Читать книгу: «Перекрестный отец. Разговор о детях, о жизни, о себе», страница 3

– Ну, хорошо. Тогда, чтобы ты был готов к моменту, когда он начнет задавать тебе вопросы, у нас есть рубрика «Полная шляпа».

– «Полная шляпа»?

– Ну да. Есть такие вопросы, которые дети задают родителям, а они не всегда могут ответить вот так, сходу. Подумать сначала надо. Так что я завела шляпу, в которую отцы покидали вопросики.

– Хорошая идея.

– Вот, тащи.

– «Как рыбы дышат под водой?»

– Представь, что ты отвечаешь своему ребенку. Не мне.

– Я бы ответил, что рыбы живут под водой, как мы, люди, на воздухе. И там, и там есть кислород, только мы берем его из воздуха, а рыбы – из воды.

– То есть у тебя научный такой подход.

– Ну, я не знаю, научный или ненаучный. Это как в анекдоте примерно: «Папа, а почему яблоко, когда ты его кусаешь, желтым становится?»

– Яд там.

– А папа ученый такой: «Ну, понимаешь, сынок, в момент, когда мы надкусываем яблоко, мы нарушаем структуру защиты плода. В яблоко попадает кислород, железо вступает в реакцию с кислородом, и получается такой желтый оттенок…»

– Окисляется.

– Да, окисляется. Мальчик его выслушал, а потом говорит: «Пап, а ты с кем сейчас разговаривал?» Нет, своим детям я, конечно, так объяснять не буду.

– А что ты Даниэлю скажешь?

– Ну, скажу: «Есть кто-то, кто живет на суше, и есть кто-то, кто живет в воде». Может, добавлю: «Сыночек, мы с тобой рыбку не заводим, потому что она жить рядом с нами не сможет». Наверное, так. Пока ему этого будет достаточно.

– Некоторые говорят: «Спроси у мамы».

– Не мой вариант.

– То есть ты сам?

– Я что-нибудь нафантазирую. «Спроси у мамы» – это если дочка. Или если вопрос для тех, кто постарше.

– Понимаю тебя. Хорошо, давай поговорим про твоих детей. Ты можешь про них рассказать? Каждый из них какой?

– Старший похож на меня внешне. Но я из тех отцов, кто к этому спокойно относится. Мне и про дочку говорят: «Ой, ну очень на тебя похожа». А я на это отвечаю: «Слушайте, я же вижу, что не сильно похожа». На самом деле мне это не важно, главное – чтобы здоровые были и счастливые. Но старший правда похож, копия просто. А по характеру очень похож на своего дедушку, на моего папу. И по органике, и по позитивности. Я его называю «мирный атом».

– Мирный атом, класс!

– Я его так называю, потому что он такой большой, сильный и мужественный, и при этом очень спокойный. Он у меня занимается тхэквондо, призер чемпионата мира.

– Ничего себе!

– Да.

– Ты как-то определял эту историю?

– Ну, мы с Юлькой, его мамой, решили отдать сына в спорт… Мы ведь обычно реализуем в своих детях то, что не успели реализовать в себе, да. Я хотел заниматься восточными единоборствами, когда был маленький, но это не было тогда так развито, не было тренера, секций там, где я жил, в общем – не сложилось. Для меня очень важный фактор, чтобы, с одной стороны, воспитывало физически, а с другой – морально. Восточная философия – это потрясающее что-то. И вот Тимофей вырос таким настоящим мужчиной. Уже давным-давно, кстати, в девять-десять лет.

– В девять-десять лет был уже взрослым.

– Да, он уже был взрослым. Если возникнет какая-то экстремальная ситуация, когда нужно защищаться реально, я считаю, что это самое то – во-первых, уметь за себя постоять, во-вторых, быть спокойным. Тимофей всегда совершенно спокоен. Я всегда своим друзьям говорю, если кто-то из них слишком эмоционально к чему-то относится. Они переживают, волнуются, а я говорю: «Идите боксом позанимайтесь. Потому что вы все время нападать стараетесь, а вы должны понять, что самая выгодная позиция – это когда ты находишься в защите». То есть ты наблюдаешь за нападающим – и уходишь от удара. А нервы – это только эмоции выплескивать, энергию.

– И не надо показывать, что ты собираешься делать.

– Да, конечно. Ты наблюдаешь и анализируешь. Вот Тимофей именно такой.

– Ты хочешь сказать, что он получился таким, как тебе нравится.

– Ну, у меня вообще все дети замечательные.

– А Эвелина?

– Доченька, она вот реально очень творческий человек. Невероятно просто. Она и от мамы, и от меня взяла, и она очень сильная личность. Пока я не знаю, в какой именно сфере она себя проявит, но в творческой – стопудово. Она и рисует потрясающе, и поет замечательно, и танцует. Немножко ленится, да, как все творческие люди, но если ей что-то нужно, она звезду с неба достанет.

– Скажи, а что нужно делать, чтобы с детства развивать творческую жилку?

– Наверное, нужно вычленить талант и потихонечку направлять его, раскручивать.

– Но так, чтобы детям было интересно.

– Да. И потом, дети-то все растут на примере своих родителей. Эвелина видит, что мама с утра до вечера работает. И папа работает. Это все у нее на глазах. Таким образом закладывается некий вектор, как на самом деле все должно быть.

– А Даниэль?

– Данилюше пока четыре года, и он очень позитивный. Они все у меня очень добрые и очень светлые. Даник очень классно развит, все эти конструкторы собирает запросто. Неважно, кораблик это или, может быть, какая-то абракадабра, но эта абракадабра у него очень логичная получается, пропорциональная, с одинаковыми лопастями, а не просто так нагромождение. Сейчас он все время какие-то дороги строит. На день рождения попросил купить ему автомобильную парковку. Может быть, со временем конструктором станет, не знаю… Но при всем этом он очень забавный, любит всех смешить, любит быть в центре внимания. Ну, детки всегда такие.

– То есть они с Эвелиной разные?

– Разные, но он тоже творческий человечек.

– А есть ли разница между воспитанием мальчика и девочки, как ты считаешь? Надо их как-то готовить к гендерной роли?

– Прежде всего их любить надо одинаково, это главное. Я не могу просто так сказать относительно воспитания. Но, в принципе, мне кажется, не должно быть особой разницы.

– Просто, может, мальчикам какие-то одни требования надо предъявлять, а девочкам другие?

– Не думаю. Мальчики тоже бывают очень эмоциональными. И психика у них не такая устойчивая, как у девочек. Я серьезно – мужчины слабее, чем женщины. Вроде бы считается, что с девочками надо помягче: сю-сю-сю, но что-то я сомневаюсь в этом.

– Мои девочки все время конкурируют между собой, я не всегда могу с этим справиться. Чуть что – набрасываются на меня, и мне приходится разруливать. А как у тебя? И как ты распределяешь свое внимание между детьми?

– Поскольку у нас так получилось, что мы не живем все вместе, то они изначально готовы к тому, что папа не часто появляется. Поэтому они меня никогда не ревнуют. И они общаются между собой, поздравляют друг друга с днем рождения, мы ездим отдыхать вместе, и все такое. Они чудесно ладят, и старшие, и младшие.

– Умеют?

– Ну, иногда бывают эксцессы, но у кого их не бывает. Старший у нас часто бывает, он сейчас в Москве, дочка тоже приезжает периодически… Не знаю, наверное, надо стараться уделять одинаковое внимание всем. По возможности, конечно.

– Хорошо. А давай проверим, насколько ты сообразителен. Я тебе сейчас покажу предмет, и ты скажешь, что это такое. Знаешь, существует довольно много вещей, которые для чего-то нужны, но без инструкции так сразу не понять, что это такое.

– А, я даже анекдот вспомнил. «Вчера увидела болтик, хотела его выкинуть, но потом подумала, может, это Фиксик?» Ну, или как там этих мультяшных героев зовут. Я не знаю, что это такое, честно.

– Хорошо, а ты мог бы предположить, для кого этот предмет предназначен – для детей или для родителей?

– Для кого… Наверное, это какая-то кепочка для маленького ребенка?

– Тепло, тепло.

– Да ты что? Почти угадал?

– Почти. Я тут слышала, что ты пробовал себя в парикмахерском искусстве…

– А, так это для стрижки, да?

– Нет, не для стрижки.

– Не то чтобы в искусстве, но да, я пробовал, маленького стриг. У нас мама уехала, обычно у нас мама Даню подстригает. Ну а я сам себе бороду подравниваю, есть машинка такая специальная. В общем, посадил я сыночка и так его забрил – отличный причесон получился. Мне понравилось, и всем, главное, понравилось. Но жене не понравилось, она любит покороче. Я говорю: «Ты ничего не понимаешь. Височки мы убрали, а это у него челка». Мы потом поехали в Испанию, и там у всех пацанов местных такая прическа. Так что папа в тренде.

– Папа в тренде, да. Ладно, скажу, что это такое. Это такой козырек для особо чувствительных детей. Когда им голову моешь, надеваешь. «Купаемся без слез» называется.

– А, так у нас с этим проблемы нет. Мы спокойно голову моем. Даня глазки закрывает и сидит.

– Я тоже, знаешь, без этой штуки обхожусь.

– Дети должны жить в нормальной среде, а не в какой-то рафинированной. Им же потом самостоятельно карабкаться.

– Мне тоже так кажется.

– Мы же выжили.

– Ну да, в глаза мыло попадает, все нормально.

– Шампунь «Кря-кря» и «Клубничка» – это же вообще было какое-то чудо.

– Там в составе хозяйственное мыло, что ли?

– Что там, я не знаю, но хотелось выпить, потому что запах такой вкусный.

– Скажи, пожалуйста, а каким бы ты хотел видеть будущее своих детей? Вот ты как-то определяешь их будущее?

– Я, конечно, обязан понять таланты своих детей, куда их направить. Это очень важно, потому что дети, если им полную свободу предоставить, ничего не захотят делать, кроме как играть и все в этом духе. Свобода это хорошо, но все равно нужно просчитать направление, куда энергию направить, чтобы ребенок разрабатывал свои навыки. Я не хочу лезть, я как бы настаиваю, но не навязываю. Вот мой старший очень органичен в актерстве, и мне хочется, чтобы он реализовал себя в этом направлении. Ну, он у меня мальчик умный, и я всегда привожу его в пример.

– О плюсах и минусах говоришь?

– Да, конечно.

– То есть ты предупреждаешь, если что-то не так?

– Естественно, он же все понимает. Дети-то растут в обычных условиях, мы их в вакууме не держим.

– Послушай, такой щекотливый вопрос… Для всех родителей важная штука – как дети тратят деньги. Никому не хочется, чтобы деньги, которые родители зарабатывают с большим трудом, детишки с легкостью профукивали.

– Да уж.

– А как ты этот вопрос решаешь? Деньги даешь детям?

– Очень редко и очень…

– Самый минимум.

– Да. Деньги – это свобода и это независимость, но в их возрасте… Тимофей, хоть и взрослый, он еще не настолько ответственный. Психика пока не сформировалась в нужном направлении. А сейчас время такое… Маркетологи чуть ли не с рождения пытаются срубить бабло с детей. Взрослые при таком изобилии находятся в сложной ситуации, что говорить о детях?

– С этим я согласна.

– Конечно. Так что с этой стороны тоже надо защищать своих детей. Нужно как-то мотивировать их. Они должны понимать, почему надо так, а вот так не нужно. Надо разговаривать с ними, надо постоянно общаться, тогда им все будет понятно. Если вам просто лень потратить две-три минуты и объяснить что-то ребенку, если вы думаете, что он сам поймет, так он ничего не поймет, или поймет совершенно по-другому.

– Да, он поймет, как поймет. Или как кто-то ему объяснит.

– Вот.

– И поэтому лучше, чтобы родители донесли что-то важное.

– Совершенно верно.

– А вот такой вопрос, который лично меня очень волнует. Есть какие-то вещи, от которых в сегодняшним мире ты бы хотел своих детей уберечь?

– Наверное, от интернета. Во всяком случае, от какого-то тупого, не нужного потока информации. От информации 18+. Вот от этого я бы хотел их уберечь, но это очень сложно сделать. Самое лучшее противостояние – общаться. Можно даже примеры из своей жизни приводить. Вот я всегда говорю: «Что ж ты думаешь? Я сам такой же был».

– «…Я знаю все про это, мой дорогой».

– Вообще, мои родители не говорили со мной на некоторые темы, а я говорю, понимая, что человек может сделать что-то не так, и предотвращая это. Тимофей иногда говорит: «Папа – ты оракул, Нострадамус».

– Но ведь твои дети понимают, что ты абсолютно в их интересах даешь наставления…

– Совершенно верно.

– …что ты им все честно и по-дружески объясняешь. Да, тут я с тобой полностью согласна: с детьми нужно разговаривать, разъяснять им что-то. Так они лучше воспринимают информацию извне. Мы с тобой молодцы! Может, не во всем…

– Ну, неважно. В этом – точно.

– Но с другой стороны, родительская точка зрения – это же все-таки субъективно?

– Да, безусловно.

– У нас свое понимание жизни, у них свое?

– Ну, есть моменты вкусовые. Например, куда я не лезу реально – так это музыка, одежда, прическа. Да ради бога, пусть делают что хотят. Ну, разве что тоннели в ушах… Хотя, слава Богу, мой старший сын в этом отношении вменяемый. Но у нас так: «Если хочешь, вперед».

– Пройди через все это сам.

– Да. Те же тоннели потом зарастут. Наверное. Дело не в них, а вот что касается каких-то принципиальных жизненных позиций, тут я считаю нужным направлять.

– В голове отложится, что папа сказал.

– Да, видимо, дети видят этот баланс, и их это устраивает.

– Еще, мне кажется, очень много зависит от того, каким образом ты все это подаешь. Если начнешь кричать, орать: «Никогда в жизни так не делай!» – то они тебя просто не услышат. А если по-дружески объяснить – другое дело.

– Орать бесполезно.

– У меня иногда не получается, увы.

– Да я вообще-то тоже ору постоянно. Но этот мой ор… Если я что-то сказал, а они меня не слышат, тут я начинаю повышать голос…

– Ну, понятно.

– …потому что я знаю, что это работает. Стоит голос повысить, и уже все стоят по стойке смирно, даже кот. А вот если доносить какую-то информацию, то тут, конечно, орать нельзя ни в коем случае, и это очень важно, чтобы ребенок не закрылся.

– Хорошо. А ты видишь все-таки своих детей на сцене? Чтобы они продолжили династию?

– Я хочу… Но, во-первых, они должны понимать, что это очень сложная профессия. Мой папа, например, очень не хотел, чтоб я этим занимался, потому что…

– Отговаривал?

– Ну, я прекрасно понимаю, почему он был против, чтобы я занимался творчеством. Это очень сложный путь. Очень непредсказуемый, очень болезненный. Люди творческие, они, в принципе, очень ранимые. У меня так получилось, что я, помимо творческого начала, очень реалистичный человек, поэтому мне проще. По сути своей все люди…

– Ранимы страшно.

– Ранимы, да. И, конечно, трепетно относятся ко всем победам и разочарованиям.

– Плюс никто не отменяет удачу, которая может прийти, а может и не прийти.

– Это вообще не обсуждается. Я могу сказать, что таких людей, как я, миллионы, просто получить возможность реализовать свои таланты не всем удается. Я действительно счастливый. Относительно профессии – у меня есть опыт двадцатилетней работы. То есть это не только талант, но и труд большой. Я вижу, что все мои дети творческие, все креативные. Тимоха, конечно, копия дедушки, а вот доченька и Данилюша, они более прогрессивные, что ли. Ну, в общем, Тимоха – такой по-хорошему несовременный немножко, хотя он все фильтрует, все понимает, а эти – прям дети своего времени.

– Ты хочешь еще детишек?

– Я детей очень люблю, а там – как Бог даст. В принципе, ребенка же нужно не родить, а воспитать – это самое главное. У меня трое, большая ответственность. Я сейчас не говорю про финансы, хотя это тоже важно, я говорю о том, чтоб тебя хватило на всех, и самому еще пожить хочется. Я, кстати, как к своим детям отношусь – я им даю, но от них не требую. То есть мне, конечно, приятно, когда, бывает… когда дочь говорит: «Папа, я соскучилась» – или что-то еще.

– Это потрясающе, это какое-то ощущение из высших сфер.

– Я понимаю, что дети по своей сути все эгоисты. Что это такое, они поймут, когда у них будут свои дети. У нас с родителями была такая же история. Поэтому я никогда не требую от детей какой-то дикой взаимности. Я не обижаюсь, если кто-то что-то забыл, я очень спокойно к этому отношусь, и всем советую. И я, конечно, им позволяю все, но в рамках, в рамках.

– В принципе, это колоссальная работа – что можно, что нельзя.

– Конечно.

– Что уместно, что неуместно.

– Да.

– И как потом жить.

– Ну да, проще всего разрешить. Разрешить – вообще элементарно, а вот запретить, мотивируя и объясняя, почему нельзя, – это посложней.

– И остаться еще в друзьях при этом.

– Конечно. Но вот это и есть действительно любовь и забота о своем ближнем.

– Ты знаешь, очень многие родители тоталитарны. Но идея в том, чтобы до них дошло: дети – это не их собственность, с которой можно делать, что хочешь, дети – это реальная ответственность.

– Конечно. Какая собственность? Это вообще другой человек. Это не ты и не твоя супруга, которая родила. Это отдельная, самодостаточная личность, которая родилась…

– …и уже личность.

– Да, и уже личность. Ну, наверное, мне в этом отношении проще. Потому что я выхожу на сцену, передо мной зрители, и им тоже очень много нужно объяснять, и все это по проекции переходит на детей.

– Возможно, наоборот. Возможно, у тебя хорошо получается объяснять зрителям, потому что ты отталкиваешься от своих детей.

– Может быть.

– Я бы хотела тебя попросить продолжить фразу: «Я хороший папа, потому что…»

– Потому что я хороший папа… Потому что мне не безразлично будущее моих детей – я бы так сказал. Я вообще человек небезразличный, и для меня близкие люди… я всегда пытаюсь участвовать в их жизни. Даже если просто со стороны человек мне симпатичен, я всегда стараюсь помочь.

– Спасибо тебе огромное, очень интересная беседа. И полезная. Ты много важных вещей сказал.

– Мне было очень приятно поделиться опытом «усатого няня». Всегда к вашим услугам.

Никас Сафронов

– Наш герой – художник с мировым именем Никас Сафронов. Но мы сейчас будем говорить не о его картинах, а о его детях, потому что Никас Сафронов еще и замечательный отец, причем многодетный. Никас, можете, пожалуйста, представить своих детей?

– Всех?

– По возможности.

– Хорошо. У меня есть сын Лука – он пианист, живет в Москве, учился в консерватории во Франции. С ним видимся относительно часто, так как один город позволяет, конечно. Есть сын Стефано, он сейчас живет в Лондоне. Стефано родился в Италии, в Венеции, и является наполовину итальянцем. Учился в Королевской художественной школе в Великобритании, но позднее увлекся политикой и экономикой. Третий сын – Дмитрий, который родился в Литве, в Вильнюсе, а сейчас по работе живет в Таллине. Он, во-первых, актер, снимается, а во-вторых, владеет каким-то бизнесом небольшим. И, наконец, мой четвертый и младший сын – Ландин, его мать – немка, а сам он живет в Австралии, увлечен фотографией и хочет в этом направлении профессионально развиваться. Ему восемнадцать лет, он заканчивает школу.

Я всем стараюсь как-то помогать. К сожалению, все мои дети живут автономно, независимо от меня. Имею в виду, мы с ними никогда сознательно не проживали под одной крышей. У меня была законная и любимая супруга, итальянка Франческа. Стефано – наш с ней сын. Первый год мы жили вместе, но потом она уехала в Лондон. Наши отношения сходили на нет, но я никогда не забывал, что у меня есть сын, и поддерживал их. Мы тринадцать лет числились в браке, потом был очень сложный развод. После чего я восемь лет не видел Стефано… Но у меня проходила выставка в Лондоне, и он пришел на нее. Насколько я знаю, сделать это его уговорил мой адвокат. Так или иначе, но наши отношения с той поры возобновились. Увидев мою популярность, посмотрев мою живопись, Стефано воспринял все это положительно и стал прилетать ко мне. Сегодня мы общаемся, можно сказать, приятельствуем, дружим. Пока он не говорит хорошо на русском, но говорит на французском, итальянском, английском, естественно. Знает японский, изучает китайский. Я смеюсь: когда освоишь монгольский, давай начинай русский учить. У него есть планы приехать изучать русский язык в институте имени Пушкина, и тогда-то у нас, я надеюсь, появится возможность обсуждать более тонкие темы, философские.

– Как вы думаете, Никас, кто должен проявлять большее понимание – родитель по отношению к своему ребенку или ребенку следует понимать родителей?

– Это в том смысле, что было первым – яйцо или курица? Конечно, ребенок. Родитель в первую очередь должен заниматься собой, поскольку любой родитель – это самодостаточная личность. Но в то же время родителю необходимо понимать, что к рождению детей надо готовиться. Ведь, допустим, чтобы купить машину, ее нужно научиться водить. Так? Нельзя просто сесть и поехать куда глаза глядят. Сейчас молодые люди, когда рожают, стараются отправить детей бабушкам-дедушкам, потому что у тех большой опыт. А сами занимаются своими делами, работой, пытаются состояться. В этом нет ничего плохого, но также это и не совсем правильно. Все-таки дети должны получить все, о чем они мечтают, но получить именно от родителей.

Про «получить» отдельно замечу еще. Часто дети мечтают о собаке, о кролике или о каком-то экзотическом животном, хорьке или еноте, может быть. Но понятия не имеют, как за ними ухаживать. Вот у меня недавно был Юрий Михайлович Лужков. И он рассказывал о пчелах. Знаете, два с половиной часа человек говорил, не повторяясь. Как пчелы плодятся, как живут, как мед добывают, как их надо содержать зимой. Это же все целая наука, и погружение в нее у Юрия Михайловича удивительное. Всегда нужно нести ответственность, и что касается детей – нельзя их слишком уж баловать и одновременно нельзя бросать.

– Расскажите, пожалуйста, про вашу семью.

– Мой папа – кадровый военный, хотя и из семьи священников, у его семьи очень длинная история. Мама – из Литвы. Мамина семья жила под Паневежисом, а если точнее – под Укмерге, в маленькой деревне Пашиляй. У них была своя мельница. Потом так сложилось, что семью сослали в Сибирь. Папа до войны окончил танковое училище, затем служил на Сахалине, воевал с японцами. В какой-то момент он приехал в командировку в Сибирь. Там познакомился с мамой. Они вскоре поженились, и папа перевез ее к себе в Оху, на Сахалин. После войны родители вместе вернулись в Симбирск, город, в котором я и родился. Тогда Симбирск уже назывался Ульяновск, конечно. Мой отец – десятого года рождения, мама – пятнадцатого, и я – поздний ребенок. Первое время в Ульяновске мы жили в бараке.

– У вас ведь большая семья, братья, сестра?

– Мой старший брат Саша родился на Сахалине. Его, к сожалению, уже нет, он был музыкантом. Есть еще два брата – Володя и Толя, двойняшки, и затем Леша. Я самый младший из братьев.

– А сестра?

– Сестру зовут Таня, она на четыре года младше меня. Семья у нас была нормальная, все учились, никто никого не обременял. И очень ярким был пример родителей. Папа играл на баяне, на аккордеоне, мама прекрасно пела, на всех праздниках была запевалой. Ее даже приглашали в хор Пятницкого, в советское время это, считайте, как сейчас в «Ла Скала» пригласить.

– А с кем вы были ближе, если можно такой вопрос задать?

– Я был с папой ближе.

– Он вам что-то особенное давал?

– Ничего такого особенного, нет, просто он был очень порядочным человеком, и на меня действовал этот пример. Когда я родился, папа уже был в отставке. Насколько я понимаю, военное дело было не совсем по душе ему… Он пошел служить для того, чтобы подальше уехать из Симбирска, где его отца, моего деда, репрессировали. После отставки папа одно время грузчиком работал на заводе. Потом другая какая-то появилась работа, более спокойная. Папа всегда был в движении и прожил почти девяносто пять лет. Мама прожила недолго, в семьдесят шестом году ее не стало, а отец умер в две тысячи пятом году – и до последнего был очень активным. Где-то году в семьдесят третьем мои родители вышли на пенсию, и отец все время что-то делал, выпиливал, строгал, строил. И в девяносто лет на крышу лез, чтобы ее починить. Он любил природу. Природа, конечно, там красивая. Взять хотя бы Ундоры на берегу водохранилища. Там еще выпускается замечательная вода «Волжанка».

– А ваши братья? Сестра?

– Татьяна училась в институте, но не окончила его, пошла работать секретарем. Я им всем сейчас помогаю, так что они не нуждаются. Брат один был художником, учился, во всяком случае, и занимался живописью. Второй брат – музыкант. С ним случилась неприятная история: попал в аварию и стал плохо слышать. Оставил музыку, пошел на завод УАЗы клепать. Но там тяжелый цех, шумный, и, в конце концов, он вообще слух потерял. Чуть-чуть у него одно ухо слышит, и то со слуховым аппаратом. Леша фотографией занимался, но тоже не чужд музыке. И старший Саша был музыкантом, но, как уже говорил, его не стало, увы.

– Какая многогранная семья, а вы так вообще мировая звезда. Наверное, у ваших родителей были какие-то секреты воспитания?

– Ну, во-первых, не надо давить на детей и не надо их мучать чем-то. И иногда нужно сечь, в принципе.

– Вас секли?

– Меня высек отец один раз, я это крепко запомнил. Я взял тогда деньги, десять рублей, это были большие деньги. Недавно прошла реформа 1961 года, и эти десять рублей были как сто старых.

– Без спроса взяли?

– Не то чтобы без спроса. Мне было лет шесть-семь, и я должен был купить какие-то продукты. Но я пошел в кинотеатр и купил билеты на «Остров сокровищ». А до этого зашел в буфет и купил себе мороженое.

– Распорядились деньгами.

– А тут еще вдобавок кто-то украл у меня кошелек. Я после сеанса сунулся – нет денег. Долго искал, но не нашел, конечно. И, когда появился дома, отец меня высек. Я запомнил это на всю жизнь. Но это один раз было. А так он подзатыльники иногда давал.

– Вам было обидно?

– Ну конечно, обидно, ребенку семь лет всего… Обида была на все: на себя, на отца, на мир, на жизнь, на то, что родился вот так неудачно.

– Ужас.

– Знаете, в царское время каждую пятницу, по-моему, секли. Или в субботу. Провинился, не провинился – все равно секли. На всякий случай. Не сейчас, так потом провинишься, в будущем.

– А в современных условиях телесные наказания нужны? Все по-разному думают об этом.

– Нужно, не нужно… Трудно объяснить. Наверное, лучше золотая середина. Мы сейчас берем очень много у Запада, где ребенок может пожаловаться на родителей, а их способны посадить, оштрафовать и так далее. Но что немцу хорошо, то русскому смерть, и наоборот. Невозможно все сразу использовать. Разные нации, разные культуры, разные традиции, которые прививались годами, столетиями. К тому же у нас же традиции напластовались. Как сказал Тургенев… впрочем, эту фразу и другим приписывают, что подтверждает ее истинность: каждого русского поскреби, найдешь татарина. И если бы только татарина. У нас вообще микс, влияние разных культур.

– То есть вы считаете, что если по пятницам секли, то так и должно продолжаться?

– Нет, сечь не надо. Хотя, может быть, это и полезно. Вообще, конечно, мир меняется. Вчера, к примеру, я был в компании, и там девочка одна красивая присутствовала. Лет двадцати семи. «Я, – говорит, – два института окончила, один в Лондоне по культуре». Прошу ее: «Назовите мне трех писателей английских». И она запнулась. «Ну, Шекспир… Но вообще-то нас другому учили…» Все, понимаете? Я могу перечислить десять, двадцать английских писателей, а она только Шекспира с трудом вспомнила. «Хорошо, – говорю, – назовите русских писателей». Она назвала трех, обиделась, покраснела и ушла. Это другой мир совершенно.

– Другой мир, другое образование.

– Они достанут айпад и посмотрят в интернете, что им нужно. Плохо это ли хорошо – другой вопрос. Может быть, в этом польза есть, потому что интернет – это тоже источник информации. Но, с другой стороны, на чем воспитывать, как? Раньше были пионеры, доска почета или, наоборот, доска позора, вытрезвитель. То есть была какая-то система.

– Должна быть мотивация?

– А в советское время и была мотивация, были определенные установки. Воспитанием во многом общество занималось. Но сегодня общество ничем таким не занимается. Есть социальные сети. Ты входишь в группу каких-то покемонов, и тебе говорят: «А вот ты должен подойти к балкону и прыгнуть – и ты полетишь». Ребенок подходит и прыгает. Это новая социальная проблема. На Востоке, скажем, люди пытаются сохранить свои традиции, культуру… И не только на Востоке. Но и там не всегда получается. Скажем, в еврейских семьях. Родители хотят, чтобы она за своего вышла, а она влюбляется, и все идет не так.

– Все перемешалось.

– Да, все смешалось в доме Облонских. И непонятно, как правильно воспитывать. Но с чего-то надо начинать. С тесного круга семейного и дальше – на район, на город, на область, на Россию выходить. Должны быть какие-то примеры. Должен быть какой-то закон, должны быть программы интересные, вкусные. Но таких программ нет, все сводится к тому, идти на фильм «Матильда» или не идти, хотя такого вопроса вообще не должно стоять. Когда у нас в городе, помню, девочка-десятиклассница родила, об этом на каждом углу говорили, это был нонсенс, а сегодня никого таким не удивишь. Вот вам и воспитание.

Вообще все в жизни сместилось. Раньше мы собирали макулатуру просто так, но сейчас, детям, наверное, было бы интересно получить какой-то бонус. Если у человека ничего нет, ему хочется, чтобы у него было не хуже, чем у других. Если он нормальный человек, то стремится к этому. Но бывает и так, что у тебя есть все, и вдруг тебя лишают третьей яхты. А ты хочешь повеситься, это при том, что две еще остаются. Я прихожу, знаете, к одному клиенту, и он говорит: «Никас, я не могу тебе столько платить, как раньше. Я сократил всем на сорок процентов». Спрашиваю: «Почему?» Он говорит: «У меня было семнадцать миллиардов долларов, а сейчас только семь миллиардов». Я говорю: «Не надо вообще платить», потому что понимаю, какая травма – десять миллиардов потерять. А раньше как было – у тебя есть картошка, у меня есть лук, у него есть пиво.

– Ну, это уже какой-то паноптикум.

– Не важно. Люди собирались и разговаривали, им было интересно. Они обсуждали, что сейчас показывают, что сейчас читают. «Мастера и Маргариту» обсуждали, Мандельштама читали, на «Юнону и Авось» рвались. Высоцкий играет Гамлета и вдруг прерывает монолог про «быть или не быть», говорит: «Вы и так знаете», – и продолжает дальше. Это все обсуждалось, это было вкусно. А сегодня главная тема: поесть в ресторане. «Я вот в этом ресторане был, а я вот в этом. Я во Франции, а я там-то. А я вот крокодила…» Это уже совсем другая история, и, к сожалению, с этим ничего не поделаешь.

– То есть в этой истории надо жить?

– Нет, влиять, конечно, надо. Находить какие-то выходы из этого.

– Давать детям ориентиры.

– Надо брать из прошлого хорошее и попробовать применять это хорошее в реальной жизни. Если это работает, то да. Но нельзя и в крайности ударяться. Есть примеры, о которых нужно рассказывать. В том числе о простых людях – рядовой человек, врач, но он сделал то-то и то-то. Он ответственно относится к профессии, он заботится о своих пациентах, и всем хочется быть на него похожим. А у нас сегодня получается так – говорят о Гагарине и обязательно начинают исподнее перетряхивать. Зачем? Что это там у Ленина в носу было? Почему его жена в рваных чулках ходила? Вот это все муссируют, а ценности, которые должны обсуждаться, остаются за бортом. А потом мы удивляемся, почему у нас нет интеллигентных людей. Интеллигент – тот, который не ковыряет в носу, даже когда он один.