Читать книгу: «Хааст Хаатааст», страница 10

Глава 12

В каньоне Чкалова никогда за всю историю острова Альбины не случалось сильных камнепадов. То, что произошло сегодня, объяснили землетрясением, эпицентр которого находился прямо под каньоном. Хааст объяснений не слушал, у него было свое собственное отношение к смерти товарища, которое он выработал еще на работе в Крыму, где ему также приходилось несколько раз переживать такие случаи. «Забирают самых хороших», – примерно так думал Хааст, и «нам теперь нужно достичь всего того, о чем мечтали они». Работа спасателя закаляет характер, но обременяет душу заботами тех, кто погиб – теперь это твои заботы, и с того момента, когда ты так подумал, они всегда живут в тебе и мучают совесть. «Чагин ушел, так распорядилась природа, но мы стиснем зубы и продолжим его дело», – вот так банально, чтобы не сказать пафосно, рассуждал Хааст, и это было единственно верное рассуждение. Пафосное суждение переходит в другое качество, когда оно подкреплено делом, но мы здесь не будем развивать эту тему, а предоставим читателю поразмышлять над этим самостоятельно. Скажем, лучше, что рассуждения и размышления – это последующая реакция головы, но первоначальную реакцию сердца ничто не может отменить, никакая закалка характера. Потрясение от гибели товарищей всегда выражалось для Хааста в том, что он на некоторое время уходил в себя, переставал замечать окружающих, начинал действовать в режиме автопилота.

Именно в таком режиме прошли похороны Чагина и заботы о его безутешной матери. Она выразила желание поскорее покинуть остров и перебраться в Петербург, где жили племянники Чагина. Оформляли документы в рекордном темпе, и уже через неделю она улетела на континент. Еще через неделю Елена с дочерью перебрались из рыбацкого поселка в освободившийся дом, который Чагин еще не успел толком обустроить. Помогали Елене с переездом. В это же самое время пришли невеселые новости от Вити из Одессы: Андрей не хотел возвращаться назад, и уехал в Винницу, к бабушке. Он не прилетел на остров девятого августа. Хааст срочно переключился на это дело, и выяснилось, что летние курсы Андрей прошел прекрасно, был одним из лучших, никаких противоправных действий не совершал, но решил остаться на Украине, объяснив это необходимостью ухода за больной бабушкой. Наталья бушевала и требовала от Хааста выписать ее из программы реабилитации и дать и ей возможность уехать в Винницу. Что же, у Хааста не было другого выхода. Такие случаи считались неудачами экспедиции, а уж бегство переселенцев в другую страну и вовсе было делом чрезвычайным. Леонард, понятно, злился, сопротивлялся и просил Хааста повлиять на Андрея, с тем, чтобы тот вернулся и не портил им показатели. Однако Хааст прекрасно понимал, что Наталья несчастлива здесь, а Андрей, вероятно, возвратится к своему рыбному бизнесу. Единственный раз за все свое пребывание на острове он настоял на своем решении, так и не уговорив Леонарда. «Будет так», – сказал он и запустил процесс отказа Натальи от программы. Средства на ее переезд в Винницу были взяты из резервного фонда МЧС, предназначенного специально для подобных случаев. Наталья улетела к семье на Украину.

Для Елены это был не менее сложный период – Вера подняла настоящий бунт из-за переезда в северную бухту и устраивала ежедневные скандалы и сцены. Вся Верина привычная жизнь – компания, друзья, любимые места – все осталось в рыбацком поселке, а встречи с Арсением стали совсем трудно осуществимыми, ведь он жил еще дальше. Елена переезжала в новый дом ради дочери, надеясь, что здесь ее астма пройдет, но пока что наблюдалось только ухудшение болезни на нервной почве. Да и сама Елена всего за какие-то две недели осунулась, похудела, и также, как и Хааст, ушла в себя. Она теперь часто привозила Веру с собой в офис и Хааст был свидетелем их конфликтов, которые, впрочем, постепенно улаживались – Елена согласилась не лететь этим летом в отпуск в Европу и иногда отвозить Веру погулять в рыбацкий поселок.

– Скорей бы уже начался учебный год, – говорила Елена Хаасту, – тогда, глядишь, она перебесится и найдет новых друзей.

В один из таких дней, в конце августа, Вера и Елена сидели за столом в офисе, негромко переговариваясь, а Хааст трудился над своей монографией. В самый неподходящий момент, когда он что-то напряженно соображал в уме, у Веры затрезвонил мобильник. Она отодвинулась от Елены и заулыбалась, соединившись с кем-то.

– Да вот, сижу тут с матерью в офисе, – ответила она в телефон.

Потом она долго слушала, отвечая лишь одними междометиями, вроде «да ладно» или «ну и?» – в мобильном рассказывали что-то интересное.

– Не знаю, попробую, – сказала она под конец и прекратила разговор. Она подсела к матери, взяла ее за руку и наиграно просительным тоном произнесла:

– Мама, я тебе точно обещаю – завтра целый день буду заниматься по дому. Отпусти меня сегодня в поселок, а? Там Арсений с друзьями. Плииз!

– Так, Вера, а вчера ты мне что обещала? Фиалки сегодня просто погибнут, если мы их не высадим. В субботу встретишься с Арсением, я тебя сама отвезу. И так уже все деньги растратила на такси. А на автобусе я тебя не пущу.

– Да не погибнут они до завтра. А деньги, ну сколько можно говорить – отдам тебе в октябре, с первой зарплаты.

Так они спорили еще некоторое время, Елена ни в какую не соглашалась отпустить дочь, та расстраивалась и сердилась на мать.

«Вот что мне теперь делать, если Елена спросит моего мнения?», – думал Хааст, слушая все это. «Ох уж эти ситуации, когда оба правы, но именно сейчас кто-то заслуживает предпочтения». Положение осложнялось еще и тем, что Хааст и сам намеревался прокатиться сегодня в рыбацкий поселок, развеяться, и мог бы преспокойно захватить с собой Веру. «Мне самому тоже, что ли, не ехать?», – эти размышления Хааста, как он и опасался, были прерваны обращением к нему Елены.

– Вот, полюбуйтесь на нее, дружище, – сказала она. – Просила не лететь в Прагу – пожалуйста. Просила не устраивать ее в класс с углубленным изучением физики – ладно, получите. А взамен – полный саботаж домашних работ, вопреки клятвам и обещаниям. Вы скажите ей, как мужчина, что это ни в какие ворота.

Хаасту было жаль их обеих – и Веру, и Елену. Он отставил в сторону свое собственное намерение съездить в поселок, и попытался понять, кому же он более сочувствует – матери или дочери, в свете всех последних событий. Хааст умел так внутренне разбираться в своих чувствах – он мысленно притих, затаился, стал ждать от себя ответа, и через мгновение ясно ощутил, осознал, что он на стороне Веры. Поэтому, «как мужчина» он ответил Елене так:

– Знаете, Елена, если фиалки до завтра дотянут, то, может быть, дружба в шестнадцать лет важнее?

– Оба-на! – удивленно воскликнула Вера и подмигнула матери.

– Ну, знаете, господа! – сказала Елена, встала и налила себе стакан воды. – Вы что, сговорились тут против меня?

Но видно было, что она смягчилась и поняла Хааста правильно.

– Я, кстати, сам давненько там не был, с удовольствием прогуляюсь возле пирса, а может, и скутер возьму. Давайте, я Веру отвезу, – предложил Хааст. – А вечером доставлю ее обратно. А может, вместе, Елена-сан? Поехали все вместе, а? Пока ребята будут гулять, мы с вами на скутере покатаемся?

– Соглашайся, ма, – сказала с возбуждением Вера. – Проветришься!

– Нет, гуси-лебеди, спасибо, я не могу сегодня. У нас еще розы, они точно умрут. Да и куча другой работы в доме. В другой раз. Спасибо, Хааст. Ну давайте, катитесь, что с вами делать.

– Урааа! – закричала Вера и подмигнула теперь Хаасту в знак восхищения. – Ну, поехали?

В поселке все, кто мог, высыпали на пляж, стараясь ухватить последнюю возможность искупаться в летнем океане – вода в конце августа уже чернела и холодела, исчезали со дна теплолюбивые любопытные скаты, с четырех вечера начинал дуть ледяной бриз с моря, предвестник скорой осени. Сегодня было местами облачно и не слишком жарко – самая подходящая погода для прогулок вдоль берега и рыбалки. Хааст отправился на пирс, встретил там знакомых рыбаков, и получив от них спиннинг, решил провести часок за рыбной ловлей. По шкале от одного до десяти, уровень импульсивности настоящего рыбака никогда не превышает двух – только флегматик способен по-настоящему предаваться этому занятию. Хааст таковым не являлся: по выражению одного его знакомого рыбака, Хааст был из тех, кто любит вылавливать рыбу, а не ловить ее. Бесконечное наблюдение за однообразной водяной гладью и неподвижно торчащим из нее поплавком не успокаивало, а раздражало его; он не готов был заниматься этим делом более двух часов в месяц. Сегодня ему не везло, как и окружающим (которые, впрочем, это так не воспринимали) – он ничего не поймал; лишь раз какая-то козявка заинтересовалась его искусственным червем, да и то сорвалась в конце концов. Спустившись с пирса, он увидел невдалеке ребят; рядом с Верой и Арсением крутилось двое мальчишек, пятиклассников на вид; они лепили из мокрого песка шарики и что-то ими бомбардировали. Хааст подошел к ним; в этот же момент к одному из ребят спустилась босиком с берега его мама, держа в руках свои наполовину покрытые песком блестящие туфли. Она забрала мальчика домой, а его друг подошел к Арсению и сказал, что надеется еще побыть здесь часик-другой. Оказалось, что это был младший брат Арсения, Павлик. Пока Хааст рыбачил, двое мальчишек, похоже, неслабо докучали Вере и Арсению, которые не могли остаться наедине – надо было присматривать за младшими. Вера, взглянув на Хааста, нахально ответила Павлику:

– Конечно, есть еще время, вот, может быть, дядя Хааст согласится покатать тебя на скутере?

Вера чувствовала поддержку Хааста и решила, как водится у подростков, воспользоваться его добротой на полную. Дядя Хааст с удовольствием согласился, и они с Павликом отправились к скутерам. Хааст оглянулся назад – Вера и Арсений медленно брели по песку в противоположном направлении, держась за руки. Оба в трепещущих на ветру светлых шортах и майках, оба худые, с коротко подстриженными черными волосами, оба одного роста. Их общая тень, похожая на вытянутую букву «М», уже прилично склонялась в сторону моря, местами доставая до воды. Павлик тащил Хааста вперед, и когда они встали в очередь за скутером, Вера и Арсений уже совсем скрылись из виду. Но покататься не удалось – Павлику позвонила мама и потребовала срочно ехать домой.

– Мама сказала, что Арсению дозвониться не может, и что мы с ним должны немедленно взять такси и отправляться – сообщил Хаасту мальчик.

– Что-то случилось, но разговор прервался и мама не объяснила, что конкретно, – добавил он.

У Хааста тоже мобильный потерял связь; они пошли искать Веру и Арсения, но их не было на пустеющем пляже. Прошло полчаса; немногие оставшиеся пляжники недоуменно смотрели на свои телефоны, и у кого-то, похоже, связь была. Мобильник Хааста также вдруг подключился на минуту и он получил сообщение от Веры – она писала, что они отлучились на машине друга Арсения в магазин неподалеку, но стоят в огромной пробке, полицейские оцепили дорогу, что-то случилось. Связь у Хааста снова исчезла и больше не появлялась. «Ну ладно, эти двое на машине, еще и с другом, не пропадут; отвезу-ка я Павлика домой, если дороги позволяют», – подумал Хааст. Они отъехали немного в сторону северной бухты; дорога вдоль пляжа была забита машинами, но окружная, ведущая вглубь острова, была вроде свободна.

– Ну что, поехали домой? – спросил Хааст Павлика. – Потом поздно будет, застрянем здесь, похоже, до ночи.

Положение было подвешенное – ни связи, ни полицейских вокруг, никого, кто мог бы что-нибудь прояснить. Хааст вырулил на окружную и они вскоре выбрались из пробки; затем поехали уже по совсем безлюдной дороге, ведущей к Айнским поселениям. Павлик то и дело включал и выключал свой телефон – он утверждал, что так можно прорваться в эфир, когда вышки сотовой связи не выдерживают нагрузки. Вдали уже показались дома его деревни, как вдруг его телефон зазвонил, и Павлик припал ухом к трубке. Громкость была выставлена на полную, и Хааст услышал несколько слов, произнесенных детским голосом: «Ашинис билиуис воихдис ашихвис».

– Дядя Хааст, остановите машину, – встревоженно сказал Павлик. – Вам, наверное, нельзя сейчас к нам в деревню. Я дальше сам дойду.

– Да уж, черт возьми, нельзя! – воскликнул Хааст, догадавшись, что означают эти слова.

– А вы, что, понимаете Сахалинский Латинский? – спросил Павлик.

– Есть немного, – отвечал Хааст, притормаживая и озираясь вокруг.

– Давай-ка я тебя высажу вон у того столба, а там уже сто метров до деревни, рукой подать, – предложил он Павлику.

И Хааст перевалил через пригорок, подъехал к столбу и выпустил Павлика – тот со всех ног бросился бежать домой. Хааст резко развернулся, заскрипев шинами, но было поздно – из-за пригорка выехали два пикапа и перегородили дорогу. Затем из деревни показался еще один и медленно подъехал к машине Хааста. Оттуда вывалили четверо парней, они что-то кричали на айнском. Хааст вышел из машины и немного развел руки в стороны, обозначая свои неагрессивные намерения. Парни были явно выпивши, они приблизились к нему, пошатываясь, и встали вокруг, глядя на него с любопытством и ухмыляясь. Ни одна мысль не промелькнула в голове у Хааста, все было предельно ясно. Не хотелось ничего говорить, не было и страшно. Хааст почему-то чувствовал, что попал в кино, где главный герой сейчас будет драться, и стал готовиться к этой роли – разминал руки и даже присел пару раз. От пригорка к парням подошла подмога – еще трое мужчин – здоровенные и абсолютно трезвые. Они смотрели на Хааста с ненавистью и сжимали кулаки. Один из них, старший, сказал Хаасту по русски, со спокойной злостью, как будто зачитал приговор:

– Сегодня утром русские на фабрике забили до смерти двоих из нашей деревни. И ты сейчас за это ответишь.

Он махнул рукой остальным, и те подскочили к Хаасту, стараясь повалить его на землю. Удивительное хладнокровие овладело вдруг Хаастом, и не потому, что он был мастером рукопашного боя, нет, это была, скорее, какая-то сосредоточенная отрешенность и принятие отведенной ему роли, рабочее согласие с приговором. Ладно, «он за это ответит», коли народ так решил, но отвечать он будет стоя, а не лежа. Нельзя злиться на тех, кто не ведает, что творит. В этом поистине деловом настрое Хааст ловко отпрыгнул в сторону, избежал нескольких ударов, оттолкнул кого-то и сделал подножку, но вскоре получил чувствительный удар в челюсть и все же оказался на земле. Вскочив, он продолжил отталкивать нападавших и отпрыгивать от них, он не старался бить в ответ, а лишь деловито, как умел, защищался. Соленая кровь текла у него изо рта и пустое место под ватной губой подсказывало, что он лишился пары зубов. Наконец его свалили сильным толчком в спину и набросились все разом. Последнее, что он успел увидеть, были какие-то люди, которые бежали к месту драки из деревни. Затем была сильная, обжигающая боль в груди и он потерял сознание.

Очнулся Хааст в незнакомой светлой комнате, убранной в айнском стиле, и обнаружил себя лежащим на высокой кровати, в бинтах и перевязках. Он бодро приподнялся; кроме сильной боли в грудной клетке, плохо слушалась левая рука, но в целом состояние было терпимое. Дверь в комнату была приоткрыта; его пробуждение заметили и сейчас же подошли к нему; он узнал Арсения и Павлика, женщина оказалась их мамой. Ему рассказали, как вчера отбили его у дерущихся – помогли мамины друзья. Сегодня деревня со всех сторон оцеплена полицией, никого не пускают; Арсению с другом удалось вернуться глубокой ночью в объезд, с другой стороны. Оказывается, ранним утром приходил врач и осматривал Хааста, и тот был уже в сознании. Хааст ничего такого не помнил. Он огляделся в поисках своих вещей; Арсений сообщил ему, что совершенно все пропало – нет ни телефона, ни кошелька, ни документов. Машина его разбита и сожжена.

– И что доктор установил? Да я, похоже, в порядке, могу ходить! – сказал Хааст, подойдя к окну.

При ходьбе все его тело равномерно ныло, кроме ребра, которое отдавало резкой болью, и было, возможно, сломано. Хааст был одет в какой-то спортивный костюм, лицо его было почти полностью замотано бинтами.

– Доктор сказал, что вы легко отделались, в больницу ехать не надо – только сильный ушиб ребра, а так синяки, ссадины, разбитое лицо, – ответил Арсений.

– Вера и ее мама знают о вас, все в порядке. Как только оцепление снимут, мы отвезем вас домой, – добавил он.

Хаасту принесли теплый рыбный суп; есть получалось плохо из-за распухшего рта, надо было также привыкать к отсутствию нескольких зубов. Как выяснилось, вчера на фабрике была пьяная драка и двое местных умерли в больнице от побоев. Русские рабочие тоже пострадали, но без летальных исходов. В индустриальной зоне, прилегающей к айнским поселениям, подобные конфликты были не редки, хотя, до таких последствий, как правило, не доходило. Это был самый неблагополучный район острова, который все последние губернаторы обещали поднять и оздоровить, но в конце концов так ничего и не сделали. Хааст провел этот день в доме у Арсения, беседовал с полицией и с некоторыми местными. Никаких вещей его найти не удалось, а полицейские вели себя очень странно – похоже, потерпевшую деревню айнов не хотели более трогать, и за избиение и ограбление Хааста никого привлекать не собирались. Документы и вещи, впрочем, обещали найти; Арсений также пытался сделать это по своим каналам, бегая по соседям. Особенно жаль было Хаасту своих часов и некоторых важных документов; было опасение и за банковские карты. Вечером Арсений сообщил Хаасту, что, возможно, знает, у кого его документы и часы, но надо подождать несколько дней, пока страсти улягутся, и тогда, скорее всего, все удастся вернуть – «просто обменяем на денежные знаки», по выражению Арсения.

На следующее утро друг Арсения подвез Хааста к офису экспедиции и уехал. Хааст чувствовал себя на удивление хорошо, передвигался, почти не хромая, но был сильно голоден. Дверь в офис была не заперта, он вошел и увидел Степанова, зам-директора по экспедициям в МЧС – тот сидел за его столом и ковырялся в мобильном телефоне. Тут же, с каменными лицами, ожидали Елена и Леонард; возле стола Чагина стоял незнакомый молодой человек в очках.

– Здравствуйте, Хааст, – сказал Степанов. – Ну, вы, кажется, молодцом. Я тут уже третий день торчу, жду вас. Знаем, что с вами произошло. Что же вы, батенька, в айнские деревни так запросто ездите – вы же знаете протокол.

Хааст молчал, ледяное оцепенение наполнило его, он ждал продолжения.

– Впрочем, Хааст, – Степанов не заставил долго ждать, – протоколов, вы таки, не знаете. Не будем тянуть. С сегодняшнего дня вы уволены из МЧС. Мне жаль вам об этом сообщать в такой момент, но служба, что поделаешь. Вот ваш билет на сегодняшний рейс, вот немного денег, а вот документ, с которым вас пустят в самолет. В Москве, как подлечитесь, зайдете в наше отделение, там все окончательно оформите и дадите ваш домашний адрес – по нему мы вышлем все ваши личные вещи отсюда, из вашей комнаты, и те, что разыщут в деревне. Такси в аэропорт будет здесь через пятнадцать минут. До свидания!

– До свидания, Елена, – сказал Хааст.

– До свидания, Хааст, – ответила звенящим голосом Елена.

– Прощайте, старина, – произнес с чувством Леонард.

– Прощайте, Леонард, – ответил Хааст, развернулся и вышел из офиса.

Хааст был потрясен. Он был уничтожен. Ничего подобного он не ожидал, но, как было уже сказано в нашем рассказе ранее, вполне мог бы предвидеть, если бы был более внимателен в последние полтора месяца к Леонарду и к директивам из Москвы. Позавчерашнее приключение в айнской деревне было здесь ни при чем – в ту самую минуту, когда Хааст предложил Павлику отвезти его домой, Степанов уже приземлился на острове и мчался на такси в офис. На самом деле, тучи начали сгущаться над Хаастом еще в начале июля – после того, как он лично сообщил Степанову, что они с Чагиным подписались на работу в детский лагерь, не зная о совещании Леонарда с центром. Как выяснит Хааст значительно позже, Степанов после этого стал консультироваться с Леонардом и собирать о Хаасте такого рода сведения, которые сейчас называются компроматом. Вспомнились «успехи» Хааста в его работе в Московском офисе МЧС. Вскрылось условное наказание Андрея за кражу в магазине в медвежьей бухте, и протекция Хааста в этом, и в последующих делах Андрея. После смерти Чагина Леонард настрочил рапорт Степанову, так как считал Хааста косвенно виновным в гибели старейшего экспедиционера. Помощь Наталье в ее отъезде на Украину, за счет государственного фонда, стала последней каплей – дни Хааста в МЧС были сочтены. Его высокопоставленный дядя уже никак не мог помочь ему. Все это было известно Леонарду, и хотя он не желал, да и не имел права информировать Хааста ни о чем, но (мы ведь знакомы с Леонардом) его тон и выражение лица при общении с Хаастом были более чем красноречивы. Однако Хааст, потрясенный смертью Чагина, и погруженный в множество дел, последовавших за ней, почти не замечал Леонарда. Может быть, Хааст и улавливал порой его косые взгляды, но списывал их на обиду за летний лагерь, за Чагина и за Наталью, и думал, что все со временем наладится. И Елена не могла ничего подсказать Хаасту – она также не слишком обращала внимание на Леонарда, будучи полностью поглощена заботами о дочери и о новом доме.

– Да пошли вы все в жопу, – пробормотал куда-то в пыль Хааст, сидя на бордюре и ожидая такси. Улетать сегодня с острова он не собирался. «Нет, так нельзя, так просто невозможно», – думал он. Вся его дальнейшая жизнь, планы, надежды – все было здесь; учебное пособие, над которым он так фанатично трудился, было подогнано под местные условия и должно было пройти проверку здесь. У него разом все отняли. По уставу МЧС, вернуться сюда как гражданское лицо, в случае увольнения, он мог только через три года. Он представил себе Крым, родителей, друзей, и первые признаки облегчения засветились в его душе. «Ладно, жизнь продолжается, а монографию придется заканчивать на континенте», – подумал он. «Но я хочу попрощаться с моим островом, привыкнуть к мысли, что я должен покинуть его», – решил он. В это время подъехало такси.

– В аэропорт? – спросил водитель, открывая дверь.

– Нет, – ответил Хааст, – давайте-ка в рыбацкий поселок, а оттуда на плато.

Хааст хотел провести несколько дней в их старом офисе, в домике на горной дороге – месте, столь любимом им, где он знал каждое дерево, каждый камень. По его сведениям, этот домик сейчас пустовал, и Хааст думал забраться туда; он также надеялся найти мешок с сухим пайком, который он как-то припрятал неподалеку в горах, во время своих путешествий. Ехали в полном молчании; Хааст думал о своем будущем на континенте. Высадившись, Хааст подошел к пустому, как казалось, старому офису, и обнаружил внутри нескольких строителей; их машина была припаркована с другой стороны и он вначале не заметил ее. Из разговора с рабочими он узнал, что дом уже арендован кем-то и сейчас идет ремонт. Ему предложили сигарету, но вместо нее он попросил продать ему какой-нибудь из сэндвичей, лежавших на столе. Ему дали один бесплатно, он поблагодарил и удалился. Устроившись на его любимом поваленном стволе на краю плато, он медленно расправился с сэндвичем, созерцая прекрасную береговую линию, рыбацкий поселок, бесконечную даль океана. Он прощался со всем этим, как с любимым другом, который внезапно улетает в далекие края. Мысль о том, что это сам остров уезжает, потому что ему так надо, облегчила страдания Хааста. Прощался он и с Чагиным – сидя на этом стволе они вместе провели немало замечательных, душевных минут. Был теплый, ясный день, лето еще не сдало своих позиций на острове. Хааст прилег на траву и заснул. Проснулся он уже под вечер от холодного ветра и вспомнил, что уволен, а также, что ему негде провести ночь. «Однако темнеет», – подумал он, и вдруг ему в голову пришла идея, от которой он просто не мог отказаться. Ему следовало спуститься в лес и заночевать в избушке Антипа – вот уж где вряд ли будет занято. Обрадовавшись такому плану, он направился вниз по дороге, и, найдя знакомый спуск, очутился на горном склоне.