Читать книгу: «Идущие навстречу. На перепутье», страница 4
Глава VII
Еще на лестнице до Элисы донеслись сердитые голоса. Она прислушалась. Громкий раздраженный голос Хорвина перемежался более тихим ровининым, в нем также слышалось напряжение. Хорвин и Ровина ссорились.
– И все-таки не понимаю, почему ты должна туда идти!
– Пойми, Хорвин, этот мальчик очень болен. Ему необходимо участие!
– Почему обязательно твое участие!
– Но чье же еще?
– В этом приюте достаточно людей.
– Ты не представляешь себе, как этот малыш одинок. И хочет он видеть именно меня.
– Стоило этому мальчишке захотеть, как ты срываешься из дома.
– Ты не понимаешь, я боюсь не успеть. Я знаю, как он плох.
– Кто тебе этот мальчик, и кто я. Из нас двоих ты выбираешь его!
– Хорвин, я ухожу на один только вечер.
– Но этот вечер украден. Украден у меня!
– Родной мой, у нас впереди еще много вечеров. Не забывай, что у тебя есть я, есть твои родители, есть собственный дом. А у этого несчастного малыша нет ничего. Совсем недавно он потерял и родителей, и дом. Он нуждается во внимании.
– Неужели не достаточно того внимания, что ты оказываешь всем этим детям? Неужели нужно что-то еще?
– Не думаешь же ты, что эти несчастные детишки значат для меня больше, чем собственный муж?
– Иной раз именно так я и думаю.
– Хорвин, перестань, твоя ревность нелепа! Никто и ничто в мире не значит для меня больше, чем ты. Но как ты ни дорог мне, сегодня я считаю своим долгом уйти. Я знаю, что там, в приюте, я нужнее.
Быстрым сердитым шагом Ровина прошла мимо застывшей у двери кузины. До Элисы донесся тонкий аромат ее духов, мелькнуло светло-серое платье, по ступенькам лестницы легко простучали каблучки, и вот ее уже не стало. Элиса прислушалась. Тихо хлопнула входная дверь. Элиса удовлетворенно кивнула головой. Ушла. Ушла на весь вечер. Это хорошо. Она еще немного постояла в задумчивости, затем осторожно заглянула в кабинет Хорвина.
Она увидела, как тот нервно расхаживает, звук открываемой двери заставил его резко обернуться, однако мелькнувшая в глазах надежда тут же сменилась раздражением.
– А, это ты… – бросил он разочаровано.
Элиса состроила невинную гримаску:
– А где же Ровина? Я ее ищу.
– Ровина ушла, – коротко ответил он.
Теперь Хорвин стоял у стола, взгляд его невидяще упирался в лежащие на нем аккуратные стопки бумаги. В глазах Элисы зажегся настороженный огонек, и она придвинулась чуть ближе.
– А скоро Ровина собирается вернуться?
– Думаю, что не скоро.
Хорвин по-прежнему не поворачивался. Голос Элисы сделался вкрадчивым.
– Выходит, она оставила тебя одного?
– Выходит, оставила одного, – откликнулся он эхом.
Элиса сделала еще один шажок. Большие черные глаза ее загадочно мерцали.
– А хочешь, я скрашу твое одиночество? Давай посвятим этот вечер друг другу. Представляешь, мы вдвоем, только ты и я. Хочешь? – она напряженно смотрела ему в затылок. Хорвин молчал. Элиса продолжала уговаривать, – зачем каждому из нас тосковать в унынии? Соглашайся, Хорвин, ты увидишь, что вместе время пролетит веселее. Разве так не будет лучше для нас обоих?
– Как хочешь, – бросил он равнодушно. Он так и не обернулся в ее сторону.
Когда, час спустя, она снова заглянула в кабинет, Хорвин продолжал без цели метаться из угла в угол. Элиса радушно улыбнулась:
– Все готово. Я тебя жду.
И тут по его недоуменному взгляду Элиса поняла, что Хорвин уже забыл о своем второпях брошенном обещании. Улыбка сползла с элисиного лица, и оно сразу сделалось некрасивым. Неловко шагнув вперед, Элиса неуверенно шепнула:
– Ну, Хорвин, пойдем. Ты же согласился.
Хорвин отрицательно качнул головой:
– Нет, Элиса. У меня нет настроения.
Элисины черные брови страдальчески поползли вверх:
– Но… я все уже приготовила… Пойдем, прошу тебя!
Не глядя в ее сторону, он продолжал качать головой.
– Я так старалась. Я думала… Хорвин, нам хорошо будет вместе. Пожалуйста, не отказывайся, подари мне этот вечер. Один только вечер. Это ведь совсем немного…
Голос ее дрожал. Звучащая в нем мольба заставила Хорвина обернуться. Он увидел растерянные глаза, кривящиеся в жалкой улыбке губы. Где-то внутри у него колыхнулась жалость. Впоследствии он не раз вспоминал тот момент, когда он дал свое роковое согласие, и не мог понять, что стало его истинной причиной: обида или простое человеческое сочувствие к молодой женщине, разочарованной в своих ожиданиях.
Так или иначе, он принял приглашение. А когда через несколько минут, спустившись вниз, Хорвин увидел, как Элиса приготовилась, он впервые подумал о ней без привычного раздражения. Напротив, грудь ему согрела тщеславная мысль, что именно Элиса проявляет в своей любви завидное постоянство, что она и только она не желает делить его ни с кем другим. Уже не противясь этому новому для него чувству, Хорвин отодвинул вдаль тяжелые мысли о жене и шагнул навстречу неведомому.
Их с Ровиной скромная гостиная была залита небывалым светом. Свечи стояли и на камине, и на обоих подоконниках, и на стеклянной горке, отражаясь бликами на заполнявшей ее посуде, и на висящих в углу часах, и даже просто на полу вдоль стен. Камин жарко пылал, и отблески огня играли на бокалах, находившихся на маленьком столике между двумя креслами. Уже откупоренное вино светилось в них янтарем. Ломтики ветчины, языка, нежнейший паштет, источающие аромат кусочки сыра, устрицы были разложена на маленьких тарелочках. Отдельная ваза была полна роскошными красными яблоками. Застывшая рядом в отделанном кружевами платье вишневого бархата Элиса была очень хороша. Сверкающая в уложенных в высокую прическу волосах диадема соперничала своим блеском с ее черными глазами. Широко распахнутые, застывшие неподвижно, они мерцали загадочным огнем, и Хорвину вдруг показалась, что он проваливается в их бездонную глубину.
…
Когда Ровина подошла к дому, уже стемнело, и ей сразу бросился в глаза яркий свет в окне гостиной. Однако сама комната оказалась пуста. С недоумением, переходящим в легкую тревогу, Ровина оглядела стоящие на столике бокалы, один был до половины заполнен золотистым вином, другой – пуст, две бутылки, в одной из которых еще оставалось вино, нетронутую закуску. Расставленные повсюду свечи оплыли уже до половины. Подхватив одну, Ровина заглянула в комнату напротив и, не найдя там никаких изменений, поспешила наверх. В комнате Хорвина никого не было. Все вещи в обычном порядке лежали на своих местах, постель была не тронута. Не оказалось его и в ее собственной спальне. Кровать также стояла не разобранная, на стуле рядом светлым пятном выделялся аккуратно сложенный пеньюар. Вернувшись обратно в коридор, Ровина постояла в задумчивости, высоко держа свечу, затем вернулась к себе в комнату. Осмотрела туалетный столик, свое небольшое бюро, каминную полочку, подоконник. Она искала записку, в которой объяснялось бы, что произошло в этот вечер, и где находится ее муж сейчас. Ничего не найдя, она снова заглянула в комнату напротив и тщательно осмотрела стол Хорвина. Записки не было и там. Выйдя наружу, она направилась было к лестнице, намереваясь расспросить прислугу, но тут же повернула назад. Она решила сперва поговорить с Элисой.
Дверь в комнату кузины была слегка приоткрыта. Ровина остановилась перед ней в раздумье. Проникавший в щель свет указывал, что в комнате, по крайне мере, кто-то побывал и оставил там свечу. Ровина подняла руку, чтобы постучать и замерла в нерешительности, ей показалось, что изнутри доносятся какие-то звуки: скрип кровати, тихий шепот. Внезапно, решившись, она осторожно толкнула дверь и так и застыла на пороге, судорожно сжав свечу в дрожащей руке.
Они оба были там. Хорвин и Элиса. Они лежали в постели, и Ровина отчетливо видела, как элисина растрепанная головка была склонена над лицом ее мужа, и ее черные локоны смешивались с его вьющимися волосами.
Несколько бесконечных мгновений Ровина смотрела на них. Грудь ее как будто налилась свинцом, не хватало воздуха ни чтобы вздохнуть, ни чтобы крикнуть. Бешенный стук пульса в висках оглушал, потом этот в шум вмешался какой-то призрачный звон, и ей показалось, что в голове у нее начал глухо бить колокол. Наконец звон прекратился, и Ровина сообразила, что это прозвонили часы в комнате Хорвина. Она подняла руку к глазам, как бы пытаясь закрыться от страшной картины, качнулась вперед, затем назад, и, обретая, наконец, способность двигаться, повернулась и побежала прочь, подальше отсюда, туда, где нет этих двоих, так безжалостно надругавшихся над ее любовью.
…
Приоткрыв глаза, Хорвин с недоумением уставился на незнакомые обои: на фоне лиловых васильков белели ромашки. Он напряженно пытался вспомнить, стены какой из комнат украшал такой рисунок. Его не было ни ровининой спальне, ни в его собственном кабинете, не напоминал он о гостиной или столовой. В поисках разгадки взгляд Хорвина скользнул дальше, уперся в туалетный столик, на котором в беспорядке валялись флакончики, шкатулочки, коробочки для пудры, гребни, шпильки, папильотки и еще множество всяких мелочей, без которых женщина не мыслит свое существование. Со стоящего рядом стула свисало небрежно брошенное вишневое платье. Хорвин попытался вспомнить, кому оно могло принадлежать, но голова отказывалась ему служить: кровь тяжело стучала в висках, и мысли путались. Кажется, сообразил он, такое платье было вчера надето на Элисе. Это воспоминание заставило его приподняться и посмотреть вокруг себя внимательней. Обойдя глазами комод, камин, шкаф, ширму, из-за которой выглядывал край зеленого подола, он вновь обратился взглядом на разобранную постель, на которой находился он сам, и рядом с ним, так близко, что ее распущенные черные волосы касались его плеча, лежала и хозяйка платья.
Хорвин стремительно выпрямился. Голова тут же откликнулась тупыми ударами в затылок, и он ухватился за нее, пытаясь унять боль. Повернулся и еще раз посмотрел на лежащую рядом молодую женщину. Светло-лиловый шелковый пеньюар ее сполз вниз, открывая взорам нежную кожу высокой, хорошо сформированной груди. Широко распахнутые глаза, не мигая, смотрели ему в лицо, полные губы кривила торжествующая усмешка.
– Что… что здесь произошло? – пробормотал Хорвин, продолжая держаться за голову.
Элиса приподнялась на локте, ленивым движением она отодвинула падающие на лоб волосы.
– Эту ночь мы провели вместе, – казалось, она сейчас замурлычет.
Гибким хищным движением она потянулась к нему, и точеная рука ее с длинными изящными пальцами скользнула по его голой груди. Хорвин отшатнулся. Элиса растянула губы в улыбке.
– Ну что ты? – ее немигающий взгляд не переставал сверлить его. – Еще недавно ты был таким милым.
– Перестань! – вырвавшийся из его горла вскрик больше напоминал стон. – Я… Я не хочу тебя видеть!
Он торопливо спустил ноги с кровати и тупо уставился на разбросанную по полу свою одежду. Вслед за ним соскользнув на пол, Элиса раскачивающейся походкой прошлась перед ним, наклонилась и подобрала его рубашку.
– Вчера ты так торопился… – пропела она, держа рубашку на вытянутых руках. – Ты даже забыл о своей обычной аккуратности…
Тут страшная мысль холодом ожгла Хорвина. Она заставила его вскочить и вырвать рубашку из элисиных рук. Не замечая больше продолжающую стоять перед ним Элису, не обращая внимания на ее насмешливую улыбку, забыв в этот момент о ее существовании, он в спешке натягивал на себя одежду. Его жена. Ровина. Она должна быть уже дома.
Теперь он метался по дому в поисках жены.
Глава VIII
Вечер этого страшного дня, первого в долгой чреде подобных же, застал Хорвина у матери. Ее уютная гостиная, как и всегда, дышала теплом и покоем. Вечерняя темнота скрывалась за кремовыми шторами, в углу мерно тикали большие напольные часы, исходил жаром камин. Стоя у буфета, госпожа Эрейна занималась приготовлением грога. Сжавшись в кресле, Хорвин обхватил голову руками. Голова была тяжелой, стук часов отдавался в мозгу молотом, и ему все хотелось запустить в них чем-нибудь, только бы заставить их смолкнуть и хоть не надолго очутиться в полной тишине. Закончив, мать поставила столик перед ним горячий напиток.
– Выпей.
Хорвин лишь покачал головой.
– От отца не было известий?
– Ты уже об этом спрашивал. Выпей, это поможет тебе успокоиться. На тебе лица нет.
– Мама, я не знаю, что мне делать!
Он взял стакан, подержал и машинально поставил обратно. Снова сжал голову. Мать с тревогой следила за ним.
– Хорвин, не надо так изводить себя. Ты же еще ничего не знаешь.
– Я знаю, что ее нет.
– Но это еще не значит, что случилось что-то плохое.
Хорвин поднял голову.
– А что это значит? Что это значит? – его запавшие глаза выглядели больными. – Почему о моей жене вот уже целый день нет никаких известий? Где я только ни был, у кого только ни спрашивал! Перебывал у всех наших знакомых, исходил все гостиницы… Ни в городской больнице, ни в одной из церквей, ни в этом осточертевшем приюте – нигде о ней ничего не слышали. Отца я попросил попытаться проследить, не покидала ли она город.
– Ты думаешь, это возможно? – спросила мать.
– Возможно все вплоть до самого страшного.
Госпожа Эрейна отошла к камину, неспешно поворошила дрова, постояла, глядя на огонь. Ясный пламень отражался в ее карих глазах, делая их золотыми. Она думала о своем неспокойном и порывистом мальчике, все пропускающем через себя. Любые неполадки, любая несправедливость заставляла его стискивать кулаки и кидаться в бой. Сколько раз она тщетно пыталась успокоить, утишить снедающие его страсти и сколько раз терпела поражение. И еще, подумала она, с детства ее сын отличался тягой к независимости, он никогда не делился с родителями своими трудностями. Но теперь он пришел, пришел за помощью, и это значит, что с ее неугомонным мальчиком случилась беда.
Не поворачиваясь, она услышала, как Хорвин зашевелился, звякнул стакан, видимо, он все-таки выпил свой грог, потом скрипнуло кресло, послышались шаги, ее сын расхаживал по комнате. Наконец он остановился возле камина. Она взглянула на него сбоку. Хорвин смотрел на огонь. Отсветы пламени играли на его острых скулах, темные глаза казались еще темнее.
– Хорвин, – начала она осторожно, – ты можешь мне сказать… Ты не исключаешь возможности, что Ровина покинула Хардон. Если она могла так поступить, значит что-то случилось? Между вами что-то произошло?
Хорвин повернул голову.
– Да, – сказал он коротко. – Произошло.
Взгляд его был застывшим.
– Ты не хочешь рассказать мне?
Хорвин ответил не сразу. Присев на корточки, он протянул к огню руку. Он опускал ладонь все ниже, пока язычок пламени не лизнул ее. Он думал сейчас о том, как легко было клеймить перед другими бесчестящих девушек мужчин, и каково примерить эту роль на себя. Он думал, как ему теперь смотреть людям в глаза, когда он предал их обеих, и ту, что любил больше жизни, и ту, чье присутствие с трудом переносил.
Он ощутил на своем плече руку матери, затем мать оставила его у камина одного. Скрип кресла возвестил, что она села. Вставай, сказал он себе. Вставай и иди к ней. Скажи ей о том, что сделал. Имей мужество рассказать ей об этом сам. Вытерпи все: осуждение, презрение, разочарование. Ты же знаешь, что за свои поступки надо отвечать.
Он выпрямился и повернулся к матери. Вскинул голову.
– Этой ночью, – проговорил он, твердо глядя ей в лицо, – я изменил своей жене с Элисой.
Глаза его матери встревожено прищурились:
– И поэтому Ровина ушла из дома?
– Я уверен, что поэтому.
– Но ты говорил, что не видел ее со вчерашнего дня. Откуда ты можешь знать?
Он стал объяснять. Он уже сотни раз прокручивал произошедшее перед собой, и слова гладко ложились одно к другому:
– Как я узнал, из приюта Ровина ушла вскоре после наступления сумерек. Она должна была вернуться домой, когда я был в комнате Элисы. Единственным свидетельством, что дома она побывала, стали оставленные в прихожей ее перчатки, по словам горничной, когда Ровина уходила в приют, перчатки были на ней. Кроме того, на столике в прихожей стояла свеча. Никто из бывших в доме не признался, что приносил туда свечу, значит, оставить ее там могла только Ровина. Вероятнее всего, увидев нас с Элисой вдвоем, она опрометью бросилась вон из дома, даже не пытаясь поговорить ни с кем. Ты же знаешь, такая порывистость ей свойственна. – Кончиками пальцев он потер виски. Вздохнув, опустил голову. – А вот что случилось дальше, я могу только гадать.
Оба помолчали. Мать Хорвина глядела на сына печально.
– Значит, ты изменил Ровине, и она исчезла… – проговорила Эрейна задумчиво. – Ты знаешь, мой мальчик, и привыкла ко всяким твоим выходкам. Но, честно скажу, такого я не ожидала.
Хорвин криво усмехнулся:
– Если я скажу, что я сам такого не ожидал, ты подумаешь, что я оправдываюсь?
– Ты просто расскажи, как это получилось.
Он вздохнул:
– Получилось все очень просто. Мы с Ровиной поссорились. Она опять ушла в свой приют, и я был очень сердит на нее. Этим и воспользовалась Элиса. Я согласился провести с ней этот вечер.
– Только вечер?
– Тогда мне казалась, что только вечер, но им одним дело не ограничилось. Элиса давно уже пыталась обратить на себя мое внимание, и на этот раз ей это удалось. Я помню, как смотрел на нее и думал, насколько она преданное существо. Понимаешь, она не видела от меня ничего хорошего и продолжала любить. Она пронесла свое чувство через годы разлуки. Я видел перед собой эти огромные черные глаза, бездонные как омуты, и мне казалось, что меня туда затягивает …. Помню еще, мне все хотелось потрогать черный завиток, что упал ей на лоб… Потом помню, мы подымаемся по лестнице, она держит свечу, а я иду следом… Помню еще ощущение перил под ладонью, они были какие-то тяжелые… или это я был слишком тяжел… Потом… Потом уже ничего не помню. Кажется, я много выпил в тот вечер… Не помню… Ты же знаешь, обычно я умерен в вине, но в тот раз… был один бокал, потом еще, потом… Нет, это уже стерлось из памяти. А потом помню уже утро, наше пробуждение рядом… и ужас от того, что произошло.
Теперь он избегал взгляда матери, он уткнулся глазами в пол, и перед его внутренним взором стояла Элиса, просящая и дающая роскошная женщина, такая, какой он увидел ее этой ночью.
– А Элиса? – спросила Эрейна после продолжительного молчания. – О ней ты подумал? Ведь ты же ее обесчестил.
Хорвин вскинул голову.
– Элиса, – повторил он, и впервые за этот вечер в голосе его прозвучал гнев. – Вот уж к кому я не испытываю жалости!
Он встретился глазами с матерью:
– Она сама стремилась к этому. Она боролась за такой исход с того момента, как ступила на порог нашего дома. Она получила то, что хотела. – Мать продолжала укоризненно смотреть на него. Он выдержал ее взгляд. – И все-таки, мама, я прошу об одном. Пусть происшедшее останется известным только нам. Пусть ничего не выходит за пределы нашей семьи. Как бы я ни относился к Элисе, я не хочу, чтобы ее имя смешивали с грязью.
…
Элиса гляделась в зеркало. Ей нравились эти утренние прихорашивания, нравилось любоваться своим отражением, перебирать украшения, следить, как каждый новый штрих придает ей привлекательности. Еще больше она любила горделивое осознание своего успеха, то ощущение торжества, что наступает после одержанной победы. Все-таки, думала она, машинально накручивая свой длинный локон на палец, чтобы завоевывать мужчин, одной красоты недостаточно. Нужна настойчивость, нужна находчивость, а нередко и терпение. Приходится подбирать ключик к каждому в отдельности. Так было всегда, и так будет впредь.
Элиса не торопилась отойти от зеркала. Опершись подбородком о локти и задумчиво рассматривая себя в стекле, она вспоминала. Вот Пэгит, задиристый рыжеволосый крепыш. Его вниманием ей удалось завладеть на той прогулке. Пришлось для этого заставить свою лошадь понести. Это ее-то покладистую лошадку, которая слушалась каждого движения поводьев! Не так-то просто было это сделать. Зато какой переполох поднялся, когда Пэгит спасал ее, каким героем он сразу себя почувствовал, как легко было потом высказывая ему благодарность, добиваться от него все новых и новых знаков внимания. А Тэльон, этот молчаливый независимый верзила. Она притворилась, что совсем не умеет играть в пикет, он учил ее, и как им было весело, когда она делала свои смешные ошибки и задавала глупые вопросы. До сих пор при воспоминании об этом ей хочется смеяться. А вот привлечь внимание Рогди удалось не сразу, он был тогда увлечен Сантиной, одной из ее приятельниц. И все-таки она справилась и с Рогди. Пришлась притвориться внезапно заболевшей, и, конечно же, джентльмен Рогди поспешил придти к ней на помощь.
Элиса вздохнула. Сколько их осталось позади, ее поклонников, верных товарищей ее беззаботной юности. Что они помнят о ней теперь? Задумываются ли они, каково ей сейчас приходится? Тряхнув головой, она отогнала неприятные мысли. Все сложится хорошо, сказала она себе, и улыбнулась своему отражению.
Она вновь занялась своим туалетом. Оставались последние штришки: приколоть брошь, чуть припудрить точеный носик, еще разок взбить пышные локоны. Настроение у нее поднялось, и она принялась весело напевать. Она победила. Как это и бывало прежде, она получила то, что хотела. Теперь Хорвин будет ее. Теперь-то уж он не сможет от нее отказаться!
Когда она спустилась к завтраку, Хорвин уже был в столовой. Угрюмо глядя в тарелку, он машинально работал ложкой, но видно было, что мысли его находятся далеко. Элиса отметила, что он был один, значит, смекнула она, Ровина еще не вернулась. Отлично, мелькнуло у нее в голове, есть возможность побыть с ним наедине. Пряча торжествующую улыбку, она вплыла в столовую и тут же запнулась, наткнувшись на его тяжелый взгляд.
– Доброе утро! – пропела Элиса, стараясь придать своему голосу твердость, но уверенность ее быстро таяла: его темные глаза сверлили ее, и недобрый огонь, тлевший в их глубине, заставил ее ощутить в груди холодок. В памяти сразу всплыло, каким становится Хорвин в ярости.
– Выйди! – его голос был глухим от сдерживаемого гнева.
– Я только хотела…
Он не дал ей договорить. Быстро встав из-за стола, он подошел к ней вплотную и, жесткой рукой взяв за локоть, вытолкнул в коридор.
– После придешь! – бросил он коротко, затворяя за собой дверь.
Элиса в нерешительности стояла перед дверью. Владевший ею с утра боевой задор призывал ее зайти внутрь и бросить его гневу вызов, но страх, воспоминание о том, как может Хорвин неистовствовать, ее удерживали. Она еще немного постояла, нервно покусывая губы, и пошла в свою комнату. Скорей бы уж Ровина вернулась, думала она, медленно понимаясь по лестнице.
