Читать книгу: «Ода на смерть оборотня», страница 7
Иней тоже меня увидел. Дёрнулось драное ухо, забегали разномастные глазки – признал сквозь личину, догадался, зачем я в подземной избе.
– Как, говоришь, тебя зовут? – До чего прилипчивый злыдень, как смола. – Кто ты?
И знак подаёт. Сбоку подходят пятеро таких же.
Не таясь, достаю нож. Прикидываю: в горнице десятка четыре злыдней и Поганец. Славная выйдет заварушка!
Тут Иней резко взвизгнул.
– Тш-ш-ш, – оборотились на него все. – Владыка отдыхает.
– От Кощея весть принёс, – громче взвыл Иней. Эхо радостно подхватило вопль. – Стрелой, говорит, лети! Призови демона! А он… цепью по спине! Серебром! У-у-у! Нет такого закона – посыльных бить! У-у-у!
Злыдни дружно зашикали.
– Не тревожь!
– У-у-у! – надрывался Иней.
Тут свалился на спину и начал кататься по земляному полу, сбивая ближайших злыденьов.
Остальные рогатые кинулись на оборотня, схватили за лапы, зажали морду, навалились скопом. В кучу из зубов, клыков и ушей запрыгнул и злыдень в доспехах, размахивая лапами. Следом с радостными воплями ринулись остальные охранники.
Хм, весело у них, в куче-то, но мне пора. Нет-нет, не провожайте, сама как-нибудь.
Нырнула в пятый от статуи проход в земляной стене и чуть не упала. Сразу под ногами неровные ступени крутым обрывом вниз. Темно-то как.
Полудницы видят без света лучше смертных, но уже пятая ступень теряется во мраке. Нет ни факела, ни свечки. Достаю из поясного мешочка огонь-траву, неопалимую купину. Дунула – загорелось тихое голубоватое пламя.
Прислушалась: вдалеке отголосок. Ступаю по узким земляным выступам, а они узкие – лишь малой птичке вольготно сидеть.
Белёсые корни за уши цепляются, под ногами крысы шныряют. Жарко. Душно.
Конца и края спуску нет. Сколь глубока подземная вотчина? По ощущениям никак не меньше пяти вёрст: с кореньями, запретными кладами, тайными могилами.
Вот наконец впереди неяркий свет.
Вхожу в широкую земляную пещеру.
В ней клети из цельных стволов. За решётками в темноте воют, шипят и скребут.
Мелкий злыдёнок пищал, но много не подёргаешься прижатым к стене.
– Веди к последнему узнику!
Он посмотрел мне в глаза и решил стать послушним.
В тайном кармане в рукаве припрятан сонный порошок. Дунула в рыло, злыдёнок чихнул да осел на земляной пол. Ничего, сладко поспит до заката.
Тут я сама следом рухнула. Сила колдовская на исходе, вытекает тоненькой струйкой! Как не вовремя!
Руки стали тяжелы, голову будто грызут изнутри шишиги.
Мы, полудницы, волей крепки, солнцем, свежим ветром, полем полуденным. Под землёй же вотчина мрачного бога Вия – повелителя мира Духов.
Но дело превыше всего.
Сжала зубы до хруста и поползла на коленях до узкого лаза, обитого железом.
Это камера для особых пленников, так сказал Цыплёнок.
Скрипучий засов отворила разрыв-трава.
Прислушалась: из лаза шорох и хрип.
– Эй, оборотень! Ты там? – шиплю в вонючую тьму. – Сдох уже?
Из всех клетей взвыли, заскулили. Из камеры лишь вонь и хрипы.
Пришлось ползти. Ноги с трудом волочу. Мокрицы извиваются под ладонями.
Внутри пещера: не мала, не велика – с подземного зверя Индрика.
«Ну же, Грёза! Дело без конца – что кобыла без хвоста! – уговариваю себя. Подползаю к хрипящей куче. – Хватай оборотня, да выбирайтесь!».
Склоняюсь над вонючей кучей.
В тусклом свете огонь-травы видна безглазая беззубая пасть, остатки волчьей шерсти. Обглоданный язык свешивается. Кожа клочьями, из дыры серая кость торчит.
Федот, да не тот. Оборотень, да не Тень.
Вурдалак почуял мой запах ввалившимся носом: ногами засучил, захрипел – полезли из глотки жирные черви. Торчит из живота кол, когтями деревяшку почти в труху стер. Не сдохнет. Выживет.
А я, похоже, нет.
Подняться не могу. Волосы слабо подёргались да повисли обрубками.
Закрываю глаза и падаю на пол.
*****
– Много спать – дела не знать! – От крика вскинулась резко, дёрнулась и ударилась о стену затылком.
– Кто здесь? – и шипеть сил не осталось.
Кругом всё та же подземная темнота и вонь гниющего вурдалака.
Откуда вдруг голос Цыплёнка? Чудится вроде: «В мешке ищи!»
У меня припрятана веточка ивы – первое средство для исцеления полудниц. Но верёвка ослабевшим пальцам не поддаётся.
Чую, в ладонь тычется круглое, тёплое. Вынимаю, а это яблоко. Да не простое: в душной черноте светится. От него побежала по руке блестящая струйка. А с ней и колдовская сила будто знойным солнышком напиталась. Волосы очнулись, поласкались, в косу улеглись.
Чудо: встаю на ноги.
Так, тихонько, по стеночке мимо сопящего злыдёнка, мимо многочисленных дверей, в душной темноте по узким ступеням вверх и выползла в горницу с лестницей.
А как вылезла, так и села за статуей. Отдышаться бы.
– Тупой ты уродец! Не вру! Чтоб мне грызть гнилые кости! – Пищит невидимый мне злыдень.
Статуя, за которой я притулилась, изображает демона в объятиях мускулистого мужика. Оба, видать, в бане, нагишом. Лохани только не видать.
С одной стороны статуи торчит кончик хвоста, с другой – толстенькие ляжки другого злыдня.
Кто-то из них шепчет:
– Эта собака протявкала «Отслужил сто пятьдесят лет, хватит!».
Хм, мускулистый каменный мужик очень напоминает оборотня Тень: и стать, и длинный волос.
– Так и сказал? – охнул голос ещё противнее первого.
Я обратилась в слух. Невидимая за белокаменными голышами, различила даже шмыгание носом.
– Владыка ему в спину: «Не уйдешь!»
– А блохастый что?
– Оскалился и когти выпустил.
За статуей снова охнуло. Кисточка на хвосте встопорщилась.
– Помнишь? Сорокопут, уж насколько могущественный был колдун, но Владыка пальцами щёлкнул – только веником смести, что от волхва осталось.
– Нам повезло, что обрушилась лишь стена.
Я тем временем пристроилась между каменных мускулистых ног, рявкнула строго:
– Оборотня куда дели?
– В покоях он. Ась? Кто здесь?
Быстро, пока кисточка с ляшками не очухались, прошмыгнула мимо копошащихся в развалинах злыдней, нырнула в ажурные деревянные двери.
Змей-Горыныч сказал, что Филотанус с Кощеем уедет.
Надеюсь, мне повезёт.
Повезло. Демона нет.
Богаты и торжественны его покои. Только с чёрным цветом перебор да крючья с потолка и шипастые орудия для пыток не гармонируют с изящными безделушками и картинами.
С широких полатей рука свешивается.
– Эй, Тень! Я его ищу, а он отдыхает! Идём!
Откидываю шкуру и понимаю, что оборотень никуда не пойдёт.
Большого ума не надо, чтобы понять – его сущность, что вместо души у нечисти, улетела. На груди дыра, два кулака влезет. Кругом валяются смятые кружевные платки с кровью и следами магического лечебного порошка.
Поздно знахарствовать – оборотень практически четырьмя лапами в Нави, тамошних коз гоняет. Не дышит, не разумеет, на удары не реагирует.
Лежит бессмысленной грудой, ручищи раскинул.
Как вытащить эдакого медведя? Жизни в нём не больше, чем в деревянном идоле человеческого капища.
Но вывести надобно. Дело без конца, что кобыла без хвоста.
Из-за покореженной двери послышался цокот и громкий шёпот:
– Здесь он! В покои заскочил!
Хм, не меня ли ловят?
На полу брошен черный с серебряной нитью плащ. То, что надо! Капюшон на голову, сама – в кресло, нога на ногу.
Главное – не дать злыдням очухаться:
– Эй, вы, слуги! Унесите обог'отня пг'очь! – подражаю демоническому говору за спинкой кресла. – Выбг'осите в канаву.
Слышу: переминаются, шушукаются.
– Э-э-э, Владыка, а вы не ушли к Кощею? – пискнул какой-то самоубийца.
Как они смеют приказа ослушаться!
– Сбг'од! Отг'ебье! – От удара подлокотник затрещал. – Г'аспустились, лодыг'и! В избе г'азг'уха! А ну, навести пог'ядок! Стены вылизать! Заг'ою! В яме сгною!
За креслом охнули, засуетились. Через миг тишина – ни злыдней, ни оборотня. Хорошо, однако, иметь вышколенную прислугу.
Выбраться из подземной избы не составило труда. Слуги носятся, как под хвост ужаленные. Одни тащат наспех сколоченные лестницы, другие – вёдра с водой и тряпки. Особо старательные облизывают стену у покоев. Никто не хочет на своей шкуре почувствовать гнев Владыки. Мне то на руку.
На поляне уже подпрыгивает молодой волк-оборотень Лучик.
Подсаживаю ему на спину бесчувственного оборотня. А тот падает. Пришлось за спину обнять. Да у него жар, дышит раз через пять. Эх, испачкается платье, возьму сверх платы отрез ткани!
Со стороны избы донесся вой, крики. Обиженный голос визжит:
– Догнать! Вернуть!
Ругательные слова присовокупил.
Очухались, рогатые.
Выскочила из подземных ворот оборотень Полночь, следом вся стая.И на каждом звере верхом по злыдню.
– Не уйдут!
Лучик рванул в галоп, не успела я серые бока пришпорить.
Прямиком через буйный лес, мимо мшистых стволов, через ямы-коряги-ухабы, сквозь колючий шиповник. Только и успеваю от нависших ветвей уворачиваться да держать безвольного оборотня. Тот болтается пустышкой, деревянным идолом, лишь стонет изредка да отросшие волосы цепляются за когтистые сучья кустарников.
Бежит Лучик, на ущербную лапу припадает. Язык болтается. Ноша тяжела, а стая не отстаёт. Видать, тоже ведомы оборотные тайные тропы.
– Погоня близко. Доставай скорее гребень. Станут злыденьы наезжать да ловчую сеть метать – брось гребень позади.
В скором времени слышится свист и вой.
– Живьем брать! – Обмотала ближний куст ловчая сеть.
Изловчилась, кинула гребень – и в эту же минуту стеной поднялась густая чаща: ни пешему не пройти, ни конному не проехать, дикому зверю не прорыснуть, птице не пролететь.
злыденьы зубами скрипят:
– Все равно догоним, только вот топор-самосек привезём.
Бежит Лучик, спотыкается. Язык по ветру болтается.
В скором времени слышится рёв и визг.
– Достань, Грёза, чешуйку, – говорит. – Как погоня настигнет, и огненные стрелы полетят, брось позади.
– Не уйдёте! – Посыпались дождем огненные стрелы.
Платье на мне в двух местах загорелось. Волосы к голове прижались. Я огонь взглядом остудила, изловчилась, кинула чешуйку – и до облаков поднялась каменная гора позади.
Злыдни зубами скрипят:
– Все равно догоним, только вот кирку-камнеломку привезём.
Бежит Лучик, на все лапы спотыкается. Язык по земле волочится.
В скором времени слышится шум и крик.
– Достань, Грёза, ленту, – хрипит Лучик. – Как только…
– Знаю! – Пора вмешаться. – Ну-ка, тпру, конь буланый. А то придётся двух оборотней спасать!
Лучик и рухнул. В кувырке изловчилась, кинула ленту – встала широкая река позади.
На том берегу злыдни зубами скрипят:
– Всё равно догоним, молите Владыку о пощаде, только это не поможет.
Пришпорили злыдни оборотней вплавь. Моргнула – они уже посреди реки.
Что ж думают, мы, полудницы, еловыми шишками расчесываемся, болотной водой умываемся? Достаю сушеную травку, говорю нужное слово и кидаю в воду.
– Шустро гребут. – Лучик любуется на речные буруны. Стремительный поток уносит прочь мокрую стаю Полуночи, стучит зубастыми об острые камни. – Садись, Грёза, поехали.
Нет, сама дойду. Недалеко. В ту избу демон не сунется – Мары Моревны вотчина, да и Шарашка укроет.
*****
В избе командую:
– Холодной воды. Горячей, две лохани. Железо – в костёр, раны прижечь. Подорожник разжевать в кашицу.
Через мгновенье никого не осталось. Только я и оборотень. Кровь капает на кожаные сапожки.
Достаю нож. Крови будет ещё больше.
Оборотень хрипит. Я шиплю:
– Не сдохнешь, собака! Пока не ответишь, – взмах ножом, из горловой раны хлынул гной, – почему волосы не пытаются тебя задушить, а ластятся. Отчего руки, – за надрезом на животе потекла бурая жижа, – помнят, что у тебя на левом боку шрам от посоха колдуна, а на бедре – от серебряной стрелы? Я, – осторожно вырезаю рану магическую, опасную, – никогда никого не спасаю! Почему же я ещё здесь?
У оборотня ртом пошла кровавая пена.
Цыплёнок сунулся было в помощники. Цыкнула: травы окопник принеси.
Меня не интересует, откуда окопник в начале осени. У больного лихорадка, значит, надобно раздобыть.
И трава появилась.
И ведьминский эликсир.
Сосновая смола.
Лыко на повязки.
Цветки папоротника.
Дикий мёд.
Колдовской сизый порошок.
Любой приказ исполнялся без писка.
*****
Через два дня выползла из избы.
Небо в тучах. Ни одной звезды, воздух свеж, в голове пусто. Небольшой костёр неохотно борется с ночным сумраком.
Поодаль две яркие плошки, рядом куст, лохматый и густой, даже на фоне тёмного неба.
Лучик с лешим. Ждут.
Сжимаю кулаки:
– Проваливайте! Уходите!
Плошки моргнули. Куст потемнел.
– Что бы вас ни держит рядом с оборотнем, этого уже нет. Вы свободны. – Слюна вдруг густая, вязкая. Сглатываю. – Он…
Медленно опускаюсь на бревно, как в ледяную воду, утыкаю лицо в колени. Волосы укрывают коконом, ластятся, обнимают ступни. От костерка тянет теплом.
– Зеркало твоё. – И Цыплёнок тут, невидимый в ночи. – Всё по-честному.
– А не пошёл бы ты… у шишиг хвосты нюхать. – Беззлобно предлагаю я.
Предрассветный ветерок пахнет болотом, сыростью и туманом. За пригорком бродит медведь. Тянут докучливую песню сверчки. Ухает филин.
Леший шикнул, филин подавился на половине «угу».
Я смерть много раз видела. Сама убивать горазда. Ни с чем её, матушку, не перепутаешь. Сколько не биться, от смерти не отбиться. Всяк умрёт, как смерть придёт.
В избе тело прикрыто чистой тряпицей.
Нечисть гордится своей бессмертностью. Умерев раз человеком, мы живём сколь угодно долго. В ответ избавляемся от людских слабостей, как то: жалость, сострадание, преданность, порядочность. И выживаем, век за веком, в тайне завидуя скороживущим людям. Завидуем их любви, чистоте, мыслям, чувствам.
Но и нечисть гибнет: от заговорённой стрелы, от колдовского обряда, от клыков соплеменников. Убиваем мы с радостью, гордо тычем в небо отрезанной головой врага.
По волосам пробежала искра. На поляне вдруг светло, будто утренник. Запахло дождём. Как тогда, в моей избе. Поднимаю голову: над костром появился радужный шар.
Сам с яблоко, а внутри вихри. Затем всё шире, вот уже с пенёк. Оттуда выглядывает лысый череп с зубами. А глаза-то, глаза! По шее ожерельем: одни вращаются, другие подмигивают, иные моргают.
Лучик, молодой дуралей, прыгнул между мной и черепом. Шерсть торчком. Рычит, клацает пустоту.
Череп в дыре улыбнулся. Лучик взвизгнул, хвост поджал, вжался в землю брюхом.
Я встала, нож в руку, уперлась ногами.
– Кто таков?
– Λοιπόν, τι είναι? Тень? Όπου Σκιά? – Раздалось как из бочки. – Άσε με να δω!
Вытягивается тощая рука, разжимает корявые пальцы и роняет свёрток.
– Σκιά, τα λέμε!
Тут же дыра уменьшается. С котёл, затем с яблоко… Цыплёнок отмер, с криком «Стой! Дай порошка, ковбой!» рванул к нему. С усилием втиснул голову, толстое брюшко, повертел пушистым задом и провалился.
Хлопнуло и снова темно.
Цыплёнка нет. Лучик глухо рычит. Шарашка поддел веткой свёрток и рассматривает.
– Не трожь! – вдруг в нём вредное колдовство? Но не опасностью пахнет, а мирной чужеродной магией. Да это свиток, какими волхвы балуются. Разворачиваю – в глазах запестрело от незнакомых закорючек. И так и сяк повертела, прошептала: «Откройся!» – не помогает.
Да ну тебя, пустышка! Швыряю прочь.
Почему костёр и деревья будто в дымке? Почему свербит в глазу и щеке вдруг мокро? Неужто слезы? Какие глупости! У полудниц нет ни сердца, ни жалости.
Ещё и глупый филин разугукался.
– Всё, ухожу. – Еще не хватало, чтоб леший и Лучик увидели мою слабину. – Мара Моревна, небось, глаза проглядела, ожидаючи. Прощайте.
Поворачиваюсь к лесу. Шальной медведь рванул сквозь кусты прочь.
Вдруг появился Цыплёнок. В воздухе снова свет, по волосам искры, потом дыра, оттуда протискивается мешок и знакомый голос командует:
– Прекратить слезоразлив! Тень жив!
– Цыплёнок, ты в дыре разум потерял?
– Харон и Миклеку-тьфу-тси… по загробным сусекам поскребли: оборотня нет среди мёртвых. – Рванул в избу, из-под мешка только лапки торчат. Я, как околдованная, двинулась следом. – Тень живой, не за чертой. Мой волчок не дурачок!
Из мешка посыпались странные вещи.
Мне сунул верёвку с блестящим кругляшом.
– Концы в уши вставь! Кольцо приложи к оборотню груди, заклинание тверди: дышите-не дышите.
– Чушь!
– Колдовской обряд из мира, откуда я его стащ… взял. Делай, что велено.
– Притащил лучше бы знахаря!
Цыплёнок посмотрел голубыми плошками и пробормотал:
– Всякий мнит себя героем, видя бой со стороны.
Лучик скулит, рвётся в избу. Леший к кругляшке ветви тянет. Нет, уж я сама: давай свою безделицу!
Дальше-больше: Цыплёнок поручил Лучику облизывать оборотню рот и нос, а Шарашке (чудно!) шатать грудь. Командует: вдавил-выдавил-нажал-отпустил. Да сил не жалеть! Шибче! Крепче! Чтоб рёбра трещали!
Потом рыжик совсем заблажил: воткнул в руку оборотня иглу со шнуром и зельем в бычьем пузыре. И ещё одну.
Ерунда какая! злыденьсмыслица! Что за обряд? Каким сумасбродным придуман колдуном? Помышляю колесо бросить, но в ушах: тук!
– Что визжишь, блаженная? – Теперь Цыплёнок вколол в бедро Тени прозрачную соломинку с… живой водой?
– Там стукнуло.
– А то! Лечим – не калечим! Поднажмем!
И мы поднажали! Шарашка шатает, Лучик облизывает, я колдую: дышите-недышите-дышите-недышите.
В ушах снова: «тук!».
Тук! Тук!
Лучик как завизжит:
– Живой!
Тень застонал, на губах надулся и лопнул пузырь. Вот так странный обряд и зелье в соломинках!
Я лешему уткнулась в деревянную грудь и рассмеялась. Шарашка гладит по плечу, я хохочу. Хохочу, а слёзы катятся по щекам. Текут и текут без моего желания, сами по себе.
Волосы пустились в змеиную пляску.
Цыплёнок колотит оборотня по щеке, зовёт по имени.
Лучик визжит, котёл своротил с лавки.
Медведь рыкает под окном.
*****
У избы леший Шарашка удерживает лето. Ромашки из последних сил белеют, кусты зеленеют, трава не жухнет. Над избой горят тёплые звёзды. Всё также ухает филин.
Но уже кричат птичьи клинья, солнце ниже и реже. Ветер приносит квёлые листья и дождливый дух. Медведь в берлогу убрёл.
Тень сидит у костра, замотанный, как человеческий младенец. Глаза уже восстановились; цвет светлого меда, взглянет – увязнешь. Только против меня эти штуки бесполезны.
Тень уткнулся в свиток черепа из дыры:
– От Харона послание. Славный дядька, в драке первый. Собаковод, душевоз, любитель чарки и лучший поэт подземного мира.
Вот, послушай:
«Ода на смерть оборотня»
Тень! Я, Харон, друг твой, поведаю: час избавления жди.
Ты в это время, пройдя путь погибели близкой,
Прибудь уж домой, к нам, в каменный Тартар.
На берег Стикс реки, ей поклоняются боги.
Радуйся, умерший зверь! Войди! Мы тебя угостим, а потом уж,
Пищей насытившись, будешь, погибший, с бессмертным Хароном
Носиться бесплотною тенью до самых конца времён…
– Чушь! – от необычных слов свело зубы. – Ты, что ль, бесплотная тень? Чего ему надо?
– Понятно чего. Пишет: как умрёшь, перебирайся ко мне, в Тартар. Микки и Цербер ждут.
– Подождут.
– Хотел с мужиками посидеть, выпить. – Вздыхает оборотень. Из-под повязки на лице запрыгали искры. – Умрёшь с вами, как же.
Грожу бычьим пузырём с иглой, улыбается.
Через два дня, у костра, Цыплёнок, он же Ёршик, поведал «Песнь о спасении волчонка Тени великим героем Ершинингельдом, Жителем Лучшего Мира».
Как нырнул в дыру над костром («портал» называется), так оказался в каменной пещере. Там река темнее ночи, трёхголовый пёс, летучие мыши и накрытый стол. Два мужика: дед в балахоне и череп с глазами бокалы подняли. Празднуют, гостя дорогого ждут.
– То Харон и Миктлантекутли, то есть Микки. – Поясняет Тень. – Славные парни, весельчаки. Боги Смерти.
Ершик после первого кувшина поинтересовался: «Кого ждём-встречаем?», после второго – «Где шляется оборотень, почему с нами не пьёт? Не уважает?». А как узнал, что Тени нет в мире мёртвых, так потребовал у собутыльников портал в «мир искусных ведунов».
– Сначала тайно глядели как знахари обряд воскрешения проводили: умершему грудь давили, иглами кололи.
– А потом?
– Потом Микки моргнул и все уснули.
Тогда Ёршик и стащил бычьи пузыри с зельем, соломины с эликсиром и лечебные камни «анальгины»: один к одному, как заячий горох.
Хотел, говорит, сундук-пищалку забрать, но тяжел оказался, в портал не пролез.
Раньше бы первая Ёршика назвала пустомелей. Но самолично видела как появился с мешком знахарских приблуд. И ведь помогло.
– Время снадобья! – Ишь, распоряжается, как взаправдавский лекарь.
Снадобье готовлю из анальгинов – заячьего гороха. Перетираю в порошок, настаиваю с медуницей и вливаю оборотню в горло.
Как окреп, так сам камни глотает и ворчит:
– Пустое. Заживёт как на волке.
Но Ёршик непреклонен:
– Анальгины жуй на рассвете, на закате, в полночь и полдень. В тот час они силу имеют.
Вот так сильное колдовство! Уже через седмицу оборотень на ноги встал. Мне на плечо оперся, взял крепкую суковатую палку. Так мы с ним обошли вокруг избы, к костру возвратились.
Тень отбросил вдруг палку, упёрся в землю ногами, развернулся и обнял.
Укрыл, как снегом поляну, к груди прижал. Да так крепко, будто вовек не отпустит.
– Колдунья строптивая, разласка милая.
Волосы укутали нас, как саваном. Я уткнулась в волчий плащ. Аккурат в то место, где выходная рана колдовского заклятия. Вдруг захотелось пролезть сквозь повязки и рубаху, прижаться к коже, вдохнуть животный мускусный запах.
Оборотень одной рукой обнимает, другой по спине гладит, шепчет в макушку нежные глупости. Слова обволакивают, струятся, пряди утаскивают их к себе.
– Близок мира конец, а им под венец. – Заворчало недалеко.
Тень говорит:
– Здравствуй, Ёршик! Где пропадал два дня?
– Землю спасти – не блох пасти. Мир ваш в опасности.
– Неужто?
– Пророчество сбылось: два престарелых божества стащили у рябого демиурга зачаток мироздания в виде золотого яйца. И вот…
Ёршик замолчал, ожидая вопросов. Мы сделали вид, что нам не интересно. Ну вот ни капельки.
Он запыхтел, помолчал, но не выдержал:
– Не умеешь – не берись! Конечно, старики не уследили. Появился серый разрушитель и уничтожил зачаток. А это что значит?
Мы замерли, ожидая подробностей.
– Это верный предвестник конца всего живого. Курам на смех!
Ну и пусть хоть конец света, хоть начало тьмы. Не хочу, не буду вылезать из объятий. Пахнет оборотень зверем, силой, надёжностью.
Невидимый Ёршик продолжает:
– Я-то сбегу, но вас, дуриков, жалко. Сгорите почём зря. Но! Есть я, значит, а у мира – шанс.
Тень и говорит:
– Неужто мы тебя оставим? Вместе пойдём.
Слышу: заверещал Лучик, запрыгал. С охоты вернулся, зайца или утку принёс. Серый оборотень совсем молод, бегать ему волком ещё лет сто, пока не убьёт достаточно людей, чтоб заполучить возможность обращаться в человека.
– Мало мне недобитого волка, – я так и представила, как Ёршик горестно лапами взмахнул, – ещё и неразумное чадо. Всё, Земля обречена.
Тень отвечает. От густого голоса моему уху и гулко, и щекотно:
– Ничего, Ёршик, прорвёмся. С таким командиром всё получится. Эй, мир, слышишь? Крепись, мы уже выдвигаемся!
Ну, вот, начинается…
