Читать книгу: «Десять», страница 23

Все слова, сказанные в эту минуту Георгием Ивановичем, в сознании Константина Сергеевича вдруг отодвинулись на второй план. Одно только слово вдруг взвилось вверх, и сверкнуло, словно ярко-голубая молния тёмной ночью, одно слово резануло слух и встало, словно глухое препятствие для других мыслей. Это было название препарата, которое прописали (прописали или рекомендовали?) брату – инанитацин. Именно его и разрабатывали последние четыре года в лаборатории, которой когда-то руководил Константин Сергеевич. Название это не могло прозвучать случайно, – оно проходило тестирование в онкологических клиниках Германии, именно оно и вышло в продажу впервые в странах Европы и, видимо, было завезено в Россию. Именно из-за сомнений по поводу положительных результатов этого инновационного препарата Константин Сергеевич и был отстранен от должности руководителя лаборатории. Неужели вот так, вдруг, могут быть такие совпадения? Неужели эти совпадения, эти страшные совпадения, он, родной брат Андрея, не смог остановить? Ведь он мог бы снабжать брата этим препаратом столько, сколько ему бы понадобилось, уж в этом проблем бы не было. Если бы он только знал…

Константин Сергеевич стоял около входа в больничный корпус, на широкой, первой ступеньке невысокой лестницы, которая вела ко входу и не мог сделать шаг. Ни вперёд и вверх, ни назад вниз. В какой-то момент ему показалось, что время замерло, что жизнь остановилась, что солнце и воздух застыли, как будто бы замедлились в движении до самой малости… Не слыша, не видя ничего вокруг себя, он стоял, держась за свою сумку на плече, кутаясь в старое дорогое пальто, стоял и чувствовал, что весь мир как будто вливался в данный момент в его сердце. В него, в это сильное, крепкое, немного издёрганное сердце Константина Сергеевича Золотова вливался целый мир, он словно почувствовал миллионы далёких переживаний, страданий; миллионы больных и обиженных вдруг протянули к нему руки и обратили на него взгляды, казалось, весь мир о чём-то просит его, молит его и ждёт от него помощи.

Через минуту это страшное щемящее чувство начало отходить от него, отползать… Он вздохнул – набрал в грудь больше воздуха, выдохнул, и к нему вернулось отчётливое сознание… Ещё секунда и он сделал шаг назад, на ступеньку вниз, затем оглянулся на высокий больничный корпус, как будто бы смерил его взглядом, словно не намереваясь в будущем возвращаться сюда, и медленным шагом двинулся к проходной.

Его жизнь, ещё вчера так неожиданно наполнившаяся новым, совершенно неожиданным для него смыслом, вдруг в одну минуту потеряла эту новую точку опоры, потеряла ориентир на его карте жизни, лишь только вчера-позавчера найденный. Словно он нашёл что-то, что давно искал, и тут же, ещё до конца не оценив своей находки, вдруг потерял.

Он чувствовал, что становится опять тем же Константином Сергеевичем, которым и был несколько дней назад. Словно и не было этих трёх дней встречи с родным братом.

«Всего три дня… – думал он, – всего три дня, но как они изменили… как они смогли изменить мою жизнь… »

Он всё бормотал про себя и бормотал эти слова, – ничего другого не приходило к нему в голову и не могло прийти… «Ведь мы не успели ничего сказать друг другу… ничего не успели сказать… всего три дня… как это быстро… Вчера не успели проститься…, да и не собирались прощаться… Константин Сергеевич вспоминал слова Андрея о том, что впереди ещё яркая, насыщенная и интересная жизнь… Где она, эта жизнь?» – думал он. – «Жизнь продолжается, а брата нет…»

«Подожди, а ведь он не говорил, что эта жизнь его. Он говорил, что впереди жизнь… он не говорил, что будет Жить… Он всё знал… лишь притворялся, что не знал. Всё он знал… Почему же он так спокойно говорил об этом? Почему не боролся до конца? Может быть, потому и не боролся, что знал…»

Он шёл, не разбирая дороги, по обыкновенным запруженным толчеёй и автомобилями московским улицам, а под ногами шуршали опавшие листья. Но для Константина Сергеевича это были уже не просто листья – это была та самая охра, – насыщенная тёмно-оранжево-жёлтая краска, которую так мечтал увидеть его брат, которую он так ждал и любил в осеннюю пору. Где-то между домами, кто-то жёг старые листья – и дым, едкий, сизый и влажный поднимался вверх. Он ещё раз пригляделся и заметил, что дым поднимался вверх очень ровно, как будто кто-то специально лепил ровную струю дыма над «фыркающим» костром.

Странное чувство овладело Константином Сергеевичем, – ему казалось, что он совсем недавно вспоминал о том, что где-то, в какой-то легенде дым поднимался ровно вверх, и там, это имело какое-то важное значение. Но он не мог вспомнить той легенды, как ни силился… Всё его сознание было залито светом, ровным, блестящим на асфальте, солнечным светом. Этот свет, казалось, шёл не только сверху, но и откуда-то изнутри, словно он нёс с собой что-то очень светлое и яркое. И это светлое, что он нёс с собой, освещало его мир и согревало его.

6.

Через две недели, в конце сентября, управившись с похоронами и оформив бумаги на вывоз в Германию картин брата, Константин Сергеевич засобирался домой. Все необходимые вещи были уложены с вечера в гостинице, картины были заботливо упакованы в специальные деревянные и картонные коробки и ждали внизу.

Когда он вышел из гостиницы к такси и затянул потуже свой новый шарф, купленный в Москве, его снова поразило необычно яркое московское солнце, которое пробивалось сквозь тяжёлые, местами свинцовые тучи, которые предвещали первый снег. Белые лучи, словно острые световые иглы пронзали набрякшие синевой низкие тучи, резали насквозь первые замёрзшие льдинки под ногами и, отражаясь от зеркала льда возвращались вверх, ввысь, туда, где уже первые белые мелкие хлопья снега, подхваченные морозным ветром, носились мимо спешащих прохожих.

Зайдя в самолёт, он ещё раз попросил бортпроводника проверить, погрузили ли ценный груз в багажное отделение и лишь только тогда, когда бортпроводник вернулся с положительным ответом, положил сумку на верхнюю багажную полку, опустился в кресло и вытянул ноги.

Через пятнадцать минут самолёт, разогнавшись по взлётной полосе, легко и чисто вспорхнул, расправив мощные и сильные крылья, накренившись на будущий курс, слегка вздрогнул и продолжил уверенно набирать высоту. Константин Сергеевич сидел, с удивлением смотря в иллюминатор, и не узнавал, казалось бы, уже ставшей знакомой за несколько дней Москвы.

Теперь это был не печальный своим окончанием «остывающий костёр», который он видел при посадке две недели назад. Светлые, переливающиеся солнцем, облака, ползущие по земле, накрывали своими причудливыми формами огромный, занесённый первым снегом город, и казалось, что это какие-то гигантские весёлые звери разыгрались на припорошенной первым снегом детской площадке, – облака застыли в разных неестественных позах, словно играя, забавляясь, прыгая и веселясь.

Константин Сергеевич не сразу осознал, что такая выдумка про весёлых исполинских зверей никак не могла прийти ему в голову. Ему в какой-то момент показалось, что словно кто-то подбросил ему такой совершенно сказочный и неестественный сюжет.

А внизу, в транспортном отсеке самолета, в коробках, летели, аккуратно упакованные и перевязанные лентами, полотна Андрея Сергеевича Золотова.

Летели они на свою первую в жизни персональную выставку в Европу.