Читать книгу: «Хааст Хаатааст», страница 11
Глава 13
Хааст спускался по лесной тропинке медленно, с болью в ребрe нагибаясь под еловыми ветвями и с усилием перешагивая через поваленные деревья. Наверху, на плато, он переоценил свои возможности и состояние – сейчас все его тело ныло, голова кружилась, он был слаб. Голод мучил его, каждый шаг давался с трудом, он приседал отдохнуть. Сумерки уже совсем сгустились, когда он различил внизу просвет в ельнике, где должна была стоять избушка. Он добрался до нее из последних сил и долго стоял, опершись на стену, переводя дух и думая разбить окно и влезть через него – сломать дверь он теперь не смог бы. На его счастье, дверь была затворена, но не заперта на замок. Хааст открыл ее и осторожно прошел в полной темноте к окну, поблескивавшему от лунного света. Возле окна он разглядел на полке масляную лампу и коробок спичек; через мгновение комната осветилась тусклым мерцанием. К сожалению, никаких признаков съестного рассмотреть не удалось; Хааст пошарил по полкам, затем увидел стол, за которым они пили когда-то с Антипом квас. Стол был пуст, а посреди его лежала толстая бумажная книга. Он прошел в спальню, но и там еды никакой не обнаружил. «Утром найду что-нибудь, сейчас все равно ни черта не видно», – решил он, задул лампу, повалился на кровать и отключился. Он проснулся в рассветной полутьме от нестерпимого голода. В избе решительно ничего съедобного не было, но в сарае он нашел флягу и рискнул попробовать из нее – это была вполне пригодная для питья вода. Утолив жажду, Хааст присел на ступеньку и стал соображать, что же ему делать, если он не найдет здесь никаких оставшихся припасов. «Ничего, съем несколько сырых грибов, а потом спущусь вниз, в поселок, только бы сил хватило», – решил Хааст. Он зашел обратно в дом и положил флягу на стол, рядом с книгой, на красивой бархатной обложке которой золотой вязью было выгравировано название: «Секреты великих фокусников». Он сдвинул книгу на край стола и из-под нее выскользнул листок бумаги. Это была записка! Хааст схватил ее и прочел вот что:
«Записка эта предназначена для моего приятеля, большого любителя академической гребли. Любой другой читатель – читай, но оставь записку на месте.
Уважаемый мастер весла! События последних месяцев все сильнее убеждают меня в том, что рано или поздно ты окажешься здесь, на моем месте, без своего весла и без погон. Нет смысла утверждать, что все, что я излагаю в этой записке, будет иметь для тебя смысл. Любые ассоциации с придуманными персонажами случайны и необоснованы – речь пойдет о конкретном человеке, живость и реальность которого только что была подтверждена мне зеркалом. Погруженный в себя не может дышать, а поскольку рыба может дышать, мы делаем вывод – рыба не погружена в себя, кроме того случая, когда она выброшена на берег. Правда поиска приносит больше плодов, чем поиск правды. Мой вышедший на дорогу ботинок честнее своего владельца, и за свою честность он будет вознагражден сверкающей на солнце пылью, сладким ароматом придорожных цветов и кожаными заплатами в протертых местах. Судьба владельца – порочный круг: за свое лицемерие и непостоянство тот обречен на несчастье, а за свое несчастье – на лицемерие и непостоянство. Пламенный тихоход в ночном небе необъясним, но и не опасен, а природа быстрого пламени известна, и губительна для нас. Если ты видишь ходячую пещеру, не бойся ее, ей нет дела до тебя, но если у ног нет пещеры, то они могут дать тебе хорошего пинка – убегай быстрее от таких ног. Камни, в отличие от рыб, всегда погружены в себя, и конечно же, они не употребляют кислорода, а значит – кислород употребляет их. Поедание менталитета особенно применимо к менталитету поедания – такой менталитет нежизнеспособен.
P.S. В спальне под ковром есть дверца в подпол, там ты найдешь ящик с консервами и медикаментами. Код от замка – твое имя.»
Удивляться не было сил – слова о пище подстегнули и так уже невозможный голод. Хааст прошел в спальню и пролез в подпол. Там на железном корабельном сундуке висел огромный замок недавней конструкции с пятью голографическими колесиками для ввода шифра. Он набрал свое имя, и замок, как в сказке, открылся. В сундуке обнаружились тушенка, сушеная рыба, бутылки с водой, сухари, макароны и лекарства. Съев две банки тушенки с сухарями, Хааст сразу же почувствовал прилив сил и снова завалился спать. Уже перевалило за полдень, когда он открыл глаза, богатырски потянулся, скривившись от боли в ребре, и встал на ноги. Отодвинув занавесь на окне, он рассмотрел спальню – здесь, помимо кровати, были только придвинутые к стене стопки настоящих бумажных книг, причем весьма аккуратные, с заботой сложенные, как на столах в старинных библиотеках. «Книжного шкафа он достать не сумел, это теперь раритетная мебель» – подумал Хааст. На широком подоконнике, однако, он заметил еще две книги, с торчащими из них исписанными листами бумаги – видимо, те, что Антип читал в последнее время. Хааст сдул с них пыль и раскрыл их, обе книги были на английском, с латинскими заглавиями; одна из них называлась «De rerum natura», известный труд Лукреция, вторая – еще более знаменитая «Philosophiæ Naturalis Principia Mathematica» сэра Иссака Ньютона. Антип, похоже, с пристрастием штудировал их – на полях были пометки; вставленные бумаги пестрели замечаниями (на русском языке), чертежами и вычислениями. Хааст принес себе из подпола еще две банки тушенки и с аппетитом принялся за еду, листая труд Ньютона, и выискивая в нем заметки Антипа. В начале одной из страниц на полях было написано «Ньютон, ты осел», а внизу той же страницы «извини, старик, осел здесь я». Хааст вытащил несколько торчащих листов бумаги, на первом из них было нацарапано: «Я тебе покажу гравитацию без механических причин, лживый пес», а дальше шли чертежи и формулы. Взглянув на них, Хааст догадался, что Антип пытался объяснить гравитацию трением об эфир и выводил свою теорию эфира, надеясь, как и многие до него, посрамить английского гордеца, а заодно и немецкого фантазера. Хааст посмотрел эту работу Антипа до конца – на последнем листе он нашел пару таких же чертежей, что видел вначале, только теперь некоторые символы и фрагменты были перечеркнуты. В заключительной строке Антиповых изысканий было написано: «Вот ведь жопа, никак не сходится, все-таки, противоречие». Покончив с едой и отложив книгу, Хааст вышел на воздух. Он отправился к пригорку, где не столь давно стоял с веслом под елью, скрипящей на ветру. Отсюда было видно плато и часть горной дороги, убегающей серпантином вверх. «Если я вернусь сюда когда-нибудь, то плато, небось, уже будет застроено всякими базами отдыха, а то и Андрей приедет, уже маститым, деловым бизнесменом, и поставит там свой горнолыжный курорт, вырубив весь ельник на горном склоне. Хорошо, если избушку не снесут, а оставят в живых, приспособив ее, скажем, для проката санок. Нет, остров этот принадлежит мне только сейчас, пока я живу вместе с ним. Как только наши дорожки разойдутся, он перестанет быть моим», – так думал Хааст, обозревая свои владения. Он погулял еще немного по лесу, наслаждаясь тихой, прекрасной погодой, нашел несколько сыроежек и опят, и принес их в дом. В сарае обнаружилась вязанка дров, он развел огонь в печи, сварил в котелке грибы, и когда они уже были почти готовы, подсыпал к ним макарон. После раннего ужина он нашел в книжных стопках Полтаву Пушкина, залег с ней на кровать, и заснул с закатом.
На следующее утро Хааст проснулся уже в чемоданном настроении – вот теперь пришла пора расстаться с островом. Новая жизнь где-то ждет его. Он оставил замок на сундуке с провиантом открытым, немного прибрался в избушке, и покинул ее, захватив с собой две Антиповы книги с подоконника, и записку, столь своевременно найденную на столе. Он направлялся вниз, в рыбацкий поселок, где думал хорошенько искупаться напоследок в море, а затем истратить последние деньги на звонок Вере, заплатив какому-нибудь мальчишке за использование его мобильника; номер ее телефона он помнил наизусть, как и другие важные номера. Он очень надеялся, что Арсений нашел его часы и документы, и Вера поможет ему получить их. Ни в какие в контакты с экспедиционерами ему вступать было нельзя – уж этот протокол он нарушать не собирался, но ничто не запрещало ему контактировать с их детьми. Он бодро спускался по лесной тропинке; тело слушалось прекрасно, ноги пружинили; он чувствовал, что почти оправился от травм и готов хоть сейчас пробежать марафон. Погода, однако, начинала портиться – тяжелые серые тучи надвигались со стороны океана; вся эта темная громада то и дело освещалась вспышками молний. Хааст успел достичь оврага, через который они с Антипом перекинули зимой два еловых ствола, и перебраться по ним на другую сторону, когда его накрыл проливной дождь. Его спортивный костюм сразу промок, он переложил все из карманов в пакет с книжками и ускорил шаг. Дорога уже была размыта, Хааст шагал по щиколотку в грязной, земляной воде, которая ручьями сливалась на тропинку со всех сторон и образовывала мощный поток, устремленный вниз к подножию горы. Хааст несколько раз поскользнулся и упал, сила водяной лавины все увеличивалась, и он теперь уже шел по краю тропинки, цепляясь и держась за деревья, чтобы его не смыло и не унесло вниз. Насквозь мокрый и продрогший, он достиг, наконец, подножия горы; на бетонной площадке бушевало наводнение и ему пришлось спускаться на автотрассу в другом месте, через кусты и канавы. Добравшись до торгового центра, он зашел в туалет, выжал там свой спортивный костюм, и немного согрелся, стоя в кабинке в одних трусах. Пришлось, однако, тут же одевать костюм обратно и мучиться от холода; денег у него оставалось совсем мало, он купил себе горячий какао и направился к морю. До пляжа и пирса напротив дома Андрея было отсюда неблизко, но и здесь, в скалах и утесах, можно было замечательно искупаться. Хааст не желал отступать от своего плана ни на шаг, что там погода, она ему не помеха, даже наоборот – так он считал. Море штормило не слишком ужасно, а в этом месте вода и вовсе была относительно спокойной, так как волны разбивались здесь о скалы, торчащие повсюду из воды. Он допил какао, но холодная дрожь не перестала бить его. Спустившись к воде, он разделся, выжал еще раз свою одежду, спрятал ее и пакет под нависающую над песком скалу, и бросился в море. Волшебное тепло сразу облекло его, он как будто попал в нагретый бассейн. Всем, кто купался в холодные грозы в летнем море, знакомо это ощущение – вода в такие моменты значительно теплее воздуха и там можно прекрасно спастись от холода. Тело Хааста блаженствовало, а раскаты грома и стрелы молний наполняли тем же чувством душу. Он был вознагражден за свое упорство и грелся в воде с полчаса, неторопливо плавая и иногда вылезая на скалы, впрочем, скользкие и противные. Дождь, тем временем, почти перестал, гроза уходила, небо рассеивалось. Хааст был счастлив – прощание с океаном удалось на славу. Он расстелил на камнях свой костюм, а сам еще некоторое время нырял и барахтался возле берега, сгоняя с камней чаек и пугая придонных крабов. Голод выгнал его, наконец, из воды. В мокрой, но не столь уже холодной одежде он поднялся обратно к магазинам, купил себе в ларьке сосиску в тесте и уселся на скамеечке, греясь и высыхая под прочно вышедшим из-за туч солнцем. Возле торгового центра становилось все многолюднее, было обеденное время, народ, спрятавшийся от грозы, спешил теперь на воздух. Хааст доедал свой хотдог и присматривал кого-нибудь, кто согласится забрать последнюю его денежку за телефонный звонок. Вдруг он увидел Лидию, которая направлялась, по видимому, за покупками, и скоро должна была пройти мимо его скамейки. Вот уж с кем он прощаться совершенно не собирался, просить же ее о звонке было просто немыслимо. Хаасту было неудобно перед Лидией и жаль ее, хотя он не чувствовал себя виноватым перед ней – это известная ситуация, которая не предполагает дальнейшего общения. Кроме того, нет более мстительного врага, чем отвергнутая женщина, которая считает, что ей пренебрегли; женщины редко с достоинством держатся в таких случаях, не давая волю реваншистским порывам. Однако, бежать от нее сейчас было и поздно и глупо. Хааст поспешно развязал свой полиэтиленовый пакет с книжками, выхватил Лукреция и сделал вид, что поглощен чтением.
– О природе вещей, на английском, вы только полюбуйтесь! – услышал он через несколько мгновений насмешливый голос Лидии. – Здравствуйте, Хааст! Господи, на кого вы похожи! Что с вами? Какова природа этих вещей, которые на вас одеты? Да вы весь мокрый!
Лидия присела с ним рядом на скамейке и весело смотрела на него; не было, похоже, ни малейшего оттенка злости или сарказма в ее словах.
– Здравствуйте, Лидия. Как вы поживаете? А я тут решил в море искупаться, люблю, знаете, поплавать в грозу. А костюм, да, промок немного.
– Но вы весь в побоях! Откуда эти синяки? Я подумала издалека – бомж какой-то на скамеечке сидит.
– Подрался с чайками за сосиску – их много, а я один, – пошутил в ответ Хааст.
– Ясно, – протянула Лидия и с еще большим удивлением посмотрела на него.
Помолчали немного. Хааст отложил в сторону книжку.
– Вы, Лида, не обижайтесь на меня, пожалуйста, что я тогда так быстро ушел, – наконец сказал Хааст.
– Да что вы, чудак, я все понимаю. И сама бывала в таком же положении. Сердцу ведь не прикажешь, правда?
«Хорошая девушка Лидия», – подумал Хааст. «И почему я к ней ничего не чувствую?». Но вслух сказал:
– Извините, еще раз. Я рад, что вы все правильно понимаете.
– Что скрывать, Хааст, я буду откровенна с вами: такого мужчины, как вы, здесь на острове больше нет.
– Да что вы, Лидия, – начал было Хааст и не знал, что говорить дальше. Разговор все-таки вошел в нежелательное русло.
– Ну, скоро и этого не будет, – неожиданно для самого себя проговорил он. – Знаете, я сегодня уезжаю.
Лидия теперь смотрела на него с пониманием и участием. Она, похоже, догадывалась, в чем здесь дело.
– Хааст, признавайтесь, вам какая-нибудь помощь сейчас нужна? – спросила она.
– Нужна, – ответил он. – Дайте, пожалуйста, позвонить.
Он набрал на ее мобильнике Веру, та не ответила, но Хааст оставил сообщение и рассказал, где он и что он.
– Ну что ж, Хааст, всего вам хорошего. А я, знаете ли, полюбила этот остров, и никуда отсюда не собираюсь, – сказала на прощание Лидия.
– Вам счастливо оставаться. Вы прекрасная девушка, Лида, – отвечал Хааст.
Лидия встала и удалилась, а Хааст остался сидеть, под впечатлением от разговора.
Затем он вновь открыл Лукреция, на первой попавшейся странице, и прочел: (мы сразу переводим на русский)
«Знай, что когда, например, говорю о душе я и смертность
Я доказую ее, то и дух вместе с ней разумею,
Ибо и дух и душа составляют единую сущность.»
Хаасту стало интересно, он перелистал назад, нашел место, где Лукреций начинает убеждать в смертности души, и углубился в чтение. Затем он отложил книгу и сказал себе:
«Вот так дела! А у нас тут все твердят о том, что душа переселяется после смерти куда-то, а потом переходит другому существу и развивается до следующего уровня в нем. Вот же, автор совершенно неопровержимо доказывает, что душа умирает вместе с хозяином. Какой же я, все-таки, необразованный, надо больше читать. Но черт побери – значит, Чагина, и моих погибших товарищей больше нет совсем! От них не осталось вообще ничего, и то, что они взрастили в себе, просто исчезло безвозвратно. Увы, это так. Стоп, что-то осталось – это только то, что они успели передать нам при жизни.»
Хааст вспомнил, как они разговаривали о смерти с самим Чагиным и одна его фраза застряла в памяти: «Человек живет на белом свете пятьдесят лет. Первые десять лет он готовится к жизни, хотя сам думает, что уже живет, а последние десять лет он готовится к смерти, хотя сам думает, что еще живет. И только этот промежуток в полвека – между возрастами десять и шестьдесят лет от роду – он и является настоящей жизнью».
«Ну что ж», – подумал Хааст, «Чагин ушел чуть не дотянув до шестидесяти, в самом конце настоящей жизни; он встретил смерть без подготовки – может быть, это и есть самый достойный конец».
Эти грустные размышления прервало постукивание по его плечу, он поднял голову и увидел Елену. Здесь же были Арсений с Верой, все с изумлением и тревогой смотрели на него. Хааст попросил всех успокоиться и поведал о своих похождениях после увольнения.
– Ну, вы, Хааст, даете! – воскликнула Елена. – Впрочем, Степанов, зная вас, не стал привлекать полицию. Он сам улетел только вчера, и сказал, что у вас есть три дня, чтобы покинуть остров.
– Я готов! – ответил Хааст. – Если Вера будет так добра одолжить мне деньги на билет, то я сразу в аэропорт. Как прилечу, сразу переведу вам деньги.
– Этого не понадобится, – вмешался Арсений. – Вот ваши вещи – и он передал Хаасту сумку, где лежали его кошелек, мобильник, документы и часы.
– Вот это да! Молодец, Арсений. Спасибо огромное. Ну что ж, теперь я в полном боекомплекте. Арсений, сколько вам стоило выкупить мои вещи?
Хааст распахнул кошелек, все, похоже, было на там на своих местах.
– Не волнуйтесь, Хааст, – ответила Вера, пусть это будет наш вам прощальный подарок.
– Мне запрещено с вами разговаривать, – сказала со слезами Елена. – До свидания, дорогой!
Они обнялись, Хааст также обнял Веру, пожал руку Арсению и отправился на стоянку такси. По дороге в аэропорт он проверил банковские счета – все было нетронуто, никто его карты, похоже, из кошелька даже не доставал. Мест на сегодняшний вечерний рейс в Южно-Сахалинск уже не было, и он купил билет на завтра, а заодно и на рейс из Сахалина в Новосибирск, где думал погостить пару дней у друзей, прежде чем отправиться к родителям в Крым. Переночевал Хааст в аэропорту, растянувшись на сиденьях и подложив под голову бессмертное сочинение Лукреция.
Глава 14
В зале регистрации Хааст, не долго думая, подошел к Наполеону, сказал ему «Бонжур, месье» и протянул свой билет. Наполеон снял треуголку, почтительно поклонился и спросил Хааста, говорит ли тот по-французски.
– Нет, давайте по-русски, – отвечал Хааст.
– Моей самой главной ошибкой было нападение на Россию, – сказал Наполеон, разглядывая билет Хааста. – Так, так, рейс на одиннадцать утра. Через минуту выдадим вам посадочный талон. Хааст? Какое прекрасное имя! Багаж сдавать будете?
С этими словами Наполеон повернул голову куда-то в сторону, выудил из глубокого кармана своего парадного сюртука подзорную трубу и приложил ее к глазу.
– Нет у меня багажа, – ответил Хааст. – И что там, в трубе, враги уже близко? – спросил он.
– Нет, там только друзья. Они проверят вашу ручную кладь и содержимое карманов, и пропустят вас дальше, в зал вылета, к вашему самолету. Вы сегодня прекрасно выглядите!
– А вы что-то слишком льстивы и обходительны для генерала, милейший, – отвечал Хааст.
– На службе-с! Еле выбил себе разрешение выбраться с острова святой Елены, чтобы иметь удовольствие обслуживать пассажиров, месье!
– На острове Альбины, значит, интересней?
– Нельзя сравнивать, что вы, здесь гораздо больше людей. Вот ваш посадочный. До начала посадки еще два часа. Не желаете ли узнать побольше о храбрейшем из храбрейших, моем маршале Нее? Также могу рассказать о битве при Ватерлоо или про Бородино. Присаживайтесь в кресло, а я постою.
Хааст попросил рассказать о маршале Нее, но как только император начал повествование, невдалеке послышался недовольный женский голос и мужской хохот. Хааст оглянулся и увидел в десяти шагах знаменитую актрису Мэрилин Монро. Возле нее стоял нетрезвого вида парень, и, похоже, дотрагивался до нее.
– Что вы себе позволяете, молодой человек, – повышала голос актриса. – Смотреть можно, трогать нельзя! Я работник аэропорта и если вы не прекратите, то я позову начальника зала.
– Зови, зови, дура, – ответил наглец и продолжил лапать ее.
Мэрилин вручила ему посадочный и сообщила, что сейчас придет ответственный человек. Но это нимало не смутило парня – он, видимо, был завсегдатаем аэропорта и ничего не боялся. И действительно, начальник не приходил. Красотку спасла только большая группа спортсменов, которые появились в зале и выстроились в очереди к колоритным клеркам регистрации – а их здесь было около дюжины. Наполеон и Мэрилин Монро были синтетическими биороботами с искусственным интеллектом, которые выдавали пассажирам посадочные, принимали и относили их багаж, и вдобавок могли развлечь их беседой и рассказами, в случае, если не было очередей. В зале также трудились Григорий Распутин, Степан Разин и другие исторические персонажи. При появлении спортсменов Мэрилин и Наполеон в один голос заявили Хаасту и наглому парню, что они вынуждены попрощаться с ними, поскольку должны обслуживать новых пассажиров. Парень, нарушающий этику обращения с биороботами, дал актрисе щелбана и отошел; Хааст также расстался с Наполеоном, успев услышать от него лишь то, что маршал Ней последним из всех французов переправился через Березину.
Решив не отправляться пока в зал вылета, Хааст уселся за столиком в кафе и заказал себе завтрак. Он вспомнил еще одного Наполеона, которого знавал в детстве – самого настоящего, человеческого, живого. В каждом большом и малом городке Малороссии и Украины всегда обретается пара-тройка привычных и узнаваемых сумасшедших, которые являются неотъемлемой частью городской культурной атмосферы. Они все время на виду, зимой и летом одним цветом, вечно куда-то спешат в одних штанах, без рубахи; их подкармливает любое кафе и власти не стремятся упечь их в приют для слабоумных, или, как раньше говорили, в сумасшедший дом. Если честно, то когда посещаешь такой маленький городок и видишь, как угощают хлебом местного сумасшедшего, то именно тогда понимаешь – в этом местечке все хорошо, здесь есть душа, которая питается соками столетий, старинным духом заботы о блаженных и юродивых, людях Божьих и Богом обиженных. Лишь туристы косятся на них, как на обычных бомжей, но местные любят их, как любят свою землю, ибо родная земля рождает много разного, и все это, без исключения – близкое и дорогое сердцу. У Хааста в его квартале в Феодосии жил как раз такой юродивый, которому, за его неизменную треуголку, дали кличку «Наполеон». Звали его Федором, он вовсе не считал себя Наполеоном, но рассказывал всем при встрече одну и ту же историю – как он был большим ученым в закрытом военном институте, специалистом по вибрации, и разрабатывал всякие шпионские жучки и гаджеты, способные услышать даже приглушенный разговор за сто метров, по мельчайшей вибрации стен. Как злые американцы следили за ним и травили его ядом и хотели задавить машиной, а потом и свои начальники, продавшиеся госдепу, уволили его и лишили всего. Он всегда при беседе горячился, требовал дать ему ручку и бумагу и кричал, что сейчас все докажет. Действительно, если ему предоставляли такую возможность, то он чертил что-то, писал формулы, и, тыкая в собеседника ручкой, умолял о понимании и поддержке: «Ну, вы видите, вы убедились теперь, что я прав?». С ним всегда соглашались и предлагали специально захваченный для него из дома пирожок или котлету, он радостно брал грязными руками и тут же торопливо съедал, широко улыбаясь и роняя крошки на землю. Краснощекий и толстопузый, он ходил круглый год в треуголке, а кроме нее, лишь в одних полосатых шортах, больше похожих на трусы, и даже когда в Феодосии лежал снег, отказывался от предлагаемой одежды, утверждая, что ему совсем не холодно. Мальчишке Хаасту было интересно, куда же Федор постоянно торопится, и правда ли, что он – бывший ученый, но мама неизменно отвечала одно и то же – «Все мы очень спешим по делам, которые сами выдумали себе, и все мы, в той или иной степени, сумасшедшие. Возьми-ка, лучше, из буфета вчерашнюю булочку, догони его, отдай ему».
Так Хааст предавался воспоминаниям и завтракал; до посадки на рейс оставалось еще полтора часа; постепенно отвлекшись от своих дум, он стал разглядывать пассажиров, и вдруг знакомая походка привлекла его внимание вдалеке, у самого входа в здание аэропорта. Это была Елена, она приближалась точно к тому кафе, где сидел Хааст, хотя и не видела его. Хааст решил не окликать ее – Елене было запрещено общение с ним. Елена искала кого-то, она бродила вокруг, обошла весь зал регистрации, еще и еще раз. Она искала его, это было понятно. В очередной раз подойдя к его кафе, она, наконец, увидела его и подошла. Она была бледна и болезненно худа, круги и морщины под глазами свидетельствовали о бессонной ночи.
– Елена, здравствуйте. Что вы здесь делаете, ведь повсюду камеры, вам же нельзя со мной разговаривать! – сказал Хааст, пересаживаясь в другое кресло, так, чтобы камера смотрела на них сзади.
– Да мне уже все равно. Здравствуйте, Хааст. Хорошо, что я вас застала.
– Что случилось, Елена?
– Да так. Подумала в последний раз пообщаться с вами. Вы знаете, я вчера подала Леонарду заявление об уходе.
– Да что вы? Почему? А как же дом?
– Дом…да уж, этот дом. В общем, Хааст, съезжаю я оттуда. Не может Вера в этом доме, с этими ребятами в районе. И я не могу. Возьму ипотеку и куплю нам квартиру в хорошей новостройке неподалеку от рыбацкого поселка. Вера будет счастлива.
– Обратно в поселок? А как же Верина астма?
– Да что-то я не заметила особых улучшений в этой северной бухте. Вокруг сплошной снобизм, всякие менеджеры живут, начальники. Ну и дети соответствующие. Вера после первых дней в школе в полном шоке. А в поселке главное – жить подальше от рыбной фабрики, и тогда с астмой все будет не так плохо.
– Ну и дела! – воскликнул Хааст. – А почему же вы уходите из МЧС?
– Не могу больше. Устала. Леонарда что-то совсем снесло в карьеризм, он, похоже, в министерство метит. Наобещал Степанову всякую чушь, и теперь в ближайшие полгода мы должны дурацкие программы для МЧС разрабатывать, как будто они в Москве сами этого сделать не могут. Парнишка, которого прислали вместо Чагина – он как раз с этой целью и прилетел – вводить нас в курс их новых методик. Но при этом, план по реабилитированным семьям – вынь да положь. Без вас и Чагина мы бы все равно не справились, но теперь это уже не мои проблемы.
– Да уж, – сказал Хааст. – Жаль, что так вышло. И куда пойдете работать?
– Мне в морском музее уже давно предлагали преподавать. Далековато, конечно, но ничего, покатаюсь. А вы, Хааст, куда планируете?
– Думаю с другом частный консалтинг открыть, по спасательному делу, и кружки для школьников тоже предлагать. Но сначала монографию свою закончу, там еще нужно пару месяцев посидеть, проработать кое-какие моменты.
– Ясно. Вот еще что. Я хочу, чтобы вы знали. Не могу больше носить это в себе, – Елена вдруг окаменела и почернела. – Держите – и она протянула Хаасту записку.
– Это еще что такое? – спросил Хааст и начал разворачивать ее.
– Не сейчас, – сказала Елена, закрывая ладонью записку. – Не читайте пока. Я прошу вас – прочтите это уже в самолете, когда будете в воздухе.
– Хорошо, обещаю, – отвечал Хааст.
– Ну, на этот раз, – до свидания. Была рада работать вместе с вами, почти год.
– Взаимно, Елена. До свидания. Вере привет! Спишемся, созвонимся!
Елена встала и быстро пошла прочь. А Хааст направился в зал вылета, слегка озадаченный после беседы с ней.
В самолете Хаасту досталось место далеко от иллюминатора и при взлете он лишь один раз увидел землю – когда воздушное судно резко накренилось, меняя курс. Остров Альбины лежал внизу, залитый последним сентябрьским солнцем; малахитовый океан вдоль береговой линии отсвечивал белыми зернышками скутеров и яхт. Почти весь 2049-ый год, исключая лишь осень, Хааст провел на этом острове, и не мог сейчас в это поверить. «Человек совершенно не чувствует своего прошлого, он лишь знает о нем. Ему иногда кажется, что он прочитал про свое прошлое в каком-нибудь сборнике мемуаров», – думал Хааст. Из этой внезапно исчезнувшей жизни Хааст сумел забрать с собой в настоящее лишь две книги Антипа – вот они, ровно такие же, какими были в лесной избушке, а значит, остров Альбины не приснился ему. Вдруг Хааст вспомнил про записку Елены, развернул ее и прочел следующее:
«Дорогой Хааст!
Вот уже больше месяца, как мне нет ни сна, ни покоя, и сил держаться остается совсем мало. Если бы я употребляла алкоголь, то пила бы сейчас беспробудно, как это делают в подобных случаях мужчины. В последнее время меня донимает навязчивая идея, что если я расскажу кому-нибудь мою тайну и попрошу прощения, то мне полегчает. Кроме вас, никто не сможет сопереживать мне, и взять часть моих страданий и раскаяния на себя. Смерть Чагина не отпускает меня, и это потому – что я являюсь прямой виновницей ее. Знаете, мой отец когда-то говорил мне, что шанс на настоящий поступок жизнь дает человеку только раз или два, и это всегда бывает внезапно, нет времени собраться, подготовиться и подумать, и все твое существо, как оно есть на самом деле, все его детство, весь его опыт, все его чаяния и ценности – все мгновенно мобилизуется в этот момент, и ты принимаешь бессознательное решение. В такой момент, говорил отец, жизнь не обмануть – ты показываешь себя таким, какой ты по-настоящему есть. Люди любят примешивать сюда черта, беса-искусителя, и часто потом оправдывают себя его влиянием, типа: «бес попутал». Говорят, дьявол всегда появляется в решающий момент, ведь он стоит на страже своих интересов, и когда где-то может случиться крамола – он тут как тут, и склоняет человека к ней. Это все чушь и оправдание собственного ничтожества. Дьявол – он в нас самих, он просто обычно спит, но в такие моменты он просыпается, как и все остальное в нас, и участвует в принятии решения. Дьявол – это ни что иное, как наши слабости, наш эгоизм, наша гордыня, наши тщательно скрываемые пороки. Но хватит лирики, вот что произошло:
Накануне того дня я преподавала в летнем лагере у нас в рыбацком поселке. На обеденный перерыв мы поднялись немного в лес – в том месте есть поляны, где дети собирали ягоды; из взрослых была я и несколько родителей. Пока они обедали, я ненадолго отошла от всей в группы выше в лес, хотела поискать первых грибов, и встретила деда Никласа. Мы немного поговорили, и он сказал мне, что завтра, похоже, будет землетрясение в северной части острова – «животные уходят оттуда к нам и земля неспокойна». Я, вообще-то, не очень серьезно отнеслась к его словам. Кроме того, я знала, что вы с Чагиным по средам в каньон Чкалова не ездите, да и вообще этот каньон – довольно безопасное место. Поэтому я забыла об этом разговоре в лесу, и вспомнила лишь тогда, в среду утром, когда Чагин собрался ехать в каньон. Если вы помните, я задержала его, хотела рассказать о предупреждении деда Никласа. Но тут позвонила Вера. Вечером во вторник у нее был кошмарный приступ астмы, и в среду он все еще не прошел – она сильно кашляла в телефон. Вдруг что-то страшное овладело мной. Дом – этот дом, который мне не достался, и о котором я так мечтала, который спас бы Веру от болезни, уберег бы ее от сомнительных компаний в нашем поселке – он вдруг ожесточил меня, ужасная мысль закралась в голову и захватила, сковала меня. И я не остановила Чагина, позволила ему уехать в каньон. Меня отпустило через полчаса, и я звонила Чагину, но он не отвечал. Вы же знаете, он не любил слушать сообщений, а я оставила ему их штук пять. Но было поздно. Я на остров сюда приехала ради Веры, и не жалею об этом. И Чагина я очень любила, вы это знаете. Но – не смогла в решающий момент справиться с искушением. Теперь мне жизни нет, но надо как-то жить дальше. Простите меня, Хааст.
