Читать книгу: «За твоей тенью», страница 5
«Ма…» – Ответ обрывается, но прилетает новое сообщение: «Марк».
«Меня зовут Тори. Будем знакомы?»
Следующие три месяца плодотворно влияют на моё восстановление. Я перестаю бояться и постепенно решаюсь смотреть в окно, не желая разбить стекло и сигануть с восьмого этажа, перестаю видеть жёлто-зелёное сияние под листьями Скверны.
Кошмарье, сотни раз переделанное, прячу в хлебнице в буфете и обещаю не открывать эту дверь.
Бросаю лепку безделушек – она затягивает в темноту, откуда не выбраться в одиночку. Ищу иные способы заработка, но не нахожу перспектив. Расходую копилку, собранную за студенческие годы. Планирую переезд. Последним рубежом трат становится припасённый конверт с тремя тысячами рублей. Я не смею коснуться его, храню как память о тех благополучных днях, которым не суждено повториться.
«Мне нужна помощь, – пишу я Марку незадолго до переезда. – Хочу съехать от мамы, ты знаешь почему. На Садовой есть простенькая квартира, но нет денег на съём. Выходить из дома я пробую, но получается жутко, паника давит и душит с каждой новой попыткой. Пожалуйста, помоги с арендой, если можешь. Я начну жить с чистого листа, заработаю и верну долг. Здесь нет моего дома. Чем дольше я тяну, тем хуже становится нам обеим».
Он молчит несколько дней, сводя с ума. Ответ присылает позже, и тон кажется резким, словно взмах топора:
«Я помогу при условии, что общение продолжится только в переписке. Никаких встреч и звонков. Переезжать будешь сама. Арендный договор оформлю на себя».
Расчёта на живое знакомство не было изначально. Договор как таковой не нужен на руках, пока нет денег продлевать аренду самой. Поэтому я соглашаюсь на условия, не веря удаче.
В середине октября переезжаю на Садовую, не попрощавшись с мамой лицом к лицу. Беру с собой рюкзак, пакет вещей и конверт. Перед уходом оставляю на столе кухни связку красных яблок и придавливаю сахарницей записку: «Мне помог Марк. Не ищи мой новый адрес, так будет лучше, мам. Когда освоюсь – свяжусь с тобой сама».
Наступают недели безуспешных поисков работы и экономии на еде. Вопросом, почему от сообщений Марка веет холодом и необъяснимой обидой, я задаюсь только через месяц после переезда. Он пишет не каждый день, как было раньше. Не подбадривает, отвечает сухо, грубовато или совсем игнорирует. Так длится до декабря, пока я не кричу о помощи, вымаливая занять денег на продукты.
Марк выручает и на этот раз. Без договорённости, встреч и предупреждения, несколько раз он подкладывает в почтовый ящик небольшую сумму, обернув пёстрыми страницами рекламных листовок. Две тысячи рублей, три, иногда пять. «Не отказывайся, когда кто-то хочет подкинуть бабла», – я постоянно напоминаю себе слова Наты и слушаюсь совета. Принимаю помощь.
К середине месяца набираю вес, питаюсь чаще. Денег достаёт на заначку. Ослеплённая той же надеждой, я предлагаю Марку нарушить условие и всё-таки однажды увидеться, познакомиться ближе…
Дура.
Это избивает наше общение роковыми пощёчинами. Марк давит меня, как мошку, месяцами сосущую кровь.
«Тори, – пишет он, – я устал притворяться. Аренда действует до десятого января, дальше придётся платить самой или вернуться к матери. Выброси меня из головы и прости».
Одним смс он возводит между нами железную стену и обнуляет полгода дружбы, – странной, но дружбы! – будто всё было игрой или выдумкой. Парадокс, Марк. Для меня ты стал кем-то больше, чем незнакомцем без лица и голоса. Стал человеком, способным понять без слов, когда остальные даже крика не слышат. Спас и вновь научил дышать.
Марк стал моей тенью.
От досады, до дрожи в руках, я сжимаю телефон и замахиваюсь, собираясь швырнуть в стену, но останавливаюсь. Мобильник ещё пригодится. Совесть давит на плечи, заставляя сутулиться: накопленную заначку я точно так же выбросила в окно, когда получила последнее сообщение.
Нельзя быть настолько бездумной в действиях, Торь. Пора брать ответственность за свою жизнь. Спаси хотя бы себя. Для начала медленно посчитай до десяти.
Раз. Я глубоко вдыхаю.
Два. На обувную тумбу кладу очки и телефон.
Три. Выдыхаю. Поднимаюсь с пола, придерживаясь за дверную ручку.
Четыре. Сбрасываю пуховик и сапоги.
Пять. Включаю в ванной свет, бреду к раковине.
Шесть. Мочу полотенце под холодной водой, вытираю шею и смываю засохшие корочки крови.
Семь. Трогаю пальцами затылок и морщусь от колючей боли.
Восемь. Из марли, ватных дисков и хлоргексидина делаю компресс, заматываю голову, принимаю две таблетки нимесулида.
Девять. Слышу в прихожей вибрацию и уведомление входящего сообщения.
Десять. Вылетаю из ванной, споткнувшись на пороге, хватаю телефон и всматриваюсь в экран через полоски трещинок.
«Ты мне нужна, Тори. Пожалуйста, приди на площадь к новому году».
Отправитель: Марк. Время 23:06.
Я забываю о боли и треморе и радостно визжу, прощая всё, не злясь ни на что. Как есть, запрыгиваю в пуховик и вылетаю из дома, держа в руке телефон. В карманах лежат ножницы, конфеты и футляр. Очки и подарок я забываю в прихожей.
* * *
31 декабря, за 1 час до…
Город в шаге от нового года. Разносится праздничная музыка, хрустит снег, перемигиваются гирлянды, растянутые вдоль улиц. Суета постепенно утихает, уступая место развлечениям: горожане, отчасти уже пьяные, стягиваются в центр – к площади Мира – в ожидании, когда часы пробьют двенадцать раз и обновится календарь. Без очков я воспринимаю людей спокойнее, их лица размыты.
Обезболивающее смягчает тяжесть в голове. Спрятавшись под фланелевый капюшон пуховика, я быстрым шагом, лишь бы не опоздать, иду до самой площади. Пять остановок. Всего пять. Внутренний голос молчит: что говорить? Я нужна Марку. Нужна! Только это имеет значение.
Через каждые десять метров, считая шаги, я проверяю телефон. Зарядка на исходе, но до полночи продержится. Новые сообщения не поступают, последним высвечивается мой ответ, напечатанный второпях: «Бгу! жди!»
Не доходя до Торговой площади, я притормаживаю ровно под золотистой вывеской закрытого кафе «Кофе, чай, два пирога». С тоской заглядываю в окна и щурюсь для чёткости. По тёмным стенам ползут незримые солнечные зайчики, выпрыгивая из ловца на входе. В дальнем углу просматривается силуэт круглого столика, оттуда слышен стук ноготками, тянет ароматом черничного чая и кофе со сливками, по тарелке шкрябает десертная ложечка.
– Здесь мы завтракали вместе в последний раз, – шепчу я и кладу ладонь на стекло, покрытое ледяными узорами. – И с тех пор не могу тебя отпустить… Прости, что приходится выслушивать моё нытьё посмертно. Прости, что я не спасла твою жизнь, что облажалась с универом. И с подарком – прости… Обещаю, я научусь себя не винить. На могилу привезу в марте Кошмарье. Этот мир твой, а не мой…
Я замолкаю, жую губы, но нахожу смелость улыбнуться и договариваю последнее:
– Ты права была, Натк, тот день выдался хреновым. Дерьмовым. Все дни после – ещё хуже, но… Новый год, новая жизнь, утром всё пройдёт. Я тебя отпускаю. Мягких облаков, моё солнце. На той стороне салатовый рассвет укажет тебе путь.
Отхожу назад и прячу пальцы в рукав. Снова смотрю за витрину нашей любимой кофейни. Пустые столы в темноте, стены, полы. И тихо.
Я отворачиваюсь и выдыхаю облачко пара.
Всё кончено. Нужно жить дальше.
* * *
Площадь мира пестрит праздничной атмосферой. Главная арка украшена еловыми ветками и огромной мерцающей надписью «С Новым годом!» Я подхожу ближе, примечаю развешанные игрушки в виде закупоренных колбочек с ватой внутри подобно снегу. В каждой ёмкости светятся спрятанные миниатюры подарков и ягод можжевельника.
Через арку, словно по течению, продвигается длинная очередь желающих попасть на площадь. Пингвиньим шагом я пробираюсь со всеми и подхожу к главному украшению города: ёлке высотой с пятиэтажный дом. За ней выстроен ряд киосков с горячей едой и напитками, а дальше – залит каток, где играет бодрая музыка, резвятся взрослые и дети.
Не представляю, как среди стольких людей найти одного человека, которого прежде не видела.
Я встаю под ёлку, пристраиваюсь под навесным пластиковым шаром размером с голову, тереблю уголки своего телефона. Прищуренным взглядом из-под капюшона всматриваюсь в каждого человека, проходящего мимо, но не различаю лиц. Беспрерывные разговоры вокруг звучат как пчелиный рой. Постепенно я теряю фокус и утыкаюсь в экран мобильника.
«Стою у ёлки. Гже тебя ждать?» – отправляю Марку. Мороз грызёт пальцы ног через сапоги и бесстыдно покусывает руки, с аппетитом чавкая.
Ответа нет.
Меня потряхивает от волнения, я снова всматриваюсь в людей, но вижу разводы и мешанину из тел.
«Марк, где мы встретимчя?»
На часах 23:51. Всего девять минут до нового года и мчатся они быстрее ветра на Лесной.
Радостные возгласы, смех и болтовня окружающих действуют на нервы. Я сжимаю и разжимаю футляр в кармане. По спине волнами накатывает то жар, то холод. Проявляется пот. Голову снова колотит, пока слабовато, но ощутимо; живот напряжён, под языком скапливается слюна.
«Марк!»
«Ты издеваешься?»
«Ответь!!!»
Оставив в покое футляр, из другого кармана я вытаскиваю пару конфет и закидываю под язык, чтобы сбить тошноту мятным вкусом. Фантики запихиваю обратно в упаковку; ощущаю ледяные лезвия ножниц, лежащих там же.
В 23:53 начинаю звонить. Линия ещё не обрывается, есть гудки. Город хочется закатать в снег, гирлянды на ёлке отрезать от электричества, не слышать разговоров и смеха, а Марка найти и…
– Уважаемые граждане, дорогие друзья! – Музыка замолкает, с новогодним поздравлением из колонок обращается глава государства. Его голос расходится эхом по площади Мира.
23:56. Ответа нет. Но где-то поблизости в унисон с моими гудками пищит чужой телефон – так визгливо, будто старый будильник на батарейках.
Дзы-ы-ынь!
Ту-у-уд.
Я откидываю капюшон немного назад, выискивая взглядом источник звука. Дзы-ы-ынь! Ту-у-уд.
– Перемены обязательно придут в нашу жизнь, если каждый будет помнить о своих родителях, – говорит президент. – Беречь их и ценить время, проведённое рядом. Если будем больше понимать детей, их стремления, мечты…
23:57. Обхожу ёлку, с другой стороны встретив человека, что стоит спиной ко мне. Ростом чуть выше, тёмно-синяя куртка в пол, за высоким капюшоном видна седая макушка.
– Марк? Это ты?
– Поддерживать тех, кто рядом, кто нуждается в нашем участии и душевной щедрости. Пусть доверие и взаимопонимание всегда сопутствуют нам.
Дзы-ы-ынь! Человек опускает голову и прижимает к телу локти.
Туд-туд-туд-туд. Гудки прерываются – абонент вне зоны действия сети.
– Марк… – Я отключаю свой мобильник и кладу ладонь на плечо другу, собираясь развернуть к себе.
– Дорогие друзья! До наступления нового года остались секунды. Пришло время сказать самые заветные слова. Отпустить обиды и ошибки. Обнять.
– Прости, Тори, – тихо отвечает Марк и обнимает себя одной рукой. Кожа пальцев обкусанная, под облезлыми ногтями забита грязь. Он поворачивается ко мне, с его губ срывается глухой горестный всхлип. Тянет запахом тяжёлого запоя. В другой его руке покоится моё последнее вымученное Кошмарье, до миллиметра детализированное и залитое ярким рассветом.
Но человек, который принёс это уродство, уничтожает меня без лишних слов. Убивает за секунду до полуночи. Моментально раскручивает ржавую катушку паники и выбивает почву из-под ног. Ломает всё, что вдохновляло жить последние полгода.
Это не Марк.
А моя заплаканная мать.
* * *
31 декабря, секунды до…
– Успехов, благополучия! Мира и любви! Будьте счастливы, с праздником вас! С Новым годом!
– Ура-а-а!
Куранты раскатисто поют. Стартует отчёт на подходе очередного цикла жизни. Дон-н-н! Люди закладывают в снежных кочках блоки фейерверков, жгут бенгальские огни и чокаются бумажными стаканчиками с напитками разной крепости.
Дон-н-н!
Мои ноги подгибаются, как влажные древесные прутья. Я падаю на колени, пытаюсь дотянуться до ножниц в пуховике, но теряю чувствительность рук. Груди. Живота.
Дон-н-н!
Нет… Не верю. Это не может быть правдой. Она не имела права так со мной поступить.
Дон-н-н!
Весь мир кажется несоизмеримо гигантским, а я – невидимой точкой в городе, где мне нет места. В метре напротив, – будто из другой части площади, – мама хлопает распахнутыми пьяными глазами и торопливо заталкивает Кошмарье в карман.
Дон-н-н!
Из рукавов её куртки ползут дымчатые зелёные нити, пеленают худые пальцы, талию, укутывают маму в кокон с ног до головы… И тянутся к моему онемевшему лицу.
Дон-н-н!
Свист! Залп! Взрыв. Площадь гремит фейерверками, мир блестит всецветными искрами. Но что-то идёт не так.
Дон-н-н!
Пахнет гарью. Между мной и мамой сияющим копьём пролетает что-то яркое, ослепляет и врезается в ёлку.
Дон-н-н!
– Ложись! – Мать кричит, но издалека – через пропасть, которую мы собственноручно вырыли между собой. Прыгает на меня, закрывает своим телом, опутанным зелёной паутиной. Неразборчиво что-то говорит на ухо.
Дон-н-н!
– С-спокойно, Тори!
Свист! Бум! Визг! Дон-н-н! Над нашими головами горизонтально стреляют снаряды салютов и взрываются не в небе, а где-то рядом – на земле.
– Дыши и слушай меня. Ничего плохого не случится. Ничего. Плохого. Не. Случится!
Дон-н-н!
Площадь дрожит от топота бегущих прочь горожан.
Дон-н-н.
Я не разбираю всего, что происходит. Свистят фейерверки, люди толкают друг друга, вопят. Тело отказывается подчиняться – не могу пошевелиться. Только смотрю замершим взглядом в происходящее за маминым плечом и слушаю. Всё расплывается из-за густых полосок слёз.
– Тише, милая, я рядом, – шепчет мама, не поднимая седой макушки. – Выдох. Вдох. Нет ничего важнее тебя, слышишь? Ты меня слышишь?..
Свист. Взрыв. Свист-свист-свист! Залп. Ёлка трещит и дымится, разит запахом подпалённых пластмассовых украшений.
– Больные придурки, тут дети! Кто этот криворукий поджигатель, а? Где ты, тварь, покажись?!
– Бабушка, вы целы?
– Нарожают уродов, вашу мать!
Истошные вопли со всех сторон и прогорклый дым обвивают моё горло, душат, давят, пытаются убить.
– Никого не слушай, слушай только меня, Тори. Ты не умираешь. Не умираешь! Считай до десяти и равномерно дыши, как я учила. Будь здесь, не отключайся! Я рядом. Я всегда была и буду рядом!
Моя голова болтается, словно тряпичный мячик на верёвке. Выключив чувства, смотрю туда, куда направлены глаза. Мама поднимает меня на руки и, прихрамывая, уносит подальше от охваченной пламенем ёлки; падает на колени, снова встаёт и идёт. За ней следует густой изумрудный шлейф – яркий, как пятно на солнце. Он топит снег, обжигает землю, проникает в трещинки плит и шипит. Будто живой.
– Не засыпай, Вика, держись, – запыхавшимся голосом просит мама. – Я очень виновата, но прошу! Не засыпай. На этот раз ты продержалась дольше, но можешь не проснуться, если сдашься. Не засыпай. Не спи! Вика! Тори!..
А если я ослушаюсь, мам?
Или тебе привычнее по-другому – Марк?..
Что, если я хочу остаться в неведении, не зная правда это или догадки, предательство или последствия твоей неадекватной заботы?
Что, если я хочу исправить сегодняшний день и заново начать? Не выходить из квартиры. Вместо подарка купить продуктов для торта. Никому не писать, не звонить. Не бежать. Простить себя за прошлое, и за то, кем мы стали. Забыть эту холодную и жгучую боль.
Хаотичные фейерверки утихают. Людей неслышно. Сухая ёлка, сгоревшая голодным пожаром, трещит и дотлевает по центру площади Мира. Где-то рядом ревут и мигают сирены экстренных служб.
Нет, мам. Так будет лучше: уснуть и спрятаться от тебя навсегда.
