Читать книгу: «Хааст Хаатааст», страница 6
Глава 8
Весна вступает на острове в свои права в начале апреля. Море освобождается ото льда, воздух наполняется свежестью и ароматами новой жизни, тянущейся к солнцу из-под тающего снега. В один из таких погожих апрельских вечеров Хааст и Чагин, покончив с делами, собирались поужинать внизу в рыбацком поселке. Вызвав такси, они вышли из дому и направились ждать в их излюбленное место – к поваленному сосновому стволу прямо через дорогу от офиса, на самом краю обрыва. Солнце уже скрывалось за горным хребтом, начинало смеркаться. Умопомрачительный закат, характерный для этих мест ранней весной, разрисовывал небо. Лиловые тучи переливались невероятными оттенками, снопы преломленных лучей пробивались сквозь них и заливали солнечными пятнами кварталы лежащих внизу деревень и огромные куски моря. Казалось, что гигантские прожекторы выхватывали кругами света на темной морской поверхности рыбацкие шхуны, торопящиеся причалить к берегу до наступления полной темноты. Чагин достал карманный радиоприемник и поймал какую-то музыку. Он любил всякую старую, раритетную технику, ведь ее можно было не просто использовать по назначению – над ней нужно было священнодействовать, и он бессознательно возвращался, при прикосновении к ней, в дни своей молодости, и с любовью ощущал себя частью безвозвратно ушедшего прошлого – такое свойственно людям в возрасте. Передавали веселую песню про горы, долины и ветер перемен.
– Ветер перемен, Дуся, нужен тем, кто плывет по течению, – обратился он к Хаасту. – А тому, у кого весло в руке, никакой ветер перемен не понадобится.
«Точно», – подумал Хааст, «не было у меня в жизни никакого ветра перемен, никогда. Я сам решал свою судьбу». Но вслух сказал:
– Ну, на ветер надейся, но и веслом не плошай – как-то так, Виктор Матвеевич?
– Как-то так… – промычал в ответ Чагин. И, закурив, спросил:
– А скажите лучше, Хааст, почему вы нас не уволили к чертовой матери в первый же день, вы ведь за этим сюда приперлись изначально?
Хааст с удовольствием растянулся на стволе и закинул руки за голову. Приняв удобную позу и уставившись в небо, он ответил:
– Вот какая штука, Виктор Матвеевич, вы не поверите, но я и сам не знал, что должен вас уволить. Я очень торопился улететь из Москвы и не пошел на последнюю встречу с начальством, где мне все должны были объяснить.
– Так, прекрасно, а как же папка, которую вы привезли – там ведь все было черным по белому написано? – спросил Чагин.
– А я ее не читал! Достали уже со своими папками, сил никаких нет.
– Красота, да и только! Ну Хааст, вы даете! Мы тогда втроем чуть инфаркт не схватили. Ну, а что же после первой связи с континентом?
– Так это ведь уже было после спасения тех самоубийц, помните? Мне тогда очень понравилась ваша работа. Я и вас не хотел увольнять, и сам обратно не желал лететь. Я просто отказался выполнять инструкции.
– Чего-то вы, Хааст, недоговариваете, – с недоверием сказал Чагин. – В нашей организации нельзя «просто отказаться выполнять инструкции».
– Нельзя, – согласился Хааст. Но мне иногда можно. Только между нами, Виктор Матвеевич, дело в том, что замминистра транспорта – мой родной дядя.
– Ишь ты, – протянул Чагин. – Важная птица какая. Все с вами ясно, Хааст. Мажор вы и дети ваши будут мажорами.
Добравшись до поселка, друзья отправились в излюбленный паб Чагина, где подавали пиво старинных советских марок. Чагин родился в 1991-ом году, за один день до официального распада Советского Союза. Он любил шутить на эту тему и провозглашать себя советским человеком, который родился еще в великой стране и вырос на ее окровавленных обломках. В пабе вкусно кормили, экспедиционеры пили жигулевское; Чагин поддевал Хааста намеками на то, что его родина, Голландия, умеет только продавать пиво, а варить его не умеет. Хааст парировал, что это чехи научили русских варить пиво, а также играть в хоккей. Сидели, шутили, потом перешли на лингвистику, профессиональную тему Чагина – он стал рассказывать о том, как звук А в индоевропейских языках изменяется на И. Хаасту было интересно. За соседним столом кутила молодежь, там были и подростки; возраст здесь не особо проверяют в питейных заведениях. Компания отмечала чей-то день рождения, шумела, веселилась. К ним присоединялись новые ребята и, когда Хааст и Чагин уже расплачивались, подошла еще одна парочка. Эти двое сели прямо напротив экспедиционеров и те сразу узнали в девушке дочь Елены Веру. Но Хааст также опознал и ее спутника – это был Никита, товарищ Антипа. Вера тоже заметила маминых коллег и сначала сильно смутилась, но быстро взяла себя в руки и подошла поздороваться. Ее стали звать обратно на общий тост.
– Ладно, я пойду к своим. Мы тут день рождения подруги отмечаем. Классные все ребята. Я хотела вас попросить – пожалуйста, не рассказывайте маме, что видели меня здесь. Она мне пабы не разрешает. Ладно? Да здесь полно ребят младше меня, все нормально, бокал пива, не больше.
На столе у компании, действительно, не было крепкого алкоголя. Выглядели они не грубо, а даже, пожалуй, симпатично, хотя это была скорее рабочая молодежь, чем группа студентов.
– Хорошо, Вера, не скажем, – улыбнулся Чагин. – Но смотри, бокал один, а не три! – срифмовал он.
Вера отошла к своим, а Чагин и Хааст стали собираться по домам.
Вернулся в офис Хааст уже за полночь, в растревоженном, меланхолическом состоянии духа. Сон не шел к нему. Хааст вдруг, в первый раз за все время пребывания на острове, ощутил тоску по дому, по родителям в Крыму, почувствовал себя здесь лишним, чужим человеком. Точнее, остро осознал, что он не совсем человек здесь, он – должностное лицо, в его жизни есть только работа. Дорвался, получил чего хотел, и, кажется, переборщил немного. Впервые с той счастливой секунды, когда он ступил на эту северную землю, мысль его отвлеклась от забот экспедиции, от всех неудач с Андреем и Антипом, и покинула эти края. Она улетела в места его детства и юности, вернулась в прошлое. Он вспомнил свою любовь, уже прочно забытую и почти не саднящую сердце. Он когда-нибудь еще полюбит, обязательно – эта мантра всегда служила жизнеутверждающим занавесом к воскресавшим порой в памяти сценам его глубокой и несчастливой любви. Хааст вспомнил друзей по училищу в Севастополе, радостных, романтичных парней, нацеленных на приключения и свершения. Сколько самобытных характеров, удивительных человеческих миров. Он со многими дружил до сих пор, и сейчас с ужасом подсчитал, что не связывался ни с кем уже более полугода. Так, как правило, бывает, когда разделываешься с огромной кучей работы и видишь, наконец, белый свет. И всегда стыдно, что не отвечал на звонки, не писал, не поздравлял. Ну, что поделаешь, есть на свете одержимые люди. Они иногда пропадают. Хааст был из таких, он всегда полностью отдавался тому, что владело его душой в данный момент – будь то дружба, любимое дело или отношения с женщиной, и напрочь игнорировал все иное, второстепенное, побочное. «Да, дружба…», – думал он сейчас, «Что может быть более взаимо-обогащающим, радостным и человеческим?». Он понял, что скучает по дружбе, и сразу же в его умозрении отчетливо высветился образ Антипа. Да, преступник, убийца, жестокий эксплуататор мальчишек, Антип Дьяконов – нравился ему. Хааст был уже не настолько молод, чтобы такие качества, как смелость или сила, сами по себе могли так легко очаровать его. Нет, здесь было что-то другое. Хааст знал, что Антип – не простой человек, и чувствовал, что он не законченный подонок. Копаясь в этом чувстве, Хааст решил, что, может быть, у него сейчас потребность в дружбе, и эта добродетель Антипа ему просто привиделась. «А спущусь-ка я завтра в лес, попробую найти его еще раз. Давно ведь не был там», – решил Хааст и сильно обрадовался этой идее. И почти сразу же заснул. Спал он крепко, но под утро ему вдруг приснился отвратительный сон; здесь надо заметить, что сны посещали Хааста чрезвычайно редко, по особым случаям. И всякий раз это были не простые, а значащие, зловещие сны. Поэтому проснулся Хааст раздосадованный и долго еще сидел в постели, пытаясь сообразить, чем же он обязан такому сновидению. Приснилось ему вот что: Огромная черная буква Г сидит на летающем, бестелесном, или, точнее, прозрачном монстре в конской упряжке, помыкает им и натягивает поводья. Монстр пытается вырваться, взмывает в облака, но буква его постепенно приручает, укрощает, возвращает на землю, и в конце концов, сажает на цепь.
Оставив коллегам записку, что он вернется во второй половине дня, Хааст отправился к лесному убежищу Антипа, с твердой надеждой застать его там. Никита появлялся там по обыкновению после обеда, поэтому Хааст, быстро преодолев знакомый путь, без особых предосторожностей подошел к избе и постучал в окошко. Ответа не последовало. Он прошел вдоль стены, завернул за угол и увидел, что дверь была приоткрыта. Из помещения доносился какой-то скрип. Хааст прислушался. Нет, это была музыка, что-то похожее на звуки губной гармошки. Хааст побарабанил по двери и также никакого отклика не получил. Тогда он аккуратно отворил ее и вошел внутрь. Прямо перед нем сидел на диване Антип, смотрел на него в упор и играл на гармонике какую-то сложную блюзовую мелодию.
– Ну здравствуй, Антип, – не скрывая радости, сказал Хааст. – Хорошо исполняешь.
Ответа не было. Антип был занят игрой. Он глазами и кивком головы указал Хаасту на стул возле двери. Хааст сел и прослушал опус до конца, не без удовольствия и удивления от такого мастерского владения инструментом. Закончив, Антип отложил гармонику, крякнул, потянувшись, и спросил:
– Хлеб будешь с икрой?
– Давай. А где ты научился так играть?
– Идея фикс моих родителей. Они меня сильно напрягали в детстве на предмет образования, хотели, чтоб человеком стал. Персональный учитель музыки ко мне ходил. Родители сказали – сам выбирай инструмент, но чтоб играл на нем, как Бог. Ну, Бог гармоники – самый простой из всех музыкальных Богов. Так что, не расстаюсь с ней с младых, как говорится, ногтей.
Антип принес два ломтя свеже-испеченного хлеба и миску, с горкой наполненную красной икрой.
– Угощайся, – сказал он и сам приступил к завтраку.
– Неплохо-неплохо, черт, живешь.
– Привык я так. У меня всегда все было. Рос мажором, да не стал дирижером.
Антип явно был в хорошем настроении, он ел с аппетитом и каламбурил.
Хааст подумал: «Второй раз за сутки и за десять лет слово «мажор». Ну понятно, такие штуки всегда приходят кучками. Ладно, будем настраиваться на мажорный лад».
Он присоединился к трапезе и они вдвоем с удовольствием прикончили съестное, разговаривая на удивление легко, как будто виделись каждый день. Затем Антип накинул тулуп и они вышли наружу. Хааст огляделся. Возле сарая валялось весло от рыбацкой лодки, оно напомнило вчерашний разговор с Чагиным.
– А скажи-ка мне Антип, весло или ветер?
Антип поднял на него глаза, и думал пять-шесть секунд.
– Ветер конечно, к бабке не ходи.
– Почему же ветер, Антип? А я вот весло выбираю.
Антип хмурил брови и не отвечал.
– А отчего не спросишь, почему я весло выбираю?
– А оттого, что знаю, почему ты весло выбираешь. Ну-ка, поди сюда. Давай, бери-ка в руки это весло и следуй за мной.
Хааст взял злосчастное весло, они поднялись с Антипом на небольшой пригорок и подошли к одиноко стоящей ели, странно наклоненной вбок. Хааст обратил внимание, что здесь, на пригорке, дул приличный ветер, чуть послабее, чем наверху, на плато.
– Вставай вот здесь и подними весло, – приказал Антип.
Хааст послушно исполнил. Он стоял с веслом под елью, которая гнулась и скрипела на ветру. Не прошло и минуты, как подул особенно сильный порыв, ель треснула и стала падать на Хааста, так что он едва успел отскочить, бросив весло. Антип остервенело захохотал, легкие искорки безумия засверкали в его глазах.
– Что же ты, гребец наш, весло-то бросил? Помогло оно тебе против ветра?
– Ну и шуточки у тебя, Антип, мать твою за ногу, – с досадой ответил Хааст.
– Я сегодня с утра нарубил несколько елок на дрова, а эту недорубил, оставил как раз ветру на поживу. Ну что, ясно тебе, почему я ветер выбрал?
– Потому что он сильнее весла, так?
– Так.
– Ну а я почему весло выбрал, скажи?
– Потому что тебе кажется, что ты им управляешь, куда лодке плыть.
– Почему же кажется?
– Нет, ну в луже, ты, конечно, прав, греби своим веслом. Не утонешь. Но в океане весло тебе не поможет.
– Чего чего?
– А того того. Носки ты себе в жизни можешь выбрать сам, синие или зеленые, с помощью твоего весла, и не более того. А остальное за тебя ветер решает. Вот у каких родителей ты родился, в какой стране, это ты своим веслом нарулил? Как помрешь, каким воздухом дышишь? Я тебе больше скажу, и веслом твоим тоже ветер рулит, а не ты.
– А мальчишек обижать – это тоже ветер? Или ты сам все-таки решаешь, человеком быть или говном? – со злостью крикнул Хааст.
Антип прищурился и покраснел, как пойманный с поличным вор. Глаза его налились кровью.
– Вон ты куда загнул. Не твоего это, брат, ума дело, – глухо ответил он.
Оба приятеля напряглись. Разговор перестал быть отвлеченно-философским.
– Понимаешь, Антип, вот ты их сейчас эксплуатируешь, пользуешься их положением, плохим воспитанием, жестоко наказываешь. И вырастут они точно такими же – злыми людьми, и будут других точно так же обижать. Ты им образ жизни, ее правила, прививаешь, и их плохие склонности отливаешь в стойкую модель поведения.
– Ой, да ладно тебе. Да вокруг них полно заботы и внимания, все у них готовенькое, не то что в нашем детстве. Им немного зла и плохого отношения не помешает, наоборот, они узнают, что такое бывает, тогда и добро ценить научатся, больше папу с мамой любить будут. Ну, положим, один из них и вырастет злым. Но кто-то другой рядом, кто будет его зло видеть и переживать за тех, кого он обидит, тот вырастит в себе добро. Нет одного без другого, понимаешь? Где не живет злой дух, там нет и доброго, неоткуда ему взяться. Так вот – пусть будут в нашей стране трое злых и трое добрых людей, по мне это лучше, чем шесть никаких, с буквой в голове вместо духа, как в Европах ваших.
– С какой еще буквой?
– А с такой. С большой черной буквой Г.
– Твою-ж мать, сила Христова! – заорал Хааст. Он понял теперь смысл его сегодняшнего сна.
– Вот-вот. Они ведь там, в Европах-Америках, все при веслах. От лавки к лавке плавают, носки себе меняют. Я жил в Англии два года. Не мое это. Буква духа не заменит, а весло – ветра.
– Понимаю тебя, – отвечал Хааст. – Но послушай, во-первых, без буквы никак. Дух-то, он разный у всех, а закон должен быть одинаковый. А во вторых, я согласен, что без зла нельзя. Но его и без тебя, дурака, хватает. Природа позаботится о зле, мало не покажется. Все эти болезни, перенаселение, технологии, климат. Мало тебе? Но люди по слепоте своей все это наворотили, думали, что творят для себя добро, пользу. А ты-то осознанно зло делаешь. Зачем? – и без тебя тошно.
– Ну уж нет. Злодей должен делать зло. Ясно тебе? Жить иди поучи свою собаку.
– Сволочь ты, Антип.
– Еще какая! Патентованная сволочь, с дипломом! С клеймом и прививкой от бешенства. Вот, смотри.
Антип стянул рубаху с правого плеча и показал Хаасту татуировку – несомненно, выколотую на зоне.
– Я ведь убийца, приятель, и тебе это хорошо известно. Не так ли? – спросил Антип и пристально посмотрел на Хааста.
– Да, известно.
– Так чего же ты от меня хочешь? Чтобы убийца дебилам малолетним Пушкина читал, конфетами кормил? Бабушкой им был? Я им лучше бабайкой побуду. Мне-ж еще пятерку сидеть, как минимум, так будет хоть за что. Это все твоя гребаная буква, Хааст.
– Что ты имеешь ввиду? В каком смысле – «будет за что сидеть»?
– А в прямом. Ладно, давай, поговорили и будет.
– Нет, ты договаривай. Что значит – «будет за что сидеть»? Отвечай!
– Забудь. Закрыли тему. Ты своим делом занимайся, а я своим буду, – внезапно успокоившись, примирительно сказал Антип. Пойдем, в шахматы сыграем.
Они сгоняли пару быстрых партий, разговаривая о всяких местных новостях, но не клеилась ни беседа, ни игра. Так всегда бывает, когда закрывают тему, которая на самом деле открыта и продолжает волновать умы и сердца. Наступил полдень, скоро уже должен был появиться Никита.
– Все, пойду я восвояси, – заявил Хааст.
– Бывай здоров, – холодно ответил Антип.
– И ты не болей. Держись тут. – сказал Хааст и вышел из избы без рукопожатия.
На следующий день экспедиционеры всей командой отправились в школу. Они иногда совершали такие вылазки, рассказывали ребятам всякую интересную всячину, а также подмечали талантливых, мыслящих детей, которым потом предлагали дополнительные занятия в офисе экспедиции. На этот раз решено было посетить одну из самых проблемных школ, расположенную неподалеку от рыбацкого поселка, по дороге к медвежьей бухте. Это был беднейший регион острова, там, на открытом всем ветрам каменистом предгорье, раскинулись деревни айнов, старейшие поселения на этой земле. Они соседствовали с индустриальной зоной и прилегающими рабочими поселками; здесь было самое дешевое жилье и неблагополучная социальная и криминальная обстановка. Чагин отправился туда первым, для беседы с директором, а остальная команда прибыла на час позднее. Как и во всех школах острова, использование компьютеров, калькуляторов и любой электроники было здесь запрещено до восьмого класса, «только своей головой» – таков был девиз местного образования. Хааст, Елена и Леонард постучались в класс, где Чагин уже заканчивал урок английского для десятиклассников, и заняли отведенные им места; здесь же сидела учительница и записывала за Чагиным.
– Как бы вы назвали по русски то, что называется на английском окном? – весело спрашивал учеников Чагин.
Хааст оглядел класс, здесь явно было заметно разделение на две половины: одна – заинтересованная, принимающая участие в происходящем, с живыми глазами, направленными на Чагина, и вторая – с опущенными головами, скучающая. «Пол-класса включилось – уже неплохо для такой школы», – подумал Хааст.
– Window, – сказало несколько ребят.
– Да, но как это буквально перевести, как можно сказать по русски? Подумайте, от какого слова произошло Window? Кто-нибудь?
– Ну, от Wind, наверное, – произнес кто-то.
– Так так, правильно, от ветра, значит как бы вы назвали Window?
Одна девочка вдруг вскинула руку, Чагин указал на нее.
– Ветрилка! – воскликнула она.
– Умница, – ответил Чагин, – вот видите, на многих языках сохранилась древняя традиция наименования предметов – вместо того, чтобы придумывать специальное слово, предмет называют по его связи с другими предметами и по его назначению, функции, которую он выполняет. Кто-нибудь может привести пример такого слова на русском?
– Руководитель! – крикнул один мальчик.
– Прекрасно! – отвечал Чагин, – вдумываясь в это слово, мы сразу понимаем его исконную суть, которая обязательно связана с культурой народа, в котором оно появилось. Значит, что у нас на самом деле начальники делают?
– Водят руками! – закричали дети.
– Именно, указывают, кому и что делать, ибо безграмотные были работники до двадцатого века, и приходилось все на пальцах показывать. Кстати, слово «начальник» – тоже, как видите, не оригинальное, а производное от «начало». Хорошо, а кто мне скажет, почему на русском утренняя еда называется завтраком?
Хааст заметил, что уже почти все ребята с интересом смотрели на Чагина, думали над его вопросом, но никто пока не отвечал.
– Может, потому, что оставляли немного на завтра, не ели все сразу? – предложил кто-то.
– Неплохая версия, молодец, – отвечал Чагин, – но скорее потому, что готовили пищу в древние времена только раз в день, вечером, и то, что не доедали, оставляли на завтра, и называли это – завтрак. Ну ладно, к нашим, как говорится, баранам. А вот на английском завтрак это Breakfast. Кто мне скажет, почему? Говорите сразу, руку не надо поднимать.
– Быстрый перерыв, конечно, – хором закричали ребята.
– А вот и нет! – засмеялся Чагин, – ошибочка у вас! Обратите внимание, одно и то же слово может иметь несколько значений! Еще идеи есть? Подумайте, что еще может означать Break и Fast?
Никто не знал.
– Fast, ребята, это на английском пост, когда не едят на религиозные праздники. Так что Breakfast – это ломание ночного поста – мы же ночью постимся, не едим, правильно?
– Прикольно, – сказали несколько человек.
– Да, этимология – вообще очень прикольная вещь, она показывает вам уклад жизни, традиции разных культур, народов. И надо быть очень осторожным, чтобы не принять желаемое за действительное, не ошибиться. Вот вам веселый пример – ко мне как-то пришел один студент и говорит – Deliver и Обеспечивать – это же уникальная общность в мышлении русских и англичан. De-liver и обес-печивать – это на обоих языках «лишать печени», то есть и мы и англичане считаем, что доставлять – это «лишать печени»! Я очень смеялся. На самом деле Deliver не происходит от Liver, а Обеспечивать – это делать беспечными, освобождать от печали, забот – вот тебе доставили, что ты заказал, и ты теперь беспечен.
Елена засмеялась, некоторые ребята тоже; урок тем временем был закончен. Теперь предстояло посетить литературу у двенадцатого класса, здесь были те ученики, кто выбрал углубленное изучение этого предмета. Тема занятия была – японское хокку, дети изучали их уже месяц, и сегодня был заключительный, итоговый урок по этому виду поэзии. Учительница объявила, что вначале выступит лингвист Виктор Чагин, а затем будет сочинение на пятнадцать минут – каждый придумает несколько хокку. Ребята были озадачены таким поворотом событий, послышалось оживление и шуточки. Чагин вышел к доске и объявил:
– Ребята, сегодня у нас с вами будет свободная беседа, мы попытаемся осмыслить – а что же такое хокку и как так получается, что хокку всего несколькими строчками создает такой пронзительный и точный образ. Прежде всего, давайте разберемся – образ чего? Можете отвечать не поднимая руки. Есть идеи?
– Природы, – ответил кто-то.
– Так, но посмотрите, эту природу всегда созерцает человек. Без этого созерцания нет хокку. Еще кто-нибудь?
– Чувство природы, – послышался голос.
– Правильно, хокку создает образ чувства, которое человек испытывает, наблюдая природу. То есть хокку передает читателю образ того состояния, ощущения, в котором находился автор при созерцании. Подумайте – как много человек испытывает разнообразных, тонких чувств, уникальных состояний души, и как мало существует в языке слов, эпитетов для описания этих чувств. Вот, к примеру такое хокку – и Чагин написал на доске:
«Падающий цветок
Вернулся вдруг на ветку
Оказалось: бабочка!»
– Что здесь выражено? Состояние удивления, неожиданности, чуда? А вот такое:
«На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.»
– Те, кто когда-либо испытывал состояние одиночества в холодный осенний вечер, сразу вспоминают его и предаются ему, читая эти строки. Эта передача чувства настолько сильна, что она переносит читателя в шкуру поэта, в его состояние, и ты чувствуешь, что как будто сам сейчас смотришь на эту голую ветку. И обратите внимание, в хокку не обязательно задействована живая природа, вот например:
«Холод до сердца проник:
На гребень жены покойной
В спальне я наступил.»
– Посмотрите, какое уникальное чувство здесь выражено, нет точных слов в языке для его описания, и только такой художественный текст дает нам это чувство. Хокку – это суть, квинтэссенция любой поэзии. Многое, если не все замечательное в русской поэзии также выражено в похожих на хокку емких строках, обладающих переносящим действием. Вот, посмотрите – и Чагин написал четыре строки:
«Бессонница. Гомер. Тугие паруса.»
«Ночь, улица, фонарь, аптека.»
«Мороз и солнце, день чудесный.»
«Здесь краски не ярки и звуки не резки.»
– Каждая из этих знаменитых строк безошибочно передает вам определенное состояние души, и настраивает вас на него. Эти строки пронзают и пленяют нас, как музыка. Но как же это происходит? Давайте попробуем вместе сочинить что-нибудь. Кто может привести пример какого-то интересного чувства, ощущения, которое возникает в простой ситуации?
– Ну вот когда ты хочешь чем-то серьезным заняться, но знаешь, что тебя скоро отвлекут, и решаешь, что нет смысла начинать, – предложил кто-то.
– Замечательно, – воскликнул Чагин. И написал на доске следующее:
«Надо сесть, продолжать писать мою повесть, но через час придут гости.
Только успею погрузиться, вдуматься, как уже отвлекут.
Поэтому нет смысла даже начинать, поваляю дурака покамест.»
– Понимаете ощущение? Ну вот, давайте напишем хокку на эту тему. Будем во-первых, убирать все лишнее, а во-вторых, будем находить предметы или явления, отсылающие к нашей ситуации, символизирующие ее. Давайте так: я буду подчеркивать слова и фразы, а вы будете говорить, какие предметы символизируют их.
Чагин подчеркнул слово «писать». – Рукопись, вдохновение, стол, – послышались голоса.
«Надо сесть, продолжать». – Скоро сдавать, наконец добрался, – сказали в классе.
«Через час придут гости». – Телефонный звонок, смех, разговор, – раздались версии. Кто-то выкрикнул «Жена», все засмеялись.
«Поэтому нет смысла даже начинать». – Облом, – сказал кто-то. – Да ну его, – брякнул кто-то еще.
«Поваляю дурака покамест». – Интернет, мячик, – предложили ребята.
– Прекрасно! – воскликнул Чагин и написал на доске:
«Рукопись, наконец я добрался до тебя.
Вдруг телефонный звонок. Жена скоро будет здесь.
Облом писать. Что там нового в интернете?»
Класс дружно засмеялся, экспедиционеры тоже.
– Это, конечно, еще не поэзия. Это подкоп, проделывание дороги к ручью, где она течет. Если ты созерцаешь и мыслишь в обычной жизни, то тебе дано найти этот ручей. Копай и не сдавайся, и обязательно почувствуешь влагу, а там уж, в ручье, найдутся все нужные образы и слова, – резюмировал Чагин.
Вдруг девочка в первом ряду подняла руку и спросила:
– А я тоже придумала хокку, можно я напишу на доске?
Девочка была из айнов, она была взволнована, черные глубокие глаза так и горели. Получив одобрение Чагина, она подошла к доске и написала:
«Сижу на берегу пруда голодная, невдалеке грохочет русский экскаватор.
Подожду, пока он уедет, тогда наконец услышу, как ветер шелестит камышами,
Достану свой бутерброд и позавтракаю.»
Мертвая тишина повисла в классе, веселье как ветром сдуло.
– Ну зачем ты так, Аянэ? – помедлив, воскликнула учительница, подошла и стерла слово «русский».
– Так ведь тоже очень хорошо, неважно, какой там экскаватор, правильно, Аянэ? – спросила она. Затем объявила:
– Ну вот, ребята, теперь давайте приступать к сочинению.
Экспедиционеры попрощались с классом и вышли. По дороге в офис обсуждали положение Айнов на острове и их судьбу; Чагин говорил, что, в отличие от Японии, где их культуру возрождают, мы их до сих пор подавляем и так дальше продолжаться не должно.
После обеда Хааст вышел прогуляться, подышать свежим весенним воздухом. Школьные впечатления были еще свежи, он думал о том, что завтрак на языке его предков – голландцев буквально означает «давай кусай» и вспоминал девочку Аянэ и ее хокку. Он пожалел о том, что мало знаком с японской поэзией. Затем он мысленно вернулся к вчерашней встрече с Антипом, подробно прокрутил ее в голове и расстроился. Он стал склоняться к выводу, что его сомнения по поводу Антипа, пожалуй, разрешились: тот, все-таки – реальный злодей, причем не мелкий. Преступники, настоящие, идейные – они ведь народ такой – харизматичный. Они и смелостью вышли и благородством, и искренностью, и язык у многих подвешен, и не-конформисты они, и патриоты, и чести у них на десятерых, и вообще они настолько безграничные и широкие, что узкие рамки закона им просто тесны. Все это подкупает и очаровывает неокрепшие, неопытные души, особенно на фоне менеджеров среднего звена, офисного планктона, успешных, состоявшихся, и тому подобных прекрасных людей. И сам Хааст, часто бывая в юности в крымских деревнях, встречался с такими персонажами, которые проводили дома год – и снова на зону, и запомнил дух романтики и силы, который окутывал их. Именно такого рода обаянием веяло от Антипа, это был, что называется, типаж. Увы, четкий типаж. Хааст уже хотел поставить точку в этих размышлениях об Антипе, но что-то мешало ему это сделать. Что-то грызло изнутри, какой-то червь сомнения не отпускал.
– Будет за что сидеть, будет за что сидеть, – передразнивал Антипа Хааст, разговаривая с этим червем. – Обычные бандитские понты, рисовка – они все так говорят. Нас на это не купишь. Хватит, отстань.
Но червь не отставал.
– Вспомни его улыбку, его смех, – вещал червь. – Такой смех у бандитов и плохих людей не бывает.
– Все бывает, – отвечал ему Хааст. – Хотя ты прав, зараза.
– Но ты же сам хотел получше разобраться в этом деле с убийством. Сделай это, не оставляй меня в душе, – продолжал червь.
– У меня и так полно дел, я занят по уши. Нет тебя, ясно? Я принимаю волевое решение – тебя нет, и никаких сомнений нет! – волновался Хааст.
– То, что Антип говорит, это от души, он переживает, это не просто «язык подвешен», – не обращая внимания на волевое решение Хааста, нудил червь.
– Цыц, зараза, исчезни, – разозлился Хааст.
И вдруг он понял – червь сомнения не пропадет, а будет терзать его и дальше.
– Ладно, собака, твоя взяла, – вскричал он. Просящему дается, я подниму это дело.
Исполненный решимости все окончательно прояснить, он прибежал обратно в офис и засел за компьютер и телефон. Весь остаток дня он посвятил изучению дела Антипа, и чем дальше продвигался, тем больше странных и туманных подробностей всплывало в этой истории с убийством. Адвокат, защищавший Антипа, поначалу не захотел разговаривать. Следователь, работавший по делу, на беседу согласился, но явно нервничал и что-то скрывал. Назавтра Хааст оставил адвокату строгое сообщение и сослался на свои чрезвычайные полномочия в МЧС. Вскоре тот перезвонил и рассказал Хаасту следующее: Ему, как адвокату, стыдно за это дело, потому что он не смог помочь своему клиенту, из-за предвзятости суда и странного поведения потерпевшей девушки и свидетелей. Дело на самом деле было так: На вечеринке Антип услышал женские крики о помощи, прибежал в соседнюю комнату и увидел, как один из парней принуждает девушку к сексу; та вырывается и кричит. Завязалась драка между Антипом и насильником; Антип толкнул его, и тот, споткнувшись, упал, ударившись головой об батарею. Удар пришелся в висок и парень умер в машине скорой помощи от кровоизлияния в мозг. Именно так адвокату рассказали эту историю сама девушка и несколько ее друзей, в самом начале следствия. Затем, однако, они отказывались с ним общаться, а на суде девушка заявила, что против секса она не возражала, а драка возникла по причине вмешательства Антипа и его пьяного состояния. Свидетели также заявили, что никаких криков и насилия со стороны убитого замечено не было. Скорее всего, по мнению адвоката, здесь имело место давление на свидетелей и на следствие со стороны семьи убитого, но ходатайство о повторном рассмотрении дела было отклонено.
