Читать книгу: «Выпитое солнце», страница 12

Октябрина усмехнулась. Чувство ей знакомо.

– Знаешь, бывало и так, что я совсем не мог найти себе места. Чуть что, чуть заноет в груди, и я уже мчусь по М4 мимо обезглавленных ветром берез, коттеджных поселков и заправок. И каждый раз, словно птица, которой отчего-то некуда лететь и некуда возвращаться. – Арсений подергал цепочку на шее и посмотрел на небо. Мимо пролетали машины, земля дрожала. Арсений схватился за траву, пальцы его переплелись с землей. – Сосны, черные, обожженные снизу, рыжие и загорелые к макушкам. Знаешь, на кого похожи? Они как мальчуганы и девчонки детсадовского возраста.

– Никогда не замечала. – Октябрина сама не заметила, как улыбнулась. Машин не слышно.

– Поездишь с мое, не такое замечать будешь. – Арсений улыбнулся. – У меня было в жизни всякое. Бывало, что год почти лежал, не вставал. Не не мог – не хотел. А потом потянуло на беготню. Моим любимым развлечением, которое бы успокаивало душу, было ехать и смотреть, как природа менялась. Сосны сменяются акациями к югу, трава сменялась топями к северу. Эти наблюдения меня заземляли. Я видел, что вокруг меня есть что-то более важное, великое, вечное, чем я. Меня эти мысли успокаивали. Значит, раз я так неважен, могу ошибаться. Значит, у меня есть право на исправление. Значит, мир проживет и с моими ошибками, ничто не порушится, если я продолжу быть человеком.

– Ты так говоришь, будто столько гадства в мире натворил. – Октябрина заправила прядь отросших волос за ухо. – А на тебя так посмотришь, послушаешь тебя, и, кажется, что ты самый праведный человек на свете.

– Ой, не говори так. – Покачал головой Арсений и положил обе руки на колени. Спина его чуть сгорбилась. – Знаешь, как я пришел к М4? А я не помню. Помню только, что был в таком отчаянии, что знал названия всех деревень и хуторов по этой трассе.

– Так это же уже после…

– После конечно. В этом-то и дело. В моей тоске брат не виноват. В ней виноват я сам.

Еще одна машина заехала на стоянку. Из черного джипа вышла семья: мама с папой, двое детей и маленькая собачка, которая, кажется, рада остановке куда больше людей. Кафе в отдалении, ближе мест уже нет. А Октябрине и не хочется к остальным. Там – кофе, горячая еда, обычные разговоры, к которым Октябрина уже привыкла. Но рядом с Арсением почему-то теплее.

– Я перепробовал множество жизней, а когда нащупал свою, ухватился за нее и до сих пор держусь. Может, мне суждено продержаться за нее до конца, может, сил мне все-таки хватит. Я долго карабкался. Не знаю, есть ли у меня силы подтягиваться дальше, но я хочу их найти… Я, я, понимаешь, я не говорю, что прав. Я не говорю, что жить вот так, как я живу, правильно. Я говорю, что просто иначе я жить уже не могу. Я слишком долго тянулся к этой жизни, чтобы опустить руки сейчас. Я слишком много плохого делал, врал, чтобы опускать руки.

– Но что плохого ты делал? Ты, да ты посмотри на себя! Ты посмотри! Ты разве что не светишься! – воскликнула Октябрина. Руки ее задрожали. – Ты с Полиной кормишь бездомных, ты даешь ночлег тем, кто в нем нуждается, ты спас дом от сноса, ты хороший друг и сын. Да я в жизни человека лучше тебя не видела!

Арсений пропустил пальцы сквозь волосы.

– Сын-то я не ахти, – он усмехнулся и поник как колокольчик, вмиг засохший. – Родителям вру, что еду на работу, а сам давно на том месте уже не работаю. Вру, что живу на квартире, а на деле там редко появляюсь. Говорю иногда, что типа переехал, а на деле у себя, в доме. Они там не были ни разу. Да что там. А раньше? Раньше вообще кошмар. Когда я вот, твоего возраста был. Ой, там вообще комедия. Они мне как-то позвонили, думали, что я дома. А я знаешь где? – Он кивнул так, что дал понять – ждал ответа от Октябрины. Она только приподняла плечи. – Сортавала! Мне приспичило поехать, поглядеть монастыри на островах! И сколько такого было…

Октябрина положила свою ладонь на его. Ее меньше. Октябрина поджала губы. Когда «он был ее возраста». Восемь лет – все-таки срок, возраст второклассника.

В груди тлел уголек правды, потушенный еще давно, когда Октябрина поняла – ее признания давно никому не нужны. Но чем дольше Арсений признавался, тем больше тянуло в груди. Словно к трахее привязали камень, и он только сейчас начал падать. В пустоте груди он раскачивался подобно маятнику, бил по внутренностям. Октябрина закашляла – камень правды, кажется, ударил по ребрам.

– Ты не думай, что я лучше, – тихо начала Октябрина и прокашлялась. Говорить все еще тяжело, тем более когда Арсений – слушал. – Я ведь тоже всякого наделала. Знаешь, что я делала по вечерам, как только чувствовала себя подавленной? – Арсений смотрел на нее прозрачными глазами. Еще немного и можно рассмотреть его мысли. Даже стараться узнать, что он на самом деле думал, не трудно. – Я ходила в клубы, одевалась так, что мне потом домой дурно на себя смотреть было. Иногда я пила еще до клуба, иногда напивалась уже там. Я искала там хоть кого-то, кто мог бы со мной поговорить. – Октябрина усмехнулась. – Просто поговорить, понимаешь? Просто, блин, парой слов перекинуться. Думаешь, был хоть кто-то? Была вечно ноющая Варя, которая вечно ищет людей, которые решат за нее проблемы, были мужчины, которые через две минуты танца готовы были засунуть руки мне в трусы прямо в толпе, был даже мужик, который шел за мной до дома.

– Как так? – прошипел Арсений и выпрямился. – Прям шел?

– Нет, он лучше. – Октябрина постаралась улыбнуться, показать, что это ее уже не беспокоит, это – в прошлом. Но не смогла. – Он ехал за мной в моем автобусе. Я не заметила его, пока не услышала, что он идет по моему двору в темноте. Только крик и обещание вызвать полицию помогло. А, ну и что я ношу кроссовки в такие места. Бегаю я со школы быстро.

– Таких людей изолировать от общества нужно, – сдавленно проговорил Арсений.

– Может, но не будь их, я бы не пришла тогда в тот дом.

– Вот хреновый какой-то позитив, – хмыкнул Арсений, и Октябрина тоже посмеялась. Все, что было до первого дня в доме Арсения было так давно, что уже неправда. – Человек без ран на сердце, знаешь, тоже не особо человек. Таких не бывает.

Октябрина согласилась и снова прилегла на плечо Арсения. Он так мало говорил о себе в обычное время, только в миг печали его язык развязывался, и Октябрина могла узнать чуть больше. Рисунки жизней Арсения вертелись сейчас вокруг него как пробудившиеся светлячки. Оборванные фразы, образы, выписанные его аккуратными словами, фразы других людей. Они вертелись вокруг него, и, казалось, если Арсений встанет и с его штанов посыплются приклеившиеся к ткани кусочки трав, цветов, жизни остановятся, выстроятся прямоугольником вокруг него и расскажут о его прошлом все, что нужно знать.

– Красавцы, вы тут долго сидеть будете? – послышалось сзади. Полина держала в руках зеленую пижаму и улыбалась. – Если вы болтаете о чем-то важном, вы скажите, я уйду.

– Да нет, мы обо мне, – рассмеялся Арсений, словно и не был задумчив. – А вы уже все, договорились? Ой, тогда вы идите, переодевайтесь. Скоро спать уже, а тут пока хорошие места свободны.

Октябрина не поняла, как Полина подала ей руку. Октябрина встала, открыла багажник, вытащила свою пижаму без задней мысли (где переодеваться, например), а Арсений все сидел на полотенце и смотрел на светлячки-машины, бежавшие по дороге.

Октябрина впервые видела заправку в сумерках. У фонарей вились бабочки, самоубийцами бились о лампочки. Люди сидели на террасе и ужинали, чьи-то дети бегали по полянке за заправкой, чья-то собака лаяла на мусорку.

– Это такая «фэнси» заправочка, Арсений хорошую выбрал, – сказала Полина и потрясла головой. – Тут даже диски продают, представляешь? Надо глянуть, что продают.

Октябрина оглянулась. Арсений растворялся в свечении заправки, в шуме пролетавших мимо машин, разговорах людей. Его белая куртка ландышем на коричневой весенней земле виднелась на фоне надвигавшейся тьмы. Октябрина не заметила даже, как зашла на заправку следом за Полиной. Ее обдал прохладный воздух кондиционера, запах выпечки, кофе и стеклоомывателя. Полина что-то обронила про диски, отошла к крутящейся стойке и, держа одежду подмышкой, другой рукой вытаскивала по диску и глядела на оборотную сторону упаковки. Октябрина стояла между прилавком с конфетами и углем. Ей казалось, что людей вокруг вовсе не было. Будто заправка – просто декорации для чего-то важного, для кульминации ее истории. Что-то поджидало во тьме за стенами заправки, что-то, что изменит ее жизнь навсегда.

Октябрина вздрогнула, отошла от прилавков и прижалась к стене у входа в туалет. Полина еще прыгала вокруг стеллажа с дисками, но стоило ей обернуться и увидеть Октябрину, бледную и испуганную, почти вприпрыжку подошла к ней и за руку повела в туалет.

– Как часто ты вообще переодеваешься в туалетах на заправках? – спросила Полина у закрытой двери кабинки. Двери деревянные, дорогие, как в обыкновенных квартирах. Звучала тихая и приятная музыка, пахло ванилью. Не скажешь, что заправка, через которую каждый день проходили сотни людей.

– Да не так часто, – замявшись, ответила Октябрина. На деле же – никогда.

– Лето прожито зря, если ты ни разу не переодевалась в туалете на заправке! – Улыбнулась Полина. – В такой кабинке не так стремно начинать, я была в местах похуже.

– Да как тут переодеться? Места же мало.

– Это ты в машине не пыталась переодеться, когда вас там пятеро, – хихикала Полина, вытаскивая носки из пижамы. – Давай, снимай джинсы. Ставь ногу на толчок.

– Боже мой, а как тут не быть гимнасткой? – Улыбнулась Октябрина. А когда увидела, как Полина, стоя в позе краба, боком к унитазу, вытягивала рукава на новой пижаме, вовсе расхохоталась. – Господи, а без этого никак?

– Мы так времени и места меньше занимаем! – все еще хохоча, ответила Полина. – Сраная кофта, все-таки она мне мала! Слышишь? Она хрустит!

Полина раскраснелась. Волосы разлохматились, когда она старательно стягивала сарафан через голову. Он болтался на одной ее руке, в другой же Полина держала пижамные штаны и не знала, как одеваться дальше – унитаз был занят пижамой Октябрины.

– Давай поделим унитаз пополам! – начала Полина, но на середине предложения и расхохоталась так, что спиной прислонилась к стене и сползла на пол.

Октябрина от хохота села на крышку унитаза в джинсах, без кофты. Люди, стоявшие в очереди в туалет, наверное, так не радовались, но пока она хохотала, а в глазах собирались слезы, Октябрина чувствовала, как камень, оттягивавший трахею, все-таки упал. Дышать было легко.

– А ты подержишь мои штаны? – сквозь смех сказала Октябрина.

– Подержу. А ты подержи мой сарафан, – сказала Полина и задержала дыхание. Не помогло – она снова смеялась.

– Нас так скоро выгонят за смех, – прошептала Октябрина, подумав, что хотя бы так не будет так громко смеяться. Не помогло и это – на последних словах она сорвалась на хохот.

– Пусть выгоняют! За хорошее настроение не наказывают!

Вышли из заправки они минут через десять. Вышли под неодобрительные возгласы людей в очереди, выскочили на остывшую улицу под подозрительные взгляды незнакомцев. Октябрина впервые за много лет почувствовала, что чужие взгляды ее не волновали. Она посмотрела в сторону, где еще недавно сидел Арсений, но там была только темнота.

– Он ушел в палатку уже, наверное, – сказала Полина.

Октябрина посмотрела на нее – Полина улыбалась.

– Я просто…

– Да ладно тебе, все нормально. Все даже отлично, – сказала она и положила руку на плечо Октябрины. Полина хоть и ниже, а руки у нее длинные как ветви у векового дерева. – Вы замечательно вместе смотритесь.

– Да мы не вместе, мы просто так, – ответила Октябрина и пнула носком камушек.

– Может, потом будет не просто так.

– Да я не знаю, я… – Октябрина остановилась. Полина остановилась следом. – Ты же его много лет знаешь, да?

– Ну, прилично. А что?

Октябрина снова огляделась, словно боялась, что Арсений все еще шел следом, призраком преследовал их, чтобы в самый неподходящий момент объявиться за спиной. Но за спиной был только свет заправки, светлячки машинных фар и тьма.

– Как вообще понять, как он к кому-то относится, когда он ко всем одинаково добр? – выпалила Октябрина.

Полина подавила смешок, но улыбнулась не насмешливо, а скорее сочувствующе. Они стояли под фонарем у входа в кемпинг, и свет окрашивал ее лицо в белый цвет.

– Понимаешь, он просто не такой альфа-самец, какими сейчас мужчин ждут видеть. Он любит платонически. Для него любовь – это что-то духовное, я даже тебе объяснить не могу толком. Сколько раз мы с ним говорили, ни разу не поняла, что он мне пытался сказать. У него бывает, заметила? Он начинает говорить о чем-то, а потом его несет, он перекидывается на метафоры… Видела же?

Октябрина улыбнулась.

– Да, говорить красиво он умеет.

– А то, он же специально тренировал речь. Раньше двух слов связать не мог. – Полина развернула сарафан и тряхнула его. – Я тебе вот что скажу. Не пытайся искать в нем подвохов. Он, может, не очень-то любит проявлять инициативу, не будет, ну, знаешь, вот первый шаг делать. Дело в том, что между умением красиво говорить о любви и любить на самом деле – пропасть. Он как ребенок чистый – если он тебе открылся и если рассказал тебе о брате, то вообще можешь не сомневаться.

– Правда? То есть…

Полина подошла поближе и почти на ухо шепнула:

– Никто из его знакомых не знает. Я узнала через два года. Боря – через год. Для него брат – равно что Господь, а про своего Бога просто так же не рассказывают. – Она отошла и улыбнулась. – Не сомневайся по его поводу. У вас будет время обсудить что-то.

– В каком смысле? – спросила Октябрина у уже отошедшей Полины. Девушка шла по дорожке к палаткам и размахивала сарафаном.

– Мы с Борей сегодня спим. – Она остановилась, когда поняла, что Октябрина следом не шла. Обернулась. – Это не специально. Мы просто так всегда меняемся. Но если ты хочешь спать с Борей или со мной, я могу…

– Нет! – воскликнула Октябрина, а потом одернула себя и опустила голову. – Не надо. Оставим, как есть.

Октябрина могла поклясться, что Полина улыбалась.

Глава 16

В тишине похрустывания выжженной на солнце травы казались оглушающими. В глубине кемпинга желтели огоньки у чьей-то палатки. Людей немного, но где-то слева звучали песни под гитару, где-то справа лаяла собака. А Октябрина все равно слышала, как билось ее сердце – гулко, объемно, словно оно поднялось в голову и вываливалось через уши.

Октябрина стояла у небольшой палатки и чувствовала, как накатывала паника. Хотелось найти туалет и стоять над унитазом так долго, пока накатившая тошнота не отпустит. Но когда из палатки вылез лохматый, словно заранее извинявшийся Арсений, напряжение как рукой сняло.

Палатка Бори и Полины, как показалось Октябрине, была чуть больше. Но Боря тоже выше, сантиметров на десять – их тоже нужно куда-то девать.

– Ты залезай первая, – сказал Арсений и оттянул край палатки. В полумраке его лицо показалось белым, словно кровь никогда его и не касалась.

– Ой, а тут тесно, – прохрипела Октябрина и закашлялась. Представить сложно, как они смогут тут не спать друг на друге. Палатка, наверное, рассчитана была на одного Арсения. Вряд ли за день ее успели бы заменить на другую.

– В тесноте, да не в обиде, да? – усмехнулся Арсений, но в голосе его сквозило что-то прежде ему чуждое. Неловкость, казалось, пропитала воздух внутри палатки.

– Ну да. Типа.

Октябрина не поняла даже, как оказалась рядом с Арсением. Он лег следом, аккуратно засунул сначала одну ногу, затем следующую. Потом сел, убрал руки и только потом – залезла его голова. Палатка такая тесная, что толком разъединиться, отодвинуться куда-то никак нельзя. Ноги упирались в край палатки, от головы до другого края тоже места немного. Встать в полный рост никак – только на коленях и то только одному человеку.

– Ты прости, в этот раз Боря палатки собирал, – пропыхтел Арсений и застегнул палатку. Подсвеченный фонариком в тесном пространстве палатки он почти светился. Белая футболка, светлые штаны. Только цепочка на шее темнела.

– Боря собирал? – спросила Октябрина. – Так у вас все распределено интересно. А ты что выбирал?

– Я? – Арсений тяжело дышал, вытащил кусок одеяла из-под себя. – Я выбирал дорогу. Мы только тебе не дали пока права выбора. Блин…

– Да меня пока все устраивает, – ответила Октябрина и обрадовалась, что Арсений в этот момент фонарик выключил. Щеки ее покраснели.

– Да? А, ну тогда выберешь потом, – он тихо посмеялся, но быстро замолчал, закашлялся. – Я запомню, но ты мне лучше напомни, а то мало ли. У нас на фестивале дел будет много. Надо тебя еще со всеми познакомить.

– А там много ваших знакомых? – спросила Октябрина и натянула на себя одеяло. Шорох его в палатке показался оглушительным.

– Ну, я точно пока не знаю, кто там будет. Я в этом году что-то забыл прочитать обсуждение в Бориной группе, – сказал Арсений и как-то поежился. В палатке было тепло. – Но нескольких точно встретим, они не пропускают.

– А сколько раз ты там уже был?

– Я? Ну, раз пять уже точно. Этот шестой, получается. Но я мог и больше, так и не считал же.

Спустя недели Октябрина уже не могла вспомнить, кто начал первый. В темноте палатки, с убранным в ноги фонарем, мрак слился с телами, разобрать, чьи ладони первые нашли чужие, но уже будто бы свои, губы, нельзя. Губы у Арсения были мягкие, обветренные. Руки длиннее, чем показалось со стороны в первый раз. Казалось, он мог обнять весь свет, стоило ему только захотеть.

Октябрина помнила только, как что-то внутри нее взорвалось. Будто опухоль, росшая в ней многие годы, лопнула как перезрелый плод. Соки опухоли обожгли легкие, Октябрина попыталась сделать вдох, но он потонул в новом поцелуе Арсения.

Внутри ее словно щекотали перья. Мягкое тепло опустилось от груди к животу и уже обожгло. По пальцам пробежало покалывание, добралось до груди. Октябрина подавила желание вздохнуть от аккуратного и нежного прикосновения – так ее уже давно не касались. Так, словно каждый сантиметр ее тела был важен.

Руки Арсения гладили там, до куда могли достать. В тесноте они не могли толком повернуться, лежать друг у друга на руках тоже не получалось – руки начинали дрожать. Но и отрываться друг от друга им совсем не хотелось. Казалось, что это вовсе невозможно – сантиметры, которые их разделяли, и не должны были быть преградой.

Октябрина повернулась на бок, переложила ногу на Арсения и хотела уже залезть на него, но Арсений тихо посмеялся и уложил ее обратно.

– Да подожди ты, – хихикнул Арсений, – ты не представляешь, как чутко спит Боря и какие нечуткие вопросы он умеет задавать.

– Да мне все равно на Борю! – прошептала Октябрина и снова попыталась взобраться на Арсения. Его руки мягко, но сильным движением остановили ее.

– Не стоит. Не здесь. Не сейчас. – Он проговорил это тихо, а затем, словно почувствовав, что Октябрина могла неправильно понять его слова, добавил. – Я хочу, чтобы это было между нами. Здесь и там – слишком много людей. Я ни с кем не хочу тебя делить.

Октябрина улыбалась. В темноте палатки черт лиц различить нельзя, но даже во мраке Октябрина, казалось, видела голубые глаза Арсения, в которых навсегда поселилось весеннее утро, различала морщинки в уголках его глаз и почти незаметную царапинку на щеке. Как-то он сказал, что такую оставил ему собутыльник – восемь лет назад она была глубже, страшнее и болела каждый раз, когда Арсений пытался улыбнуться.

Через сколько Арсений заснул, Октябрина тоже не могла знать. Время существовать перестало, оно вообще не чувствовалось в компании Арсения. Они могли сидеть у дороги пять минут, но Октябрина ощущала, словно просидела рядом с ним годы, словно годы разговоров и совместной жизни сцепили их жизни навсегда. Казалось, что песок из их песочных часов перемешался и высыпался в песочные часы с тонким горлышком – песчинки ссыпались неохотно. На двоих у них, казалось, вечность.

Октябрина коснулась его шеи пальцем. Повела вниз, к ключицам, и нащупала цепочку. Октябрина улыбнулась. Интересно, что на ней: крест или что-то другое?

В темноте лицо Арсения не разглядеть, но дышал он спокойно. Октябрина вообще заметила, что дышать у Арсения получалось как-то особенно легко. Его грудь словно ничего не сдавливало – не как у других людей. Октябрина иногда чувствовала, как на шее висела петля и сделать лишний вздох просто так не получалось.

Октябрина аккуратно вытянула цепочку. Горячая, Арсений никогда не снимал ее. Медленно, стараясь не пропустить кулон или крест, Октябрина вела пальцем по горячей серебряной цепочке, и казалось, что даже в цепочке Арсения билось его сердце. Когда Октябрина наконец-то нащупала что-то, очень удивилась. Это был не крест, не кулон, даже не фигурка. Это было что-то плоское, треугольное, но закругленное.

– Это медиатор, – прошептал сонный Арсений.

Октябрина от неожиданности вздрогнула. Арсений хрипло посмеялся – казалось, он спал, но во сне тоже решил поговорить.

– Это медиатор моего брата. – Он взял пальцы Октябрины в свои и поднял медиатор так, словно хотел его видеть. – Им на гитаре играют.

– И брат играл?

– Да. Федя играл. На концерте поймал, с тех пор очень боялся потерять, – ответил Арсений, а Октябрину словно обожгло. Никто не называл брата Арсения по имени.

– Федор и Арсений Бессмертные? – прошептала Октябрина, словно пробуя их имена на вкус. Вкус у имени брата Арсения горький, почти ядовитый.

– Ага. Такой дуэт просрали, просто кошмар, – усмехнулся Арсений и убрал медиатор под футболку. – Нам даже псевдоним не нужен был бы. Только вот он бы играл, а я не знаю… Воду бы ему в перерывах подносил. Или на синтезаторе. Я полтора года в детстве учился на пианино играть.

– И как? Получалось?

– Получалось ли? – Арсений словно усмехнулся. Он подложил одну руку себе под голову и задумался. – Ну, Кузнечика я играл на ура. Пару песен знал. Но я это не считаю умением играть. А вот Федя… Видела бы ты, как он играет! У него были черные крашеные волосы, лохматые, черные глаза… – Арсений зашептал. – Он смотрел в душу, он все в человеке видел.

– Вы такие разные, – ответила Октябрина и положила голову ему на грудь. Под ухом ее билось живое сердце самого живого человека из всех, кого она только знала. Мерно, спокойно. Так, словно сердце знало – все сейчас правильно, так тому и быть.

– Разные. Но вместе мы бы были отличной командой. – Арсений приобнял Октябрину, насколько это позволяла маленькая палатка. – А он ушел, решил, что мне другую команду искать нужно. Он все наперед видел, все-все.

Они лежали в тишине. Дыхание их смешивалось и становилось единым. Они не двигались, не смотрели друг на друга, но в этом молчаливом единении мыслей и духа чувствовалась Октябрине большая близость, чем когда бы то ни было со Святославом или Романом.

– Знаешь, у меня такое ощущение, что благодаря тебе я Федю уже очень хорошо знаю, – сказала Октябрина.

Арсений усмехнулся, и теплое его дыхание коснулось отросших волос Октябрины.

– Он рад, что я все еще помогаю ему быть хотя бы немного живым.

– Думаешь, он хотел бы этого?

– Хотел бы, чтобы даже после физической смерти для живых жить? – Арсений, кажется, улыбнулся. – Конечно. Он этого очень хочет. Он всегда этого хотел.

Арсений попытался устроиться удобнее, и Октябрина даже отодвинулась. Но он притянул ее к себе снова.

– Нам так даже одеяло не нужно, – усмехнулся он. А потом снова стал серьезен. – Каждый человек хочет, чтобы после смерти о нем помнили. Иначе в жизни смысла нет. Толку, прожил жизнь, ушел, а тебя никто и не видел словно. Так ведь никому не нужно. А он себя оставил. Видишь как? Я до сих пор с ним живу.

Октябрина обрадовалась, что тепло Арсения согрело ее в миг, когда все ее тело обожгло холодом. Это были ее мысли в тот день, в тот чертов день, когда она почти умерла – по собственной воле. Никто не вел ее в тот дом, никто не заставлял ее перешагнуть порог в вечное забвение. Никто не знает, что там, есть хоть что-то или, как говорят многие пережившие клиническую смерть, только темнота. Может, в этой темноте, сонной и лишенной ощущений, нужно ждать Великого Суда, может, ждать вовсе некого и нечего и вся вечность – это ничто в тишине. А, может, после смерти ничего и нет. Может, человек просто хочет верить, что чем-то лучше раздавленного машиной кузнечика или убитой на скотобойне свиньи. Может, после смерти есть только смерть.

– Так страшно думать об этом, – прошептала Октябрина и почувствовала, как по щеке потекла слеза. Девушка не успела остановить предательскую влагу – слеза упала на футболку Арсения.

Он почувствовал. Рука прижала Октябрину к себе сильнее.

– Мы оба с тобой одной ногой там побывали, – сказал он тихо и поцеловал девушку в макушку. – Но мы здесь, мы живы. У нас есть вечность, где она кончается, мы не знаем. И хорошо, что не знаем.

– Я не хочу знать, что будет потом, – прошептала Октябрина и вытерла ладонью другую щеку. Она научилась плакать беззвучно, но сейчас она чувствовала, что ее тишина была раскатом грома для них обоих.

– И я. – Арсений взял ее за руку. – Может, когда-то мы с братом встретимся. Может, мы все когда-то встретимся. Но пока мы живы, нечего мечтать об этом. Чем дольше мы тут, тем больше знают их, тем больше знают их.

Октябрина улыбнулась. Все ее лицо мокрое от слез, но она улыбалась. Улыбка даже не через силу.

– Жить надо и все, – сказал Арсений и прижался щекой к голове Октябрины. – Больше от нас ничего не требуется. Это и так все, что нам нужно, чтобы запомниться другим. А для самих себя нужно прожить интересную жизнь.

В тишине палатки они слышали дыхание друг друга. У них общего больше, чем кажется, на первый взгляд. Больше, чем просто дыхание.

Арсений, кажется, говорил что-то еще, но Октябрина не слышала. Впервые за много месяцев она спала без страха сновидений.