боря не отставал. Он даже успевал разговаривать с кем-то сбоку и жестикулировать. Разговоры, возгласы, крики смешались в крик радости. На сцене, далеко и одновременно близко, зажигались красные огни, сцену накрывал дым, выходили артисты, начинали играть. Толпа мягкой волной подбегала к ним. Толпа сотнями голов и не выпущенных в озеро венков плыла. Сцена становилась все больше, толпа – все меньше. Когда началась первая песня, общее ликование накрыло огромное поле, на котором не осталось ни единого пятна.
Первый взрыв гитар поднял с сухого поля клубы пыли. Ноги запрыгали, земля задрожала под тяжестью чужого счастья. Солист вышел не сразу, но стоило его ноге в черном сапоге появиться на освещенной красным светом сцене, как толпа заверещала. Крики ее услышала деревня за лесом, крики эхом отдались в открытой кабинке на заправке. Октябрина не представляла даже, кто это, но радость ее вырвалась из груди так, словно в тот миг она увидела старого друга.
Она не знала ни одной песни. Земля дрожала, за спиной, по бокам, спереди – везде люди пели, проговаривали каждое слово, словно солист на сцене всего лишь суфлер. Казалось, главные на этом концерте – не группа на сцене, а каждый, кто был перед ней. Их голоса сливались в один, самый объемный и красивый из всех, что может существовать.
Переполох, который уставшей птицей лег на горячую землю, взмыл в небо и раскрасил его белыми пятнами звезд. Октябрина прыгала, смеялась и поднимала руки вверх.
В какой-то момент Октябрина почувствовала, что ее и всех вокруг подняло выше, подняло до уровня сцены. Позади поднимались к небу флаги, догорали костры, а голоса продолжали звучать. Октябрина закрыла глаза и вот – она уже на сцене. Это на нее смотрят сотни незнакомцев, у каждого в глазах – что-то знакомое, будто они уже давно породнились. Не нужно много думать, чтобы понять, что у них в мыслях. То же, что и у нее. Они были целым, которое даже рассыпавшись, оставалось единым. Как бы их ни разбросало, все равно останутся вместе. Все – вскормлены одним духом, взращены на победах и неудачах. Все они – люди одной жизни, в которой только свобода имеет значение.
Октябрина улыбалась. В уголках глаз ее – влажно.
– Мне казалось раньше, что музыка пропала когда-то лет тридцать назад. Я ее услышал только мельком, может, с колыбельной мамы, на фоне услышал, когда брат смотрел телевизор, пока меня пытались уложить спать, – кричал он Октябрине, пока все люди вокруг как один организм, как единое тело, сделавшее единый вдох, прыгнуло, и Октябрина прыгнула с ним. – Я слышал это, слышишь! – Волосы его вздымались к небу как язычки костра.
Все вокруг вдруг замедлилось. Сотни голов, огонь где-то далеко, и близко, окруживший толпу, колыхался огонь.
– А теперь я ее вижу! Она все еще здесь! Он здесь! Он тоже здесь! – кричал Арсений и улыбался. – Это всегда было в нас, это чувство, и только сейчас оно словно проснулось, чувствуешь? Понимаешь меня?
Октябрина впервые за все это время смогла понять. Не только понять – а прочувствовать свое согласие. Оно отдалось ей глухим согласием где-то в уровне живота, где обычно крутился страх и неуверенность.
– Я понимаю! – крикнула она и засмеялась. Гитарные рифы играли у нее в сердце, ветер бился в голове от стены к стене, и дышать было так легко, что каждый глоток воздуха был словно глоток вина. Горло чесалось как от проглоченного хлеба, но влага уже спешила напоить измученное тело.
– Я понимаю, – повторила она уже тише, только себе, но ее в этот раз, казалось, услышала вся толпа. Музыка на миг стихла, чтобы заиграть с новой силой.
Октябрина улыбалась. Все оковы спали. Руки поднялись к небу так, словно всегда должны были тянуться к небесам. Глаза видели так отчетливо, словно Октябрина получила сверхспособность от совы. Но от совы она, казалось, получила только кусочек мудрости – она явно поняла что-то важное в этот миг. Осталось понять, что именно.
Ночь длилась вечность, но лишь ту, с которой имеет дело человек – быстрая. Концерт сменился концертом, песни лились дождем и остужали разгоряченные тела. Слышался смех и радостный плач, земля под ногами дрожала.
Октябрина смотрела на звездное небо и не могла сказать ни слова. Холодные далекие искры сверкали над головой. Столько, что не пересчитать. Октябрина опускала голову и видела мир за головами людей. Рядом радовался Арсений, пел и танцевал. Октябрина стояла и – улыбалась. Впервые для этого ей не нужен был никто посторонний или даже близкий. Она улыбалась себе. Сама по себе.
В воздухе висел запах горячей земли. Летний морской песок, распаханная земля и высушенные на солнце колоски пшеницы.
Октябрина видела эту ночь как фильм, как режиссер, написавший когда-то сцену на бумаге и впервые взглянувший на нее вживую. Отблеск экрана, колыхание его на ветру – все это Октябрина видела. Казалось, у нее заложило уши от басов музыки в кинотеатре.
Огонь – как море окружает их поле звезд. На фоне костров их белый блеск кажется затемненным как свет звезд в городах. Но стоит ветру колыхнуть пламя, как белое свечение ослепляет каждого, кто посмеет посмотреть на него.
В голове Октябрины звучал тихий шепот прошлых времен.
Она чувствовала, как силы ее души собрались и начали движение. На глазах ее люди поднимались и шли продолжали пути, такие непохожие, но при этом – одинаковые, поднятые над землей силой свободой и веры. На глазах сгорало прошлое, горело все, что тянуло к земле. Шепот смерти стих за шепотом трав, холодные прикосновения ее потеплели и – замерзшие ее пальцы откололись. По спине Октябрины потекли горячие слезы смерти, которая отпускала ее и царапала на прощание. Отпадали кусочки старой кожи, опалялись волосы, перекрашенные множество раз, и отрастали новые. Старые слезы засыхали у подбородка, а новые наполняли глаза влагой.
Со стороны могло бы показаться, что они занимаются чем-то противозаконным. Полиция была, где-то виднелись их одежды, но ощущение свободы не покидало. Они не подходили близко, они наблюдали издалека, чтобы схватить любого, кто посмеет нарушить порядок.
Но знал ли хоть кто-то точно, в чем заключался здешний порядок? Понимал ли хоть кто-то ту грань запретного, которую так ни разу и не перешли? Была ли это договоренность на уровне мыслей, что-то колдовское, неподвластное человеческому пониманию, что-то находящееся за гранью Заповедей или люди просто способны находиться друг с другой и не причинять друг другу вреда? Никто не знал, никто и не пытался понять.
В этот миг, в тот миг, когда ее руки взмыли в небо, Октябрина почувствовала, что больше не было никакого «Я» и «Мир». Был только мир, который только сейчас обратил внимание на маленькую, жившую простую жизнь Октябрину, и принял ее, обычную Октябрину в необыкновенную жизнь. Прикосновение этой правды было теплым, таким знакомым, словно когда-то она была уже явлена, но успела потухнуть и спрятаться в глубине головы, где ничего, толком, не найти. Когда-то она была частью целого, но потом – откололась. И вот, в темноте, на ощупь, с помощью чужих рук и своих ладоней, Октябрина выползла, вытащила себя на поле, где когда-то впервые почувствовала прикосновение горячего ветра к волосам. Прикосновение его – прикосновение Матери. Нашлась. Все нашлись.
Огонь догорал, но в углях, разбросанных вокруг утоптанных костров, еще сверкали икры. Ветер подбирал частички золы и разносил по округе.
Земля крестилась в переполох.
Октябрина распахнула глаза и сжала ладонь Арсения в своей. В уголках глаз стояли слезы.
Октябрина дышала и улыбалась.
Над выжженным полем разгорался алый рассвет.
