Читать книгу: «Обыкновенная семейная сцена», страница 7

Со своим уставом в чужой монастырь

Стратегия пути на президентское кресло, пересказанная ее автором, Игнатовым Данилом, соответствовала целиком своей идеи (самому стремлению в президенты) и была столь же фантастична и немыслима. Все строилось у молодого человека на одной лишь правде и на той фаталистической мысли о ней, что в самой сути правды уже кроется ее победа, что так должно быть по устройству мироздания, потому… «потому что по-другому быть не может», – подкреплялась надлежащим аргументом сия замечательная теория. Дмитрий Сергеевич пробовал возражать, сначала аккуратно и осторожно:

–Но это только в том случае «по-другому быть не может» и правде всегда и везде торжествовать предстоит – если правда будет всамделишная, настоящая, без вероломства, – могу ли я сделать такое предписание? – первым долгом счел нужным поинтересоваться он.

–О да, конечно, как вы верно понимаете дело! – с жаром отвечал Данил, глядя на своего собеседника с величайшей приязнью. Такая обнаженность симпатии и торопливость похвалы не могли не подзадорить Пряникова, всегда чрезвычайно отзывчивого до всякой положительной характеристики, касающейся его лично.

–В деле, где соперничают правда и ложь, Данил Андреевич, я сам всегда на правду поставлю, – заговорил он как-то исключительно вдумчиво, прищуривая глазки, клоня голову набок и запуская вверх указательный пальчик, каждой черточкой лица своего и интересным этим жестом как бы выстилая дорожку готовящемуся противоречию, – без колебаний поставлю, но это только в том случае поставлю, если буду уверен в истинности правды, вот. Сим каламбуром я хотел возвестить, друг мой, что правду в чистом ее виде, не в природе, но именно в мире встретить чрезвычайно редко удается, не смотря на всю ее популярность и применяемость в языке мирском. Что же касается чиновничьего мира (потому что у чиновников свой собственный мир, не забудем об этом, – мир далекий, от реального мира и его реальных проблем дальше, чем от Земли до Марса), – в чиновничьем мире этого противоборства правды и лжи, на мой взгляд, вообще никогда не случалось, и, если уж совсем на чистоту, то и не может случиться, во всяком случае, в век нынешний. В том и заключается, как мне кажется, основная загвоздка: как же в последний, упомянутый нами мир суметь внедрить правду, если никогда и духу ее там не было? да и быть не должно, – прибавлялось Пряниковым как бы в скобках. – То есть, все это касательно правды в чистом ее виде, я говорю; другой же правде у нас всегда и везде – милости просим.

Так видел дело Дмитрий Сергеевич. Данил же стоял на своем и говорил, что правда себе сама дорогу найдет. Дмитрий Сергеевич отвечал, что нет туда, куда он метит, дороги для правды. Подали крылышки. Выпили по пятой.

–В современном мире, – говорил Пряников, – да что в современном! всегда так было и во все века, – хотя без малейшей хитрецы люди никак не умеют обходиться. Оно и не мудрено, ведь скучна же правда, если, в непреклонно чистом своем виде, – людям, может быть, такая правда будет и неприемлема.

–Неприемлема настоящая, чистая правда, та с которой их на каждом шагу перестанут обманывать? – вспыхнул, подогретый «пятой», Данил.

–Вот видишь, ты уже и сейчас горячишься, – совершенно спокойным тоном отвечал Пряников. – Что будет, когда ты, со своей правдой в чистом ее виде окажешься бессовестным хитрецом в глазах людей?

–Вы что-то не то говорите, Дмитрий Сергеевич.

–Очень даже то, очень даже то я говорю, Данечка. Ну, ты сам рассуди: сколько всякой самой различной правды, оттуда, куда были направлены твои стремления, ежедневно предлагается обывателю – и все правда-правдишняя, а назавтра – то же, что было вчера, только навыворот, и тоже со званием правды. Разумеется, народ искушен уже, народ насмешлив, и, что под лозунгом правды, то за ложь чистой воды принимать привык. Сейчас чем больше ты будешь свою правду отстаивать, тем меньше тебе будут верить. Правдой никто уже и не манипулирует, знают, что дело пропащее, все сейчас во лжи упражняются, потому что народ все политические дебаты давно за театр привык принимать и за тех, «чьи слаще враки», свой голос отдает на выборах.

Данил и этот весьма справедливый довод отказывался принимать. Он говорил, что правда настоящая всегда будет из ряда вон, а потому и распознаваема.

Мы чувствуем себя обязанными по возможности сократить этот занимательный разговор, ведь, сколько бы ни был он занимательным, все же он о политике. А можно только догадываться, как надоела политика бесценному читателю. Поэтому, щадя читателя чувства, позволим себе лишь представить отрывочно из этого разговора то, что мы находим несомненно важным и необходимым, и даже не столько важным, важным в информационном плане, сколько необходимым для полноты картины, – картины, которую мы, хотя только для одной художественной связи с ожидающими нас ниже обстоятельствами, надеялись не упустить случая отобразить.

В первую очередь, хотели мы указать на то, что крылышки-гриль оценены были должным образом Дмитрием Сергеевичем и что с момента подачи этого блюда до последней обглоданной косточки, водрузившейся в общий скип на тарелке, губы этого не лишенного аппетита мужа лоснились пуще, чем могли бы мы подобрать тому сравнение. Он так даже и декламировал, не выпуская лакомого кусочка (иль будь то уже обнаженная косточка) из своей руки во время дискуссии со своим молодым оппонентом и выделывал ею (косточкой), подобно заправскому дирижеру, самые различные штуки. Данил же закусывал куда реже – это из того, что стоило нам отметить особо. Что еще:

В какой-то момент разговора Дмитрий Сергеевич пожелал «вернуться, так сказать, к истокам» и поинтересовался о финансовой составляющей «проекта», – «той составляющей, без которой…»

–Совершенно с вами согласен, – подхватил в этом месте Данил, – прежде всего, нужно мне было состряпать капитал, достаточный, которого при некотором наличии мозгов… говорю «некотором», потому что и того, кажется, довольно будет, – капитал, которого достало бы, чтобы занять вакантное это место, потому что оно каждые пять лет вакантное… Без средств, потому что у нас никак это сделать не получится, как и везде, не только у нас, впрочем. Хотя, я слышал, что в Швеции, толи в Швейцарии…

–Для нас разницы нет.

–Я тоже так думаю. Словом, я слышал, что там правительство городским транспортом на работу добирается.

–Но то, пожалуй, уже юродство, – снова не преминул вставить свое замечание Дмитрий Сергеевич, одними глазами хитро улыбаясь при этом, как будто что-то замыслив.

–Бог с ней, со Швецией! – рассудил Данил. – Я говорил о том, что мне было нужно и, чего я собирался достичь…

–Ага, ну-ну.

–Ни-ни-ни, Дмитрий Сергеевич, пожалуйста, не торопитесь в своих суждениях на мой счет, прошу вас, не обижайте меня; никакому современному просвещению места в моих словах не могло оказаться. Уверяю вас, всей этой мотивационной ереси не было и духу в моей стратегии, потому что… Ну в самом деле, ну ведь это странно! Дмитрий Сергеевич, я нахожусь в решительном недоумении, может, вы объясните мне, как избитые, рядовые понятия, сплошь общие места, причем, пошиба исключительно неприличного, вдруг в современном человеке такую безграничную доверенность сыскали? Неужели, спрошу я вас, неужели в нас совсем не осталось остроумия и… вкуса, в конце концов? Я не понимаю, почему в своем развитии мы движемся назад, а не вперед? Почему это унизительное слово «цель» собою напрочь вытеснило благородную «идею», почему поклонение деньгам, это беспрерывное и бесконечное о них думание теперь принято считать делом полезным, а не делом… постыдным? Как хотите, а я не понимаю…

–Думаю, все дело в воспитании…

–Не в бровь, а в глаз, как говорится! Дмитрий Сергеевич, с вами, как с самим собой разговариваешь.

–Ну… – От вновь полученной похвалы потребность говорить в Пряникове возросла еще больше. Он и поспешил вставить свое словцо, но был перебит, к великому своему неудовольствию; он хотел ущипнуть здесь молодого человека упоминанием о женитьбе на деньгах, но не успел вставить и слова.

–Вздор, – в свою очередь тоже торопился высказаться Данил, – вздор, я не хотел и думать в этом направлении, до поры. Деньги! Где бы взял? Заработал бы. Нашел бы как заработать честным путем.

–Ну, знаешь ли, заработать сумму «достаточную» для такого предприятия и по-честному в нашей стране… – скучным голосом, как бы в отместку, за то, что был перебит, как-то подчеркнуто равнодушно замямлил Пряников.

–Украл бы! – вдруг отрезал Данил.

–Вот, это уже другой разговор! – даже подскочив на стуле от удивления, подхватил Дмитрий Сергеевич, обнаруживая всем своим видом теперь уже натуральный интерес к беседе.

–Я и сам думал, что без воровства не обойтись будет, лишь попробовать думал, авось…

–Не место, друг мой, в денежном вопросе русскому «авось», – вдруг почувствовав себя совсем в своей тарелке, с переменой климата в разговоре, отвечал Пряников. – У нас, на беду, и украсть по цивилизованному не научились еще, – продолжал он, потирая руки, от удовольствия и с неопределенной улыбочкой на лице. – Ну, ничего, праотцовскою методой, по монголо-татарски, на распил заводиков…

–Что же, можно и на распил, так даже лучше будет, быстрее будет, – насторожившись и оттого опять с вызовом, отвечал Данил.

–Быстрее однозначно, – все с тою же улыбкой согласился Пряников.

–Вы, конечно, с меня смеетесь сейчас? – раздражительно заметил Данил.

–Нет, что ты! – с искренним испугом отвечал Пряников, мигом и начисто прибрав с лица всякую плутовскую черту.

–Вы думаете, эк куда махнул, с правдою!

–А как иначе, а как иначе, Данечка? – торопился Дмитрий Сергеевич умиротворить молодого своего друга…

Народная мысль

―Справедливо, Данил Андреевич, изволил рассудить, что без влиятельных покровителей было бы тебе не обойтись, – с выражением умудренного опытом эксперта говорил Пряников, немногим позже, когда была приведена в почин вторая бутылка «напитка народного».

–К самому бессовестному люду был намерен в доверенность войти, потому что мне на самый верх было нужно, – безотчетно для себя попадая в тон собеседника, уже достаточно развязанным языком отвечал Данил.

–А баллотировался бы?..

–Баллотировался бы как все: врал бы безбожно, подкупал избирателей, подкупал бы комиссию… Как видите, Дмитрий Сергеевич, стратегию нарисовал я себе самую обыкновенную: двигаться проторенной дорожкой, не изобретая велосипед.

–Идея? – лаконически и с неменяющимся выражением знатока интересовался Пряников.

–Идея тоже не нова… Вы, Дмитрий Сергеевич, должно быть, не единожды слышали о бомбе?

–О бомбе?

–О бомбе. Отовсюду можно услышать, Дмитрий Сергеевич, и вашего слуха, я уверен, мысль эта, умнею́щая мысль, не могла минуть. У любого прохожего мужика спроси, у супруги мужика, у пенсионера какого – спроси, как страну спасти, в чем выход искать? Один ответ будет – в бомбе. Это мысль народная, Дмитрий Сергеевич, – теперь вы, конечно, поняли, о чем я говорю, – мысль, по которой, нужно собрать всю верхушку, по народному – «шайку», в самом их логове, в Раде, двери запечатать со всех сторон и… – так, чтобы мокрого места внутри не осталось.

–Ну, эта мысль, может быть, слишком народная, Даня…

–Дмитрий Сергеевич, я уверен, что вы не склонны так обо мне думать, чтобы я идею эту в буквальном смысле в расчет когда брал и что действительно, по-мужицки, одним махом собирался всю проблему решить. Вы это свое замечание, так, для связи, как наводящий вопрос здесь ввернули, я это слишком понимаю, и потому не спешу на ваши слова обидеться. Вас интересует, что я под бомбой подразумеваю на самом деле, правильно?

–Совершенно правильно, ты все вернее верного сейчас рассудил, Данечка! – восхищенно отозвался Пряников, глядя любовно осоловевшими уже несколько глазами на молодого своего собеседника. (Мимо всех обстоятельств, сын его друга, на его взгляд, на удивление неплохо соображал сейчас.)

–А под бомбой я как раз таки и подразумеваю правду, – продолжал Данил.

–Правду?

–Да. Вот, в чем заключалась, так сказать, эссенция моей идеи, вот как я собирался в чиновничий мир – место, которое вы очень справедливо абстрагировали в своих суждениях, Дмитрий Сергеевич, от мира остального, – вот как я собирался провести в чиновничий мир правду: с помощью лжи и без помощи совести.

–Вот как!

–Да. Правду бы мне в оболочке лжи пришлось бы туда провожать, иначе туда не пускают. Не пускают туда и с совестью, точнее с наличием совести туда не найдешь провожатых; поэтому и совесть нужно было прятать под ту же оболочку. Вот в чем препятствие, а деньги – что деньги? – деньги, то дело пятое.

–Интересно, очень интересно…

–Да! – подхватил Данил, – я сам чувствую, что складно сейчас говорю, мысли сами из-под языка бегут, словом, язык лыка еще как вяжет!..

–Ну, эта раскрепощенность членов, включая язык, положение есть шаткое и всегда в этих случаях нужно быть осторожнее…

–Еще по чуть-чуть нам, однако, не должно повредить, как думаете, Дмитрий Сергеевич?

–Еще по чуть-чуть, думаю, не повредит; еще по чуть-чуть, думаю, можно…

Здесь позволим себе сказать еще пару слов о сложившихся отношениях младшего Игнатова с «напитком народным».

Собственно водку Данил теперь пил второй только раз в своей жизни. Первый раз с ним случился сразу после зачисления его в университет и происходил в компании однокурсников; выпил он тогда (за знакомство) три раза «по двадцать пять» и на том остановился. Такая умеренность, и в таком возрасте, а главное, в первый-то раз, есть явление почти чрезвычайное, с чем благосклонный читатель, нам кажется, не может не согласиться. Возьмем же на себя смелость в двух словах объяснить и это явление, основываясь на те сведения, которыми располагаем.

Говоря в общем, касательно вопроса употребления напитка содержащего градус, Данила можно отнести к лицам в этой области отчасти и приспособленным, или, по крайней мере, отставшим не безнадежно. Все это потому, что Андрей Константинович, его отец, в свое время справедливо считал, что если в нужный момент не адаптировать ребенка к условиям окружающей среды и не ознакомить его с некоторыми нравами и обычаями оной, или, чего доброго, шагнуть дальше и оградить драгоценное чадо свое от пагубных веяний со стороны неусыпной моралью и строгостью, то, в конечном итоге, можно нарваться на результат самый неожиданный и неприятный. Много раз ему приходилось слышать и самому ставать свидетелем, в бытность студенчества своего, как подростки, в строгой опеке взращенные и «жизни совсем не ведавшие», только выпавши из тернового гнезда, говоря образно, то есть, только обретши волю, бросались в эту самую неизведанную ими жизнь не меньше как с остервенением и пропадали там сразу и зачастую безнадежно. Такой участи он сыну своему не мог желать и начал приучать его для начала к вину еще с четырнадцатилетнего возраста, держа в голове одну весьма основательную мысль, что «годом после приступать к такому предприятию уже, может, будет и поздно». Старался не опоздать в своей педагогике Андрей Константинович и с напитком большей крепости, но так как сам безусловное предпочтение отдавал коньяку, то и учение его происходило соответствующим образом. И вообще, личный пример принято считать делом первостепенного значения. На этот счет мы имеем сказать, что в «пьяном виде» старшего Игнатова никогда нельзя было увидеть, может быть, чему следствием и стало то обстоятельство, что и у сына его никогда (ранее) не возникало желания напиться, или, по крайней мере, никогда (ранее) не переходил он ту черту, когда это желание у человека возникает само собой. Теперь же, если Данил и не был еще за упомянутой нами чертой, то предпосылки к тому наблюдал серьезные.

На этом все; избегая всяких в дальнейшем отступлений, возвращаемся непосредственно к разговору:

–Мимо слога, безусловно, искусного, – продолжал Пряников, после того, как было выпито «еще по чуть-чуть», – мимо слога, интересует меня еще вот что: не опасаешься ли ты, Даня, что правда твоя могла бы заработать язву, находясь, продолжительное время, в такой заразительной оболочке?

–Исключено, Дмитрий Сергеевич, чтобы ложь и бессовестность могли во мне укорениться, – отвечал молодой Игнатов по-солдатски, чеканно, вероятно напрягаясь, чтобы языком не путаться, – будьте уверены, я бы характер выдержал. Президент, честный и с совестью, согласитесь – такого еще никогда и нигде не случалось. Одна только вера в возможность этого события стоит неизмеримо выше всех дополнительных мотиваций.

–Все так, все так, – глубокомысленно и вновь с какой-то хитрецой во взгляде заметил Дмитрий Сергеевич, – мотивация несомненная, и в характере твоем, мой друг, я абсолютно уверен, однако – можно ли правде пробиться, вылезть из своей такой пачкливой оболочки так, чтобы ни капельки не замараться? Позволь самому ответить на свой вопрос: никак нельзя будет избежать загрязнений, в чем, думаю, ты со мной согласишься. Что же делать, как очиститься потом?.. я хочу сказать, что грязь же нужно чем-то смыть будет?

–А вот тут-то и нужна бомба, как раз тут мысль народная и пригождается. Все продумал, Дмитрий Сергеевич, я все продумал и все ваши теперешние сомнения – все мои сомнения, давешние. Бомба – механический привод идеи моей – вот каков он!

–Меня избрали, я врал всех искуснее, оттого меня и избрали, – начал Данил свое объяснение «бомбы». – Инаугурация; послов наехало – тьма, и даже президенты держав соседних – по приглашению, по моему личному приглашению, я очень просил и заискивал – в свидетели. Свидетели необходимы были. Опять же, телекамеры. Речь моя публичная, благодарственная, перед присягой. Благодарю за доверие, но присягнуть не могу (тут делаю паузу, для эффекта), потому не могу (объявляю), потому, что считаю себя объясниться обязанным, считаю, что доверие не заслужил, пока, но заслужить намереваюсь, тут же. Первым долгом своему народу, одному своему народу, кто перед телевизором, в присутствии свидетелей (взгляд на послов), спешу сообщить, что я не тот, кем долгое время представлялся, но что я лучше. И дальше: всё и обо всем, начиная от «мысли народной», которую пришел воплотить в жизнь, заканчивая, отсюда с трибуны, сообщением, протежировавшим меня, бессовестным лжецам, которых я имен пока не называю, но которым я заявляю, заявляю открыто, что нам, мне и народу, с ними не по пути, в случае, если народ меня опять изберет. А народ опять, кажется, не может не избрать после такого признания, вы как считаете, Дмитрий Сергеевич?

–Мне кажется, народу, Даня, после такого признания тебя избрать не дадут…

–Убьют? Да, я думал о том, что убьют. И пусть, я был готов! Но послы, Дмитрий Сергеевич, о послах не будем забывать, о телекамерах. Как вы думаете, не произвело ли бы резонанс такое убийство в мировом сообществе? А наш народ, на ваш взгляд, не взбунтовался бы, после известия о смерти, о насильственной смерти, их кандидата? – да, кандидата опять, потому что назначались бы повторные выборы, в которой правде, уже вышедшей наружу, уже заявившей о себе, больше бы не было нужды ни во что гнусное обличаться. Народ бы взбунтовался, Дмитрий Сергеевич, и правда бы все равно восторжествовала и значит идея, моя идея, была бы достигнута, и это значит… Или, может, вы считаете, что могло быть иначе? – как бы спохватившись спросил молодой Игнатов.

Дмитрий Сергеевич в этом месте опять прибегнул к услугам все разрешающего указательного своего пальчика. Покачав им перед собой, он сопроводил сей жест, веско выражающий отрицание, истинно прискорбным выражением лица.

–К несчастию, не могу согласиться, Данечка, – сказал он. – Потому не могу согласиться, повторю еще и еще раз, потому что, правда, в чистом своем виде, в том виде, в котором ты ее намеревался представить, слишком, слишком откровенна, а народ у нас слишком искушен, чтобы таким откровенностям доверять. Вот как оппоненты твои это дело обернули бы. Вышли бы к народу, воззвали бы: «Чудо немыслимое и неслыханное произошло для нас с вами, уважаемый народ, имеем мы среди кандидатов в вожди наши альтруиста в высочайшей степени, человеколюбца, подобного Тому, Кто более двух тысяч лет тому назад, посетил наше недостойное пристанище, чтобы смертию своею искупить грехи наши. Воистину жертвою неоценимою мы имеем возможность располагать и теперь. «У меня есть все, – слышали вы на недавней инаугурации, на несостоявшейся инаугурации, – есть все: богатства неоспоримые, по всем бумагам законные, покровители влиятельнейшие, могуществом своим застлавшие мне лавровую дорожку, – вот и президентское кресло предо мною, осталось лишь разместить на нем… известно, что осталось разместить мне на нем, но я не спешу совершить этот вожделенный маневр. Я имею признание. Я имею намерение лишиться всего разом, только для вас и во имя вас…» Ах да! и во имя правды, – говорил нам этот новый, этот ловкий Мессия. «Правда есть свет, – глаголали уста его, – а я всю жизнь лгал, лгал во имя правды». Это новая притча, неизвестная еще доселе человечеству, обошедшая всех мудрецов и пророков, чтобы сойти с языка нашего с вами современника, и для нас исключительно для нас. Запомним эту мысль! Рассмотрим эту мысль: во имя правды он готов был лгать и бессовестничать, ходить во тьме… Кто знает, куда заводили его стопы, во время бодрого сего шествия в потемках? А сейчас он с завиднейшим спокойствием этими же стопами топчет всех своих покровителей. Назавтра неугодны его правде станем мы с вами и… О нет, этой мысли мы не хотели, этой мысли мы убежали бы, если бы были уверены в себе, чувствовали за собой возможность соответствовать снизошедшей до нас добродетели. Но мы имеем привычки, нам так долго лгали, – нет, не во имя правды, а лгали обыкновенно, нас так долго водили за нос, что мы имеем почти физическую потребность невинного возражения, возражения и недовольства. Вдруг мы станем недовольны правдой? Это чревато даже для могущественнейших и влиятельнейших персон, принявших правду за ложь в свое время и ее же, правду, по незнанию и на беду свою протежировавших, – что говорить о нас, что говорить о нас, простых смертных?..»

«Но кроме шуток, – сказали бы в заключение твои оппоненты. – Неужели способны вы, мудрейший и достойнейший народ, обнаружить в себе столько наивного легкомыслия, чтобы поверить такой правде, или же вы, со всем несомненным благоразумием вашим, не побрезгуете усмотреть заднюю мысль, бессовестно прячущуюся от вас за густой завесой целой плеяды фантастических добродетелей? ― «Что это, – с присущим вам проникновением, зададитесь вопросом вы, – замашка на царствование, отсечение всякой оппозиции и всякого возражения, и даже со стороны соратников?» ― «Безусловно, – согласимся мы, – и так вульгарно представлено!» – Нам грустно даже осознавать, осознавать и принимать неоспоримый тот факт, что вас… и нас, всех нас, народ современный, народ прогрессивный, печальнее всего, что нас же соотечественник принимает за далеких папуасов, охотливых и восприимчивых до такого сорта правды. Воистину представление иностранца из какой-нибудь далекой Старой Гвинеи принуждены наблюдать мы, – представление, заслуживающее, самое большее, одной лишь насмешки!»