Читать книгу: «Хааст Хаатааст», страница 5

«Какого черта? – я не буду передавать никаких посылок, с какой стати я должен это делать?», – такова была его первая мысль следующим утром. Но затем он начал смягчаться, и его стали одолевать сомнения. «Что это со стороны Натальи? Это такое наивное простодушие, безграничное доверие ко мне, и, действительно, срочная необходимость в помощи, или это наглый, циничный расчет?», – думал он. Было совершенно очевидно, что Наталья не в курсе подпольных делишек Андрея, поэтому Хааст пришел к выводу, что циничного расчета и обмана здесь все-таки нет. Но ведь она не попросила о помощи по-человечески, а прямо-таки отдала распоряжение. Почему? «Форменное безобразие», – сказал себе Хааст, и, несмотря на то, что говорить с Натальей уже не хотелось, все же позвонил ей, ответа не получил и понял, что общаться она не желает. «Или не может?», – опять спросил он себя, и в конце концов остановился на том, что всех ее обстоятельств он не знает, и судить ее не в праве. А вдруг, и вправду, у нее именно сейчас случилось что-то срочное? К тому же, Хаасту пришла в голову мысль, что его самого можно считать косвенно виновным в нынешней ситуации, ведь это он устроил Андрея на работу в магазин сувениров, и, получается, спровоцировал его преступление и арест; впрочем, это, конечно, извращенный взгляд на вещи. «Ну ладно, я все-таки выполню ее просьбу, а справедливо это или нет – узнаем позже», – таков был итог его внутренних дебатов.

Приняв такое решение, он отправился в рыбацкий поселок и вскоре уже стоял в комнате Андрея перед двумя лежащими на полу картонными коробками. На одной из них он увидел письмо в запечатанном конверте и рядом клочок бумаги, на котором было написано всего несколько слов: «Пожалуйста, отвезите это письмо по адресу». Чего-то такого, конечно, следовало ожидать, но Хааст все же опять слегка обалдел и выругался. Однако настрой его не изменился; он схватил одну из коробок и отправился к злополучной бетонной площадке при спуске из леса. Бросив туда посылку за полчаса до урочного времени, он подождал и проследил издалека, как Никита, озираясь по сторонам, поднял ее и унес в лес. То же самое повторилось и на следующий день. Хааст чувствовал себя дурачком, марионеткой, которой управляют подергиванием за нитки, но не простой, а себе на уме марионеткой, которая позволяет собой управлять, чтобы узнать, до каких низостей способен опуститься кукловод. Передав вторую посылку, Хааст принялся готовиться к поездке в северную бухту, в один из фешенебельных рыбных ресторанов в самом модном районе острова – письмо надлежало отдать директору этого ресторана. Он снял со своей машины табличку с номером и поставил на ее место другую – в офисе экспедиции было несколько таких запасных номеров, предоставленных полицейскими для крайних случаев. Затем он оделся попроще, закутался в шарф, натянул на глаза ушанку и отправился в путь. Добравшись до места, он припарковал машину за два квартала от ресторана, оставил в ней свой кошелек и документы, и зашагал по относительно многолюдной центральной улице. По обеим ее сторонам высились четырехэтажные здания классической архитектуры, на острове имевшиеся только здесь. День был морозный, но ясный и светлый; приближалось время обеда; нарядные витрины магазинов и кафе напоминали о больших городах на континенте; прохожие были одеты аккуратно, по-столичному, и смотрели на Хааста с пониманием: рыбак немного заблудился или вышел поглазеть на культурный центр, пусть себе любуется. Рыбный ресторан «Медуза», место назначения Хааста, особой внешней отделкой не отличался; окна были простенько разрисованы рыбами и другими морскими тварями; сейчас эти окна были запотевшими, что, несомненно, свидетельствовало о том, что внутри там очень тепло и уютно. Хааст вошел и спросил директора, помахав конвертом; его проводили в темноватый офис, где он увидел человека начальственного вида, отдававшего распоряжения охраннику. У директора были гладко прилизанные, блестящие черные волосы и большие золотые наручные часы; весь он, казалось, светился в полутьме.

– Вам письмо просили передать, – сказал Хааст, положил конверт на стол, и, развернувшись, собрался уходить.

– Эй, погоди-ка, дружок, ну-ка повернись ко мне, – вскричал директор, вскрывая письмо.

– Да это же Вадим-придурок, – удивленно протянул охранник.

– То-то я смотрю, мне твоя рожа знакома. Ну, приятель, пора и должок отдавать. Ты нам должен неделю работы, помнишь? Долги ведь надо отдавать, согласен? – спросил, мерзко улыбаясь, директор, пробежав взглядом по письму.

– Да, надо, – отвечал в замешательстве Хааст, но я не…

– А ты разве знаком с Никитой? – перебил его директор. – Ну ладно, иди пока рыбу почисти. У нас сегодня как раз двое не явились, придурки, типа тебя.

И не успел Хааст и глазом моргнуть, как охранник, здоровеннейший детина, схватил его и потащил на кухню, в рыбный цех. Каким-то образом мобильник Хааста оказался в руках у этого амбала; Хааста подвели к обширному металлическому столу, залитому водой, за которым стояли рабочие в резиновых робах и сапогах и орудовали над рыбой. Хааст встал на свободное место и тотчас перед ним шлепнулся на стол огромный тунец; охранник же вышел из цеха и запер за собою дверь. «Ну что же», – подумал Хааст, «можно и рыбу немного почистить, почему нет». Сегодня на четыре часа было назначено важное совещание с Леонардом, которое Хааст не хотел пропускать, но времени еще оставалось много и он был уверен, что сможет как-нибудь улизнуть отсюда. Мобильник его, правда, был пока конфискован, но Хааст не переживал по этому поводу: разблокировался его телефон только отпечатком его пальца.

Справа от него за столом стоял невысокий мужчина в длинном капюшоне и одной перчатке, надетой на левую ладонь; в оголенной правой он держал огромный тесак. Он схватил тушу вновь прибывшего тунца, мгновенно распилил ее тесаком на две половины, одну из них, с головой, придвинул к Хаасту, а другую к себе, и принялся энергично соскабливать с нее мелкую чешую. Хааст надел резиновые перчатки, лежавшие на его рабочем месте, нашел там же похожий тесак и стал скоблить свою половину, стараясь подражать действиям соседа справа. Через пять минут его напарник закончил чистку и повернулся к Хаасту, у которого едва только начало что-то получаться. Из глубины капюшона на Хааста глядел, с непроницаемым для европейца выражением, коричневый, загорелый алеут, уже немолодой, бывалый.

– Новенький, что ли? – спросил он. – Ничего, научишься, – добавил он, взглянув с усмешкой на Хаастову половину тунца. – А пока что я буду чистить половинки с головой, а ты – с хвостом. – Меня зовут Юхак, для тебя – Юра. Будем знакомы.

Вскоре Хааст узнал первый секрет ремесла – у тунца почти вся чешуя располагается возле головы, а на задней половине ее совсем мало. Юхак показывал Хаасту, как быстро и правильно очищать рыбу от костей; затем нарезали филе на длинные тонкие куски для жарки и аккуратные ломтики для сашими; раскладывали все это на подносы, которые отправлялись к поварам. Юхак работал филигранно, его ладони мелькали на столе перед Хаастом, точно как у карточного фокусника. На вопрос, когда заканчивается здесь смена, Юхак ответил, что у всех по разному, но лично он здесь каждый день, с восьми утра до шести вечера. А платят неплохо, и он этим местом дорожит. Вскоре выяснилось, что «неплохо» – это чуть больше федерального минимума – в десять раз меньше, чем зарабатывал Хааст. «И чего они не идут учиться», – думал Хааст; «конечно, дешевле платить таким беднягам копейки, чем вложиться в дорогущее автоматическое рыбное оборудование. Хотя, вот когда-нибудь будет и здесь такое оборудование, и куда тогда деваться этому Юхаку?». Работа, между тем, проходила в весьма быстром темпе; рыбы для обработки подносили много; Хаасту было тяжело. Нарезанные кусочки посыпали специями и поливали какой-то жидкостью, от паров которой у Хааста сильно жгло ладони. Оглядываясь иногда на окошко в цеховой двери, он заметил, как директор и охранник совещаются с той стороны, указывая на него, и в первый раз за день по-настоящему встревожился – чисткой рыбы тут, похоже, могло и не ограничиться; этак и до вечера можно было домой не вернуться. Если до сих пор все происходящее было для него лишь своего рода игрой, которой он позволял продолжаться и знал, что может в любой момент из нее выйти, то теперь его уверенность в себе и в своем контроле над ситуацией пошатнулась – а это именно то, чего в первую очередь обязан избегать сыщик или разведчик. Участвуя в таких играх, разведчик никогда не должен заходить так далеко – ведь он рискует не только собой, но и ввереной ему миссией и всем, что поставлено на карту. Поэтому с этого момента Хааст включил внутренние ресурсы на полную, с одной единственной целью – прекратить этот эксперимент, выйти из игры. Руки, между тем, жгло уже нестерпимо; он увидел на кафельной стене, возле входной двери в цех, аптечку, и подумал, что, может быть, найдет там какую-нибудь мазь для смягчения кожи. Копаясь в аптечке, он соображал, как побыстрее, и по возможности, поспокойнее, выбраться отсюда; торчать тут дальше и сталкиваться с новыми сюрпризами от директора он не намеревался. Не найдя в аптечке ничего подходящего для рук, он постучался в стеклянное окошко запертой двери; его увидел охранник, выпустил, и спросил, в чем дело. Однако Хаасту ничего изобретать не пришлось; в дальнейшем события развивались сами собой. Не успел он и рта раскрыть для ответа охраннику, как у того затрещала рация; послушав несколько секунд, он схватил Хааста за рукав и потащил в офис директора.

– Ты что же, Вадим, на собственной машине сюда приехал? – недоуменно и как-то вкрадчиво спросил директор.

– Да, – отвечал Хааст.

В этот момент директору на мобильный пришло СМС-сообщение, он глянул, изменился в лице, вскочил и вытянулся по струнке. Посмотрев на Хааста с выражением пойманного с поличным вора, он произнес, теперь уже дрожащим и подобострастным голосом:

– Я умоляю о великодушном прощении. Мы вас приняли за другого, за нашего старого работника, обознались. В ресторане все оформлено как следует. Мы готовы предоставить все документы. С Никитой у нас тоже заключена официальная бумага, извольте убедиться. Но я обязуюсь больше не работать с ним и его мальчишками, я разрываю с ними договор сегодня же.

– Покажите эту бумагу, – сказал Хааст, прочитал ее, и твердо ответил:

– Обо мне чтобы ни слова Никите с Андреем. И с ними больше дел не иметь. Ясно?

– Так точно, – звонко отчеканил директор.

Хааст забрал свой мобильник и со словами: «Все у вас в порядке, никаких санкций не планируется», вышел из ресторана. На душе у него было гадко. Его раскрыли, приняли за полицейского, за проверяющего, а то и реально идентифицировали. «Ужасно сработано», – думал он, «надо было оставить машину вообще в другом районе, и идти сюда двадцать минут пешком». Это приключение в ресторане оставило у него на несколько дней отвратительный осадок, в котором было сплошное недовольство – собой, людьми, неизменной капиталистической эксплуатацией простых рабочих, аптечкой без мази и вообще всем. Лишь только жилистые, умелые ладони алеута Юхака и их мастерский танец на рыбном верстаке всплывали иногда светлым пятном в памяти и немного разгоняли апатию и безысходность в душе.

На следующее утро после своего провала в ресторане Хааст послал Наталье такое СМС: «Посылки передал и письмо отвез. Еду освобождать вашего сына из полиции. Больше прошу меня в дела Андрея не вовлекать». Затем он отправился в участок, закончил все бумажные формальности, и забрал Андрея. Хааст спросил его, как ему сиделось, какие новости, но Андрей только буркнул: «Нормально» и углубился в себя. Всю дорогу домой молчали, Хааст ждал от Андрея хоть какой-нибудь откровенности, извинений или вопросов, но тот не проронил ни слова. Не было видно ни стыда, ни благодарности, ни каких-либо других чувств на его лице, но, похоже, он о чем-то напряженно думал. «Вот так тип», – подумал Хааст, когда Андрей, хлопнув дверью, вышел из машины и направился к дому.

Глава 7

Хааст был немало удивлен, не получив ни единого звонка или сообщения от Натальи, ни в этот день, ни в последующий месяц. Он досадовал какое-то время, но потом решил не держать на нее обиды: «Если она нормальный человек, то она мне все объяснит со временем».

В течение этого месяца он несколько раз спускался к лесному убежищу Антипа, в надежде застать его там. Увы, его опасения подтвердились – Антип исчез. Хааст все-таки спугнул его, и тот, видимо, прятался сейчас где-то в другом месте. Его избушка была по самые окна занесена снегом, на котором причудливым орнаментом пересекались разнообразные следы: аккуратные, трезубчатые – от птиц и более крупные, глубокие – от оленей. Рядом с домом валялись пустые миски, следы петляли вокруг них; все это указывало на то, что Антип в последнее время подкармливал здесь животных. Всякий раз не заставая в избушке Антипа, Хааст отправлялся на прогулки по зимнему лесу; ступал осторожно, памятуя о предостережении деда Никласа и о случае, который свел их с Антипом; иногда залезал на приглянувшуюся ель, что повыше других, и, возвышаясь на полметра над уровнем ельника, наблюдал, как ветер сдувает снежную пыль с качающихся верхушек деревьев. По силе и направлению ветра Хааст определял, собирается ли метель, и нужно ли ему, в таком случае, торопиться обратно наверх. Блуждая по лесу, он не пытался обнаружить новое убежище Антипа, и вообще ничего конкретного не искал, а просто предавался забытым со времен своих детских лет опытам и забавам: ставил нехитрые силки на белок; раскапывал снег в особых местах, где, по всем признакам, магма подходила близко к поверхности, и грел там руки об теплую, дымящуюся землю. Насладившись как следует таким побегом в детство, он возвращался в офис экспедиции, в свое не слишком радостное взрослое настоящее.

Ничего за это время не изменилось в жизни Андрея, кроме того, конечно, что он больше не работал в медвежьей бухте. Он все так же пропускал уроки, воровал и сбывал рыбу и носил на площадку передачи, которые принимал теперь только Никита. Иногда они вместе с Никитой ездили продавать крупные партии рыбы куда-то на южную оконечность острова. Хаасту не составляло труда установить все это, ему достаточно было пару раз в неделю спускаться в поселок на несколько часов и быть в нужное время в нужных местах. Такое положение дел удручало Хааста: если ничего не изменить, то участь Андрея была однозначно предрешена; Хааст не желал мириться с этим. Парень неплохо учится по гуманитарным предметам. Хорошо играет в хоккей. Изобретательный комбинатор и ловкий психолог и продавец. Не дает в обиду и не обманывает тех, кого сам нанял – держит перед ними обещание. Неужели ничего нельзя сделать, чтобы мальчишка перестал катиться вниз по наклонной? Такие мысли не отпускали Хааста; он поизучал в базах данных МЧС историю жизни семьи Андрея в Нижнем Новгороде, но ничего особо примечательного не обнаружил. Тогда он попросил школьного учителя литературы показать ему, с разрешения директора, сочинения Андрея; все они по содержанию были оценены на четверки и пятерки, по грамотности – на тройки. Из текстов на выбор Андрей всегда предпочитал детективные и фантастические рассказы, и сочинения по ним писал взволнованные, полные советов героям и указаний на их ошибки. По обязательному чтению Андрей писал не банально, не повторял заезженные фразы, излагал свои собственные мысли, и похоже, действительно читал произведения, по которым писались сочинения. Хааст обратил внимание, что в его мыслях о героях книжек всегда подчеркивается протест этих героев, их гордость и презрение к окружающим. Даже в песне о Буревестнике, горячо любимом Хаастом шедевре Горького, Андрей писал о протесте Буревестника против жизни гагар и пингвинов. Сам Хааст никогда не видел в этой поэме такого протеста, он так на это не смотрел, но, чтобы удостовериться точно, он прочел сочинения по Буревестнику всех учеников Андреева класса, и никакого протеста ни у кого не нашел. Кроме того, Хааст выяснил в школе одну деталь, которую упустил ранее – у Андрея не было близких друзей. Все эти изыскания привели Хааста к заключению, что Андрей имел внутри не по годам развитый стержень, но ориентированный неправильно; он был уже сложившимся волчонком-одиночкой. Какое-то странное чувство уважения к Андрею возникло и усиливалось у Хааста; его не покидало ощущение, что он встретился с крепким, здоровым растением, по непонятной причине растущим ненормально. Ведь и волки могут трусливо воровать у пастухов овец, а могут охотиться на диких косуль. Андрей за что-то крепко обижен на мир, и с этим ничего не поделаешь. Но у него должен быть выбор, и нужно пытаться задействовать его способности и протест на честном, созидательном поприще. Колония для малолетних преступников – не единственный возможный вариант будущего для него. «Решительно нельзя оставлять Андрея на произвол судьбы», – заключил Хааст.

На восьмое марта, в женский день, Хааст предупредил Наталью о своем визите и в шесть часов вечера явился с цветами в гости. Андрея, понятно, не было, а Наталья встретила Хааста принаряженная, с прической, цветы с удовольствием приняла и поблагодарила. Прошли на кухню и присели за стол с угощением и бутылкой коньяка.

– Извините, Иван Платонович, я вам тогда не перезвонила, замоталась. Спасибо, что привезли сына из участка. Ну и работают они здесь – продержали ребенка три дня в отделении по ошибке. На континенте бы уже давно правозащитники на них нашлись, а здесь – пожалуйста, твори что хочешь.

– По ошибке, это кто вам сказал?

– Андрей сказал. Он объяснил, что хозяин магазина взял деньги из кассы и сам забыл об этом, а потом обвинил Андрея. А вы разве не в курсе?

– Я в курсе. Я к вам по другому поводу пришел.

– По какому же это, Иван? – спросила она вдруг каким-то расслабленным, игривым тоном и недвусмысленно сделала ему глазки.

Хааст похолодел. «Вот черт, куда дело зашло», – подумал он. «Хотел порадовать одинокую женщину цветами в праздник, и вот пожалуйста».

Он и в прошлый свой визит сюда обратил внимание на странные взгляды Натальи, но совершенно не придал этому значения. Теперь Хааст сосредоточился, нахмурился, сделал вид, что не понял тона и намека Натальи, и наисерьезнейшим голосом направил разговор в нужное ему русло:

– Со школой у нас очень большие проблемы!

Наталья потупилась, нервно убрала со стола спиртное, разлила по чашкам чай, открыла форточку, достала сигарету и закурила.

– Рассказывайте, не томите, – подавляя разочарование, сказала она, крепко затянувшись и выпустив вверх струю дыма.

– Андрей продолжает прогуливать школу, не меньше чем раньше.

Наталья молчала и смотрела в свой чай.

– Скажите, Наталья, а почему Андрей не участвует ни в каких кружках? Он, насколько я знаю, три года назад хоккеем занимался, рисованием. Почему он перестал ходить?

– Не знаю. Надоело ему, взрослый уже. Я и сама ему то же самое талдычу – иди, позанимайся куда-нибудь в бесплатный кружок. Не хочет.

– Ну а вы не боитесь, что он по вечерам свяжется тут с какой-нибудь плохой компанией?

– Ой, да если бы в Нижнем дело было, еще как боялась бы. А тут что? Зимой – каток, летом – серфинг, дайвинг. Здесь они вообще есть, эти плохие компании?

– Директор школы говорит, что не согласен больше мириться с его прогулами. Вот что я вам скажу – я уломаю директора подождать еще месяц-другой, а вы уговорите Андрея пойти записаться в кружок. Идет?

– Не знаю. Не хочет он на кружки – силой же не заставишь.

– А вот тут я вам готов подсказать – есть отличная идея, и вам с Андреем она наверняка понравится.

На острове, в северной бухте, еще в конце тридцатых годов был построен крупнейший военно-морской музей и уникальный павильон реконструкций военно-морских баталий. Гигантский бассейн под крышей, наполненный морской водой, мог принимать очертания береговых линий любых портов и мест сражений, вмещать в себя импровизированные острова, детально воссозданные по историческим описаниям. Передвижные трибуны на рельсах располагались по периметру бассейна и скользили вдоль зоны военных действий, позволяя зрителям насладиться зрелищем со всех сторон. Искусно восстановленные корабли были уменьшены в несколько раз по сравнению с настоящими размерами и выглядели очень реалистично и устрашающе. Их создавал музейный кружок судомоделирования при помощи корабельной верфи и судоремонтного завода острова. Множество вышедших в отставку судов тихоокеанского и других флотов нашли свою новую жизнь здесь, разобранные и переделанные. Музеем-павильоном владел один из крупнейших российских богачей-промышленников, пламенный фанат морского дела. Он не жалел денег на свое детище; зарплаты здесь были высоки и устроиться сюда на работу и в детские кружки было непросто. Сражения режиссировались и управлялись при помощи военных историков аппаратами искусственного интеллекта, благодаря чему была возможна определенная ситуативная импровизация и отходы от исторической канвы событий, в той мере, в какой было угодно устроителям шоу. Матросами и пиратами обычно служили программируемые синтетические биороботы, но иногда вместо них выступали дети из местной театральной студии. Здесь реконструировались самые разнообразные сражения – от сцен из пиратских романов до боев по защите арктических конвоев второй мировой войны. В павильоне действовали также кружки по кибернетике и робототехнике, военной истории, рисованию, реставрации, столярному и слесарному делу – детей учили мастерить все своими руками, как в старые добрые времена, предшествующие эпохе автоматизации. Музей-павильон был одним из самых эффективных мест реабилитации погрязших в виртуальной реальности детей с континента, видавших стамеску и рубанок только в старинных энциклопедиях. Старшеклассники, которым повезло сюда попасть, трудились в мастерских музея бок о бок с профессионалами, перенимали опыт из первых рук, и имели возможность попробовать себя в разных ремеслах и технологиях.

На весь рыбацкий поселок было только пять-шесть детей, которые ездили заниматься в музей-павильон – во первых, это было далековато, около часа езды в одном направлении, а во вторых, это было недешево, за эти кружки приходилось прилично платить. В музее существовала программа помощи малоимущим семьям – их дети могли заниматься почти бесплатно, но очередь на эту программу, была, понятно, велика. Хааст предложил Наталье устроить Андрея на такую программу. Он заранее договорился с папой девочки, занимающейся в музее, и живущей в этой же многоэтажке, что тот сможет возить Андрея на кружки вместе с его дочкой-восьмиклассницей. Мать Андрея была в восторге, но пытала Хааста, как и ранее Андрей – за какие заслуги к их семье проявляется такая забота. Хаасту не составило труда объяснить про внимание школы к матерям-одиночкам и далее в этом роде; Наталья была, похоже, весьма легковерной женщиной, она всегда принимала на веру слова сына и теперь поверила также и Хаасту, или, по крайней мере, сделала вид, что поверила. Напоследок Хааст строго подчеркнул, что от этого предложения он отказываться не советует. По лицу Натальи было видно, что она все очень хорошо поняла. Покидая ее в этот вечер, Хааст с горечью отметил себе, что она ни словом не обмолвилась о том отъезде на двое суток и поручении с двумя посылками – а ведь он надеялся на ее объяснения.

Хааст предупредил педагогов музея, что за Андреем нужен глаз да глаз, да и занятия там не были связаны с деньгами, поэтому на этот раз Хааст не сомневался, что все будет в порядке, и, кто знает, может Андрей реально заинтересуется чем-то в этом поистине волшебном для мальчишек месте. Правда, место в льготной программе пришлось согласовывать с Леонардом, но здесь помогла Елена, в свое время также познакомившаяся с Андреем. Первые три недели все было отлично – Андрей ездил в музей по средам и пятницам и занимался в театральном и судомоделированием. Оба педагога хвалили его и считали способным мальчиком. Папа Софико – так звали попутчицу Андрея, также не имел к нему претензий – ребятам было даже веселее вдвоем в долгом пути. Андрей совершенно не перестал заниматься своим рыбным бизнесом, находил на него время, но на этот раз Хааст и не ожидал ничего другого. Все шло по плану. И вдруг, в последний день марта, произошла катастрофа. Андрей украл из театрального кружка ювелирные изделия, предназначенные для костюмов детей в готовящемся представлении про пиратов. Не бог весть какие драгоценности там были, но все же на приличную сумму. Первого апреля Хаасту позвонил директор павильона; на этот раз такой же звонок получила и Наталья. Хааст провел день в павильоне и сумел убедить директора не сообщать в полицию, ведь желтая карточка ему уже была там показана, а теперь попахивало и красной. То же самое, только в еще большей степени, касалось и Андрея – доводить дело до полиции было никак нельзя. На счастье Хааста, он был знаком с директором павильона еще по работе в Москве, это был чрезвычайно доброжелательный и незлобивый человек. Он описал Хаасту хитроумный способ, с помощью которого Андрею удалось совершить кражу. В деле были замешаны две девочки, которые все рассказали – Софико, и еще одна – дежурная по студии в этот вечер, десятиклассница Маша, которая сидела за столом при входе, заведовала регистрацией приходящих, и должна была уходить последней и запирать студию. Все дети оставляли свои рюкзаки и сумки возле этого стола дежурного по студии. За несколько дней до происшествия Софико поведала Андрею, что поссорилась с этой Машей и та заявила, что больше с Софико не разговаривает. Софико посмеялась над ней и поспорила, что та еще как заговорит с ней. Они, действительно, не общались пару занятий, и Андрей подметил это. Он уговорил Софико и эту Машу остаться ненадолго после кружка, якобы с тем, чтобы помирить их. В удобный момент он пробрался к электрическому щиту, который находился в углу их театральной студии, и обесточил все помещение. Софико возилась в это время с чем-то на сцене, а Маша сидела при входе, как и положено дежурному, и не знала, что ей делать. Она несколько раз позвала Андрея, попросила включить свет, но тот не отзывался. А Софико она позвать не могла, не хотела нарушить свое обещание. Пришлось ей встать и направиться к электрическому щиту самой, а Андрей в это время успел положить коробку с драгоценностями в свой рюкзак и повесить его на место. Он рассчитывал на то, что без электричества все камеры наблюдения будут бесполезны. Но увы, все да не все. Были две скрытые в потолке камеры, которые питались от другого энергоблока, они-то и запечатлели манипуляции Андрея. Маша, преспокойно включив свет, вернулась к своему столу, где ее уже ждала Софико, затем подошел Андрей, несколькими шутками помирил их, и все покинули студию. Вот такая история. Хааст поехал за Андреем и хотел отвезти его в павильон вместе с драгоценностями для разговора и извинений, но тот наотрез отказался ехать. «Не поеду и все», – заявил он. Ни на какие вопросы о том, зачем он это сделал и так далее, он не отвечал. Хааст плюнул, забрал у него коробку с ювелирными изделиями, вернул ее в павильон и закрыл конфликт. Он был в совершенном шоке от произошедшего и чувствовал, что он связался с тем, что выше его сил. Здесь нечего было больше раздумывать и предпринимать, все было предельно ясно – Андрей был неисправим, его стержень нельзя было переориентировать. По крайней мере, невозможно помочь тому, кто сам не хочет, чтобы ему помогали. «Насколько, все-таки, бороться с природными стихиями легче, чем с человеческими», – заключил Хааст и решил больше не принимать участие в судьбе Андрея.

Тем временем суровая зима Охотского моря отлютовала свое и начала истощаться; на море кое-где уже проседал лед, в горах возросла опасность схода снежных лавин. Суда в больших и малых гаванях острова ремонтировались и готовились к началу сезона навигации; рыбацкий поселок грохотал, суетился и снаряжался как будто на китобойный промысел. Хааст больше ни разу не видел Антипа, тот явно скрывался где-то в лесу, а если и спускался оттуда, то в таком месте, о котором Хааст не знал. Да и вся рыбная шайка стала вести себя в последнее время гораздо осторожнее – незримое присутствие Хааста (впрочем, не такое уж и незримое), похоже, начинало сказываться. Андрей теперь относил передачи Никите в основном по вечерам, почти перестал пропускать уроки и директор школы снял свои претензии к нему. Хааст порой брался ругать себя за то, что отвез тогда Антипа на санках домой, но, вспоминая как следует это приключение, он опять поддавался его обаянию, начинал симпатизировать Антипу, и чувствовал, что не мог тогда поступить иначе. Иногда он порывался раскопать дело Антипа и выяснить все про его преступление, но всякий раз что-то его отвлекало, руки не доходили до этого. Было много совместной работы с Леонардом, которую Хааст терпел, и с Чагиным, которую Хааст любил.