Читать книгу: «Хааст Хаатааст», страница 9
Глава 11
«Перефразируя знаменитое изречение Мичурина, скажем вот что: нельзя ждать милостей от себя, взять их у себя – наша задача». Так говорил любимый школьный педагог Хааста, учитель литературы Самуил Абрамович Блок. Этот однофамилец величайшего из поэтов и сам писал иногда стихи, и иногда декламировал их школьникам, с одной только целью – поиздеваться, понасмехаться над своей поэзией. «Стихи – это единственное, что нельзя взять у себя, все остальное – можно» – говорил он. Обычно после оглашения своего стихотворения он немедленно читал ученикам настоящего Блока, чтобы так показать детям отличие между запредельным и самодельным, иначе говоря, между записанным со слов Бога, и сочиненным, надуманным. «Видите, чувствуете разницу между Божьим даром и яичницей?», – возбужденно кричал он в порыве самоуничижения. Дети не видели, не чувствовали, но поддакивали старику, которого любили за искренность, эмоциональность, самоиронию и близость к ученикам. Он никогда никого на уроках не бранил, и если находил у кого-нибудь планшет с компьютерной игрой, спрятанный в парте, то сейчас же садился играть вместе с разгильдяем. Но вдруг, в момент, когда персонаж из игры сжигал, к примеру, вражеский корабль, учитель начинал громогласно цитировать Гомера – речь Одиссея в момент его морского сражения. Так он дополнял игру новым качеством – художественной исторической параллелью, ребятам нравилось такое. Самуил Абрамович хранил в памяти бесчисленное количество поэзии и поэтичных кусочков прозы. Разумеется, ребята не вполне понимали его; Хаасту в его шестнадцать не нравился Блок, стихи старого учителя были ближе и понятнее. Но теперь, через два десятка лет, никто из учеников не стал бы спорить с тем, что бесполезный, как им казалось тогда, черный ящик, непроницаемый для них, на самом деле излучал что-то и незаметно влиял на их души, формируя в них нечто такое, что они теперь с радостью видели в себе и что очень помогало им в жизни. «Ребята, учтите – жизнь очень коварная штука. Она вам дана для того, чтобы вы достали из себя все то бесконечное, что есть у вас внутри, но при этом она, эта жизнь, очень старается, чтобы вы этого не сделали. Вы должны ее обмануть, и единственный способ – ищите трудностей. Ставьте себя в такие рамки, впрягайтесь в такую телегу, где вы просто вынуждены будете делать невозможное для вас – и вы увидите, что это как-то, удивительным образом, получается. Главное, знать: не сделать – нельзя. Вот увидите – порох у вас внутри есть, но поджечь его – вот в чем штука. Многие так и умирают с невоспламенившимся порохом», – напутствовал своих учеников преподаватель.
Хааст отдыхал на пляже, лежа на спине с закрытыми глазами и вспоминая старика Блока; открытая книжка японской поэзии лежала тут же на песке, между пустым аквалангом и ластами. Он только что провел два часа во взвешенном состоянии придонного мира, и теперь с удовольствием отдавал свой вес твердой земле, греясь на солнце и дожидаясь обеденного часа. «А как же сверчок, который должен знать свой шесток, и наука не садиться не в свои сани? Видимо, трудностей нужно искать все-таки в тех областях, где ты чувствуешь в себе способности, потенциал», – размышлял Хааст о словах учителя. Его думы прервало трещание телефона. Звонил Чагин из каньона, расположенного близ северной бухты, просил срочно приехать. Это место, зажатое меж двух горных хребтов, было известно на острове как каньон Чкалова, с тех пор как один местный летчик пролетел там, оцарапав крылья о каменистые склоны. На дне каньона протекал ручей, иногда образующий запруды и озерца, его извилистое русло всякий сезон меняло свой путь, огибая скатившиеся с гор булыжники и сломанные деревья. Здесь можно было наблюдать серн и горных козлов, медведи также нередко захаживали сюда полакомиться ягодами с кустов, растущих кое-где вдоль ручья. Летом здесь процветало скалолазание и турпоходы; детские лагеря также облюбовали этот каньон в последние годы.
Июнь выдался для Хааста спокойным и однообразным, но без хандры – он привык к малой загруженности и тратил все свободное время на дайвинг в пока еще холодном море; нередко возвращался обратно на плато, в столь хорошо исследованные места. Иногда он заходил в тот торговый центр, где расстался с Лидией, слушал импровизации на пианино, которые, впрочем, не были уже так хороши, глазел по сторонам, но ни разу больше не увидел ту самую пронзительную незнакомку. Он познакомился как-то с одной спортивной, загорелой особой на пляже, и встречался с ней пару раз, без пылкого интереса и продолжения. В летние месяцы работы у экспедиции было мало – детей для занятий приводили меньше, школы были закрыты. Проводили тестирования у избранных семей на предмет их готовности и желания вернуться на континент. Сотрудничали с несколькими детскими лагерями, и Чагин сейчас как раз был в одном из них.
Примчавшись в каньон, Хааст добрался до лагеря, разбитого вокруг небольшой запруды; сейчас был, похоже, перерыв в занятиях; ребята собирали всякие разности на горном склоне, несколько взрослых присматривали за ними. Под тентом Чагин оживленно обсуждал что-то с тучным господином в костюме, недовольно размахивающим руками. Хааст подошел к ним и представился; толстяк, назвавшийся директором лагеря Альбертом Николаевичем, повернулся к Хаасту и принялся потрясать какими-то бумагами перед его лицом, нервно крича:
– У них полный бардак там, в центре. Эти идиоты поуезжали в отпуска, а я здесь расхлебывай. У меня лагерь для восьмиклассников горит, двадцать человек детей, все оплачено, а учителей нет, черте-что и сбоку бантик.
Альберту Николаевичу было предложено успокоиться и все изложить по порядку, отчего он еще больше взбесился, потому что, по его словам, «А потом приедет еще один начальник, и ему тоже надо будет все с самого начала по порядку, у нас всегда так». В конце концов выяснилось следующее: сегодня был первый день лагеря, Чагин вел здесь, как договорились еще весной, урок литературы о природе – полтора часа чтения и сочинений, сразу после обеда. До него должны были проводиться двухчасовые упражнения по поисково-спасательным работам, а после него креативные игры с камнями, ветками, цветами – скульптуры, икебана и тому подобные эстетические издевательства над мертвой природой. Оба педагога не явились – специалистка по искусству заболела, а инструктор-спасатель, оказывается, еще две недели назад отказался по личным причинам, но замену ему найти просто забыли.
– Безобразие и скандал! – бушевал Альберт Николаевич.
– Вы не волнуйтесь так, мы обязательно найдем выход. Подождите, нам надо обсудить с коллегой, – сказал Хааст и они с Чагиным отошли в сторону.
– Я с удовольствием заменю эту художницу, – предложил Чагин, – тоже кое-что в этом понимаю, да и по часам удобно.
– Странно, что-то мне Леонард тогда не говорил, что есть такой урок – поисково-спасательные. Мы же вместе все планировали, – ответил Хааст.
– Действительно, – согласился Чагин. – Берите это себе, Хааст, а меня подпишите на искусство, у нас ведь до августа по четвергам-пятницам ничего нет.
Хааст был бы весьма не прочь вести такие занятия два раза в неделю – это был как раз его профиль. Но подобные решения без согласия Леонарда принимать было нельзя. Хааст достал мобильник и увидел пропущенный звонок от Леонарда. Тот позавчера вернулся из отпуска и сейчас был занят поиском дополнительной деятельности для экспедиционеров. Хааст попытался припомнить, говорил ли Леонард о каких-либо изменениях в планах на июль, но его прервал гневный голос директора лагеря:
– В центре не отвечают, у них, видите-ли, летнее время работы. Похоже, лагерь придется распускать. Следующим летом к нам вообще никто не подпишется. Если за час не найдем решение, закрываю лавочку.
Хааст позвонил Леонарду, тот не отвечал. Хааст оставил сообщение. Через полчаса он позвонил еще раз, и опять ответа не было.
– Да решайтесь, Хааст, что вы, ей-Богу, – говорил Чагин. – Он, небось ныряет сейчас – дел то нет никаких. Если бы был на работе, ответил бы.
Дети и взрослые тем временем спустились к тенту, десятки недоуменных глаз сверлили троих ответственных за судьбу лагеря. Хааст громко объявил всем, что волноваться не о чем, и через десять минут он огласит важное решение. Подождав четверть часа, он позвонил Леонарду в последний раз и, к своему удовольствию, не застал его.
– Чагин, подписываемся! – решительно произнес Хааст, попросил всех собраться и огласил свой вердикт:
– Вместо заболевших преподавателей занятия будем вести мы – члены экспедиции МЧС – знакомый вам Виктор Чагин будет вести искусство, а я буду проводить уроки по спасательным операциям. Я десять лет вплотную занимался этим в Крыму, зовут меня Хааст. Ха-аст. Это такое голландское имя. Завтра с утра будем отрабатывать спасение человека из каменного завала. Это что за босоножки, девочки? Завтра всем явиться в кроссовках или обуви для скалолазания.
Директор лагеря поднес бумаги, все подписали. Обрадованные дети отправились с Чагиным тренироваться в искусстве японского минималистического ландшафта, а Хааст вместе с взмокшим от нервов и жары Альбертом Николаевичем остался под тентом – пили газировку, уточняли детали. Хааст уже предвкушал грядущее преподавание любимой профессии и обдумывал договор с морским музеем, чтобы пару уроков перенести туда и показать детям спасение на море.
Вернувшись в офис, Чагин и Хааст застали Леонарда за столом, потирающим от удовольствия руки.
– Ну что, ребята, безделью конец! – весело воскликнул он. – У меня была сейчас встреча с начальством, они нас отправляют в музей, разрабатывать одну специализированную программу для МЧС, работы много.
Повисла глубокая пауза. Их теперешний офис соседствовал с почтовым отделением и слышно было, как почтовые роботы раскладывают посылки по контейнерам, мерно гудя и периодически скрипя сверлами и отвертками. Этот процесс не останавливался ни на минуту, и Хааст вынужден был спать под этот шум, впрочем, вполне сносный.
– Леонард, а вы разве не получали от меня сообщений? – тревожно спросил Хааст.
– Нет, я вам сам звонил, не застал вас. Но потом было совещание с начальством, там из Москвы сидел зам-директора по экспедициям, Степанов. Звук я выключил на телефоне, но от вас вроде ничего не приходило. А что случилось? – ответил Леонард.
– А почему же вы сообщение мне не оставили, что у вас совещание будет с центром, не предупредили?
– Да что такое у вас, Хааст? Дайте посмотрю еще раз, – и Леонард углубился в свой телефон. – Ничего от вас нет! Хотя, постойте, что за черт? Вот, вижу, кажется, только недавно пришло – два голосовых сообщения и СМС.
Прослушав известия от Хааста, Леонард помрачнел.
– Хааст, ну вы же знаете, что по протоколу такие вещи могут быть подписаны только с согласия нас обоих – сказал он.
Чагин и Хааст подробно рассказали ему о произошедшем в лагере. Леонард опечалился и с досадой глядел на них.
– Это решение самого Степанова, вы понимаете? Они уже запустили проект. Я просто не могу теперь отказаться! – с усилием выговорил он.
– Как не можете? Это же всего лишь планирование. Пусть поручат кому-нибудь другому. А преподавателей в лагерь мы сейчас не найдем – там же, все-таки, двадцать детей, – спорил Чагин.
– Вы не должны были подписывать без меня, – упорствовал Леонард.
Положение было сложным. Леонард, видимо, выслуживался перед Степановым, для него это был карьерный вопрос. Никакие аргументы не действовали, стороны стояли на своем. Леонард требовал, чтобы Хааст отменил их участие в тех классах, на которые они сегодня завербовались. Хааст почему-то вспомнил Антипа и думал сейчас о нем. Чагин злился.
– Леонард, но ведь программа эта может и подождать. А тут – дети. Степанову мы все объясним. А? – с умоляющей интонацией проговорил в последний раз Хааст.
– Ладно, черт с вами. Но вы нарушаете порядки, Хааст! Так нельзя! Степанову сами сообщайте, – вспылил Леонард, сбросил папку, лежавшую перед ним, на пол, вскочил, и вышел из офиса, громко хлопнув дверью.
– Ишь ты, подижь ты! – присвистнув, протянул Чагин, поднял папку и положил ее обратно на стол. – Ничего, остынет Леонард, поймет, что мы правы. Ну его, эту дурацкую программу, правда, Хааст?
На первое занятие в лагере Хааст пришел совершенно неподготовленный, в надежде сориентироваться на месте. Это в целом получилось и урок прошел удачно; Хааст выяснил все, что ему было необходимо для проведения плодотворных занятий и засел за планирование. Вначале он быстро набросал месячную программу обучения с учетом количества учеников и природных условий. Хааст не стал разбивать лагерь на группы по интересам или физическим возможностям – и мальчики и девочки одинаково участвовали во всех элементах спасательной операции, начиная с вколачивания в землю креплений для веревок и заканчивая медицинской помощью. Сидя под тентом за обедом после второго урока, Хааст задумался о более серьезном пособии для таких классов. Приехав в офис, он начал изучать литературу на эту тему; за Елениным столом сидела Вера и копалась в интернете, больше никого в помещении не было. Новый офис находился значительно дальше от рыбацкого поселка, чем предыдущий, такси сюда стоило недешево, поэтому Вера реже появлялась здесь, и если приезжала, то только по срочным делам. Вот и сейчас она постоянно набирала кого-то в мобильном и суетилась в нетерпении.
– Вера, может быть, я могу тебе как-то помочь? – спросил ее Хааст, отвлекаясь от своего чтения.
– Спасибо, Хааст, скоро мама приедет. Она меня обещала отвезти к Арсению, у них сегодня праздник, я ему приготовила кучу всего, вот – тесто даже сделала на оладьи.
На полу возле ее стола стояла большая кастрюля, рядом были разложены пакеты. Сама Елена задерживалась сейчас в каком-то детском учреждении недалеко от дома – она вела там семинары, и кажется, была ответственным преподавателем.
– Арсений – это кто?
– А, ну тот парень, помните, айн, который еще ничего не ел. Я дружу с ним. Он живет в деревне, полчаса от нас в сторону медвежьей бухты.
– Его правда зовут Арсений?
– Не, у него есть свое, айнское имя, но оно сложное, он просил нас называть его Арсением.
В это время Вере позвонила Елена; что-то в их беседе не складывалось, Вера ахала, расстраивалась и сердилась.
– Возьмите, пожалуйста, телефон, – вдруг обратилась она к Хаасту и протянула ему свой мобильный.
– Хааст, выручайте, пожалуйста, дружище, – взволнованно просила Елена. – У меня срочное совещание, никак не могу уехать. Тут учителя протестуют, я потом вам расскажу, нам надо немедленно менять программу. Вы не могли бы отвезти Веру в деревню к ее другу, тому айнскому парню? Это, к сожалению, около часа езды от офиса. Таксисты отсюда туда не ездят. А вечером я ее сама заберу. У них там сегодня праздник будет, Вера долго готовилась.
– Конечно, Елена, все в порядке, отвезу. Я до завтра свободен. Не волнуйтесь, сейчас выезжаем, – отвечал Хааст.
Дорога до деревни пролетела незаметно – Вера интересно рассказывала о школе, друзьях, летних приключениях. У нее, похоже, действительно была занятная жизнь, происходило много всего необычного. Она с сожалением сообщила, что скоро отправится с матерью в отпуск в Прагу, а ей эта Прага нафиг не нужна – и почему бы Елене не полететь туда одной? В деревне вовсю кипели торжества – сегодня был день угощения Луны, вчера угощали Землю, и вся эта неделя была одним сплошным празднованием. Арсений встретил их и пригласил Хааста остаться. Ему выдали нарядную айнскую одежду и отвели в круг, посреди которого на плоском овальном камне жарились оладьи. Под камнем был разведен огонь, местные девушки, подбирая длинные платья, хлопотали над ним. В кругу стоял и стар и млад, Хааст приметил две-три русских семьи с детьми, остальные были айны. Смеркалось, идеально полная Луна готовилась к угощению в безоблачном небе. Арсений что-то объявил на айнском, и они с Верой потащили кастрюлю к раскаленному камню и стали выливать на него тесто, посыпая какой-то приправой. В это мгновение одна женщина поплыла вокруг камня с песней, подняв руки над головой; круг стал подпевать ей. Хааста кто-то похлопал по плечу – стоявший рядом старик в костюме охотника поманил его и зашептал скрипучим голосом на ухо:
– Это моя жена, вот примерно, о чем она поет, на вашем языке:
– Как милый уходил охотиться на медведя,
– Как приводил домой троих маленьких медвежат, которые остались без матери,
– Как он растил их потом и кормил молоком, и отпускал в лес,
– Как он больше не охотится на медведей – боится застрелить своих медвежат,
– Как гуляю я теперь зимой без шубы.
Были еще песни и танцы, затем стали раздавать оладьи в раскрашенных глиняных тарелках; перед тем как есть, каждый должен был накормить Луну. Вешали оладьи на ветки, раскладывали по крышам. На столах стояли чарки с местным самогоном, настоянным на ягодах. Он был крепок – Хааст, будучи за рулем, лишь слегка пригубил свою чарку. Но и местные не очень налегали на алкоголь, вопреки всему тому, что слышал Хааст об айнских застольях. Празднующие стояли с поднятыми головами, кричали что-то Луне, просили у нее благословения и урожая, танцевали, доходя до исступления. Это вовсе не был декоративный праздник, как ожидал того Хааст – нет, здесь была настоящая энергия искреннего и древнего ритуала. Всеобщее помешательство захватило и Хааста – он закинул пару оладьев на крышу дома Арсения и прыгал вместе с ним и Верой, пытаясь схватить Луну. Арсений ни на минуту не переставал поглощать оладьи, Чагин был прав – он наедался впрок на целый месяц. Вскоре приехала Елена, ее сразу разодели и приобщили к торжеству. Празднество продолжалось до полуночи, затем все стали собираться.
– Посмотрите на эту наглую круглую Луну, – сказала Вера. – Ей за ночь предстоит съесть целое стадо оладьев. Неудивительно, что она такая толстая – если бы я так нажралась оладьев, я бы тоже стала такой.
– Не стала бы, если бы постилась весь остальной месяц, как Арсений, – ответила Елена.
Хааст уехал, а Елена и ребята что-то еще весело обсуждали в ночи на фоне догорающего праздника.
Преподавание детям основ спасательного дела полностью заняло Хааста и пробудило в нем уснувшую было деятельную энергию. Уж где-где, а на этом острове такие навыки нужны были всем, и перед Хаастом открылся новый горизонт – он планировал предлагать такие занятия на постоянной основе в морском музее или в школах, начиная со следующего учебного года. Осознав, что все имеющиеся пособия по спасательному мастерству предназначены для взрослых людей, он принялся разрабатывать методический материал специально для старшеклассников и получал огромное удовольствие от составления такого учебника. Его склонность к фундаментальному, научному подходу, наконец нашла свое применение. Все вечера он просиживал за этой монографией, а по четвергам и пятницам пробовал применять свои идеи на практике. Как водится, когда объясняешь другим, то и сам начинаешь глубже понимать свою науку, Хааст наслаждался также и этим. Следуя метафоре его любимого школьного учителя, можно сказать, что Хааст сумел воспламенить в себе порох, впрягшись в нужную телегу.
По другой метафоре, он сумел попасть в свою собственную, предназначенную только ему, телегу, ведь, как известно, мир действия состоит из миллионов таких телег, всегда несущихся вперед, и наша задача – найти истинно свою и суметь запрыгнуть в нее. Обычно такая телега проезжает мимо тебя лишь несколько раз в жизни, когда ты уже едешь в другой, не твоей, или не совсем твоей, в которую ты когда-то попал потому, что надо же где-то ехать, нельзя стоять на месте. И вот тут нужно не медлить, не упустить своего шанса. В общем, эти две замечательные метафоры принципиально расходятся только в одном: кто кого везет – человек телегу или телега человека? Но, разумеется, нет никакой нужды разрешать этот вопрос, ведь главное – ехать, и ехать с ветерком.
Однако, чем дальше увлекался Хааст своей темой, тем более обширной и неохватной открывалась она ему, и все несбыточнее и призрачнее казался ему конечный результат – качественно новое учебное пособие. Он с ужасом обнаруживал свое невежество в науках, и осознавал, что для ответа на поставленные им вопросы, нужно понять и изучить различные, порой не связанные между собой, области науки и педагогики – иначе глубокой, оригинальной работы не получится, а ни на что меньшее он не согласен. Поэтому, если поначалу телега его катилась вполне бодро, и два десятка страниц были легко написаны, то затем, затронув сложные аспекты и осознав масштабы трудностей, Хааст забуксовал. Он больше не мог сдвинуть свою телегу ни на шаг – так она была тяжела, и даже выбросил большинство из уже написанного, признав это творением бывшего слепого, который, слава Богу, начинает прозревать. Теперь он уже чувствовал себя раздавленным его телегой, однако отчаяния не было: он знал по опыту, что это и есть тот случай, когда «хорошо, что пока нам плохо»; он ощущал в себе потенциал справиться с задачей, знал интуитивно, что она ему по зубам. Поэтому Хааст собрался с силами, каким-то непостижимым просветлением сумел охватить в умозрении всю работу целиком, и наметил план по ее постепенному выполнению. Он разделил ее на три части; первая была достаточно самостоятельной и требовала вполне посильных и четко определенных исследований. Он твердо и методично принялся за нее, и к концу июля его телега снова начала медленно, но верно двигаться; в правильности этого пути Хааст уже не сомневался и надеялся, что еще два-три месяца, и первая часть его монографии будет готова. Одержимость Хааста работой все возрастала; это были его самые счастливые дни на острове Альбины. Однако его вдохновенный труд внезапно прервался совершенно трагическим образом.
Дело было в среду, в последних числах июля; в северной бухте установилась какая-то необычайная безветренная жара. В детском лагере оставалось провести всего несколько занятий, и Хааст приготовил для них самые интересные свои задумки. Экспедиционеры, все, кроме Леонарда, сидели в офисе за своими столами; сегодня с утра посетителей не было, Хааст и Елена занимались в планшетах, Чагин слонялся по комнатам, что-то напевая. Вдруг он снял с вешалки свой походный рюкзак и куда-то засобирался.
– Елена, вы не одолжите мне ваше пособие по каллиграфии на пару часов? – спросил он.
Хааст и Елена подняли головы и посмотрели на него.
– Да пожалуйста, Виктор Матвеевич, но куда это вы намылились так рано? Сегодня же у вас ничего нет? – спросила Елена.
– Позвонили только что из каньона, надо съездить, подготовить там пространство для завтрашнего урока. Я хочу с парочкой родителей сделать ребятам сюрприз. Все, поскакал! – отвечал Чагин.
Он выхватил книжку из шкафа Елены, бросил ее в свой рюкзак и выбежал из офиса. Хааст взглянул на Елену и удивился – ее лицо, только что обычное и спокойное, было искажено теперь тревогой, страхом. Она сидела в каком-то оцепенении несколько мгновений, затем вскочила, подошла к окну, распахнула его и закричала Чагину:
– Погодите, Чагин, стойте, не езжайте!
Чагин уже заносил ногу в автомобиль и так и остался стоять в такой позе.
– Что там у вас, Елена? – крикнул он в ответ.
В это самое мгновение у Елены затрезвонил мобильник, она подняла вверх ладонь и показала Чагину.
– Одну минуту, Виктор Матвеевич, подождите пожалуйста, – крикнула она ему в окно.
Елене звонила Вера, Хааст был рядом и слышал ее болезненный кашель. Вера не повышала голос, она, как показалось Хаасту, сообщала нечто повседневное, просила о чем-то, и вынуждена была прерываться, чтобы откашляться.
– Хорошо, Вера, я согласна. Сейчас же выпей микстуру, – произнесла Елена, ее до сих пор поднятая в воздух левая ладонь медленно и нерешительно опустилась.
На нее больно было смотреть. Глаза ее, глядящие в себя, сузились, на лбу появились морщины, а челюсти сжались, она что-то внутри остро переживала.
– Что с вами, Елена? – спросил Хааст.
– Ну как там, Елена-сан? – закричал с улицы Чагин. – Мне ехать надо!
Елена оправилась, хотя какое-то жесткое выражение так и осталось у нее на лице.
– Все в порядке, Хааст. У Веры опять обострение астмы. Чертова рыбная фабрика со своими отходами.
– Нормально, Чагин, можете ехать, – крикнула она на улицу.
Чагин запрыгнул в машину и ударил по газам; автомобиль поднял облако пыли и исчез в нем. Хааст погрузился обратно в свое кресло и принялся читать новое письмо; закончив, он посмотрел на Елену – та так и стояла неподвижно, глядя, как на улице оседает пыль от авто Чагина. «Искусственный интеллект придумали, а лекарства от астмы так до сих пор и нет, оно посложнее будет», – подумал Хааст.
Через четверть часа Елена уехала домой, к Вере. Спустя еще полчаса случился небольшой толчок, легкое землетрясение, характерное для этих мест; сильных, разрушительных на острове никогда не бывало. Вскоре в новостях передали, что в каньоне Чкалова обвал и камнепад. Чагин на звонки не отвечал. Хааст вскочил в машину и помчался, но близ каньона были огромные пробки; полиция перегородила дороги; лишь через полтора часа Хааст добрался до места и, размахивая своими документами, стал проделывать себе путь сквозь оцепления и заслоны. Здесь уже работали спасатели, несколько тел лежало на камнях, завернутые в черные одеяла. Хааст подошел к ближайшему из них и откинул покров с лица. Перед ним был Чагин, совершенно обыкновенный, только спящий, готовый, кажется, открыть глаза в любую секунду. Хааст дотронулся до его лба, пальцы обдало каменным холодом. Чагин был мертв.
