Читать книгу: «Идущие навстречу. На перепутье», страница 5

Глава IX

Следом за ухоженной деревушкой, радующей глаз аккуратными крышами и резными ставнями, дорога вновь ненадолго нырнула в лесную глушь и, почти сразу, вывела к застывшим среди теснящихся нестройной толпой древесных стволов стенам монастыря. Сложенные из старательно подогнанных глыб песчаника, тщательно беленые, они тянулись вверх среди посеревшего уже снежного покрова, почти сливаясь с ним. Врастающие в небесную голубизну купола казались продолжением древесных крон. И зеленые купола, и белые стены, и стремящийся ввысь тонкий шпиль колокольни были неотделимы от этого леса, от его тишины и важности, они были его частью, и в то же время, они оставались самими собой, чем-то законченным и значимым, местом, куда тянет придти, и уходить откуда не хочется.

Груженая глиняными горшками, веретенами и прочей утварью телега, на которой Хорвин добрался сюда, уже исчезла среди монастырских строений, а сам он задержался у ворот. Привратница, пожилая монашка с высохшим от времени лицом и ласковыми морщинками около глаз, охотно ответила на его вопросы. Нет, молодая женщина по имени Ровина Ристли здесь не появлялась. Большинство посетительниц она хорошо знает, а среди незнакомых не было никого, подходящего по возрасту. Да, приходила молодая женщина, просила помолиться об уехавшем муже, от него долго не было вестей, но с тех пор миновало две недели. Намедни прибыла посетительница из Хардона, той уже все пятьдесят, никак не меньше. Чиновница проживает с больной дочкой, они вам тоже не нужны. Нет, о Ровине Ристли ей ничего не известно.

Больше делать здесь ему было нечего. Но мужик, с которым Хорвин приехал, еще не вернулся, и Хорвин отправился бродить по монастырю. Ничего не изменилось за те годы, что он здесь не появлялся. Казалось, в этих белых стенах время остановилось. В мире вокруг происходили какие-то события, одни короли сменяли других, создавались и разрушались города, рождались и умирали люди, а здесь все по-прежнему темнели аккуратными рядами окошки келий, и неторопливо уносил ввысь ветви огромный тополь, и такие же фигуры монашек в темных ниспадающих одеждах неслышно скользили через двор, и те же дряхлые старухи недвижно сидели вдоль ограды, глядя перед собой древними, как мир, глазами. Все вокруг дышало тем покоем отрешенности, при котором смиряются самые бурные страсти и утишается самое неистовое горе.

Боль, терзавшая его душу не прошла, но она чуть отступила, сделалась глуше, и он смог остановить свой нескончаемый бег и оглядеться. Всю прошедшую неделю Хорвин, ничего не замечая, метался в поисках исчезнувшей жены, и здесь впервые он осознал, что по земле уже неспешными шагами ступает весна. Солнце по-весеннему ласково пригревало с сияющего голубизной неба, снег слежался и посерел, и на пригорках уже проглянули первые проталины. Мягкий ветерок дышал весенним теплом и свежестью, ярче и веселее звучали голоса птиц, и в воздухе носилось ожидание хороших перемен.

Хорвин ступил под своды собора. Гулкая тишина и мягкий сумрак окутали его, оставляя вдали суету и страдания этого сложного мира. Преклонив колена перед алтарем, он попробовал молиться, но после долгого напряжения его охватила изнуряющая усталость, нужные слова не шли, и он мог лишь отрешенно повторять: «Господи, прошу тебя, верни мне мою жену!»

Он не знал, сколько времени он так провел, глядя на мерцающую перед изображением Спасителя лампаду. Но когда он поднялся и обернулся к выходу, то обнаружил, что был в храме не один. Около лесенки, ведущей вверх, к хорам, стоял священник и смотрел на Хорвина. Чуть поколебавшись, Хорвин приблизился к нему. Спокойные светлые глаза служителя Господа задумчиво смотрели на него, и у Хорвина возникло желание рассказать ему о своей тревоге.

– Тебя что-то гложет, сын мой?

– Это так, отец мой. Я разыскиваю женщину по имени Ровина Ристли. Она могла еще назваться Ровина Котомак.

Его собеседник качнул головой:

– Женщина с таким именем мне не известна.

Поколебавшись, Хорвин продолжал, слова давались ему с трудом:

– Отец мой, вот уже несколько дней душа моя в смятении. Я не знаю, что мне делать… Я… потерял жену… Она ушла из дома.

В глазах его собеседника появилось сочувствие:

– И ты жаждешь вернуть ее?

– Да! Да! – слова эти вырвались из горла мучительным вскриком, но тут же, устыдившись своей несдержанности, он добавил уже тише, – но я не знаю, ни где она, ни что с ней.

– Тебе ведома причина, по которой она ушла?

Хорвин запнулся. Собравшись с силами, он продолжал:

– Да, отец мой. Я… я причинил ей боль.

Казалось, внимательный взгляд его собеседника проникал в душу:

– Когда это происходило, ты понимал, что заставляешь ее страдать?

Хорвин опустил голову.

– В тот момент… Тогда я не думал об этом. Дело в том… меня терзала тогда обида.

– Обида на жену?

– Да, отец мой, – ответил он совсем тихо.

В голосе святого отца зазвучали суровые нотки:

– Обида – нехорошее чувство, сын мой, обида разъедает нашу душу, часто она толкает нас причинять все новую боль тому, кого мы мыслим своим обидчиком, и тем самым мы лишь множим наши взаимные страдания. Обида разъединяет людей.

Лики святых с укоризной взирали на Хорвина. Ему стало неуютно.

– Это – так отец мой. Но я не могу справиться со своими чувствами. Моя обида всегда сильнее меня.

– И что же послужило причиной столь терзающей тебя обиды?

Он попытался объяснить, но сейчас ему самому эти слова показались мелкими и неубедительными:

– Моя жена… В тот день она не захотела быть со мной. Свои интересы она предпочла мне. Она оставила меня одного, и это стало причиной моей боли.

– Что за интересы она посчитала более значимыми, чем желание своего мужа?

– Моя жена занимается благотворительностью. Она много времени посвящает детскому приюту. В тот день она предпочла уйти в приют, там что-то произошло, кажется, заболел ребенок:

– И ты посчитал, что этим своим поступком она предала тебе? – священник говорил негромко, но каждое его слово отпечатывалось у Хорвина в мозгу, вызывая смятение. – Она предпочла тебе не суетные деяния, не праздное времяпровождение, она посчитала необходимым оказать внимание и заботу больному малышу. Ты осуждаешь ее за это?

– Вы считаете, я был не прав?

Его собеседник смотрел строго:

– Дело, что на время отвлекло твою жену от тебя, – дело богоугодное. И твой долг – поддержать ее.

Он попытался возразить:

– Но разве не сказано в Писании: «Да прилепится жена к мужу своему»?

И услышал в ответ:

– И еще там сказано: «Возлюби ближнего своего». Если в тот день твоя жена посчитала необходимым уйти от своего мужа к больному ребенку, значит она видела, что в тот момент малышу ее любовь была важнее.

Хорвин пробормотал:

– Да, она говорила что-то подобное, но я не прислушивался к ее словам. Я помнил только одно, она оставляет меня ради кого-то другого, – он поднял голову. – Что мне делать, отец мой, если я люблю ее слишком сильно, если я нуждаюсь в ней так, что мне трудно вытерпеть без нее даже один вечер.

Святой отец сказал мягко:

– Вы могли не расставаться в тот вечер.

– Но она же ушла!

– Ты мог бы пойти с нею.

В глазах Хорвина полыхнула боль.

– Как все просто, Боже, как все просто! – он провел рукой лицу. – Если бы я пошел с ней, ничего бы не случилось! Просто ничего бы не случилось!

Лицо его кривила страдальческая гримаса. Эта несложная мысль, которая никогда не приходит в голову, пока человек находится в состоянии гнева, и которая становится очевидной уже после, когда изменить ничего нельзя, жгла его огнем. В голосе его собеседника зазвучало сочувствие:

– Все мы грешны, все совершаем ошибки. Не розами, но терниями усыпан наш путь, через ошибки, страдание и осознание совершенных ошибок лежит наш путь к совершенствованию.

Хорвин поднял голову и с мольбой взглянул на своего внимательного слушателя:

– Что мне делать, отец мой, что мне делать? Я не представляю, как мне жить дальше.

Святой отец ласково положил ему руку на плечо:

– Путь каждого из нас к Господу долог и тернист. Господь посылает нам испытания, дабы преодолевая их, мы открывали себя для Добра. – Светлые глаза священника смотрели на Хорвина с пониманием, он говорил хорошо известные слова, не раз уже слышанные во время проповедей, но сейчас, как никогда, Хорвин чувствовал, что слова эти касаются его лично. Служитель Господа говорил, – стремись очистить свое сердце для любви, обратись помыслами к Господу нашему, чья первейшая заповедь – любовь, и Господь поможет тебе. Мне видится, что ты стоишь только в самом начале своего Пути.

Хорвин почувствовал, как в его груди вязким туманом разливается горечь. Он сглотнул и тихо проговорил:

– Отец мой, я хотел бы исповедоваться. Отпустите мне мои грехи.

Первой, кого Хорвин увидел, вернувшись домой, была его мать. Она встретила его у входа, и он сразу разглядел в ее взгляде печаль. У него перехватило горло. Мать тихонько сжала ему руку. Она долго ничего не говорила, и он не выдержал:

– Что? Что? Ну, что ты молчишь? Говори, что?

– Ровина нашлась.

Мать смотрела на него с состраданием.

Сердце его обдало холодом. Ничего еще не закончилось. Все только начинается. Я все еще в начале своего пути. Господь милосердный, дай мне силы.

Глава X

Ее глаза… Милые светлые глаза того ясного серого оттенка, который становился прозрачным, когда Ровина радовалась и темным, когда огорчалась… Чистые глаза, лучащиеся светом доброты и понимания… Любимые глаза… Сейчас они были другими… Они не горели упреком, их не туманило страдание, они не метались в отчаянии… Они были пустыми. Пустыми не той пустотой бездумья, за которой нет мысли, не пустотой отчуждения, которой человек пытается отделиться от мучающего его несчастья, но пустотой бессилия, той страшной пустотой, которая наступает, когда силы человека истощены, и он дошел до своего предела.

Ровина лежала в постели. Светлые волосы ее разметались по подушке, тонкие руки были неловко вытянуты, прикрытое легким одеялом худенькое тело казалось невесомым. Запавшие глаза, выглядевшие огромными на бледном осунувшемся лице, были недвижны. Ровина не смотрела на стоявших перед ней Хорвина и Эрейну, когда они вошли, она не пошевелилась, не повернула головы, лишь более частое дыхание, вырывавшееся из ее груди, указывало, что их появление не прошло не замеченным.

Большой особняк, в котором они все сейчас находились, был одним из тех, где проживает хардонская элита. Не раз в прошлом, прогуливаясь по уютному липовому бульвару, Хорвин и Ровина любовались на этот строгий и элегантный желтый дом, в классическом стиле украшенный колонным портиком. Иногда они шутливо спорили, пытаясь представить, как он выглядит внутри. Но на этот раз, когда Хорвин с матерью торопливо следовали за лакеем по роскошно обставленным покоям, он даже не видел ничего вокруг, он помнил одно: где-то здесь, в одной из комнат этого богатого и чужого ему дома лежит его пропавшая жена.

Первой их приняла хозяйка особняка, представившаяся, как графиня Кортини. Утонченная дама средних лет, с высокой прической, обрамлявшей узкое выхоленное лицо, она держалась с любезностью и сочувствием, уважающим постигшее их горе. В нескольких словах она рассказала о случившемся. Она с мужем возвращалась домой в карете, уже наступила темнота, и кучер торопил лошадей. Как утверждает их кучер, он не успел заметить оказавшуюся перед каретой молодую женщину. Возможно, женщина выбежала из-за угла слишком внезапно, и он не успел удержать лошадей, хотя она, графиня, не исключает мысли, что именно их слуга допустил оплошность, ставшую причиной несчастья. Так или иначе, женщину отбросило в сторону, к счастью, она не оказалась под копытами, но от сильного удара осталась лежать на земле без признаков жизни. Движимые участием, они отвезли ее в свой дом и оказали всю помощь, какая была возможна. В настоящее время можно с уверенностью утверждать, что жизнь пострадавшей уже вне опасности. Несколько дней не приходила в себя вследствие сильной лихорадки, но сегодня, наконец, ей стало лучше, и она смогла говорить. В качестве своей родственницы она назвала госпожу Эрейну Ристли, за которой сразу же и было послано. При этом известии Хорвин ощутил на себе взгляд матери. Он понял, о чем она думает. Та же мысль была и у него. Ровина назвала свекровь, она не вспомнила о муже. Она не захотела увидеть его первым.

Потом с ними беседовал доктор. Покачивая головой, он долго говорил, речь его была гладкой, уверенной, пересыпанной медицинскими терминами, она была призвана показать, что было сделано все возможное, и то, что Ровина потеряла ребенка, которого носила, становилось неизбежным при полученной ею травме.

Глядя на безжизненно лежащую перед ним жену, Хорвин с тоской думал, что своей обидой убил ее. Она так ждала этого ребенка, так радовалась, так мечтала, как будет растить его. Она была такой счастливой. И вот, в одно мгновенье их дом, их брак, их мечты, все разрушено. Все пошло прахом за один вечер. Всего один вечер разлада – и его семья в руинах.

Он опустился на колени перед постелью.

– Родная моя…

Ровина медленно повернула голову. Теперь она смотрела сквозь него.

– Милая, ты не представляешь себе, как я сожалею…

Губы ее шевельнулись. Голос был тихий, едва слышный, почти бесплотный, как и она сама сейчас.

– Ты… уже знаешь…

Он судорожно стиснул край кровати.

– Да, доктор сказал мне.

Страдальческая складка сморщила ее лоб. Слова давались ей с трудом.

– Я прошу… тебя… оставить меня… одну.

– Любимая, я сделаю все…

Она не дослушала и заговорила вновь. Слова ее шелестели, как старые осенние листья, сухие и поблекшие.

– Не стоит… мучить меня и себя… Мне надо… быть одной…

– Ровинушка! Я только хочу…

– Уходи, прошу тебя… прошу тебя…

Глаза ее глядели на него, но как будто его не видели, она была сейчас не здесь, душа ее витала где-то далеко, с ее неродившимся ребенком, которого она не будет теперь кормить, пеленать, укачивать, с которым не будет разговаривать, которому не будет улыбаться, которого не будет учить ходить, говорить, знакомить его с огромным и потрясающе интересным миром. Он не придет в этот мир, и поэтому и его матери не стало в этом мире места.

Хорвин почувствовал, как Эрейна тихонько сжала его плечо:

– Тебе лучше сейчас выйти.

– Мама, я не могу оставить ее в таком состоянии!

– Ей тяжело сейчас тебя видеть, – сказала его мать мягко. – Нужно время, чтобы она смогла придти в себя. Находясь рядом, ты только причиняешь ей лишние страдания.

Покоряясь, он поднялся с колен. Госпожа Эрейна склонилась над ровининой постелью.

Полчаса спустя она нашла Хорвина у окна в соседнем покое. В глазах его тяжелыми волнами переливалась ненависть. Мать стала рядом.

– Я убью ее!

– Кого? – спросила госпожа Эрейна осторожно.

– Эту мерзавку Элису!

– Ты считаешь, это поможет горю? – голос матери звучал строго.

– Она мне заплатит за все!

– Ты тоже принимал участие в произошедшем, – напомнила она.

Хорвин судорожно стиснул оконную раму.

– Да, принимал… Но если бы ни она… Если бы ни ее непрекращающиеся домогательства… Я так и знал, я с самого начала знал, что ее присутствие обернется бедою!

Взяв сына за плечи, Эрейна заставила его развернуться и посмотреть ей в глаза.

– Беда уже случилась, здесь ничего не поделаешь. Важно, чтобы не произошло еще большей беды.

Строгий взгляд матери заставил его сникнуть. Он закрыл руками лицо.

– Что мне делать?! Скажи, мама, что мне делать?!

– Прежде всего, тебе нужно привести свои нервы в порядок. Довольно того состояния, в котором находится Ровина, не хватало еще, чтобы заниматься пришлось и тобой. – Внимая хорошо знакомому мягкому голосу, Хорвин начал приходить в себя. – Сейчас я узнаю, можем ли мы забрать твою жену, а когда она будет уже дома, сделаем все, чтобы к ней вернулись силы. А дальнейшее подскажет сама жизнь.

Глава XI

Ровина молчала. Теперь Хорвин видел ее только такой. Со страдальческими складками вокруг сделавшихся темными глаз, с потухшим взглядом, она хранила неизменное молчание. Он знал, что с другими она не была такой. Она разговаривала с госпожой Эрейной, не уклонялась от долгих бесед с доктором Фроданом, их семейным врачом, пока господин Котомак, приехавший после известия об исчезновении дочери, находился в их доме, Ровина виделась с ним ежедневно. И только присутствие мужа она переносила с болезненным напряжением. Когда Хорвин пытался приблизиться к ней, она будто замирала. Сжавшись, она смотрела в сторону и никак не отвечала на все попытки с ней объясниться.

Всегда тяжело переносивший любое напряжение в отношениях, слишком эмоциональный, чтобы уметь при этом сохранять душевное равновесие, Хорвин тоже стал стремиться к уединению. Теперь он также старался избегать Ровины, как и она его. В их общем доме они жили врозь.

Уходя утром на службу (после возвращения Ровины домой мать вынудила его вернуться к работе), приходя домой вечером, в одиночестве сидя за обедом, затворяясь в собственной комнате, Хорвин ждал. Ждал перемен. Ждал какого-нибудь знака, указывающего, что его жена начала возвращаться к жизни. И доктор, и его мать, и отец, все они в один голос твердили, что Ровине, чтобы оправиться, нужно время, что только оно лечит, что постепенно она привыкнет к своей потере и научится с ней жить. Но сам он слабо верил в это. Знающий на собственном опыте, насколько глубоким может быть отчаяние, он не представлял себе, что может помочь его отчаявшейся жене найти свое успокоение.

Первые дни, пока Ровина еще не вставала с постели, вместе с ними жила Эрейна. Именно она старалась, как могла поддерживать сына, именно она ухаживала за больной, именно благодаря ее усилиям физически Ровина вскоре начала оправляться.

Эрейна оставила их дом, когда Ровина начала вставать на ноги, она считала, что теперь супругам лучше остаться вдвоем, чтобы самим разобраться в своих отношениях. Тогда же отбыл и ровинин отец, необходимость поддерживать порядок в собственном доме призывала его возвращаться к себе. Он уехал, так и не узнав о причинах случившегося. Хорвин промолчал о произошедшем, оберегая Элису, Элиса промолчала, оберегая себя, а Ровина не стала ничего говорить, оберегая их обоих, и господин Котомак так и остался в неведении.

Надежды Хорвина, что уезжая, он заберет Элису с собой, пошли прахом. Элиса наотрез отказалась возвращаться в свой дом, пока там продолжает царить внушавший ей отвращение отчим, и господин Котомак, хорошо представляющий причины такого нежелания, настаивать на ее отъезде не посчитал нужным.

Итак, Элиса продолжала оставаться с семейством Ристли. Впрочем, сейчас Хорвин ее не видел. Вернувшись домой в день, когда нашлась Ровина, он в ярости метался в поисках Элисы и не находил ее. Элисы в их доме уже не было. Предотвращая последствия слепого гнева сына, госпожа Эрейна заранее отослала ее под защиту Карита, где она и жила теперь, вдали от тех двоих, чьи жизни она невольно поломала.

…

– А почему вы выбрали себе такое странное занятие – егерь. Разве это – серьезная профессия?

– Без сомнения.

Карит развернул свое кресло к камину боком, и лицо его, освещенное лишь наполовину, казалось странной маской: одна сторона была живой и теплой, другая – темной и мрачной. Устроившись так, он застыл, неподвижный, спокойный, и только взгляд его глубоко посаженных глаз, не отрываясь, смотрел на Элису. Элиса приютилась на небольшом диванчике, что стоял у противоположной стены. Беспокойно теребя пальцами украшавшую платье ленту, она исподлобья поглядывала на своего собеседника.

– И вас устраивает ваша профессия?

Кивок

– Вам нравится этим заниматься?

– Весьма.

– Но вам приходится проводить много времени вне дома. Эти постоянные отлучки, они вас не утомляют?

– Нет.

«Он что, не умеет нормально разговаривать? Совсем одичал там, у себя в лесах. Весь вечер не могу добиться от него ничего, кроме односложных ответов».

Элиса встала, прошлась по комнате. Взгляд ее упал на оставленную на буфете колоду карт, и мысль тут же скакнула к новой теме.

– Вам нравятся карточные игры? Какую вы предпочитаете?

«Пожимает плечами. И как это прикажете понимать? И мне-то что делать? Разговаривать со мной он не желает, в карты играть не собирается, и чем же мне заняться?»

В углу приютилось пианино. Присев за него, Элиса пробежала пальцами по клавишам, пианино откликнулось мелодичными звуками. Внезапно она почувствовала возбуждение. Взяв несколько аккордов, она сыграла бодрый проигрыш и начала петь бравурную песенку. В доме Ровины инструмента не было, петь Элисе давно уже не случалось, и сейчас звуки собственного голоса, чистого, сильного, доставляли ей наслаждение. Пропев один куплет, она оглянулась, слушает ли ее Карит. Да, он слушал. Склонив голову, он смотрел на нее, и в глазах его Элиса смогла разглядеть откровенное презрение. Оборвав игру, она встала. Она была не в состоянии понять, что именно вызвало его неудовольствие, но петь просто так, для себя самой, не выслушивая восторженных похвал, она не умела. Она привыкла быть на виду, среди людей, собирать дань восхищения, и то неодобрение, которое она постоянно встречала в семействе Ристли, заставляло ее чувствовать себя неуютно. Она снова прошлась, чуть привстав на цыпочки и задумчиво глядя, как колышется подол ее платья. Снова оглянулась проверить, смотрит ли на нее Карит. Он смотрел. Внезапно она почувствовала раздражение. «Ну что он уставился? Все следит и следит за мной! Что ему от меня нужно?» Она остановилась напротив него, вызывающе вздернув свою очаровательную головку. Послала ему взгляд, исполненный презрения.

– Среди моих знакомых нет ни одного представителя простонародья. В моем кругу все – люди воспитанные, образованные, и они прекрасно умеют вести себя с дамой. Никто из моих друзей не заставил бы меня скучать.

Ни один мускул не дрогнул на лице отца Хорвина.

– Не сомневаюсь, – негромко обронил он, и в голосе его вдруг стал особенно заметен акцент. Элиса сразу вспомнила о его происхождении.

– А вы, как я вижу, человек темный. Вы даже не представляете себе, чем можно занять даму из приличного общества.

Карит пожал плечами, элисина речь, казалось, не произвела на него никакого впечатления. Глаза его оставались спокойными, острые скулы казались выточенными из камня. Раздраженно крутанувшись на каблуках, Элиса отошла от него. Взяв с буфета карточную колоду, она присела возле маленького столика и принялась раскладывать пасьянс. Пасьянс не сошелся, и это вызвало у нее еще большее раздражение и почему-то тоску. Ничего мне не удается, подумала она с ожесточением и снова вскочила. Подошла к окну, попыталась что-то разглядеть в темном уже стекле. Постояла перед буфетом, задумчиво уставившись на стоящее на нем блюдо с кексами. Еще раз обернулась к продолжавшему созерцать ее молчаливому собеседнику.

– Послушайте, я бы хотела отсюда уехать, – голос ее против воли дрогнул, ей стало очень жаль себя, такую одинокую, всеми заброшенную. – Здесь я не могу находиться.

Карит резко выпрямился в своем кресле.

– Куда вы собираетесь ехать?

– Я бы хотела вернуться в дом Хорвина.

Глаза Карита потемнели.

– Я бы не советовал вам туда возвращаться. По крайней мере, не сейчас. Они оба еще не пришли в себя после того, что вы натворили. – Под его жестким взглядом Элисе сделалось неуютно. – Если вы не хотите думать о них, подумайте о себе самой. Хорвин не успокоится, пока не успокоится Ровина. В его теперешнем состоянии он может быть просто опасен для вас. Вы понимаете меня?

Элиса опустила голову.

– Да, – шепнула она.

Пока Элиса еще жила в доме Хорвина, он был слишком озабочен стремлением найти пропавшую жену, и на выяснение отношений у него не оставалось сил. Но когда случай сводил их вместе, Элиса видела, как глаза его наливаются недобрым огнем. Не искушая судьбу, она торопилась тут же удалиться, оставив Хорвина одного переживать то сильное и сложное чувство, которое у него вызывала Элиса.

Карит продолжал сверлить молодую женщину взглядом.

– Вы мне обещаете, что не будете торопиться возвращаться туда?

Элиса вскинула голову, глаза у нее вспыхнули.

– Но мне надо… – начала она объяснять, нервно комкая подол платья внезапно вспотевшими ладонями.

Карит резко оборвал ее:

– Сейчас вам надо только ждать. Никто не выгонит вас на улицу отсюда, но Хорвина с Ровиной вам следует оставить в покое.

Своенравная и упрямая, Элиса, тем не менее, пасовала перед более сильной натурой. Смиряясь, она отошла к своему диванчику и неуверенно присела на краешек. Голова ее печально поникла, невеселые мысли о собственном нелегком положении, которые она старалась гнать, вновь завладели ею:

«До чего же некстати случилась эта история с Ровиной. Все ведь так удачно складывалось… А теперь Хорвин думать ни о чем другом не может. И как я скажу ему, когда к нему и подойти-то страшно?»