Читать книгу: «Обыкновенная семейная сцена», страница 9
«Уродики»
Вместе с разочарованностью мужем наступила разочарованность и во всем, что было как-то связано с мужем или каким-либо образом касалось его. Его манера говорить, как и всякая его манера, то есть все то, чем когда-то была она прельщена, теперь Марину Александровну выводило из себя и казалось ей ни чем иным как кривлянием. Кривлялся он сам (о, больше всех и чрезвычайно!); кривлялись актеры какого-нибудь исторического, старого мелодраматического кино; кривлялся Тургенев, а потому и был отвергнут с негодованием (разом даже со своею «Асею»); много очень кривлялись у Игнатовых. Те самые «удивительные люди», в компании которых она когда-то была способна чувствовать себя недоразвитой («воистину, безумие заразительно!»), теперь в ее глазах выходили какими-то «уродиками», «в своем идиотском кружке» нарочно прячущимися от всего, что в мире есть «нормального». В последнее свое посещение этой глухомани, этого Кузино, она с трудом высидела до конца вечера у Игнатовых, и много потом, дома, возвращено было Дмитрию Сергеевичу, «за такие ее мучения». Здесь стоит добавить, что не удержалась она в то же посещение и от пары-тройки колких замечаний, предназначавшихся ею «кривлякам особенным», и именно, что называется, не удержалась, так зудело ей на языке. С той поры она «по таким гостям» зареклась ездить, да и предложения ей от супруга с того дня стали поступать вовсе ненавязчивые, а как бы обусловливавшие его самостоятельный отъезд. Позже стала замечать Марина Александровна, что после таких вояжей одиночных в Кузино, возникает у мужа как бы второе дыхание, становится он как будто терпимее к безусловно справедливым недовольным взорам ее. Даже и как будто позволяет себе вести себя раскованней, даже в день следующий делает себе выходной от бесцельных скитаний уличных. Словом, расслабляется уж очень. Решилась она его одного больше не отпускать в Кузино. Так он вдруг, как догадался, и сам перестал туда ездить; впрочем, больше склонялась Марина Александровна к мысли, что попросту не за что ему уже стало и дружеский визит совершить. А это, пожалуйста, по истечении, может быть, месяца, обратился. Совсем, видимо, припекло. Может, думает, что его опять сейчас в одиночку отпустят, купюры-то мелкие вот на какой проезд были нужны, оказывается. Интересно, сколько-то еще взял? Надо будет наперед пересчитывать. А насчет поездки – нет, больше ему душой никто отдохнуть не даст! Сейчас как раз момент наступил решительный, сейчас самое время поднажать…
Марина Александровна ехала к Игнатовым уже с заготовленной фразой. «А вы не знаете, где работает мой муж?» – собиралась она улучить минуту спросить у «смехотворного этого общества». Но не обратилась с этим вопросом во время ужина. Где там? Слишком было и без того увлекательно. Наступил момент даже – мгновение какой-то безотчетной душевной гармонии, когда, было, готовилась и простить многое «всем этим несчастным» Марина Александровна, но, как раз вышла ее размолвка с Пряниковым. И это даже нельзя было назвать размолвкой, это… Ей стало просто по-человечески обидно такое услышать от такого мужа. Как! как только у него язык повернулся? Глаза бы ее бесстыдника этого больше не видели! – И, по крайней мере, до дня следующего в своем желании Марина Александровна могла удовлетвориться, если бы, возвращаясь во двор Игнатовых за сумочкой и за ключом от автомобиля, не показалась она на глаза всегда чуткой ко всякому расстройству Анжелике Владимировне, одно присутствие которой, обыкновенно, в таких ситуациях, уже располагает дать волю чувствам.
Что касается самих Бондаренко, их дружной и во всем согласной меж собой семейной пары, то этот богатый на события вечер стал тоже и вечером необыкновенных испытаний для их подверженных сочувствию сердец. Сначала странный телефонный звонок Антонины Анатольевны дал им обоим пищу для неприятных размышлений, что бы мог значить ее экзальтированный тон? Потом визуальный контакт и догадка, пока в виде предположения. Потом убежденность. Наконец, откровеннейший промах Пряникова и… Анжелика Владимировна всерьез боялась в какой-то момент, что сердце ее может разорваться от впечатлений, вызванных истерикой Игнатовой, но самозабвенно посылала она мужа за успокоительными и за сердечными каплями исключительно «для страдалицы», но не для себя самой. Потом Антонина Анатольевна, правда, повела себя как-то неожиданно; впрочем, можно извинить, она в таком была настроении… Впрочем, некогда и рассуждать было. Одного случайного взгляда на вернувшуюся во двор Марину Александровну, выбегавшую за наломавшим дров Пряниковым, было Анжелике Владимировне вполне достаточно, чтобы определить, что произошло с «милочкой», там, за двором, нечто до того капитальное, что не поддержать сейчас человека, было бы преступлением с их стороны. – С их с мужем стороны, как выяснилось, потому что, другим дела не оказалось до расстройств Марины Александровны. «Всех всегда волнует одно только собственное несчастье; что ж, видимо, так создан человек. Эх!» – Анжелика Владимировна, как может засвидетельствовать дорогой читатель, кроме прочих своих бесчисленных достоинств, умеет еще и снисходительно смотреть на чужие слабости. «Очень, очень непросто оставаться открытым сердцем для всех!» – она, как никто, способна понимать это.
В Д. в такой час и в таком настроении «милочку», конечно, не отпустили, повезли к себе (то есть на ее машине) к себе домой поить чаем. Там уже только, у Бондаренко в гостях, в более узком кругу слушателей, чем было предусмотрено, задала свой вопрос Марина Александровна (на счет занятости мужа), а заодно и открыла все, что на душе у нее накопилось и что вкратце уже было читателю выше пересказано. (Говорилось, конечно, без обобщений, касаемо одного только Пряникова; об «уродиках» и об «идиотском кружке» речи, разумеется, не было).
Участие, с которым оба супруга Бондаренко отнеслись к «проблеме» Марины Александровны, не имело границ. Они стали на ее стороне всецело. Пряников, по их откровению, всегда, всегда был таким. Анжелика Владимировна его со школьной скамьи еще привыкла знать. И потому ничему, что бы ей ни сообщили о старинном ее знакомом Пряникове, ничему она не могла удивляться…
«Димочка, – между прочим, отвечала Бондаренко на вопрос Марины Александровны, – каким я его вижу? Плохой, хороший ли он? – продолжала она с тем трепетным чувством, с каким приходится говорить о человеке дорогом и близком, но небезупречном, рассказчику, призванному к ответу строгому и непредвзятому. – Ответить так, по школьному, однозначно и утвердительно, на этот вопрос, боюсь, у меня нет ни внутренней возможности, ни оснований. Скажу, что Дима со стремлениями и некоторыми даже наклонностями ко всему положительному, это так, это точно. Только вот, кажется, слишком уж широким и всеобъемлющим характером обладает сердечный наш друг, и разного рода наклонностей в нем уживается предостаточно. Вообще же, по существу своему, человек он складной и к себе располагающий, но, к сожалению, все у него как-то непрочно складывается и надолго ему ни с кем не удается сладить. Явным исключением из правил является его многолетняя и беспрерывная дружба с Андреем Константиновичем, но и в этом случае, пожалуй, стоит сослаться на феномен самого Игнатова. Андрюша, он необычайно толерантен. А Пряников… Обыкновенно наш Дима, влюбив в себя слепо и безгранично с первого же взгляда, так же быстро и глубоко, впоследствии, умудряется нового знакомого в себе разочаровать. Вот, кажется, и с вами так, милочка, приключилось. Но человек он вовсе не зловредный, ни в коем случае! – спешила заметить, тут же, Анжелика Владимировна, слегка касаясь обнаженных колен своей слушательницы (Марина Александровна отдает предпочтение современным нарядам) и сопровождая этот теплый дружеский жест следующими словами о Пряникове. – Он плохого в жизнь никому не пожелает, нет. Напротив, всеми силами он стремится всем всегда и везде помочь, только… – продолжала она со вздохом, – только все у него всегда как-то задом наперед получается. Вот кажется и с вами также произошло, – с самой невинной, обезоруживающей улыбкой добавила миловидная Бондаренко. – Надеюсь, вы за такое предположение на меня не обидитесь?.. И еще один явный и большущий недостаток Дмитрия Сергеевича, всеми нами подмеченный и что явно ему вредит – это то, что бахвал и выскочка он ужасный и, что язык его всегда вперед мысли торопится. Сами можете быть свидетельницей, во что его сегодняшняя нетерпимость вылилась», – заключила Анжелика Владимировна, опустив голову и зажмурив глаза, как бы сокрушаясь от одного только воспоминания о случившемся. Муж Анжелики Владимировны, Илья Семенович, не уставал кивать головой во все время этой проникновенной речи, по-видимому, выражая полнейшее согласие со словами достойнейшей своей супруги.
Беседа и дальше продолжалась в том же духе. Марине Александровне желали набраться терпения, руководствоваться одним только сердцем, обращались к ней: «милочка», «ангел», «душечка»… Очень скоро расстройство Марины Александровны сменилось раздражением. Она почувствовала острую необходимость отправиться домой. Но об этом не могло быть и речи! Отпустить ее одну, в другой город, «после таких переживаний сердечных!», – ни один из супругов Бондаренко не мог себе позволить даже и помыслить об этом! Тогда… тогда Марине Александровне потребовалось отыскать мужа, «а то он, еще тот, способен и пропасть где-то»; хотя бы для успокоения души, убедиться ей было необходимо, что с ним «все в норме» (Марина Александровна устала представляться уже и стала говорить, по-современному, привычным для себя языком). —«Господи, ангел во плоти! – чрез все обиды, проявить такое беспокойство!.. – Анжелика Владимировна много должна извиняться перед Мариной Александровной. – Вот, не думай дурно наперед о человеке, пока не узнаешь его короче!» – из этого восклицания читатель также смело может заключить, что, сколько лояльно расположена всегда к другим госпожа Бондаренко, столько же неуступчиво строга она с собою. —«Но нельзя ли просто позвонить Дмитрию Сергеевичу?» – проявил озабоченность тоже и Илья Семенович. Оказалось, что нельзя, Марина Александровна, когда они вместе, держит телефон мужа у себя в сумочке. Потому она к тому принуждена, что телефоны ее мужа наклонны теряться то и время; «этот, что сейчас у нее, уже четвертый за восемь месяцев». —«Но где, где Дима может сейчас быть и откуда начинать поиски?» – Анжелика Владимировна на этот счет, по правде говоря, и ума не могла приложить, ведь, насколько она осведомлена была, несчастный ее друг, вне «кружка», за прошедший год растерял последние знакомства в этом городе. У старушки-матери искать остается? Лучше всего начать ей поиски «с местных забегаловок», – обнаружила свои намерения Марина Александровна. —«Что ты, Боже упаси!» – сочла нужным первым долгом ужаснуться Анжелика Владимировна, никак не хотевшая верить, чтобы Димочка в такую минуту, оставив жену, был способен… «Разве с горя», – предположила она, уже набрасывая поверх плеч мантильку. Как, и они с нею! – Марина Александровна, не смотря на то, что про себя отреклась немногим ранее от всякого представления, но предвидя компанию, тут же нашлась заметить, что никак она не может себе позволить «злоупотреблять добротой и вниманием, и без того, уже столько озабоченных ею людей». Но, «о чем речь!» – Анжелика Владимировна наперед ограждает даже от мысли «милочку», чтобы она их могла стеснять чем-то. Расторопный Илья Семенович, мотивированный одним только взглядом, уже надевал пиджак и тоже готовился к выходу, попутно соглашаясь с каждым словом своей бесценной супруги.
Совещались недолго, поиски решили начать сразу с «Искры».
Какие люди!
Удивительное дело, но все разносортное пьяное общество, до сих пор меж собою согласное только в одном своем дебоширстве, отреагировало неожиданно одинаково: все, что было у распивочной стойки и на самой стойке в «Баре», оторопело от изумления при обнаружении новых посетителей. Дмитрия Сергеевича мы, конечно, к обществу пьяных здесь не в праве отнести (он если и был под хмельком какое-то время, то от таких впечатлений давно успел протрезветь), но, как сказано в сказке: «и он там был, мед, пиво пил…» – в общем, будем смотреть на обстоятельства глазами новых посетителей: лицо Пряникова из всех присутствовавших лиц выражало удивление наиглубочайшее. Данил тоже смотрел, сверху вниз, наморщив лоб и прищурив глаза, как бы узнавая и заодно соображая, как ему на появление вошедших реагировать. Всем остальным «незнакомцам», большею частью завсегдатаям, было просто впервой и непривычно наблюдать таких людей, да еще и в такой час «здесь у себя».
Подчеркнем вновь, на сей раз, говоря исключительно о супругах Бондаренко (как о членах «кружка» закоренелых, однако), что смотрят они всегда людьми в высшей степени порядочными и не умеют войти в любую компанию, так запросто, чтобы не обратить на себя любопытствующих взоров. Нельзя сказать, чтобы они как-то одевались вычурно, нет, костюмы их самые обыкновенные. От них не веет ни напыщенностью, ни надменностью, да и к чему? Они не чтут себя выше других и знают себе место. Они ведут себя скромно и сдержанно среди незнакомых или мало им знакомых людей. Обращаются вежливо. Они знают, что о них говорят в городе (об их «кружке») много всякого вздору, и поэтому бывают вполне собой только во дворе Игнатовых, за его же пределами стараются свою оригинальность не выказать. Но мало преуспевают в этом. Необыкновенность их зачастую тут же распознается, стоит им только шаг ступить лишний раскованно, или заговорить, не кривя душой, с кем-то. По большому счету, они привыкли слыть за чудаков и особенно не брезгуют этим мнением, но и проявляют достаточно благоразумия, чтобы удержаться щеголять своей непосредственностью, как это бывает с теми, кто непосредствен принужденно и с намерением. Словом, зная себе цену, не выставляются они напоказ и редко «выходят в люди». А тут, вдруг, на часах за полночь, они появляются в «Баре» «Искры»: с жестом и словом, преисполненными чувства и слишком их выдающими.
–Ах! Дмитрий Сергеевич, разве это возможно? Данил, ты ли это? – всплеснув руками, воскликнула Анжелика Владимировна, не успев оправиться от первого впечатления. Марина Александровна при этих словах, закрыв лицо руками, из бара выбежала.
–Ах, Илья, подай мне руку, дай мне руку, мне нужно обо что-то опереться! – продолжала Анжелика Владимировна, обращаясь к мужу, с таким видом, будто готовилась лишиться чувств.
–Да отпусти ты, образина медвежья! – заревел Дмитрий Сергеевич, вырываясь из объятий «дедины».
–Какие эмоции, мамзель! – послышался разнеженный женский голос с гущи пьяной толпы. – Вы, не из кружка ли Игнатовых? – продолжал тот же голос, обнаруживая свою обладательницу, белокурую, не первой свежести особу, весело барабанящую ножками, свесившимися со стойки. (Читатель может узнать в этой особе участницу романтического свидания, совершавшегося за центральным столиком «за ширмами», а если опустит свой взгляд, то и хозяйку каблука, пожалованного неосторожному «сверчку»).
–Именно! – передумав падать в обморок, резко и с подчеркнутым достоинством отвечала госпожа Бондаренко. – А вот он самый Игнатов и есть, – продолжала она, указывая на Данила. – Надеюсь, все теперь здесь довольны?.. Надеюсь все? – добавила она, сверкнув глазами в направлении Пряникова.
Всё вокруг опять загомонило и зашевелилось.
–Игнатов?
–Надо же, какой молоденький, – заинтересовалась участница романтического свидания.
–Да нет, быть не может!
–Это его сын.
–Господин президент!
–Анжела, все это, конечно, имеет такой вид…
–Дима, пожалуйста, хотя бы на время, избавь меня от подробностей… Илья Семенович, оставьте, вы слишком опоздали со своею поддержкой, потрудитесь лучше стащить оттуда этого несчастного молодого человека.
–Эпикурейцы!.. – активизировался тем временем на стойке Данил.
–Господин президент!
–Это сумасшедший дом, Господи!
–Анжела, Анжелика Владимировна, не лучше ли нам выйти. Я все объясню…
–Поспешите лучше к своей жене с объяснениями, Дмитрий Сергеевич… Ну что там, Илья Семенович?
–Анжела, он меня не слушает!
–Добро пожаловать в «кружок», эпикурейцы! Там все, все толерантны!..
–Игнатов, сам Игнатов приглашает!
–Да это не он!
–Господин президент!
–Свой человек!
–Прехорошенький! Я согласна…
Два незадавшихся объяснения
Марину Александровну Пряников застал в холле, сидящею в обшарканных креслах с опущенным лицом.
–Марина… – подступил он к своей жене осторожно.
–Ой, оставь меня в покое, чучело огородное! – отвечала Марина Александровна, отстраняя протянутую ей руку и отворачиваясь, дабы скрыть слезы. Это были честные слезы. Несмотря на оглашенное собой намерение искать мужа в «забегаловках», она на самом деле меньше всех, – направляясь сюда, в «Искру», – меньше обоих Бондаренко ожидала его здесь увидеть.
–Но…
–Никаких «но»! Я хочу развестись, – оповестила Марина Александровна, уже поднявшись с кресел и направляясь к выходу.
Не успел Дмитрий Сергеевич опомниться от кратчайшего и тяжелейшего объяснения с женой, как из «Бара» показались Бондаренко, ведущие под руки Данила. Молодой Игнатов как-то разом ослабел, только его спустили со стойки, и едва держался на ногах теперь. Впрочем, языком он работал без умолку.
–О, Дмитрий Сергеевич! – чрезвычайно обрадовался он Пряникову. – Вы мой самый, самый лучший друг, с вами коротать досуг одно удовольствие! – произнес он ужасно неуместное сейчас для Пряникова признание. Тот поморщился.
–Анжелика! всё предстает в таком свете! Я прекрасно понимаю…
–И я все прекрасно понимаю, Дмитрий Сергеевич, не трудитесь… Где Марина Александровна?
–Она… она, должно быть, уже уехала.
–Как! И ты ее мог отпустить, в такой час! Дима, у тебя вообще есть совесть! (И даже у самых снисходительных людей, будем объективными, может кончиться выдержка.)
–И как, и как мы теперь доставим Данила! – не прекращала сокрушаться ко всему восприимчивая Анжелика Владимировна.
–Сейчас, дорогая! Я вызову такси! – молниеносно сориентировался находчивый Илья Семенович, опуская свою непростую ношу в кресла, в те кресла, в которых еще недавно лила слезы жена Пряникова.
–Вот видите, видите, я достиг своей цели, я сделал привлекательным «кружок!» – продолжал балагурить младший Игнатов, обращаясь преимущественно к Дмитрию Сергеевичу. – А все отчего? Оттого, что я теперь толерантен. Я теперь, как и он, толерантен. Нет, я его толерантнее теперь! – подытожил весь этот вздор Данил, пытаясь самостоятельно вновь стать на ноги.
–Ладно, посижу, – провалив свою пробу, заключил он. Измученная Анжелика Владимировна присела с неугомонным юношей по соседству, дабы держать его под присмотром.
–И разве так можно? – спросила она его. Ответ последовал многосложный и невнятный, содержащий в себе такие едва различимые слова как: «стратегия», «ложь и бесстыдство» и «президент», после «правда» и «шут», затем «Терпсихора», «Эпикур» и много раз повторяющееся слово «толерантность».
Пряников, между тем, улучил минуту обратиться к Илье Семеновичу, когда тот закончил свои переговоры с диспетчером такси. Он чувствовал в себе какую-то дикую потребность высказаться сейчас, так и рвущуюся из него наружу, несмотря на то, что ум ему подсказывал повременить с объяснением, а самое существо от него требовало, по крайней мере, избежать обращения к Бондаренко. Но, как говорится в больших романах, какой-то злой гений таки увлек его.
–Илья Семенович, Илья Семенович, послушайте… – приближаясь к Бондаренко, заговорил Пряников, торопливо и полушепотом.
–Ну что вы, Дмитрий Сергеевич, стоит ли? – засомневался рассудительный Илья Семенович.
–Нет, вы, пожалуйста, послушайте! – настаивал Дмитрий Сергеевич несколько раздраженно, сквозь стиснутые зубы, привлекая Бондаренко за обшлаг рукава.
–Я, право, не знаю, – уперто отступал осторожный Илья Семенович.
–Нет, вы знаете, вы все знаете, знаете, что все это сплошное недоразумение. И вы, конечно, хотите выслушать меня…
–Нет, раз уж на то пошло, что нам непременно нужно объясниться, – я хотел напротив, Дмитрий Сергеевич, я хотел вам сделать предложение. Сначала думал отдалить, но…
–Это не первой важности вопрос, Илья Семенович, никуда я от вас не убегу. А сейчас…
–Нет, теперь я вижу, что тянуть не стоит, Дмитрий Сергеевич.
–Вы мне предлагаете?..
–Я вам предлагаю…
–Вернуть вам долг, так, Илья Семенович?
–О Боже! Я так и знал, что вы этим вопросом чрезвычайно мучаетесь!
–А вы, значит, этим вопросом не мучаетесь?
–Я мучаюсь тем, что вы мучаетесь.
–Что за галиматья?
–Да-да, Анжелочка, мы сейчас, одну минутку! – отвлекся Илья Семенович. – Мы с Дмитрием Сергеевичем здесь на два слова. А такси уже едет, да, едет!.. Дмитрий Сергеевич, отойдем в сторонку.
–Мы уж и так в сторонке. Вот, возьмите!
–Господи, да откуда же у вас деньги?
–Что значит, откуда у меня деньги?
–Дмитрий Сергеевич, отойдем в сторонку, отойдем в сторонку. Вот присядемте, как раз, два стульчика…
Разительный контраст составляли между собою щуплая фигура Ильи Семеновича Бондаренко и объемистое тело Пряникова, разместившихся друг напротив друга в холле «Искры», в стороне, у стены, на двух стульчиках, по какому-то случаю там оказавшихся. Скромный Илья Семенович сидел на своем стульчике осторожно, на самом его краешке, всем своим видом показывая, что он, действительно, так только присел, на одну минутку. Круглые, навыкате глаза его, против обыкновения, не могли задержаться на одном месте, перебегали то и дело с предмета на предмет, при этом лицо его собеседника им упорно обходилось стороной. Слаживалось такое впечатление, что Илье Семеновичу было как будто и отчего-то совестно, совестно не за себя самого, и, что он боялся выказать это чувство. При этом речь свою он вел как-то вкрадчиво, осторожно. Дмитрий же Сергеевич расположился основательно. Сначала отсчитал и отделил демонстративно от прочих денег сумму долга. Затем и во все время разговора держал приготовленную, впрочем, незначительную часть купюр, в левой руке, на виду, сидел излишне, может, осанисто, был хмурен, смотрел перед собой, но исподлобья.
Первое время молчали. Илья Семенович, казалось, искал, как ему лучше вступить.
–Вы очень удивились деньгам в моей руке, – помог ему Пряников, – то есть, что я имею возможность располагать…
–Ах да, деньгам! – засуетился Илья Семенович. – Деньгам я очень удивился, Дмитрий Сергеевич, то есть, что вы имеете возможность… да, да. Но я вовсе не затем пригласил вас присесть, Дмитрий Сергеевич…
–А я только потому согласился, Илья Семенович, мне присаживаться, по другому поводу, может, не было никакой надобности. Потрудитесь принять теперь…
–Ах, ну что вы, ну зачем вы, и опять эти деньги. Я, со своей стороны, поверьте, вашим долгом озабочен не меньше вашего!.. Но не о том, совсем не о том речь сейчас, я хотел вам сделать предложение, Дмитрий Сергеевич. Я, как вы знаете, служу в конторе на Предприятии. И давно служу и кое до чего дослужился, смею признаться. Прежде всего, я привык свою работу выполнять рачительно, Дмитрий Сергеевич, и никогда не позволял себе манкировать даже малейшим пожеланием вышестоящего руководства. В общем, своим прилежанием я заслужил некоторую расположенность… Тем не менее, Дмитрий Сергеевич, хочу акцентировать, что я редко, крайне редко позволял себе пользоваться какими-либо привилегиями, которыми, как вы понимаете, мог бы располагать со всем основанием. Также и личный вопрос мой…
–Прошу, прощения, к чему все это вы говорите, Илья Семенович?
–Я, собственно, Дмитрий Сергеевич… Хоть вы и знаете, наверно, что у нас на Предприятии сейчас сокращения, однако… Вот и Анжелика Владимировна, в свою очередь, выразила абсолютную уверенность, что если я вам буду протежировать, Дмитрий Сергеевич, то мне наверняка не откажут.
–Протежировать мне? – удивился Пряников.
–Мне это вовсе будет не обременительно, Дмитрий Сергеевич… Подумайте над моим предложением, сколько вам будет угодно.
–Но почему, почему вы так уверены, что я нуждаюсь в вашем участии?
–Ах, Дмитрий Сергеевич, – страдальчески морща лоб и прищуривая глаза, как от боли, ответствовал Бондаренко. – Зачем вы не хотите уклониться от объяснения и рассмотреть мое предложение потихоньку и просто? Ведь вам самим, я уверен, по меньшей мере, неприятно…
–Я вас сейчас решительно не понимаю, Илья Семенович.
–Дмитрий Сергеевич, – просил «помиловать» интонацией и взглядом Илья Семенович.
–Илья Семенович, – настаивал Дмитрий Сергеевич.
–Понимаете, Дмитрий Сергеевич, сегодня у нас с Анжеликой Владимировной в гостях была ваша бесценная супруга…
–Ну все, с меня довольно, не продолжайте, Илья Семенович! – неожиданно вскипел Пряников. – Эта негодяйка нарочно сюда приехала навести на меня сраму! – продолжал он, подымаясь на ноги и сотрясая над головой кулаками, в одном из которых все еще были зажаты двести пятьдесят гривен, – и, вижу, преуспела, злюка, в своем намерении!
–Что вы, Дмитрий Сергеевич! – испугался Илья Семенович.
–Что у вас там? – оживилась на той стороне холла Анжелика Владимировна.
–Ваша жена достойнейшая женщина! – продолжал Илья Семенович, убедившись, в том, что поднятые кулаки Пряникова не на него поднялись.
–Так, значит, я недостойный, так мне следует разуметь? – не унимался Дмитрий Сергеевич.
–Вовсе не так вам следует разуметь! – взмолился Илья Семенович.
–Такси приехало! – оповестила Анжелика Владимировна, рассмотревшая через открытую дверь холла, подъехавшую к крыльцу «Искры» «с шашечкой» машину.
–Такси приехало, – перевел дух Бондаренко.
–Погодите, Илья Семенович.
–Нужно ехать, Дмитрий Сергеевич.
–Илья, ну помоги же мне с Даниилом! – затребовала мужа Анжелика Владимировна.
–Бегу-бегу, драгоценная! – наконец поднялся со своего стула Илья Семенович, все это время наблюдавший устрашающую жестикуляцию Пряникова взглядом снизу.
–Еще одну только секунду, – задержал за локоть стремящегося удалиться Илью Семеновича Дмитрий Сергеевич. – Мы с вами все не о том разговаривали… Прежде всего, заберите ваш долг.
–Нет-нет, этого вовсе не нужно, Дмитрий Сергеевич, – вынужден был задержаться Илья Семенович.
–Как, не нужно! То три месяца в глаза, ходил, заглядывал!.. – выходил из себя все больше Пряников, совсем теряя меру.
–Что вы, Дмитрий Сергеевич! Ну как вы можете? Я, наоборот, со своей стороны желал бы, чтобы вы о моем вам одолжении и даже думать забыли. В вашем сейчашнем положении, когда вы так запутались… Я прекрасно понимаю, что эти деньги, которые вы мне предлагаете, не ваши деньги, что вы их где-то заняли.
–Прекратите немедленно! – рассвирепел окончательно Пряников. – Катитесь к черту с вашим сочувствием! В благодетель ударился, окунь! Забирай, говорю!
–С таким подношением принять долг отказываюсь, – дрожа, как осиновый лист, но, тем не менее, выдерживая достоинство, отвечал Бондаренко.
–Нет, вы возьмете, Илья Семенович!.. – скрежеща зубами, совсем обезумев, настаивал Пряников.
–Вам будет потом стыдно, ужасно стыдно, Дмитрий Сергеевич, – готовясь к худшему и зажмуривая глаза, героически упорствовал Илья Семенович.
–Так вот же, получай! – взвел руку Пряников и со всего маху швырнул деньги на пол.
–Ха-ха! И вы теперь, Дмитрий Сергеевич, моими деньгами разбрасываетесь! Правильно! Вы истинный эпикуреец! – развеселился на той стороне холла Данил.
–Да что же у вас там происходит? – никак не могла в толк взять Анжелика Владимировна. – Илья Семенович!
–Как! – с трудом выговорил, все еще бледный, как полотно, много испытавший Илья Семенович. – Я знал, что у вас не может быть своих денег, но… предположить, чтобы…
–Нет, это, это, вовсе не так… – вмиг стушевался Дмитрий Сергеевич. – Он, он их выбросил.
–И вы их подняли? – точно громом пораженный, стоял перед Пряниковым Бондаренко.
–Ну, конечно, чтобы затем, когда он в себя придет, вернуть их ему.
–И вместо этого предлагали их мне?
Дмитрий Сергеевич на этот вопрос сразу не нашел что ответить и долго оставался на месте с совершенно потерявшимся видом.
«Сон в руку», – думал про себя как-то весь опустевший внутри от бесчисленных душевных потрясений Пряников, провожая потухшим взглядом удалявшееся такси. Ему так и не удалось подобрать хотя бы сколько-то внятных и вразумительных слов в свое оправдание, и он так и остался в глазах супругов Бондаренко безусловным преступником. И ему пришлось отпустить их с таким о себе мнением. Что они теперь перескажут о нем Игнатовым, когда будут сдавать им на руки Данила? Что он, Пряников, споил их сына? Что обобрал его, пьяного, и распоряжается теперь его деньгами по своему усмотрению? Господи, как много могут значить нюансы, как с их отсутствием коверкается истина! Не бывает голой правды без мелочей! А как представить эти мелочи в полной мере? – уму непостижимо!
Дмитрий Сергеевич пребывал в настроении человека, оказавшегося за чертой поправимого, то есть, говоря образно, уже соскочившего с вершины горы и котящегося вниз кубарем. Крепкие духом люди и в этот критический момент способны не потерять надежды, и ищут возможность ухватиться за проносящиеся мимо их глаз предметы, будь то кустарник или выступ скалы. Нередко спасаются эти люди, до конца отчаяние отвергшие. Дмитрий Сергеевич и сам был из числа неробкого десятка, и не единожды в своей жизни ему приходилось противоборствовать судьбе. Но никогда еще, ему теперь так казалось, столь затяжным не было его падение, и никогда еще градус угла его падения не был столь велик.
«Идони-одони», – проговорил он про себя греческое выражение, ему знакомое, слышанное им сегодня от Игнатова Данила. «Наслаждение-страдание», – повторил он по-русски.
Уже спустя минуту Дмитрий Сергеевич твердо и решительно продвигался по холлу в направлении «Бара», чтобы там рассчитаться по счету с «сверчком». Сделав это сполна, и даже с лишком, он устремил свои стопы наверх в ресторан. Окинув ресторанный зал заинтересованным взглядом, и оставшись удовлетворенным обилием публики, он нашел себе пристанище за стойкой. Последовал заказ: «три по пятьдесят коньяка и лимончик», по исполнению которого, прозвучало от него незамедлительное: «повторить».
