Читать книгу: «Десять», страница 20

– Ну вот… – негромко сказал мужчина, поглаживая бороду. Руки у него тоже тряслись, и поэтому он сжимал и разжимал пальцы, борясь с волнением. – А говорил, что у нас дороги разные… Если бы разные… как бы я тебя нашёл…

– А? – переспросил санитар. – Чего?

– Да нет, ничего. Сотрясение видно сильное… переломы… Помоги Господи… Помоги Господи…

– Чего это он? – спросил санитар у своего коллеги, глядя на мужчину.

– Да, ничего, держи давай… клади… Ладно, отец, повезли мы его… Зайди в регистратуру, там надо будет бумаги какие-то заполнить… Машину вот там поставь. Поехали! – крикнул санитар, толкая вперед тележку с носилками.

В редакции ждали до полуночи. Телефон Костин не отвечал, фотограф Витя Козлов носился между сидящими в креслах и извинялся за свою флешку, пока его не прогнали с глаз долой. Медведев ходил по комнате взад-вперёд и уже не волновался…. Он страдал. Он всё понимал, – что всё сломано, карьера сломана, газета будет жить и развиваться без него, что в администрации города будут руководить информационной политикой без него, что дома ему не дадут житья после всего этого, выговаривая за то, что он непутёвый, бестолковый… и так далее. Георгий Анатольевич уже свыкся с ситуацией, и даже не думал заговаривать с мэром…, он ждал. Ждал Костю, когда тот приедет со спасительной флешкой, затем ждал звонка и ответа от Костиного телефона, а в 23.50 он уже не ждал ничего. Даже чуда не ждал.

Ровно в полночь мэр встал из кресла, и, не прощаясь, покинул здание редакции газеты. Не сказав ни слова, не произнеся ни звука.

– Хоть поорал бы как следует, – думал, махнув на все рукой, Медведев. – Наорал, глядишь, легче бы стало. Ладно…. Снимай материал с главной полосы, ставь замену, – уныло командовал он, словно капитан корабля, последний раз поднявшийся на мостик. – Ставь замену про маслозавод на первую. А с третьей убирай… Туда найди чего-нибудь. И через полчаса чтобы номер сдали… Как хотите! – кричал он, словно заменяя ожидаемые окрики мэра города.

Ему хотелось орать, кричать, материться, бросить и разбить какой-нибудь предмет. И как только он собрался это сделать, зазвонил телефон в приемной. Звонили из больницы, из реанимации. Оказалось, что Костя попал в аварию и был госпитализирован. Кто-то привёз его в крайне тяжёлом состоянии. «Это спасибо тому бородатому мужчине, которые его привёз, ещё бы несколько минут, и привозить уже было бы не нужно…. – врач был немногословен и спрашивал домашний Костин номер.

У Георгия Анатольевича затряслись руки, когда он копался в своей записной книжке, пытаясь отыскать домашний телефон Кости Волкова.

Газета вышла утром, как и всегда, вовремя. В каждом городском киоске, на базаре, в палатке, в здании администрации – везде, где она обычно продавалась, её спрашивали, брали, покупали… И никто не знал и подумать не мог, насколько драматичным, насколько тяжёлым был этот выпуск. Газету читали даже в больнице, где в отдельной палате лежал после ночной операции Костя Волков, – его Людмила сидела рядом, держа его за руку.

К обеду в палату осторожно вошёл мужчина, тот самый, что привёз Костю ночью после аварии. Людмила, коротко поговорив с ним, так и не поняла, кем этот мужчина приходится Косте, и спросила его что-то о Костиной работе.

Но мужчина оказался не с Костиной работы – он оказался священником, отцом Алексием, который служил в храме, недалеко от больницы, где лежал ещё не пришедший в сознание журналист Константин Волков.

Главред Медведев переживал зря.

Ни увольнением, ни понижением, ни даже выговором его из администрации не наказали. Мало того, мэр, видимо, узнал о случившемся ночью, утром позвонил Георгию Анатольевичу и был достаточно мягок:

– Ты это… этому парню… нужно помочь… Ты скажи, что там ему нужно, я людей пошлю. Лекарства там, чего там…

– Лев Евгеньевич, я уже распорядился, помощь будет оказана.

– Оказана… ты давай… распорядился он… Тут я распоряжаюсь, пока ещё… Ладно, слушай. Бросил я эту затею…

– Какую именно?

В ответ послышалось молчаливое сопение в трубку.

– Слушай, ты не дерзи. Какую именно? Намекаешь, что у меня много затей подобных? Смотри, Медведев… Я про настоятеля твоего… Ты мне тут не поможешь уже… Я пошёл другим путем. Он давеча меня пугал кем-то из прокуроров области… Вот я ему этим и отвечу. Налоговая приедет в район. Проверит выделение средств, куда и как расходует эта… церковь его.

– А если…

– Ты свое «если»… знаешь куда… Если… Это у тебя бывает «если». У меня все твёрдо. Запомни. У Чугунова все твёрдо… сказал, приедет налоговая, значит приедет. Дядя там у меня в областной налоговой есть… Не последний человек. Так что готовь полосы свои для материалов. На пресс-конференцию позову… И знаешь что… жаль, что ты не смог занять эту должность… Я для тебя её готовил. Ну, да ладно. Навести своего там… И мне позвони, как он.

– Хорошо, Лев Евгеньевич.

6.

Через неделю Костя уже вставал с постели, ходил по больнице и шутил. Его Людмила была всё время рядом с ним, водила его под руку, потом просто сидела рядом, целый день разбавляя его больничное время своей тёплой улыбкой и заботой. Впервые Косте было хорошо с ней, – не дома после работы, не в выходные после пивка и хорошей компании, – они вдруг нашли то, чего давно искали, – возможность и сильную потребность заботиться друг о друге.

Костя не вспоминал тот злополучный день и тот вечер, не вспоминал и не рассказывал подробности о той флешке, ради которой летел через перекрёстки, практически перепрыгивая светофоры, не вспоминал и не пытался разузнать, что было с ним, после сильнейшего удара машины с Газелью.

Но Людмила через несколько дней, когда Костя стал увереннее ходить, хорошо кушать и шутить, решила-таки рассказать ему о том, кто приезжал к нему на следующий день после операции. Смогла она в подробностях рассказать Косте и о том, кто именно спас ему жизнь, кто привёз его в больницу сразу после аварии, не теряя драгоценных секунд.

Наверное, впервые в жизни Костя молчал более часа. Что думал он и как представлял себе ту картину ночи, он не сказал никому. Что думал он, вспоминая свои слова «о разных дорогах», сказанных священнику? Разве эту дорогу имел он в виду, когда говорил отцу Алексию о предстоящей встрече с ним?

Но сразу всё это осмыслить ему было не под силу.

Он понял лишь одно – что первым делом после выздоровления он должен прийти к отцу Алексию.

К этой встрече Костя готовился долго. Теперь, когда Костя знал точно, что с того страшного перекрёстка его отвёз в больницу именно отец Алексий, он не раз вспоминал свои же слова о «разных дорогах». Словно кто-то специально исправил и перевернул его слова, направив их обоих к одному перекрёстку. «Вот только, если бы не та синяя Газель, которая вынырнула из-за поворота прямо на меня… – думал Костя. – Хотя с другой стороны мы с отцом Алексием могли и не встретиться. Просто проехали бы друг мимо друга и даже не узнали бы об этом». Много Костя думал и о своей работе, которая привела его на тот перекрёсток. «Что это за задания такие редакционные, да и что это за коллажи такие, когда священника с эротическими картинками монтируют, – это уже перебор… – думал Костя и вспоминал отчётливо все слова, сказанные мэром в банной парилке. «Что он тогда про свиней-то говорил, – смеялся про себя Костя. – Каков, наверное, сам, такого мнения и о других, – искал Костя какие-то выводы в собственной душе. – По себе мерить нельзя. – Да и действительно, подмял под себя город, как тиран какой-то… Чугунов… фамилия-то какая… А! – он расстраивался, когда начинал думать серьёзно о будущем своей работы в редакции. Конечно, не хотелось работать в подобных «проектах», но знал Костя, что и в других газетах и редакциях бывают подобные задачи. «Подобные, но не такие чернушные… тут уж прямо заказ… Да ещё явно за позицию, а не за действия: просто сказал ему в лицо отец Алексий, что думал, вот и всё. Весь город боится сказать, а он не побоялся. Вот и нарвался на неприятности, – продолжал размышлять Костя, и в какой-то момент понял, что первой неприятностью на пути священника встал именно он сам.

Было тоскливо и обидно.

За всё. За себя, за свою глупость… за свою недальновидность, за свою работу, за свою редакцию. Но прежде всего, было жутко тоскливо думать о том, что причина его проблем кроется далеко в прошлом. Тогда, когда он пришёл в эту редакцию и сразу всё понял – понял, чем ему нужно будет заниматься, – вот именно тогда и нужно было сразу принимать решение. Но тогда он… Тогда он не думал о том, что его ждут подобные задачи и статьи. Казалось, чего сложного, послушать, что говорят, опросить свидетелей, очевидцев, написать, немного приукрасить, добавить «перцу», – и статья готова. А сегодня этот рецепт выглядит куда хуже.

«Нет, – думал Костя. – Нужно завязывать с такой работой. Иначе самому себе будет страшно в глаза смотреть. Надо что-то искать… что-то искать».

Встреча с отцом Алексием состоялась через пару недель, в середине ноября, после выписки из больницы. Все переживания и опасения, что отец Алексий будет говорить снова что-то неприятное о работе, о мэре и об этом деле, не оправдались в первый же миг. Однако это случилось чуть позже. Подъехав вместе с Людмилой на рейсовом автобусе, они зашли в храм и были удивлены красивому пению, которое лилось откуда-то сверху, с балкона. Шло богослужение, в храме было много людей, все стояли молча, кто-то около позолоченных подсвечников, кто-то просто посередине храма.

Людмила крепче прижалась к Косте, почувствовала, что его глаза уже не могут сдерживать выступившие слезы. Костя смотрел на те же самые иконы, на которые смотрел и месяц назад, и тогда, несколько лет назад, – перед ним были такие же строгие лица святых на иконах, такие же ослепительные золотые предметы в убранстве храма, только сейчас ко всему этому добавилось какое-то щемящее чувство внутри, которое жгло изнутри… Это чувство словно что-то говорило ему, еле слышно шептало, настолько «еле слышно», – что слез остановиться было невозможно. Ему вдруг впервые стало жалко, что он раньше ни разу не бывал на подобной службе, именно в тот момент, когда в церкви совершалось что-то важное и так необходимое людям.

После службы и Святого Причастия священник вышел с крестом на середину амвона и начал проповедь:

«Сегодня мы слушали Евангелие от Луки про гадаринского бесноватого, который вышел из гробов. Почему так сказано – «из гробов»? Он был настолько одержим бесами, что не мог жить в домах с людьми, а жил в пещерах, где хоронили умерших, тогда эти пещеры назывались «гробами». И когда Господь наш Иисус Христос вышел на берег, этот кричащий и мучающийся бесноватый, в разодранной одежде, вышел навстречу и молил только об одном, – чтобы оставили его в покое и не мучали.

Тогда Господь повелел нечистому духу выйти из него. Что мы далее слышим? Иисус спросил его: как тебе имя? И тот ответил: легион – потому что много бесов вошло в него.

Что означают эти слова? Что это за легион? Если брать за основу устройство римского легиона – то это около пяти тысяч воинов, хорошо вооруженных. А если брать старорусскую систему исчисления, то слово «легион» означает примерно то же самое, что и старинное слова «тьма» – то есть так много, что и посчитать невозможно.

И вот пришёл черёд бесам взмолиться: позволь нам войти в свиней, которые пасутся тут же, неподалеку, – просили они у Того, кто повелевал ими.

Но, мы знаем… недостоверно, конечно, но догадываемся…, что там паслись не только свиньи, видимо, был и другой скот. Однако же бесы попросились войти именно в них. Почему? Свинья здесь – это символ грязи и нечистоты. Как мы знаем, это животное любит всякую грязь; оно не смотрит вверх, на небо, а всегда глядит в своё корыто с помоями, причём постоянно ест. В нашем языке, со свиньей связано много слов, которые показывают, во что человек может превратиться. Мы говорим: ну посмотри на себя, ты как свинья. Свинство – это свойство души, когда человеку ни до кого нет дела, кроме самого себя, собственной плоти и собственных похотей.

И что же происходит дальше? Дальше мы читаем: свиньи побежали, с крутизны бросились в море и все утонули.

Но нам важно понять, что речь идёт не просто о животных. Под свиньями в этой притче образно, символически подразумеваются наши страсти, которые человек приобрёл взамен добродетелей, заложенных в нём самим Богом. То есть, вместо милосердия, смирения, молитвенности, воздержания, вместо благости, веры, любви, послушания, в нём растут гордость, тщеславие, зависть, блуд, осуждение, злоба, злопамятство, чревоугодие, объедение, сребролюбие, жадность – множество свиней в его душе. Вот вам и легион, – посчитайте, сколько страстей и грехов могут войти в человеческую природу!

Могут войти…. Если…

Если человек впускает их в себя. Если вместо того, чтобы смотреть на небо, на Бога и утверждать себя в добрых поступках, человек начинает смотреть себе под ноги, в своё, извините, корыто и не видит, что его съедает легион страстей. Сколько ни ешь, сколько ни пей, сколько ни окружай себя золотом, блудом, едой, красивыми, но бесполезными вещами, – не наешься, не напьёшься, не остановишь себя от покупок всё нового и нового, услаждающего глаза и уши. Потому что страсти греховные, которые человек посеял в своей душе, словно свиньи, требуют ещё и ещё… И конец их понятен и известен, – получив власть даже над животными, страсти устремляются в пучину, в погибель.

Но вот появляются люди из селения, и, видя, что все стадо свиней погибло в пучине, что они делают? Они просят Господа, просят Иисуса Христа оставить их, не ходить по их земле, не приносить им убытки… Боятся они, что очищение их собственных страстей и грехов, оставит их без скота и домов…

Так вот, мы с вами делаем вывод, что не в людях изначальная причина их проблем и страстей. Эти страсти, словно свиньи, стремятся войти в людей, и жить в них… до тех пор, пока человек не вооружившись помощью Божией и собственной волей, не удалит всех этих «свиней» из своей души, пока не очистит свою душу от грязи, от бессмысленных и порочных страстей. Пока не вернётся в изначальное состояние чистоты, которое было даровано ему в Таинстве Крещения.

Ведь если мы вспомним, в Таинстве святого Крещения нам дается благодать, которую мы должны хранить в своем сердце. Крещение, как вы помните, это очищение человека от совершенных ранее грехов, когда он воскресает для новой жизни. И поскольку Крещение должно знаменовать собой появление нового, воскресшего человека, это Таинство часто называют «баней пакибытия», то есть купелью новой жизни. Это нужно понимать не как баню, в прямом смысле слова, а как очищение от грехов. И каждый раз, принося Покаяние, совершаемое в Таинстве Исповеди, каждый раз, причащаясь Святых Божественных Тайн, мы вновь и вновь очищаемся от страстей и вспоминаем о своём изначальном предназначении – быть рядом с Богом, быть его помощником и другом, быть его верным рабом, то есть соработником, быть верным и стойким от нападок страстей в будущем».

7.

Утро понедельника в редакции «Горячих новостей» было действительно жарким. Первым, ещё до начала рабочего дня, в офис приехал главный редактор, затем стали собираться взволнованные журналисты. Медведев долго собирал какие-то бумаги, укладывал их в портфель, потом долго пил кофе, нервно выкуривая одну за другой сигареты. Затем, сделав несколько звонков, он сел в машину и отправился к зданию администрации. Когда он уехал, встревоженный и взволнованный, по офису пронесся слух, что в район сегодня утром нагрянула налоговая полиция, которая будет проверять деятельность общественных и религиозных организаций. И первыми проверять начнут именно финансирование храма в Ленинском районе.

В приёмную мэра его не пустили, на этаже в и кабинете референтов стояли люди в черной форме, похожие на полицейских. Георгий Анатольевич опустился в кресло в длинном коридоре, ожидая, когда сотрудники налоговой полиции и проверяющие чиновники поедут по своим прямым делам, оставив Льва Евгеньевича в покое. Однако ни проверяющие чиновники, ни сотрудники налоговой полиции не уезжали из здания администрации. Пошёл уже третий час ожидания, а члены комиссии находились в кабинете Чугунова. Медведев заволновался, встал, начал ходить по коридору взад-вперёд, названивая в редакцию. Неожиданно двери приёмной открылись, вышли несколько человек, затем вышел Чугунов. Лицо его было серым от напряжения и глаза злобно сверкали. На руках его были надеты наручники. Увидев Медведева, он затрясся всем телом, поднял перед собой руки в наручниках, словно показывая важную улику и громко закричал:

– Медведев, напиши обязательно! Я не виновен! Это все происки областной администрации, они хотят снять меня с должности…, назначив своего… Георгий, завтра же должен выйти материал… Георгий, запомни, завтра… позвони Мельниченко в область, прокурору…

Идущий рядом с Чугуновым чиновник улыбнулся и, обращаясь к Медведеву, негромко произнес:

– И Мельниченко сегодня сняли с должности… завтра увидитесь…

Чугунов вновь налился серым возмущением, глаза его злобно начали вращаться, он кипел от напряжения, открывал рот…, но не мог произнести ни одного слова. Все слова уже были сказаны, и нечего больше было придумать этому сильному, мужественному и несгибаемому городскому чиновнику в своё оправдание. Слова уже ничем не могли помочь ему, – предстояло думать о какой-то линии защиты и оправдания, думать о хороших адвокатах, которые смогли бы помочь в предстоящем процессе.

В этот день арестовали ещё нескольких чиновников администрации, владельцев нескольких игровых заведений и директора местного пивзавода, – пока задержали по подозрению в причастности к содержанию нелегальных игровых клубов и махинациях, связанных с бюджетными средствами. Медведев ещё несколько часов пытался выяснить какие-то подробности о разговорах, которые происходили за закрытыми дверями приёмной Чугунова, затем поехал в прокуратуру, снова и снова пытаясь уточнить какие-то детали предстоящего обвинения. Две недели назад, вскоре после несостоявшегося фоторепортажа про настоятеля местного храма, Чугунов попросил знакомых из прокуратуры организовать налоговую проверку деятельности общественных и религиозных организаций в своем районе, а пока проверяющие полицейские собирали документы и готовились к этой проверке, буквально накануне назначенной даты в самой прокуратуре сменилось руководство: вместо старого прокурора, которого временно отстранили от дел, прислали из Москвы нового, который решил начать проверку не с религиозных и общественных организаций, а с фактов, изложенных в многочисленных письмах в адрес бывшего прокурора и главы администрации города. Письма и жалобы эти были отделены от остального документооборота, их подняли, внимательно ознакомились и сегодня же утром Кудряшов, глава налоговой полиции города и района, и сам Чугунов были задержаны на положенных трое суток.

Больше никакой информации Медведев и его журналисты собрать не смогли. К вечеру Георгий Анатольевич вернулся в редакцию усталый и расстроенный, вызвал к себе помощников и стал обсуждать возможные доводы статьи про невиновность Чугунова. Что они только ни вспоминали, ни предлагали, ни обсуждали, – статья не складывалась; предъявленных обвинений было много, а защиту мэра можно было выстроить только на обвинениях в адрес областной администрации, которая давно делала попытки изобличить Чугунова. Вечером, уже ближе к полуночи, в кабинете Медведева зазвонил телефон. Он попросил всех выйти из кабинета и о чём-то долго беседовал за закрытыми дверями.

Ночь выдалась холодная, – впервые в ноябре ударил настоящий мороз. Еще не было снега, не слышно было вьюги и метели, местами осенняя листва сбилась во влажные, грязные кучи и замерзала, мешая пешеходам на тротуарах.

Ночью главный редактор никак не мог уснуть. Он вспоминал землистое лицо Чугунова, идущего по коридору собственной администрации в наручниках, вспоминал его слова, сказанные в бане, вспоминал девушек, танцующих и поющих на его юбилеях, которые он с таким шиком праздновал в самом большом ресторане города. Под утро, ворочаясь с боку на бок, он задремал, но тут же, около пяти утра, был разбужен звонком мобильного телефона. По телефону взволнованный голос сообщал, что в редакции «Горячих новостей» уже час как продолжается пожар. Три пожарных расчета принимают участие в тушении, но огонь занял уже все три этажа старого послевоенного особняка, в котором располагалась редакция.

Впервые Георгий услышал эту новость… словно сказанную с экрана телевизора. Такие новости он часто слышал по радио– и теленовостям, читал в газетах…, и они не трогали его. И вдруг теперь он почувствовал, что и эта новость не тронула его совсем. Словно он давно ждал, когда ненавистная редакция, редакция газеты, которую он возглавлял много лет, утонет в огне собственной злобы и жадности, в огне зависти и осуждения. Он спокойно выслушал дёрганый голос коллеги по телефону, вздохнул и спокойно сказал:

– Делайте всё, что возможно, чтобы спасти редакцию. Держите меня в курсе.

Отключив телефон, он снова опустился на кровать, накинул одеяло, ещё раз вздохнул… и неожиданно для себя… заснул.

Утром ему предстояло идти на новую работу, которую он сегодня долго обсуждал с новым руководителем городской администрации. Он знал, что теперь в городе будет несколько редакций подобных газет, а не одна, и он, – Медведев, – будет поставлен на то место, которое ему когда-то обещал Чугунов. И поэтому он спал теперь спокойно. Горела уже не его редакция, горели «Горячие новости». А он там уже не работал.

Вопрос с Костиной работой решился сам собой. Утром, в больничной палате, собравшись с духом, Костя решил написать заявление на увольнение и позвонил по привычному номеру дежурному по редакции. Телефон не отвечал. И только вечером, он узнал от Людмилы, что редакция его газеты… сгорела. Сгорела вместе со всем содержимым, в том числе с его новым диктофоном, который ему подарили на сорокалетие в прошлом году.

8.

Через два года после произошедших событий, новый мэр города своим указом выделил землю для строительства нового храма в Ленинской районе. Да и само название района было переименовано – теперь район назывался, как и до 1927 года, – Ильинский. На месте сгоревшей редакции была выстроена автомойка, – городские власти сочли, что строительство здания на этом месте нерентабельно, а сама редакция переехала в новое здание, сменив при этом название на «Истоки».

Чугунов был оправдан по всем статьям обвинения, но занимать высокие посты в государственной службе ему было запрещено. Говорят, что он с семьёй уехал жить куда-то за рубеж и очень активно занимается бизнесом, видимо, не вспоминая о карьере градоначальника.

Ещё через год Костя обвенчался в новой церкви, построенной на том месте, где когда-то находился домик с маленьким куполом, – теперь это был высокий, в два этажа, белокаменный храм во имя Ильи Пророка. В момент строительства он помогал отцу Алексию чем мог в своей ипостаси журналиста, – писал статьи, оформлял рекламные буклеты нового храма, помогал собирать средства на строительство, словом – проникся этой информационной работой так глубоко, что ему предложили должность сотрудника по информационной работе в местной администрации благочиния, где были объединены все храмы области. Костя не был рад этой работе, но другой пока на горизонте не предвиделось, а возвращаться под начало Георгия Анатольевича Медведева он больше не хотел. Ему было здесь интересно, – он занимался своей работой, встречался с людьми, общался, писал заметки в газеты и на сайт благочиния, обсуждал с настоятелями какие-то детали, и… был доволен.

Костина «дорога», которая так драматично и опасно «переплелась» с дорогой отца Алексия и стала его основным направлением в жизни, по которому он шел, по крайней мере, не стыдясь за свою работу.

История десятая

ДВА БРАТА (ПРИЗВАНИЕ)

«Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего; ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего».

(Исход 20:17)

1.

Самолёт содрогался всем телом, опускаясь всё ниже и ниже, пока не вынырнул из густой мутной облачности над засыпающей столицей. В салоне бизнес-класса было прохладно и тихо. Лишь монотонное урчание вентилятора где-то наверху убаюкивало уставших пассажиров.

Константин Сергеевич Золотов давно так не волновался. Последний раз в Москву он прилетал около десяти лет назад, когда был помоложе, поактивнее. Он тогда много путешествовал.

Сейчас уже силы не те… Скоро – семьдесят…

«Последние годы даются всё тяжелее и тяжелее…» – думал он, поглядывая на застывшие в лунном полумраке подмосковные леса. Рядом с ними, чуть дальше, каким-то неясным пятном блестело водохранилище. Самолёт заложил вираж перед посадкой, ещё минута, и под крылом ярким пятном показалась Москва.

Несмотря на два часа ночи, столица не спала.

Раскинувшись ночными огнями, словно отгоревший, разбросанный по земле костёр – столица жила ночной не засыпающей жизнью: «угли» ещё тлели, изредка вспыхивая яркими пятнами, трубы электростанций дымили, и ма-а-а-аленькие, как будто растоптанные кем-то, угольки вспыхивали и гасли.

Вспыхивали и гасли. Словно прощались с кем-то.

Пар электростанций серыми кольцеобразными клубами «змеился» над столицей. Длинные серо-коричневые крыши заводов, краны, железные дороги, локомотивы, многотонные грузовые машины, – сверху казалось, что весь город, – огромная механическая машина, круглосуточно двигающая невидимыми «поршнями», вдыхая и выдыхая, выпускает в трубы свою усталость, серость, влажность и монотонность.

«Не спит Москва», – подумал Константин Сергеевич, – не спит…» Захлопнул журнал, убрал обратно в кресло.

Снял очки, аккуратно уложил их в дорогой футляр.

Закрыл глаза. Откинулся в кресле, глубоко вздохнув.

В глазах по-прежнему стояла картина угасающего костра. «Словно остатки прожитой жизни…» – представлял он ещё и ещё раз картину отжившего костра. – «Когда-то пылал, разгорался, затем прогорел жирными и крупными углями, прогорел, словно жизнь, и рассыпался в пепел…»

Мысль не останавливалась: «Кому нужно будет всё то, что он сделал в жизни? Всё, что он успел за свои почти семьдесят лет? Кому нужны его открытия, патенты и опыты, исследования и лекции? Может всё, чем занимался, никому не нужно… Может быть… Ну… А как же призвание? Как же медицина, разработка лекарств, избавление от болезней, здоровье миллионов людей? Нет… это не шутки. Всё это не зря…»

Вздохнул, вытер пот со лба платком.

«Почему дым стелется по земле?» – подумал он, ещё раз посмотрел в иллюминатор и вспомнил, где он читал очень похожую историю. «Да, это история Каина и Авеля. Каин принес в жертву Богу результаты своего труда, но Господь не принял его жертвы, потому что Каин пожертвовал то, что ему было не жалко, то, что просто попалось под руку. А Авель выбрал лучшее, отдал Богу самое лучшее».

По телу пробежала мелкая дрожь.

«А ведь Каин убил своего брата. Зачем он это сделал? Неужели позавидовал брату?

Так, спокойно… давление… давление. Какое, интересно сейчас у меня давление? Да чего я со своим давлением? У Андрея сейчас, наверное, всё гораздо хуже… Эх, Андрей, Андрей… Говорил я ему… Лет двадцать назад».

С этими мыслями он встретил посадку. Самолёт ещё раз плавно качнулся, и шасси, нащупав посадочную полосу, загудело. Самолёт задрожал и шумно покатился по полосе. В салоне послышался глубокий, расслабляющий вздох и редкие аплодисменты команде пилотов.

«Наш самолёт совершил посадку в столице Российской Федерации – городе Москве. Просим пассажиров оставаться на своих местах…» Константин Сергеевич отстегнул ремень, потянулся и открыл глаза. «Слава Богу, прилетели…» – в его голове уже напряжённо пульсировала мысль об обратном полёте из Москвы в Берлин.

«Ну, что же… встречай, Москва…» – перед мысленным взором промелькнули все его московские визиты: когда-то он прилетал на конференции, останавливался в гостинице, затем заезжал в гости к матери, потом, спустя много лет, позвонил Андрей, и он прилетел на прощание с матерью… А до этого было прощание с отцом, много лет назад. Много лет… – Константин Сергеевич затруднился сразу сосчитать, сколько лет назад это было.

«… Да, Москва. Родина. Родина – это где родился. Или нет? Или Родина – там, куда тянет? Да, тянет домой, в Берлин. К Наталье, к внукам… домой.

Нет. Родина, там, где родные. А тут?

А тут – Андрей… родной брат. Эх, брат…»

Три дня назад Константин Сергеевич получил из Москвы, от заведующего отделением Боткинской больницы Георгия Ивановича Коновалова телеграмму о том, что его брат, Андрей Сергеевич, находится в реанимации после тяжёлой операции и просил его приехать. По словам врача, Андрею Сергеевичу не давали больше месяца – операция вроде бы и прошла успешно, но болезнь зашла уже слишком далеко. В общем, Константин Сергеевич перенёс все лекции ближайшей недели и через три дня, поздно вечером, вылетел в Москву.

Аэропорт встретил по-московски: из восьми таможенных коридоров работали два, таможенники не торопились, – ночь была впереди. Толкотня и неорганизованность мест для ожидания досмотра нервировали, тем более, что Константин Сергеевич чувствовал, что давление серьёзно зашкаливает.

Он снял шарф, открыл сумку, нашёл лекарства. Они лежали, бережно уложенные в специальный пенал, который собрала Наталья Ивановна. Открыл пенал, нашёл нужное лекарство.

«Так, две таблетки сразу. Вода… Где была вода?

Вот, в сумке. Вода. Ф-ф-ф-ф».

Вытер платком лоб. Нужно где-то присесть.

«Да, Москва встречает как-то равнодушно. Москва всегда так встречала…» – вспоминал он свои последние визиты в столицу. Это всегда было очень быстро, срочно, а в последние годы это было связано ещё и с проводами в последний путь своих родных, напряжённо и скорбно. Словно не было других поводов приехать в город, где он родился.

«Да, словно не было других поводов, – думал он. – Не было. Или просто никто не звал, не приглашал? Или я сам не собрался приехать ни разу? Ни разу за сорок с лишним лет не собрался вот так, просто прикатить в город своего детства и побродить по любимым московским улочкам? Да нет. Я бы собрался. Времени не было. Да и не звал никто. А кто должен быть звать?».

Очередь подходила медленно. Пройдя паспортный контроль, Константин Сергеевич прошёл в зал приёма багажа, нашёл и снял с ленты свой небольшой чемодан на колесах, который прошагал с ним пол-Европы и направился к выходу из аэропорта.

Москва действительно не спала. Уже через пятнадцать минут он ехал в тёплом такси и любовался ночными московскими улочками. Он не узнавал эти улочки… С последнего его визита в Москву, где-то около двухтысячного года, многое изменилось: Москва явно стала смотреться как-то больше по-европейски, даже при свете ярко-жёлтого уличного освещения столица выглядела свежей и чистой. Константин Сергеевич вспоминал дороги и не узнавал широких проспектов, трехуровневых развязок, мигающих рекламных вывесок.