Читать книгу: «Ода на смерть оборотня», страница 2
Кладёт на лицо ладонь. Ох, и горячая ладонь: придавила, что камнем.
Голова враз прояснилась. Вижу, как воочию, поляну нашу с избой и землянками. Забавушка улыбается, руки тянет, от макушки до пяточек солнечным светом укутана. Рядом Матери суровые, как древо племенное, заветное. Слав с Новомиром колени преклонили; обереги в волосах и на шее светятся чисто и ярко.
Девушки машут красными лентами: «Лучезар, батюшка наш, не ценили тебя». Журава подле стоит – спина прямая, жердью, а коса сама собой шевелится. Глаза Журавы стрекозиные, на пол-лица. Обычно серые, сейчас до черноты тёмные, а в глазах проступают чужеродные лики. Хоть и в помрачении, но невольно ёжусь, отворачиваюсь.
Вниз гляжу: на земле Ждан, маленький, не больше зайца, на спине попискивает, ручками-ножками болтает, личико сажей измазано.
Я же большой, выше Слава, выше Матерей, выше древа заветного: голова в облаках, руки-ноги мощью налиты. Ух, наваждение, как наяву: даже силу, силу в руках ощущаю великую. Вот скину бремя ненавистное, разломаю брёвна на щепочки, вскочу на ноги…
– Не вскочишь, человек Лучезар. Тут даже я злыденьсилен. Смерть – суровый воин, со словом «пощада» не знается. Раз тебя не забрал, значит, для чего-то приберёг. Только вот для чего?
Помолчал. Затем говорит:
– Забавные вы существа, люди. Жизнь ваша и так коротка, да ещё ускоряете. Суетливо живёте, не цените, что вам выпало. Вот я – что? Иду, чую живого под брёвнами. На счастье твоё или на беду, луна круглая, что крышка короба – середина брюха полнолуния. Глянь.
Какое там «глянь». Но ослушаться не смею. Вижу малый клочок неба – сквозь туман серым оберегом лунный отблеск высверкнул. Лёгкая дымка закурилась возле рта.
Закрываю глаза. Кончилась моя сила, улетела вместе с дымкой к рваной незлыденьной туче. Голос незнакомца всё дальше, как сквозь толщу воды пробивается:
– Может, к лучшему, что смерть рано сыскал. Забаву, Слава, Ждана, – всех, кто живой, надобно пожалеть. Река вскроется, сюда оборотень Полночь со стаей пожалует. Их первостепенная забава – людей с разорванными животами гонять. Кто, понимаешь, в кишках не запутается, того сожрут последним… Лучезар, ты полон злобы, но чист… запомни, зовут меня Тень… оборотень Тень… я тебя найду.
Обдало жаром, голос накрыл мир; пропало всё, нет ничего, кроме голоса – ни меня, ни чувств, ни холода, ни воздуха.
Резкая боль.
Слав
Впервые вижу взрослого мужчину. Сидит у костра, как в избе хозяйничает. Хитро так сидит: спиной к дереву, передом ко мне. Когда успел огонь развести, вроде никого не было.
Никак нельзя мне, Славу, единственному охотнику поселения, стороной пройти, сделать вид, что не заметил. Поднимаю с земли суковатую палку, другой рукой сжимаю оберег Ратибора, от него враги слепнут, а после обращаются в бегство. Спрошу грозно: кто? откуда? зачем явился?
Подхожу ближе. Вот ведь наваждение: на старом пепелище снег ещё не стаял, а вокруг костра ни следа, ни прогалины. Только мои следы. Неестественно красный огненный свет костра окатил высокую фигуру и спокойное лицо. И такой этот дядя великий, будто везде и повсюду: и рыжие длинные волосы, и густая борода, и крепкие руки. Плащ волчьего меха еле покрывает плечи, раза в два моих шире. На ногах – не лапти лыковые, а чудная кожаная обувка.
Мне вдруг стыдно стало за лапти, за кору дерева, подвязанную травяной верёвкой к подошвам, за лысую заячью накидку, что ночью служит одеялом, а днём шубой. Поэтому плечи расправил, удобнее перехватил палку двумя руками.
А он коротко взглянул и снова к костру. Голыми руками выкатил ком обугленный, тюкнул костяным ножом – а ком-то глиняный и треснул. Оттуда – густой пар, да запах – осязаем – вот он, трогай, вдыхай. Заяц! Печёный заяц в глине. Дядя зайца достал, а с того жир на угли капает, шипит недовольно. Начал дядя зайца того есть. Неторопливо так откусывает от красноватого бока вместе с костями и жилами, жуёт с крепким хрустом. Спокойно, не торопится. Заячья требуха сочится и сочится желтоватым соком, непонятно откуда его столько в жилистой зверушке.
Дядя жуёт, я сглатываю. Густой комок проглотил. Ещё один. Не помогло. После утренней миски холодной вареной репы разве сила? Живот отозвался жаркому духу громко, с надрывом – нутро предательское. Стою, слюнями давлюсь.
Тут я и сам не понял, как держу вместо палки здоровый кусок мяса. Жар сквозь тряпичные обмотки ладони парит. Дядя кивает: угощайся. Не на того напал, дядя, не голодные мы.
– Как хочешь, – спокойно сказал он, – упрашивать не стану.
«Да что я трясусь-то? Человек как человек. Воин большого чина», – и впился зубами в мякоть. Ничего более вкусного я в жизни не едал. Глотаю куски, обжигаюсь. Некогда жевать – жирнота-то какая. Аромат! Жир брызжет, мажет бороду, пальцы, грудь, всё вокруг. Вот радость – так сладко! Жаль, быстро закончился. Заяц, чай, не лось. Ребро костяное не выплюнул, за щёку спрятал. Потом разгрызу, обмусолю.
С последним куском пальцы облизал – громко, с чмоканьем: мол, благодарствуем, вкусно было. Затем подумал, зачерпнул полную ладонь талого снега, растёр по бороде. Видал, дядя, хоть на штанах заплат больше, чем самих штанов, не простак, манеры знаю.
Дядя с обедом закончил, чистит зубы. Ловко так: засунул в рот заячью лапку, цепляет когтём крошку, плюёт сквозь губу. Зубы крепкие, белые: не зубы – клыки: кости, что хлебный мякиш, грызут. Заячьими же когтями бороду причесал, вытряхнул крошки. Кивнул на мои обереги:
– Боишься чего?
Ишь, чего подумал.
– Не из пугливых, – подражаю дядькиному басу.
– И оборотней не боишься? – В глазах жёлтые блики так и скачут.
– Да у меня друг в оборотнях значится!
– Да ну? – приветливо щурясь, улыбнулся.
– Думал, дядя, мы за вшами с топором гоняемся?
Тут и полились слова. Так складно не складывал даже байки у ночного костра.
Выложил незнакомцу всё: о Лучезаре, о любви его гибельной, как тяжёлые брёвна горелой избы обрушились могилой. Мы, конечно, сотворили Ладе-Матери поминальную молитву, и кровь пустили жертвенному козлёнку, как полагается. Но опосля тело-то пропало, а обломки бревен изнутри выворочены.
Дядя только плечами пожал, мол, ври, да не завирайся. Эх, дядя, я ж тебе ещё не всё рассказал, держи челюсть крепче.
Поведал, как на зимней охоте заплутал в злую бурю. А тут стая волков. Вожак с глазами, что плошки. Обступили, куда не взгляни – светятся сквозь белый морок волчьи огни.
– Уж с душой распрощался, думал в Навь дорога. Поднимаю голову для молитвы, глаза снежные прочистил, вижу: бурая тень. Сама с медведя, а лапы длинные, что жерди. Показалось? Ан, нет. Волки врассыпную, будто не было. Вот попал, думаю, Лада-Матушка-заступница, из огня да в полынью. Волкам не достался, вурдалак порвёт.
А зверь и не скалится вовсе, а тонко скулит, вроде как за собой зовёт.
Эх, думаю, где наша не пропадала! Из сугроба вылез и побрёл за зверем потихоньку. Он близко не подходит, да и далеко не убегает. Отбегает на полверсты, темнеет бурым пятном в снеговом буране, ждёт. Ползу следом по сугробам. Так и выбрался к Дальнему лесу. Дальше уж я сам. Места знакомые.
Наши всякое говорят, но я смекнул: Лучезар заделался оборотнем. Он стаю волков прогнал и меня из снеговой могилы вывел.
– Да то Лучезар ли был?
Отвечаю солидно, честь по чести:
– Сам смекай, дядя: теперь в силках завсегда то заяц, то птица. Добыча нетронутая, а вокруг следы вроде волчьих, но шире. Когтищи – во! Передняя лапа, слышь, дядя, ущербная. Кривая на два когтя. Лучезар-то – калека, сильно припадал на ногу после Ночи Варяг.
Дядя разморился на весеннем солнышке, глаза прищурил, неторопливо чистит ногти заячьим когтём. Тут как взглянет, будто в нутро залез, заставил поёжиться. В медовых глазах увязнуть можно, вместе с лаптями. Спрашивает:
– Сколь велики следы?
Складываю вместе два кулака, подумал, развожу руки шире:
– И шерсть…
– Что за шерсть?
Ага, дядя, вот и самое интересное. Из поясного мешочка достаю клок густой шерсти, с сосновой ветки снял в три человеческих роста – волку нипочем не залезть. Шерсть длинная, бурая с рыжей подпалиной. Не медвежья и не лисья. Масть один-в-один Лучезарова.
Дядя двумя пальцами клок взял, под нос себе сунул, нюхнул шумно. Затем голову задрал, воздух втянул. Да ветер с реки дул, не унюхал, видать ничего.
– Говоришь, из ледяной бури спас? Волков прогнал? Добычу в силки загоняет?
На все вопросы киваю.
– Сколько людей из селения пропало? Отрубленные головы на ветках встречал?
Ох, страсти, какие, сохрани, Лада-Матерь. Жители поселения живы и здоровы. Забава на сносях. Новомир захворал, но то пустое. Горячими травами кашель прогоним. А насчёт обгрызенных в щепки деревьев – это сколько угодно; и новая просека в вековом буреломе, будто кто-то большой в горячке бился.
Дядя молчал. Мне вздыхалось: не осталось ли в глиняном мешке ещё мясца?
– Вот что, охотник Слав, нельзя вам здесь. Уходите и быстро.
– Кому это нам? – И когда я успел своё имя назвать?
– Вам, людям. Забирай, кто согласен и уводи. Здесь худо будет. Кощей свататься собрался – нешуточная битва намечается.
– Пошто же битва, если свадьба дело радостное?
– Цыц, сверчок. – Размеренная неторопливость разом пропала, – Радость, когда невеста согласна. А если к самой Маре Моревне женихаешься, полмира шутя сгореть может.
Наверно, рот мой открылся, что полынья. Кость заячья выпала из-за щеки на губу. Дядя не удержался, хмыкнул:
– Я уж говорил: смешные вы существа, люди. Забавные, но слабые. Вас, людишек, что букашек, сомнут, не оглянутся. Уходите.
– Куда ж пойдём? Некуда нам. Тут дом, огород…
– Идите вверх по реке. Через седмицу или боле выйдете к деревне. Перво-наперво поклонишься старосте печатью.
И ладонь протягивает. Отчаянно трясу головой.
– Бери, – рявкнул. Вороны, что клевали заячью голову, резко снялись с места. – Бери. Недолго добрым буду.
Печать сама оказалась в моих руках. Тёплая.
– Старосте скажешь: мол, приказал господин Тень в его дом заселиться, хозяйство править. Ремеслом овладей, девок замуж определи, скотину заведи. Ну да сам разберёшься.
Он легко поднялся, поразительной силы и мощи человек. Носом только до плеча достану.
– Лузезару хвалу вознеси, спас людей. Я ведь собирался… Ну да ладно. Не всякий молодой оборотень силу звериную способен в себе укротить. Любовь братская чудеса творит.
Поправил на плечах волчью шкуру, поправил вышитый блестящими камнями пояс:
– Я уж пожил среди людей, насмотрелся на вашего брата. Хватит. Возвращаюсь.
Развернулся и твёрдым шагом направился прочь. Вроде бы рядом стоял, а вот уже у кромки леса. Обернулся:
– Уходи. Ещё раз встречу, гляди, не зайцем пообедаю. А так, может, и сгодишься.
И пропал из виду. Огонь сам собой погас, песком засыпался. Снег у бывшего костра подтаял, ни следов, ни костей не осталось. Весеннее солнце прыгнуло по кругляшке в ладонях. Любуюсь на странный оберег из серой незнакомой бронзы – то ли медвежья, то ли волчья лапа.
Я определил оберег на дно поясного мешочка, затянул покрепче льняную завязку. В сторону дома повернул. Прикажу скоро нехитрый скарб собрать, или не нужно – старьё оставим.
Девки в отказ пойдут. Ну да, ничего. Журава права: уже весна, значит, новая жизнь просыпается.
История третья. О битве великой, о замысле хитром и что за сим последовало
В полночь бой.
А пока солнце жарит даже сквозь частые ветви. На полянах горят костры. Волхвы и те, кто в зельях силен, варят в котлах ядовитые смеси – запах жгучей волшбы щекочет ноздри, поднимает дыбом шерсть даже на расстоянии. Слышится бряцание оружия, хохот, выкрики. Оборотни, упыри, мелкие шишиги – заняты по разным поручениям, чтоб не загрызли друг друга. Собери в одном лесу духов и нежитей – получишь через пару дней поле с ямами и корягами.
Повезло же мне получить дежурство у землянки демона Филотануса! Зачем охранять, от кого сторожить? Демона даже безмозглые упыри сторонятся: всем своя шкура дорога, хоть и сгнившая да облезлая.
Про демона столько невероятных слухов и поговорок – не одну ночь рассказывать и на утро останется.
Говорят, ему подвластен огонь: однажды осерчал – одним взглядом спалил человеческую деревню. А в его подземной избе есть тайная горница с сундуками. В них колдовские вещицы: с таинствами береста, самострельное оружие, наряды, в которых даже иноземные боги не стесняются щеголять.
Демон – первый соратник Кощея. Мало того, что колдун высшего порядка, да ещё посол далёких земель. Призван в наши леса укрепить власть тёмных сил.
Эх, перекусить бы не мешало – в животе кишки другу друга грызть начали – но лесная живность попряталась, даже запаха не чую.
В солнечном мареве у входа зашевелились тени. Пять чёрных теней тащат тяжёлый свёрток. Да это же коргоруши – простые духи. Внешне похожи на крупных котов, только ходят на задних лапах и речи обучены. Издревле они служат помощниками домовых,
Время проявить служебное рвение:
– А ну, стоять! Показывай, что в свёртке. Если баранья нога или пирог, то вы уже пришли. – Пять пар больших круглых глаз уставились, не мигая. Ничего, сейчас их потороплю. – Не желаете делиться? Я – страж, Кощеем поставлен не для забавы.
Остановились. Странный такой свёрток: длинный, с одного конца торчат крошечные лапти. Откидываю льняную салфетку: мёртвый коргоруши. Голова на манер яичной скорлупы расколота: из трещины сгусток торчит. Шерсть сожжённая – на голове клок остался. На холке и спине волдыри до мяса и кости. Страшная смерть. Мучительная.
Кто посмел? Не советую против коргоруши в драку лезть. Магия них древняя, напрямую с Ядром Земли связана.
Прикрываю тело салфеткой. Молча поднимают тело с земли. Старший прижал к груди голову соплеменника. Смотрю вопросительно на старшего коргоруши:
– Что же не вступились за своего?
Не отвечают. Попеременно глазами поморгали и растворились, будто и не было.
За деревом мерзко захихикали. Узнаю смех: жернова сухой горох перетирают. Оборотень Иней прислонился небрежно к стволу ели. Серая шкура будто мукой присыпана, отсюда и кличка. Подхалим Полночи, её верный хвост, не появляется без стаи. Принюхиваюсь: другими оборотнями не пахнет. Вернее, пахнет, но поблизости нет. С чего это он пришёл один?
– Иней, заблудился? Отстал от мамочки?
Жернова остановились. Иней сыто потянулся, сплюнул сквозь губу:
– Хочешь знать о куске мяса? Это его хозяин поджарил…
– Брешешь! – По Инею не поймёшь, когда врёт, а когда врёт наполовину: блестящие разномастные глазки бегают, не уследишь. – Не бывало такого, чтоб Кощей слуг обижал. В крайнем случае, прикажет высечь у позорного столба.
– То не Кощей, а Владыка. Демон Филотану-у-ус – от где голова сметливая. Он штуку-у-у придумал: орудия для боли и пыток. Казалось бы еру-у-унда: пара палок, винт, острые колья, а какие чудеса. – Иней разговорчивый, смело без Полночи пасть разинул. – Развлечение, и в хозяйстве пригодится.
– Пошто в хозяйстве головодробительные орудия? Вот понимаю, мельницу улучшить или там плуг.
– Тень, Тень, Тень… – кривится Иней. – Мелко плаваешь: грудь широка, мысль узка. Хвост длинный, ум короткий…
Он не договорил, взвизгнул позорно, так что шишки с ели на макушку посыпались. А кто не взвизгнет, если костяной нож длинное ухо к стволу пришиб.
– У-у-у-убери! Пошутил я, пошутил.
– И я шуткую.
Спокойно нож выдрал из ствола, вытер неспешно о серую грязную шерсть. Надо бы нож непременно промыть, чтоб не портился: кровь мелкого оборотня едучая, как его язык. Известный пустобрёх, даже блохи на нём брехливые. Всякому известно: домовые друг друга в обиду не дадут! Не оборотни, чай. Хотя сам видел труп коргоруши в ожогах. Бр-р-р…
Иней тем временем косится разномастными глазами на нож. Потирает окровавленное ухо:
–У-у-у, собака… Коргоруши тот при демоне рабом числился. Подписал кабальный свиток.
Какой такой свиток? Рабы в наших краях отродясь только среди пленных встречались, да и то, ежели человек веры правильной, честь соблюдал, относились со снисхождением – иные рабы наравне со слугами числились.
– Магия свитка чу-у-ужая, с ней сладу нету-у-у. Котяра сдох, Владыке нужна новая кровь.
– Тебе что за печаль, Иней?
– Затем, что хозяин… в смысле, демон допытывался о тебе.
– Ага, ему только и дело до простого оборотня.
– Каждый день ты на поляне возился со свежим волчишкой и деревяшкой, Барабашкой…
– Шарашкой, – поправил машинально. Да, было дело: последнюю неделю леший Шарашка молодого оборотня Лучика тренирует. Ложными сучьями швыряется, учит отбиваться. Лучик неловок, мешает ущербная передняя лапа. Я же рядышком мышцы разминаю; втроем шуточные побоища устраиваем.
– Неважно: Шарашка, Болвашка. Хозяин… владыка Филотану-у-у-с, – Иней шустро облизал языком острые зубки, – спросил «Кто это?» и на тебя ткнул кнутом. Я всё по правде рассказал. Демон выслушал, и даже оглянулся два раза.
Я вспомнил: дней пять назад проезжала кавалькада. Впереди – демон, франкский посол. От его доспехов солнце так резануло глаза, так что я пропустил удар в лоб.
Потираю зажившую шишку: как бой закончится – сбегу подальше от свадебных церемоний, и тени моего хвоста не увидят.
– Чихал я на демона. И он сам и его орудия пыток дурно пахнут.
– Смотри, Тень, сам знаешь: в битве, хоть и праздничной, завсегда десятка три-четыре находят убитыми. Ещё больше покалеченными. Нам в том у-у-услада.
– Подобных себе не ем. – Куда клонит, этот любитель падали? —
Иней захихикал – снова жернова замололи сухой горох. Но резко оборвал:
– А ты запомни, кто первый о тебе хозя… демону-у сообщил. Когда взлетишь высоко, не забу-у-удь, кто помог.
– Не забуду, Иней, не забуду-у-у. – Как бы от поганца избавиться? – Скажу демону – из твоего хвоста знатная выйдет для бани мочалка.
С удовольствием наблюдаю, как серая шерсть на затылке дыбом встаёт:
– Вроде Полночь твоё имя кличет. – Делаю вид, что прислушиваюсь. Издалека доносится утробный рёв Боли-бошки – проказливого лесного духа. – Сердится: где прохвост?!
Иней уши приподнял, принюхался. Раненое ухо задёргалось. Боли-бошка заревел громче, вою вторил разномастный гогот. Закачались верхушки елей. У кого запасная жизнь шутковать с лесным духом?
– Неприятно было свидеться, – оборачиваюсь к пустому месту, но вижу только клочок шерсти на ветке.
Ну и ладно. Сел под ёлкой, задумался: битва шуточная намечается, скорее дань свадебной традиции – вроде как невесту завоевать надо. Так ведь в бою каждый сам за себя. Немало грязных дел в потасовке проворачивается. Прав Иней: трупы нередки, особенно среди молодой необстрелянной нечисти. Надо бы засветло отправить Луча с поручением подальше отсюда.
Но я-то здесь зачем? Что за чувство грызёт меня с того дня, как Кощей женихаться собрался? Звериный нюх подсказывает: не всё ладно с Грёзой. Полудница там, во враждебном лагере. Третьего дня виделись лишь мельком: у русалочьей запруды. Шепнула, что наблюдает за ней кто-то. Как мог, успокоил: свою колдунью в обиду не дам.
А у самого на душе шишиги скребут: тоже временами чую взгляд. Вчера даже в кусты ринулся, показалось – там незримый надзиратель. Принюхался, пригляделся – никого. Ух, попадётся мне шутник – выдранным хвостом не отделается!
– Ну, тебя, отстань. – Отмахиваюсь от назойливой козявки. А она всё равно щекочет нос. Дык, до чего же нахальные стрекозы в этом лесу! Надоедливые и блестящие, как волосы полудницы. Так, стоп! Это не стрекоза, а как есть волос. Пляшет возле меня с мошками.
Я подставил ладонь. Полудница, умница, нашла способ связи, вспоминает, о встрече вздыхает. Во время битвы первым делом её разыщу.
Волос полежал да сложился руной «чур», что значит «берегись». Кого мне бояться, глупышка? Я сам – опасность, я сам – страх, моего оскала хоронятся, мою тень стороной обходят.
На волосок дунул тихонечко, в поясной мешочек определил.
О чём меня предупреждают Иней этот, полудница? Надо бы подумать… Жучок по дереву ползёт…
До чего же солнышко славно пригревает. Лежбище у корней ели, будто под меня сделано. Не помешает вздремнуть чуток, чай, вход в подземную избу не сбежит. Будет ночь – будет пища. Не придумано ещё такой западни, что оборотня удержит.
Тень – не дребедень, выскользнет тенью со всякой круговерти…
*****
До полуночи – полчаса. Речи сказаны. Боевой дух поднят. В центре войска жених на громадном чёрном змее. Кощей в традиционных аспидных доспехах, в чёрном шлеме, под чёрным знаменем, под провалом носа – чёрные усы. Чуть позади личная гвардия – отборные дружинники и мечники, погибшие в бою и принесшие Хозяину клятву верности. Среди них мерцает в лунном свете доспех демона; он окружён верными клыкастыми злыднями.
Упыри, умруны – эти тоже острыми зубами клацают, рады хорошей драке. Колдуны держат наготове глиняные горшки с зельем. Колдунам в помощь определены огневики. От огневиков на расстоянии сучковатая толпа коряг с глазами. Эти корнями опутают, шипами шкуру проткнут, сучьями задушат. Только огня и боятся.
Знаю, в роще спрятались лесовики и лешие. С ними мирные луговики, полевики. Эти после боя выйдут, землю подлечить.
Нас, оборотней, раскидали по войску. Вокруг меня неупокоенные мертвяки на любой вкус, цвет и запах. Глаза светятся всякими оттенками крови. Эта нежить только в виду страшна, а так смертный мужик, ежели не сробеет, мотыгой хлипкую шею враз перерубит.
Сверху шумно вздыхают трое волотов-великанов, переминаются с ноги на ногу, чешут затылки каменными дубинками. Эти драться не любят, земля их плохо держит, хотят обратно в свои горы.
Акридой – саранчой – шныряют мелкие пакостники.
Сбоку от меня мертвяк, видимо, бывший колдун – свеженький, недавно откопался – в ранах гной. Из пасти сбегает струйка голодной слюны. Разит от него, как полагается, падалью.
Через поляну колышется войско Мары Моревны. Сама Мара в кольчуге и шлеме, верхом на Индрике-звере. Могучее заклинание достало огромного зверя из-под земли. Обычно он на земле в тот же миг каменеет. А тут в блестящей попоне перебирает толстыми ногами, гулко трубит в короткий хобот.
У стоящих рядом амазонок оружие бряцает. Амазонки, – говорят, отменные воительницы. На свадьбу прибыли издалека, а уж от боя никогда не откажутся. Только у них человеческое оружие: копья, булавы с шипами, арбалеты. Железом нежить не возьмёшь, так, побаловаться. Отрубленная голова упыря потешно ругается в полёте, если пнуть.
По правую руку Мары зелёно-коричневые ряды – то лесавки да лихорадки под начальством Лиха одноглазого. По левую руку – зыбкое марево из полудниц. Между горелых брёвен бывшей деревни торчат лохматые головы шишиг. Река зелена от русалок, утопленниц, прочих водяных жительниц.
В небе шныряют химеры, и птица Гамаюн парит величаво.
Мда, неплохое войско прилетело, приползло, прискакало на свадьбу. Разве среди таких соседей унюхаешь Грёзу! Звериное же чутьё с каждой минутой громче: «Беда!».
Кощей махнул чёрной перчаткой, заревел рожок и битва началась.
Первыми в бой пошли горбатые красноглазые заморские кровососы. В центре поляны вампиров встретили шишиги и растёрли вампиров в пыль. Иноземцев не жалко, назавтра восстанут, как свеженькие.
Кощей вдругоряд даёт отмашку и наш неживой отряд срывается с места. На полном ходу боронит шишиг и врезается в передовой отряд кикимор. Воздух заполнился чавканьем, рычанием. Моментально мне в горло вцепилась злобная фурия. На полном ходу трясу головой, она держится когтями и пытается перегрызть мне горло. Успевая при этом визгливо хохотать! Прижимаю кикимору лапой, дёргаю зубами. Что-то хрустит, обмякшее тело падает. Несусь дальше. Надо лишь пересечь поляну, перескочить лесок. Отпрыгиваю от зубов, горящих факелов, ввинчиваюсь между ног, копыт и когтей.
…бегу напрямик через зелёную полянку и вязну всеми лапами в трясине. Болотницы устроили посреди поляны болото. Засада! Чем сильнее дёргаю лапы, тем больше проваливаюсь. В злыденьсильной злобе клацаю воздух зубами. Вокруг дёргаются мертвяки, пускают из болота удушливый запах.
– Ар-ра-а-а-а! – пронеслось сквозь лязг зубов, взвизги и рычание.
Ага, это лешие и болотники. Через минуту они заполонили болото, – чпок! – выдёргивают за хвост, я резво поскакал по древесным спинам.
Пробежать краем поляны, нырнуть в кустарник. Там, судя по визгам, встретился с карачунами отряд полудниц.
Тут меня подбросило, дважды перевернуло в воздухе и закрутило кубарем по траве.
– Ату его! – Две химеры просвистели, как гигантские шмели. Одна, с птичьей головой и рыбьим телом, просвистела низко, врезала когтистой лапой по ушам.
Вторая химера, смесь змеи и сумасшедшего бурундука, с жабьей головой, описала в небе полукруг и пошла со свистом на второй заход. Подкинул задние лапы, запетлял зайцем. Низко стрелой, разворот, кувырок. Сверху – хохот и улюлюканье. Химеры мастерски берут меня в «клещи». Резкий скок. Прыжок! Вправо-влево, теперь резкий прыжок.
Бух! Едва увернулся от глиняного горшка с зельем. Едкий дым резанул глаза.
Бах! Химеры стреляют острыми иглами. Сколько усилий на одного оборотня!
Ныряю в еле заметную нору и расплющиваюсь брюхом.
Химеры верещат и квакают:
– Упустили собаку!
– Вон он, вон! В кустах!
– Свербигузка, это твоя тень!
– Сама дура, Визгопряха!
Выжидаю. Успокаиваю дыхание. Шерсть возле носа медленно дымится, не обращаю внимания. Считаю медленно до десяти. Потом в обратном порядке.
На счёт «три-два-один-пуск» вылетаю из-под земли, как из пращи. Оказывается, могу развить такую скорость, что олень удавился бы от зависти. Бешеные химеры под победные вопли полетели с двух сторон. Резко разворачиваюсь – и – вот оно! То, что надо!
В небе сначала завизжало, следом хлопнуло, вдогонку шмякнуло. Химеры врезались друг в друга на полной скорости и вцепились друг в друга зубами и когтями. Сверху посыпались перья и пух.
– Девушки, спасибо, развлекли. Не провожайте.
Вслед полетела отборная ругань. Милые жабы с куриными ногами.
Бой продолжается. Всюду рвут, трясут, кусают. Волколаки разрывают на куски лихорадок. Полуночницы раскатали упырей: отрубленные головы воют, плюются ядовитой слюной.
Крылатые пакостники сплошь облепили Белую Бабу, объедают плоть. Баба ревёт громче зверя Индрика, отбивается стволом дерева. Ей на выручку тучей рухнула дева-птица Гамаюн, клювом склёвывает назойливых тварей.
Вампирши поймали серого незнакомого оборотня. Тот ещё жив, по траве кишки волочатся. Одна подняла окровавленное лицо и протягивает ко мне длиннющие бледные руки. Цыкнул клыком, вывернулся – и ходу.
В кустарнике мелькнули круглые глаза лесных духов. Проскочил напролом, пискнуть не успели.
Шум боя остался позади. Чутьё привело на поляну с кургузой избой, лопухами и старой берёзой.
Вовремя! Через миг из леса выскакивают оборотни.
Впереди Полночь, за ней – Иней и Сумрак, старые мои одноплеменники-недруги.
На каждом сидит по злыдню. Со спины Полночи свешивается светлая голова, волочится по грязи коса. Грёза! Либо околдована, либо без сознания. Чутьё взорвалось: «Беда! Беда!».
Преграждаю им путь. Упираюсь лапами в землю покрепче. Поднимаю шерсть на загривке. Ощериваюсь:
– Отдай полудницу!
– Это наша добыча!
Мы с Полночью сделали круг, не спуская глаз друг с друга. Вдали зазвенел рожок. Конец битвы. Нечисть победила нечисть.
– Слышала? Конец битвы. Кощей не велит брать в полон. – Иней и Сумрак мне не соперники. Супротив троих тяжко, но слажу.
– Есть и другие хозяева, кроме Кощея.
Рычу. Полночь скалится в ответ. Держится уверенно. Раньше хвост поджимала, с пути сворачивала, а тут осмелела. Но зачем этой волчьей стае полудница? Обычно оборотни с призрачными девами дел не имеют, дорожки не пересекаются.
– Подавись заячьей гузкой, Тень!
Одним глазом слежу за поджарой фигурой Полночи, другим – за Инеем, третьим… хм, жаль, нет запасного глаза – головой ворочаю. Оборотни поджали с трёх сторон. С чётвёртой – холм под лопухами, по запаху – бывшее человеческое подземное лежбище.
Полночь уши подняла, фиолетовыми глазами водит. Изогнула спину, хвостом виляет. Я чуть слюной не подавился: «Заигрывает?»
– Ша! Владыка ждать не любит! – рявкнул злыдень, что верхом на Сумраке. Другой зубастый коротко замахнулся, тут же меня обрушилось небо.
Колдовская цепь, шишиги их раздери! Лапы подкосились, я аж на брюхо рухнул.
Через миг поляна опустела.
Рассветное солнце пригревает спину.
Сначала дёргался в бессильной злобе, сломал два клыка, потом затих. Колдовскую цепь изнутри не порушить.
Есть время подумать, сложить из осколков целый горшок: владыка… Иней… полудница… на оборотнях верхом злыдни. Известно, что рогатые – личные слуги демона Филотануса. Полночь – труслива, с полудницей даже стаей не справятся, без помощи не осмелились бы. Значит, тут демон Филотанус замешен.
Только зачем?
Мёртвый коргоруши! Свежая кровь! Околдуют полудницу, кабальный свиток подсунут и… Воображение услужливо нарисовало картинку: мёртвая полудница с раздробленной головой и в огненных ранах.
– Ой. Кто. Тут. Воет?
Скашиваю глаза: упырь. Обыкновенный упырь, как вся их братия: рваная плоть, когти, вечный голод. Только у этого одна нога, да и та торчит из-за пазухи грязной накидки.
– Зачем. Жуткий. Вой? – Одноногий упырь плюхнулся на зад. Из зубастой пасти свисает ниточка слюны.
Принесла нелёгкая! И без упыря проблем по самые уши.
– Моя. Нога. – Жалкий голос чудовища никак не вяжется с красными глазами.
Ногу вторую ищет. Кто-то утащил в бою. Если не сожрал, то подвесил на дереве смеха ради. В голове шевельнулась спасительная мысль.
– Здесь, здесь твоя нога, под моим брюхом! Я на ней лежу!
– Ась?
Успокаиваю дыхание. Дам поблажку существу, в чьих мозгах пировали могильные черви.
– Твоя. Нога. Здесь.
– Где.
– У. Меня.
– Дай.
– Помоги.
– Ась?
– Стащи. Сеть.
Упырь прополз на когтях вокруг. Сел напротив, почесал длинной рукой затылок с остатками волос.
– Неа. Волк. Кусь-кусь.
– Нет! – Так, спокойно, Тень, дыши глубже. – Волк. Хороший. Не кусь-кусь. Кощеем клянусь.
– Ась?
– Землю жрать буду!
Хлопает глазами. Время подпустить жалости:
– Упырь хороший. Волк хороший. Нога.
Уши прижал, хвостом виляю, улыбаюсь клыками наружу:
– Упырь. Хороший. Сеть. Снять. – Упырь поднял с землю брошенную людскую мотыгу. С него станется разбить острым концом череп беззащитного оборотня: известно, что нечисти веры нет. Надеюсь, скулёж убедит упыря в моей немощи.
Упырь тем временем сзади тыкает мотыгой. «Не бойся, – мысленно подбадриваю, – тем местом я не кусаюсь». Но молчу. Только Черногору ведомо, что оборотни вытворяют с Полудницей, а я тут на брюхе перед упырём ёрзаю!
Тяжёлая сеть зашевелилась. Дёрнулась и медленно поползла. Освободились нос, пасть, – понимаю, что не дышал вовсе. Воздух через заколдованные ячеи не проходит.
– Ась? Нога?
– Славно, упырь, славно. Тяни, родной!
Сеть вздрогнула, протащилась и… выскакиваю, как из пращи.
