Читать книгу: «Десять», страница 6

Паша вообще парень обаятельный, он всегда таким и был. В школе девчонки ссорились между собой за право сидеть с ним за одной партой; он знал об этом, и уже к шестому классу сам выбирал среди девочек ту, с которой будет сидеть он.

Он был центром внимания – постоянно шутил, причём делал это легко и непринужденно. Его шуточки, остроты и приколы, – как он их называл, были всегда к месту и вызывали неуёмные приступы смеха. Учителя злились, ставили двойки, вызывали мать, жаловались директору, – но всё это проходило для Паши, как жаркие и солнечные дни летом, – быстро, и никто не успевал запомнить, а были ли они?

Он легко выкручивался из любой ситуации, отшучивался, отнекивался, просил прощения у учителей, у заплаканной матери; говорил, что «больше не будет», вытирал выступившую слезу рукавом, и… «сваливал». Возвращался, гордо окинув класс взглядом победителя, садился на своё место и продолжал дальше в том же духе.

К десятому классу учителя перестали обращать внимание на его выходки, а он уже стал кумиром школы, – никто так смешно, как он, не рассказывал анекдоты, никто так весело не шутил и не «подкалывал» своих сверстников именно в тех местах, в которых было нужно. Пашино веселье могло начаться в любом месте, будь то урок, перемена, или вечерние «тусовки» около школы – а сам момент удачно и всегда к месту выбирал только он сам.

Как-то, на уроке ботаники, когда молодая учительница входила в класс, Паша просил проверить её, нет ли на учительском стуле букета роз от Вити-двоечника. Учительница удивленно шарила рукой по стулу, и гневно смотрела на Витю, который краснел, как летняя свекла. А Паша ликовал:

– Он хотел Вам на стул букет роз положить… Чтобы вам было немного больно, но приятно.

Класс лежал от хохота.

В другой раз, на уроке математики, изучая проценты, Паша нарисовал на доске «хитрую» статистику: опрос школьников о том, как они относятся к родной школе. На доске было нарисовано: «50% школьников мечтают сжечь школу, 30% – взорвать и 20% – сначала сжечь, и только потом уже взорвать.

Учитель хватался за сердце и бежал к директору.

Но Паше всё сходило с рук.

Пашины шуточки, «приколы» или что-то побольнее иногда «долетало» и до его многочисленных друзей и одноклассников: так он мог обидеть кого-то гадким словом, неприятным сравнением, едким смешком за спиной, а иногда мог слёту приклеить неприятную кличку. Так, например, одноклассника Леню, сына местного священника, Паша дразнил «попёнком» за то, что тот крестился каждый раз, когда за окном был слышен звук далёкого церковного колокола.

Фамилия «Репин» была Пашиной гордостью, – особенно на уроке рисования, он всегда подписывал свои каракули фамилией, отчего вводил учителя в нервное состояние, – тому хотелось ругаться за подобные выходки, но он честно ставил «два» по предмету в журнал и возвращал рисунок недовольному автору.

Больше всего Пашиной фамилии завидовал его друг Саня, с которым они жили в одном доме. Сашка действительно учился в художественной школе, серьёзно занимался живописью и от фамилии «Репин» впадал в лёгкое томление…

– Вот бы мне твою фамилию, я бы весь мир «порвал», – в минуты откровения делился Саша со своим другом. Паша лишь смеялся и бросал в ответ, что бывают на свете талантливые художники и с фамилией Петухов, и что не в фамилии дело.

– Ага, не в фамилии… А в чём же ещё? – мечтательно, но едко, замечал Саша. – Фамилия художника – это очень важно, вот, например, Сальвадор Дааалииии… вот какая красивая фамилия. А Петухов?

– Ну возьми себе псевдоним, чего ты паришься?

– Как то неловко это.. псевдо… какой-то … ним. Пусть уж будет Александр Петухов, – Саша прикрывал глаза, словно представляя себе свою фамилию на обложке журнала или на афише, и мысленно соглашался с тем, что видел там, в закрытых глазах.

Самое первое впечатление о культуре у Паши Репина сложилось в шестом классе. Однажды их повезли в Москву, в Третьяковскую галерею. О том, что это лучшая в мире галерея, Паша много раз слышал, но по дороге друзья-приятели много раз повторяли, что это «будет самая тупая и скучная экскурсия в музей, где висят картины». Паша особо и не настраивался на созерцание возвышенного искусства, – он что-то помнил о Третьяковке из разговоров взрослых, а что-то видел по телевизору.

Зайдя в музей, дети сначала завернули в буфет, где наелись горячих пончиков и напились сладкой газировки, а затем их построили в колонну по два и повели…

Так и шли они колонной «по два» – мимо Барокко и Ампира, мимо Возрождения и Ренессанса, – всё мимо; дети лишь весело посмеивались над спящими «хранительницами залов», – старыми бабушками, мирно дремлющими на своих стульях под монотонную речь экскурсоводов. Дети зевали, жевали, редкими набегами выпрыгивали из «колонны» и забегали в соседние залы, где висели картины, которые им почему-то не показывали – они тайком успевали посмеяться над «голыми тётками» на картинах, и быстро вернуться в колонну «по два».

В середине дня грузная женщина-экскурсовод с опухшим лицом, не выдерживая детских вопросов, шалостей и нарушения строя «колонны» срывалась на крик:

– Если вы пришли в заведение культуры, так ведите себя культурно! Построились в колонну по два! Рты закрыли! И, ничего не трогая руками, идём дальше!

Из картин Пашу больше всего поразило большое полотно какого-то художника-концептуалиста, он не запомнил имени. На нём было изображено в прямом смысле слова «движение» кисточкой по полотну.

– Во, а наш учитель рисования ругает меня за такие выходки! Вон, в Третьяковке же висит! – обижался Паша.

Друзья со смехом поддакивали. Они всегда поддакивали ему, потому что он брал их с собой, считал своими друзьями, и всегда, и везде им было весело с ним.

В конце экскурсии пончики и газировка дали о себе знать, – дети по одному запросились в туалеты. Вымотанный за день экскурсовод не выдержала и предложила закончить экскурсию, с чем довольные дети тут же с радостью и согласились. Закидав раздевалку фантиками от конфет, напившись «на дорожку» сладкой газировки, довольные впечатлениями от очередных пашиных выходок, школьники уселись в обратный автобус и уехали.

Уроков «культуры», как таковых, в школе не было, образовательная программа была и так забита «под завязку», поэтому ученики, как могли сами «культурно образовывались». На уроках музыки, когда молодая учительница-студентка заводила пластинки с образцами классической музыки и выходила на несколько минут из класса, они успевали поставить в классе целый концерт, как они думали, в «классическом стиле» – забирались на парты, задирали штаны и голыми ногами пытались изобразить танец маленьких лебедей. При этом Паша и тут успевал побыть организатором и режиссёром: он выталкивал скучных и вялых одноклассников в «партер» для весёлых танцев. Ржали и смеялись пацаны, тонко и с чувством хихикали девочки, дружно поражённые тем, как можно скучный урок музыки превратить в зажигательное шоу.

Потом, уже будучи взрослыми, они часто видели подобные шоу по телевизору и сладко вспоминали свои первые «театральные пробы».

Уроки литературы были ещё скучнее.

На них разбиралась какая-то неинтересная тема о любви какого-то старого и больного помещика к молодой скучной барышне, причём «разбиралась» так сухо и буднично, что только очередные Пашины выходки, его шуточки и приколы над главными героями спасали учеников от «литературного сна» на уроках. Учитель заводился с пол-оборота, «впаивала» Паше двойку в журнал, но и это не останавливало его «юмористического творчества» – он просто не мог остановить сам в себе этот поток смешного и зажигательного. Знал бы тогда, этот маленький и худой паренёк с широким ртом и весёлыми глазами, что через десять-двенадцать лет, подобные шуточки и приколы будут собирать целые залы восторженных поклонников и приносить ему доход, несравнимый с зарплатой престарелой матери.

Всё было тогда ещё только впереди…

Паша Репин очень «средне» окончил среднюю школу, – на радость матери, и, казалось, что сама школа вздохнула с радостью и облегчением: именно так, с глубоким вздохом облегчения провожали Пашу педагоги на выпускном вечере. Все пути, казалось, были закрыты для Павла с такими результатами, но… на дворе началась перестройка.

И то, что вчера казалось настоящим истинным результатом, тогда в одночасье было слито, брошено и растоптано. Двери открылись для всех, вне зависимости от оценок в аттестате, – главное было не ждать, не рефлексировать по поводу своих неудач, а брать голыми руками судьбу-удачу за некоторые наиболее интересные места.

Провалившись на экзаменах в театральный институт, Паша понял, что вообще не стоит никуда поступать и кому-то что-то доказывать: пора было завоёвывать эстрадную сцену сразу, не отвлекаясь на пять лет очередной пустой и ненужной учёбы.

Он начал выступать в молодёжном клубе, читать юмористические сценки, играть скетчи, затем устроился в районный КВН, собрал свою команду игроков-артистов, начал выступать в ночных клубах с программами, составленными самостоятельно. Тогда были популярны названия шоу на английском языке, и Паша сам придумал назвать свою программу «ПАШАRUSSIA».

Пошли аншлаги, потекли ручьём первые деньги, а с ними начались ночные посиделки до утра в кабаках и ресторанах, где среди разврата и пьянства Паша начал и сам «закладывать» уже не по-детски.

Утром, с больной головой и сведенными от постоянного смеха челюстями, он приезжал домой, чтобы переодеться и переждать день-два. Мать ухаживала за ним снова и снова, как за маленьким ребёнком, переодевала ему штаны, застирывала рубашки, вытаскивала из всех карманов спички, сломанные сигареты и смятые пачки рублей и долларов. По ночам она плакала, переживая за сына, но с ещё большей радостью она смотрела его по телевизору, пряча заплаканные глаза от подруг-соседок. Они-то как раз восторгались Пашиными передачами, выступлениями и не могли понять переживаний усталой матери.

– Смотри, какого парня вырастила, Никитишна! Смотри, по всем каналам показывают, – щёлкая кнопками, завидовали ей соседи. – Как смешно он карамельку сосёт…

– Вырастила… – устало опустив руки, представляла себе мать, как сын снова поздней ночью вернётся после съёмок передачи. – Всю жизнь из меня высосал, – тише продолжала она, чтобы никто не слышал. – Всю жизнь…

Паша рос, мужал и совершенствовался. Программа «ПАШАRUSSIA» менялась, шутки и розыгрыши становились острее, ярче, шоу ездило по городам и давало концерты, гонорары росли, здоровья на ежедневные загулы уже не хватало, – Паша стал завязывать с выпивкой, курением и ночными бдениями, – здоровье стало сдавать уже к тридцати. Вместо сигареты Паша теперь целыми днями сосал сладкие карамельки на палочке, а от приглашения «обмыть» концерт вежливо отказывался, уезжал в гостиницу и падал на кровать.

В какой-то момент замаячила и серьёзная актёрская карьера, но лишь… замаячила. Поманила, увлекла и быстро выбросила вон. На первой репетиции в известном театре, куда Павел был приглашён на пробы в спектакль, во время перекура возник спор по поводу серьёзного искусства, и Пашу «пробило». Его «глубоко израненная» юмором душа не могла принять ничего серьёзного:

– Что может дать серьёзное искусство сегодня? – грохотал он в пустой курилке перед режиссёром. – Что сегодня, в эпоху гаджетов, интернета и виртуальной любви может дать Толстой там, Чехов, этот…, Достоевский? Вся эта литература безнадёжно устарела, а на смену ей движется что-то новое, что-то увлекательное и продвинутое, что-то чувственное и сильное… Вот когда оно придёт? – напрягаясь первыми морщинами, выдавливал он. Ему не дали закончить эту импровизированную лекцию о новой культуре, и с гневом прогнали с репетиции. С тех пор Паша с серьёзными режиссерами дружбу не водил. Он всегда предпочитал лёгкое искусство серьёзному – его кумиром всегда был чёрно-белый озорной Чарли Чаплин.

Других артистов он не почти не знал, и отговаривался тем, что не любил никого, кроме своего кумира.

Так и продолжались бы его молодые годы в атмосфере юмора и эпатажного смеха, если бы однажды на его пути не встретился умный, серьезный, бывший кавээнщик, а ныне директор крупного пиар-агентства Сергей Вадимович Столяров.

Вадимыч коротко и сразу обрисовал пару возможных вариантов Пашиного сорокалетия:

– Или ты сопьёшься, или тебя через десять лет забудут и променяют на десяток таких же, как и ты, молодых, ярких и талантливых ребят. Нужно что-то думать, и вкладываться в серьёзный бизнес, пока у тебя есть деньги, силы и знакомства. Есть одна новая тема в пиаре, еще практически не раскрученная, – это «межкультурные связи». Паша понимающе кивал головой, – ко всему, что было связано с культурой Пашу тянуло и влекло.

Он согласился.

Его задачей стало обслуживание важных общественных и местами даже политических мероприятий: сбор и управление несколькими общественными движениями, которые он быстро собрал под свои «околокультурные флаги». Задача движений, собственно состояла в том, чтобы «двигаться»: собираться и идти, выкрикивая лозунги, или же ходить туда-сюда перед зданием местной администрации, показывать журналистам плакаты и, напрягаясь лицом, гневно, но артистически, чего-то требовать. Требовали всего и побольше: рост стипендий, зарплат, увольнения администрации, наказания депутатов, в другой раз – наказания других депутатов и увольнения очередной администрации. Времена менялись, лозунги в принципе оставались теми же: долой, руки прочь, не допустим, единая и неделимая, нельзя, не давать, не пускать, посадить!

Паша как-то шутил в мастерской, когда получал готовые транспаранты к митингу: мол, нужно просто оставить место пустое, чтобы дописывать, чего «долой», кого «посадить». Митинги проходили успешно, заказчики были довольны, журналисты сновали где-то рядом, чтобы запечатлеть требования трудящихся и общественности, а после митинга, в автобусе или в машине, Паша устало выдавал конверты руководителям движений, тем, кто собственно приводил эту общественность на «сходки». Самый большой и толстый конверт он, конечно, оставлял себе.

Эти общественные мероприятия Паше не сильно нравились, он ждал, когда Вадимыч подпустит его к настоящим «культурным связям», – здесь, в этих митинговых кричалках «культурой» вообще не пахло. Но к этому времени Вадимыч уже стал помощником депутата в Госдуме, уехал в Москву и лишь присылал к Паше посыльных с очередными заданиями и конвертами.

Денежные поступления от корпоративов, свадеб и клубов стали сокращаться, и Паше пришлось взяться за политбизнес серьёзно.

Так серьёзно, что он начал приобщать к новому делу своего старого друга, – Сашу Петухова, дела у которого обстояли совсем плохо.

4.

Саша Петухов, в отличие от Павла, не был таким обаятельным и за словом в карман лазил долго. На уроках он отвечал по требованию учителя, был послушным и молчаливым парнем, редко перебивал взрослых, хотя вместе со всеми любил посмеяться над пашиными шуточками, но всё-таки получил на выпускном аттестат с отличными оценками. А ещё Саша рисовал…

Правда, учёба в художественной школе не дала ему ровным счётом ничего: проучившись три года и нарисовав десяток пейзажей и натюрмортов в один прекрасный день начавшейся взрослой жизни (в классе десятом) он имел неосторожность пригласить к себе домой незнакомую ему очень красивую девушку.

– А это что за мазня? – сходу спросила девушка, глядя на его картины, заботливо вставленные в дорогие рамы.

– Это не мазня. Это… художник такой, – не хватило сил у Саши признаться. Вечером все картины были выброшены на свалку, к великому огорчению матери, которая очень хотела, чтобы именно Саша унаследовал талант своего деда-скульптора. Но он был непреклонен, – вместо мольберта купил бас-гитару, часами сидел, бубнил что-то себе под нос, наигрывая аккорды и пассажи, пропадал в домах культуры на репетициях какого-то ансамбля и больше красок и кистей в руки не брал. Хотя, в отличие от Павла, мог отличить работы художника Репина (как же, как же, такая фамилия!) от кисти Юона. Да и вообще он неплохо разбирался в живописи, – было у него чутьё и вкус, которому, видимо, нужно было созреть до определённых лет.

Закончив школу, Саша так и не смог определиться с тем предметом, который был больше всего интересен ему. Он не стал поступать в институт, сдал документы в какой-то техникум, который был рядом с домом и целыми днями напролёт осваивал навыки компьютерного дизайна, благо какой-то культурный багаж всё-таки в нём имелся. Благодаря хорошим связям Сашиной матери в городской администрации и трёхлитровой банке чистого медицинского спирта, Сашу быстро взяли на работу в… пожарное депо.

Пожарники давно искали художника-дизайнера, который бы рисовал схемы эвакуации из зданий и противопожарные плакаты. Сашу это не увлекало, но приносило приличные деньги. Знал бы Саша, сколько денег берут пожарные инспектора у клиентов, за отсутствие этих злополучных схем эвакуации, – он бы рисовал их на дому, минуя пожарную часть. Однако «противопожарный художественный бизнес» работал уверенно, схемы «пеклись» словно горячие пирожки, а эвакуировать граждан из горящих домов без этих схем было строго-настрого запрещено.

Саша втайне мечтал о чём-то более художественном, но улыбающиеся граждане с противопожарных плакатов каждый день смотрели на него, глупо полуоткрыв свои красивые и пустые глаза.

И вот пришёл день, когда Саша узнал, что у них в городе существует и прилично функционирует настоящая художественная галерея, которая собирает старые советские плакаты, этикетки, различные артефакты старого советского стиля. Однажды, Саша, собрав всё, что было свалено в старом ржавом шкафу пожарного ведомства, прибыл в галерею, чтобы наладить… сотрудничество. Нет, не денег хотел он! В нём по-прежнему говорил художник, который умел восторгаться прекрасным и составлять, комбинировать это прекрасное в «пиратском» нелицензионном фотошопе, создавая некий вполне приличный образец пропаганды.

Содержимое пожарного шкафа сильно заинтересовало устроителей галереи, да так, что они пригласили Сашу к совместной работе. В его задачу теперь входила подготовка материалов галереи и выставок. С сильно пьющими, но честными пожарниками Саша распрощался раз и навсегда.

Теперь Саша работал в настоящей галерее, – прозрачном здании из стекла и бетона в центре города и был рад, что нашёл применение своим художественным талантам. Однако таланты его тут не сильно требовались, – ему нужно было обзванивать музеи и выставки, и договариваться (в смысле – просить) о месте для размещения экспонатов. В свободное от работы время Саша изучал развешенные по стенам галереи инсталляции, оставшиеся от прошлых выставок. Среди них были интересные и совсем неожиданные, например, картина «Синие арбузы», огромное полотно под названием «Дважды-два-пять», инсталляция «Сбор металлолома в школе номер два», «Школьник, зевающий на уроке «Основы православной культуры» и другие подобные шедевры нового российского авангарда.

В первых числах марта началась подготовка к очередной выставке, но в околохудожественные детали Сашу с первого раза не допустили, а то что получилось в конце, стало для него самого большим открытием.

Выставка была посвящена какому-то важному надвигающемуся политическому событию и называлась «Полная Жэ». На плакате, посвящённом открытию этой выставки, было нарисовано именно то, что было указано в названии – причём, крупно и натурально. Так сказать, красок не пожалели…

Саша долго пытался понять, что преобладало в подобном художественном творчестве, – желание быть ближе к реализму или дешёвому «популизму» (красивая игра слов!), смелость или простая, далеко не художественная, человеческая глупость.

По мнению руководителей галереи, именно таким названием они пытались привлечь внимание к каким-то важным проблемам общественности. На площадке были выставлены экспонаты: огромная карта Российской Федерации в виде той же самой части тела, указанной в названии, огромные фаллоимитаторы с гербами наверху, якобы, олицетворяющие стремление великой державы дать всему народу максимальное удовлетворение, раздав права и обязанности, бочки со слезами, как символ человеческого страдания и терпения, пародии на иконы и священные книги, – словом, всевозможные и немыслимые символы и артефакты, которые безудержное и пошлое художественное воображение устроителей выставки только смогло выдумать и вместить.

Поговаривали, что сам Михаил Иосифович, директор выставки, утвердил название и концепцию. Вечером, на банкете по случаю открытия выставки, директор, по-дружески похлопывая Сашу по плечу, медленно подбирая слова, отвечал на его неприятные вопросы: «Понимаете… молодой человек… чем больше споров… тем значительнее… само явление, о котором… так много говорят».

«Вот, значит, как видят главную задачу современные художники», – думал повзрослевший за один день Александр Петухов. С Сашей никто не спорил, да и он никому ничего не доказывал. И уже не так странно было ему, когда на второй день выставки вход перегородили какие-то люди, бородатые и с большими настоящими, православными иконами: они хотели закрыть выставку раз и навсегда и протестовали против экспонатов, оскорбляющих чувства верующих.

О том, что такое чувства верующих, Саша знал приблизительно, а в целом – вообще ничего не знал. Да он и не пытался спрашивать: день открытия Саша помнил плохо, потому что церемония открытия плавно перетекла в накрытые столы, в затем – ещё в более тесную компанию близких к «искусству». Сам Михаил Иосифович, после тринадцатого-четырнадцатого тоста за будущее галереи, мягко и нежно обнимал Сашу, то и дело пожимая ему руки своими влажными ладонями, грезил о новых проектах и обещал ему хорошие гонорары. Где-то в конце празднования директор мимоходом вспомнил, что финансирование выставки он сумел организовать из средств федеральной программы «Культура России».

– Наша русская культура действительно разная, и мы должны не скрывая этого, донести людям, которые этого ещё не знают… – добавлял он к своим аргументам, в которые и так все верили, потому что знали широкий круг знакомств такого известного человека. В кулуарах говорили, что он знаком с самим… но фамилию назвать боялись, и лишь только многозначительно кивали головами.

Выставку «Полная Жэ» всё-таки запретили через неделю, руководство галереи куда-то неожиданно пропало, а количество публикаций о разгоне выставки и демонстрации православной общественности обошли дважды все газеты города, – можно было бы праздновать победу над чем-то, но понять, над чем именно праздновать победу было трудно. Одни газеты обливали грязью устроителей галереи, другие – обливали тех, кто был против.

Спустя несколько дней после той злополучной выставки к Саше приехал православный священник из Покровского храма, отец Роман. Саша был крайне удивлён, когда на выходе с работы, его ожидал настоящий «батюшка» в облачении и в кожаной куртке поверх рясы. Саша видел священников лишь несколько раз в жизни, и помнил, что крестили его в далёком детстве, когда ему было то ли пять, то ли шесть лет. Помнил он это какими-то урывками… где-то под Тамбовом… в далёкой деревне, где он жил летом с бабушкой, гуляя целыми днями босиком по теплой траве, наслаждаясь ласковым солнцем.

Крестили его в местной деревянной церкви, больше напоминавшей тогда какую-то сказочную избушку, – так тепло и уютно было там. Но воспоминания о той церкви-избушке уже давно выветрились: не осталось фотографий, не стало любимой бабушки, не осталось почти и самих воспоминаний. Всё, что он помнил – это ослепительно яркое солнце, которое било в глаза, отражаясь от золотых куполов церкви.

Отец Роман сразу перешёл к делу:

– Александр, я знаю, что вы неплохой художник, организуете выставки, галереи, по-моему неплохо рисуете. А смогли бы вы помочь нам в создании художественной школы при храме – многие дети хотят рисовать, а учителя хорошего нет.

– Да, вы знаете…

– Отец Роман меня зовут, – протянул руку священник.

– Вы знаете, отец Роман, какой из меня художник?

– Но в галерее висят ваши работы… некоторые из них неплохие. Правда, их не включили в программу «Полной Жэ», – священник улыбнулся.

– Вы это серьёзно?

– А почему бы нет? Может это и хорошо, что ваши работы не взяли. Выставка-то довольно пошленькая, слабенькая, это же всё не искусство, а так… стремление поржать над святым, похихикать, пока люди медленно и с большим трудом заново обретают свои традиции, свои корни… Ну, так как? – Он опять улыбнулся. – Может быть, найдётся у вас время детишек наших в воскресной школе поучить кисть в руках держать? А? – священник был прямолинеен и откровенен.

Саша в тот день согласие своё не дал, попросил перезвонить через несколько дней, но сам сильно задумался, как и чему он сможет научить детей в новой школе. Да и близость православных священников его немного пугала. Как они отнесутся к нему, какие вопросы будут задавать – он же человек неверующий…, хотя, как сказать… тут его мысли путались, ответить прямо сам себе он не мог и откладывал эти вопросы до лучших времён.

Вот и сейчас Паша и Саша были вместе. Говорят, что как близких друзей не растаскивай друг от друга, – если им суждено когда-то быть рядом, – они всё равно встретятся. Узкие тропинки «межкультурных связей» и смелого художественного авангарда пересеклись на какой-то конференции, с трудно запоминаемым медицинским названием, за чашкой кофе в перерыве. Паша был на этом мероприятии, как представитель «серьёзной» общественной организации и вынюхивал новых клиентов, а Саша готовил от галереи всю художественную часть: вывески, плакаты, буклеты и приглашения.

Обнявшись, как старые друзья, они дружно смахнули программки конференции в урну и устремились в ближайший ресторан, отметить встречу и обсудить общие дела. Именно тогда и выяснилось, насколько близко они подошли к друг другу в профессиональном плане: Паше был нужен хороший художник-оформитель, который мог бы создавать печатные материалы, плакаты, вывески, транспаранты, а Саша искал возможность приложить свои усилия где-то ближе к искусству, не нарываясь на очередную «Полную Жэ».

С того момента, когда друзья воссоединились, вспомнили свои школьные годы, – учителей, которых доводили до инфаркта, угол школы, за который бегали курить, свои первые школьные выходки и озорства, – они уже не расставались. Новые проекты сблизили старых друзей. Настолько сблизили, что теперь, сидя в машине, Саша только и думал про своего друга, который то и дело бегал между машин и разгоряченной толпой своей «общественности».

5.

На сегодня как раз была запланирована их первая совместная акция.

Несколько дней назад к Павлу обратились «нужные» люди, которым обещали выделить участок земли под строительство нового жилья, с переселением жителей из аварийных домов. Правда, на счастье руководства этой компании переселенцев нужно было расселить не всех, а лишь половину – двадцать семь семей. Остальные жители по плану администрации должны были ждать своей очереди на расселение еще пару лет. Какие это должны быть семьи, нигде не было прописано, ни по одному ведомству фамилий указано не было. К семьям в аварийные дома устремились различные «представители» компании-застройщика. Сколько было собрано таким образом средств и под какие обещания, – директор компании так и не узнал. Хотя догадывался, что тут будет пахнуть неким «торгом» за места в новом доме. Но пока он пытался расследовать незаконные способы распределения семей в новый дом, оказалось, что бумаги на землю так и не были подписаны у мэра.

Кто-то очень быстрый и влиятельный перешёл дорогу известному в городе предпринимателю Георгию Мамонтову, директору строительной компании «Тройка». И только спустя месяц, Жора «Мамонт» (как звали его близкие друзья), узнал, что земля была выделена для строительства нового православного храма самим губернатором области, и как-то изменить расклад сил мог только сильный аргумент. Очень сильный.

Это был удар для «Мамонта».

Таких ударов Жора перенёс в своей жизни много, но всегда выходил победителем из ситуации. В этот раз он не стал «влиять» на дело самостоятельно, отошёл в сторону, подумал несколько дней и нанял контору Паши Репина для активного продвижения «отката решения назад». Нужно было в кратчайший срок каким-то мягким образом (Жора несколько раз настаивал на слове «мягким») показать администрации города и даже выше (выше!), что решение не учитывает очень важный человеческий аспект, но ещё есть возможность вернуть всё на свои места.

То есть, попросту – землю отдать ему.

Паша взялся за дело со свойственной ему активностью.

План был прост: нужно было взять на вооружение активность тех, кто оказался в один момент без обещанного жилья, то есть тех самых недопереселенцев, которых обманули. Их нужно было вывести на митинг, против них выставить представителей некоей «православной общественности» и показать, как жёстко и нечеловечно, минуя закон (как будто «минуя закон») эти «новые православные» отстаивают своё право на новый храм, в ущерб людям, которым негде жить. План был прост, ресурсы были выданы и собраны, предоплаты получены и люди подготовлены. Особенно «рвались в бой» люди, которых якобы обманули с жильём, – они-то знали только половину этого плана!

Пока «Мамонт» и Паша обсуждали и собирали ресурсы, строительство забора вокруг предполагаемого храмового комплекса уже началось, были поставлены первые столбы и навешен забор.

Вчера именно около этого забора, Паша и Саша обсуждали предполагаемый план действий. «Мамонт» отказался выезжать на место, чтобы не светиться лишний раз. План был ещё раз «обкатан», и руководители «бригад» получили задание – каждый знал, что ему нужно делать и как расставлять своих подопечных.

Именно около этого злополучного забора сейчас и стояла припаркованная Сашина машина, в которой он согревался перед «выступлением». Паша через десять-пятнадцать минут вернулся к нему, вновь замёрзший и недовольный.

– Слушай, надо что-то делать. Охрана участка сидит за забором в своей конуре и даже не вылезает. Либо забор нужно ломать, либо закидывать их чем-нибудь, чтобы они вылезли. Их же по форме узнать можно – чоповцы, сразу видно, у них форма тёмно-зелёная. А мои все по-чёрному одеты, как всегда…

– Паш, а чего, другого варианта нет, чтобы… без драки, без милиции…

– Без полиции, ты хотел сказать? Да как без ментов… я же говорил! Тут нужна потасовка, пусть не драка, но чтобы один другого кидал на землю, понимаешь? Мне картинка нужна в вечерних новостях… это сразу всё решит… там, на высоком уровне. Да, что ж такое, как курить хочется… – Паша полез за очередной сосалкой в карман.