Читать книгу: «Карамель. Новый Мир», страница 11
– Карамель, прекрати брать книги из домашней библиотеки, – скалится отец и велит зайти служащей с подносом в руках. Принимает кофе и отправляет девушку открыть вакансию на нового секретаря.
– Обрати внимание на лучших выпускников Академии, которые проявили интерес к Палате Социума, – добавляет отец.
– А что случилось с… – начинает было служащая, однако отец строг и невыносимо дерзок.
– Клементина, если хочешь и дальше носить кофе, а не искать новую работу, делай это молча.
– Разумеется, господин Голдман.
Женщина кивает и быстро уходит. Безучастность в её лице восторгает и заставляет вспомнить, для чего мы всё это делаем. Дверь закрывается. Тогда отец обращается ко мне:
– Что именно тебя удивило, дочка?
– Что ты без моего ведома и в мои неполные семнадцать (это ведь случилось намного раньше) отыскал в мужья какого-то старого хрена.
– Карамель! – взмывает отец. – Ещё только раз я услышу подобное…
– Сквернословие – меньший из ваших пороков, – спорю я. – Уж извини! Не так просто принять столько нового и необычного за одну беседу.
– Отчего ты решила, что Фауст стар?
– Такой должности и такого влияния (если сам Голдман побоялся пропустить его сообщения) в юные года не получить – всё приходит со временем.
– Я же сказал: он гениален. Он молод и умён. И рассудителен, а потому браком себя не оковал. К моменту, как подошёл бы твой брачный возраст, акции Голдман выросли, и ваш союз сплотил бы нас, укрепив фамилии на рынке.
– В каких твоих махинациях ещё задействована я? – растерянно вопрошаю. – Что ты придумал?
Отец нехотя бросает:
– Ты бы ни за что не пошла по моей должности, в Палату Социума.
– Не тебе решать!
– Социальный отдел не для тебя, дочка, ты антисоциальна, не замечала?
– И куда ты отправишь меня?
– Твой стол должен стоять где-то выше.
– Не выше Нового Мира.
– Может, в законодательном отделе. Вместе с Левиафан. Уж их ты знаешь?
– Знаю.
Отвожу взгляд. Прячу его в отцовских книгах, в стеллажах, в запечатанных за корешками и закованных чернилами историях. Случаем цепляюсь за томик с обозначенным доктором. Вот и герой романа! А про меня книга есть?
– Ещё вопросы, Карамель? – говорит отец.
– Для чего Свод Правил?
Недолго мусолит мысль и, глотнув кофе, решается:
– Для порядка. Для дрессировки, для подчинения – иными. А ты Создатель, ты вершитель, ты управленец. Можешь вырвать все страницы и впаять туда новые. По желанию.
– Но ведь это чёртов кирпич (и говорю я о законодательстве Нового Мира) указывает, как дышать…
– А у Боккаччо панацеей от всего была любовь и даже от чумы, дочка. Можно ли верить всему написанному?
– Чему тогда верить?
Отец бьёт пальцем по виску.
– Тогда не ошибёшься, дочка. Думай, твою мать. Всегда думай. Наперёд, но делай это.
– Я устала.
– Сегодня ты освобождена от занятий. Восстанавливайся, усваивай новую информацию. Никуда не ходи и ни с кем более не разговаривай, поняла? Вестник не читай, Новости не смотри, почту мою не трогай. Все звонки через Миринду – она будет отказываться от комментариев. Воздержись – люди позлятся и успокоятся: тогда мы оправдаем тебя.
– Ненавижу Новый Мир, – говорю я.
– Поверь, это взаимно.
Отец поспешно отключается. В кабинет заходит служащая – кланяется и говорит:
– Я набрала ванну, мисс Голдман, чтобы вы отдохнули.
– Спасибо, Миринда.
Выключаю отцовский экран, совладав с желанием открыть поспешно пополняющийся сплетнями Вестник, и иду в ванную комнату. Белая чаша наполнена до краёв, пар ползёт по кафелю и растекается по потолку. Смогу ли я ещё раз (хоть раз!) сказать: «Мы – ваши Создатели?». Раздеваюсь и ступаю в горячую воду. Ступни жжёт. Терпимо. Всё происходящее терпимо. Прижимаюсь оголёнными лопатками к раскалённой ванне. Пытаюсь расслабиться, но мышцы не позволяют; натянутые – словно струны – приковывают к акрилу и пребывание в истончающей ароматы масел воде становится пыткой. Глазами врезаюсь в рассыпанные по потолку светильникм и жмурюсь. Окунаюсь.
«Мы ваши Создатели!» – вторит голос над головой: слова разверзают город, а слоги рассыпаются и налипают на дороги, что скрещиваются паутиной.
«Мы будущее этого мира» – продолжает говорящий. Я с трудом открываю плачущие от соли глаза и наблюдаю ухватывающую воду: она стремится обнять меня; ощущаю удар волны.
«И если вы живёте…»
Вода наполняет лёгкие словно сосуд, но чья-то дрогнувшая рука не останавливается, а потому жидкость переливает через край, ощипывает, давит.
«…дышите нашим воздухом…»
Вскидываю руками к некогда молебному небу, но вместо того сталкиваюсь с бессердечной поверхностью воды.
«…едите нашу пищу…»
Я хочу закричать.
«…смотрите на наше небо…»
Кричу.
«…Знайте! Без нас не будет вас»
Захлёбываюсь: ледяная жидкость взбирается и наполняет изнутри.
«Вы наши подчинённые, а мы Боги»
Тело обдаёт жаром; я чувствую: вот-вот вспыхну, загорюсь.
«Восхваляйте же своих Создателей!»
Открываю глаза.
Помню, что тонула. Помню ледяную воду и обжигающее нахождение в ней – такое возможно? Прихожу в себя и взглядом препираюсь с поверхностью воды – резко поднимаю полегчавшее тело и дрожащими руками стираю с лица излишки влаги.
– Мисс Голдман! – колотится в ванную служащая. – Мисс Голдман, с вами всё хорошо?
Смотрю не незапертую дверь – как прозаично.
– Я велела оставить меня в покое!
Пытаюсь выговорить то сердито, но в слогах запинаюсь. Миринда повествует об услышанном ударе, всплеске воды и последующем молчании – ей движет беспокойство.
– Если я могу помочь, мисс Голдман…
Погружаюсь в ванну обратно – медленно и аккуратно.
– Мисс Голдман, с вами всё в порядке?
Вот приставучая…
– Мисс Голдман.
– Не мешай. Мне. Отдыхать.
– Слушаюсь.
Стук каблучков Миринды уносит её из-под дверей дальше по коридору. Расслабляюсь и ни о чём не размышляю. Иногда следует оставить всё в покое – и себя в первую очередь. Кожа распаривается, сжатые мышцы отпускает. Взгляд мой каменеет на белой плитке, что неровным углом препирается с зеркалом. Не знаю, сколько времени проходит. В чувства меня приводят крошечные удары по двери.
– Кара, ты утонула?
Голос Золото не такой задорный как обычно. Думаю, в Академии ей могло перепасть из-за новостей о старшей сестре. Ныне её будут сторониться.
– Если утонула, – продолжает Золото, – я забираю комнату себе, так и знай.
Пытается шутить в свойственной ей манере, но я различаю – их невозможно не различить – тоскливые ноты в некогда звонком голосе.
– Что тебе, маленькое чудовище? – спрашиваю я.
Золото отвечает, что пришла из Академии и хотела умыться. Сколько я пробыла в ванной? Встаю и, закутываясь в полотенце, открываю дверь. Золото проходит к раковине и под мощным напором воды поливает руки и лицо.
– Выглядишь отстойно, – говорит девочка. Всё ещё ни разу не посмотрев на меня.
– Это семейное, – парирую я.
– Купалась в ледяной воде?
Наполненная чаша всем своим видом демонстрирует, что остыла.
– Долго лежала.
– Жесть.
Золото замирает и рассказывает, как к ней по пути домой из Академии пристали жалкие корреспонденты (вряд ли они дотягивают до официальной должности) из Вестника. Предлагаю воздержаться от пеших прогулок по мосту и пользоваться личным транспортом.
– Это у тебя бзик на мостах, сестричка, – кидает Золото. – Меня же устраивает компания из учащихся вместе со мной. Я люблю прогуливаться по Новому Миру.
Сестра никогда и ничем не делилась со мной просто так, никогда не рассказывала о происходящем в жизни. И я не интересовалась. Такое ощущение, будто я многое упустила. Почему?
Убегаю от собственных мыслей?
– Так что с теми людьми из Вестника?
– Они кричали: «Золотая девочка займёт место сладкой Карамели?» – передразнивая чьи-то голоса, смеётся сестра. – И знаешь, что я ответила?
Не удерживаюсь от злой шутки:
– Автографы по выходным?
– Лучше бы сказала так. – Золото выключает воду и вытирает руки о полотенце на мне. Я сказала, что процентные ставки растут, падают, золото поднимается на рынке и вновь уступает другим драгоценным металлам, но одно известно наверняка: ещё словно о семье, я сделаю вашу жизнь обратно пропорциональной значению имени моей сестры.
– Так и сказала? – воскликнула я.
– Ага. Они начали шептаться, придумывать новые заголовки типа «Старшая дочь семьи Голдман потянет за собой на дно младшую» но я повторила: «Обратно пропорциональной. Вы знаете, что это такое». И быстренько ушла домой.
– Отец тебя убьёт, – хмыкаю я.
– Не сомневаюсь.
– Но я тобой горжусь.
– Не сомневаюсь!
Улыбаюсь сестре:
– Почему ты так поступила?
– Хоть ты меня и бесишь, – говорит Золото, – остаёшься моей сестрой. Ничего с этим поделать не могу.
– Спасибо, Золото, – смягчаюсь я.
– Не привыкай, – хмыкает девочка.
Мы расходимся. Она прячется в своей спальне, я – в своей. Запираюсь и взглядом отмечаю пропавшего из банки паука: вновь шастает по комнате, однако ныне – с моей инициативой.
Как можно переварить всю эту информацию. Для чего? Может, отец проверял меня? Проверял, достойная ли я Палаты Социума, достойна ли жизни на поверхности? Ничего не понимаю… Может, меня проверял сам Новый Мир?
Одеваюсь в домашнее, расчёсываю волосы – мокрые, бьют по лопатках.
– Мисс Голдман? – зовёт служащая. – Простите, мисс Голдман, на пороге дома Ромео Дьюсбери.
Чёрт с тобой, Дьюсбери! Глупый мальчишка, идущий на поводу неясных чувств. Для чего? Пришёл разобраться во вчерашней ситуации? Пришёл высказаться на тему сегодняшних новостей? Пришёл разорвать пару? Он опоздал! За нас это сделала Администрация.
– И что? – спокойно спрашиваю я. – Постоит и уйдёт, верно?
Миринда кивает. Затем:
– Он грозился снять дыхательную маску.
– Ну не дурак ли?
Спускаюсь в прихожую, открываю дверь и велю немедленно заходить. Ромео заваливается в дом. Надеюсь, никто это не заснял.
– Зачем ты пришёл? – восклицаю я. Миринда тотчас исчезает – убегает в свою комнатку.
Стоит ли мне – по совету отца – увести Ромео в спальню и обговорить там? О, это даже звучит дико. Ненормально. Уродливо. Неправильно. Девиантно!
– Я получил сообщение от Администрации Академии, – говорит Ромео. – Они расторгли нашу пару.
– Знаю, – киваю в ответ.
– Это бред.
– Не поняла?
– Бумагу они, может, и порвали, но нас не поменяли. Ничего не изменилось в наших отношениях, в моём отношении к тебе. Мне плевать на их указку, я чувствую иначе – и тебя оправдают.
Сколько диких слов он говорит и – словно бы – не контролирует себя вовсе.
– Почитай Вестник и передумай, – усмехаюсь я.
– Не дочитал ни одну из статей, хотя видел каждую. Я знаю тебя, сладкая девочка, этого достаточно.
Я сама себя не знаю, Ромео, откуда твоя уверенность? Всё, во что я верила – блеф, всё, чем я взращивалась – ложь. Правды нет, и даже я не знаю, кто я такая.
Ромео говорит:
– Лишь не понимаю причину, по которой ты бросила меня вчера.
– Вынужденная мера, – поспешно отвечаю я.
– Дело в другом парне?
Что?
Читает тот же вопрос во взгляде и объясняется:
– У тебя появился другой?
– Ты издеваешься, Ромео?
– Ты бы знала, как тебя хочется поцеловать, Карамель, – говорит юноша. – Прямо сейчас. Чтобы доказать всему миру и тебе в первую очередь – ты моя.
– Забудь об этом! – кидаю я. – Слышишь? Сам себя, Ромео, слышишь? Что ещё тебе хочется? У нас есть – чёрт, то есть были – нормированные рекомендации, у нас есть – да чтоб тебя, были – правила. Всё должно быть по правилам. Всё должно быть под контролем, урегулировано, верно.
Ромео ступает близ и берёт за руку – только. Не позволяет себе нарушить то самое злополучное, допустимое расстояние между партнёрами. Даже сейчас.
– Отпусти меня, Ромео, – требую я. Не уверена, что в самом деле этого хочу.
– Не отпущу, – говорит он. – Жалобу ты всё равно не напишешь.
– Это ещё почему? Откуда такая уверенность?
– Потому что я люблю тебя и это тешит твой эгоизм.
– Враньё, – говорю я. – Твой. И это неправильно. Так быть не должно.
– А как должно?
Не даёт высказаться, перебивает:
– Давай же, скажи: «как выведено чёрным по белому в Своде Правил». Только, знаешь, в чём проблема, Карамель? Этот Свод Правил писали люди по своим же ошибкам.
– Хватит нести ерунду, Ромео. Я думаю, ты не принимаешь необходимые лекарства.
Желаю сменить тему, а потому прибегаю к одному из наиболее часто используемых аргументов. Попадаю.
– В этом ты права, – так просто и скоро соглашается юноша.
Уже восклицаю я:
– Права? Ты в своём уме, Ромео?
– Я никогда не чувствовал столько всего, Карамель, и мне это нравится.
Ты-то куда, глупый?
Всё и так рассыпается, для чего ты ворошишь развороченный улей ещё больше?
Отвечаю так, как ответила бы при любых обстоятельствах. Отказ Нового Мира от меня не ведёт к моему отказу от него. Речи отца не заставят изменить себе. Говорю:
– Нравится быть неспособным контролировать себя зверьём? Весь такой бунтарь, верно? Отвратительно…Лекарства прописаны и назначены всем – без исключения; для умеренного функционирования и развития организма, для нашего же блага.
– Подавление эмоций не есть благо, – спорит Ромео.
– Эмоции наши никто не подавляет, – спорю в ответ, – ты сам должен держать себя в руках. А лекарства работают на устранение нежелательных реакций и на полноценное насыщение важными элементами. Чуешь разницу?
– Мы сказали друг другу одно и то же, только разными словами. Твои мягкие, вылизанные – как из рекламной брошюры; мои же – острые, режущие.
– Уходи, – прошу я. – Меня в чём только не обвинили – твоё появление на пороге Голдман спровоцирует новый слух. Мы не должны видеться и быть вместе, пара расторгнута. Подумай о своей репутации, о моей думать смысла нет – она стёрта в порошок.
– Нет.
– Мы расстаёмся, Ромео.
– Нет.
– Я не люблю тебя.
Признание падает обоим на голову.
– Не верю, Голдман.
– И никогда не любила.
– Врёшь.
– Привязанность – да. Симпатия – может быть. Но я не чувствую к тебе того, что ты чувствуешь ко мне. После смерти Беса я ничего не чувствую, только рытвину в области сердца. Ты не заполнил её и никогда не заполнишь. Ясно?
В любой момент вернутся родители. А если наблюдающие за нашим домом камеры уже устремлены на порог и ожидают выхода юноши? Если только поспевают? Ни в чём нельзя быть уверенным.
Обижаю его, чтобы прогнать. Чтобы уберечь. Я не знаю, что это за чувство и для чего я так поступаю – просто желаю уберечь. Даже самыми отравляющими и больно бьющими словами.
– Убирайся, Ромео, и найди того, кто ответит тебе хоть какой-то взаимностью.
– Мне нет дела до других, а ты – если желаешь – можешь не отвечать ею. Просто будь в моей жизни. Не пропадай. Не разрывай наш союз.
– Посмотри в мои глаза, разве они что-нибудь выражают?
– Я люблю тебя.
– Не мои проблемы.
– Мисс Голдман!
За спиной объявляется служащая.
– Мисс Голдман, для вас сообщение от отца, пройдите в кабинет.
– Секунду, Миринда, – говорю я, глядя на Ромео. – Тебе пора.
Ромео всё понимает. Нервно вскидывает плечами и цепляет дыхательную маску.
– Не буду мешать вашим делам, Карамель Голдман, – говорит он и уходит. Надеюсь, навсегда.
Служащая закрывает дверь. Держу слёзы в себе. Кажется, теперь мы точно расстались. Мы расстались?
– Спасибо, Миринда, – благодарю женщину за своевременное появление. Наверняка она слышала всю нашу беседу и решила выступить в наиболее кульминационной части, дабы вытащить меня. Я ждала помощи извне. Неожиданно. И неожиданно её получила.
Как же дерьмово. Где-то в области груди. Что там? Помимо сердца.
Возвращаюсь в спальню: падаю на кровать и смотрю в потолок. Смотрю в имитацию звёздного неба – подарок дяди. Где сам дядя? Почему не позвонит? Наверняка догадывается, как мне плохо. Как плохо, когда весь мир – единственный мир – и всё общество – единственное общество – ополчаются против тебя. Переворачиваюсь на бок и взглядом сталкиваюсь с пауком, застывшим на соседствующей подушке.
– Вновь охотишься? – спрашиваю я.
Мы смотрим друг на друга. Хочу запомнить момент таковым, хочу запомнить Новый Мир таковым. Пускай – прошу! – миг остановится и позволит ещё раз вдохнуть воздух с поверхности. Я не хочу думать, хочу просто дышать. Дышать на поверхности и знать, что на следующий день грязный запах использованных полотенец Картели не ударит в нос, что незнакомец в низовьях Южного района не швырнет подлую речь, что я не отправлюсь в Острог, что мой мир останется былым – Старый Новый Мир.
Отец передаёт сообщение через Миринду (предполагаю, что ему стал известен визит Ромео; тем самым учащаю собственное сердцебиение). С минуты на минуту приедут служащие – установить террариум для паука, доставить ему еду. Отец просит вести себя как обычно, никак и ничего не комментировать, делать безучастный вид и строить безучастное лицо – пусть моё поведение будет таким, словно я не в курсе происходящих вещей.
– Хорошо, Миринда, я тебя услышала.
Двери дома Голдман открываются – на пороге двое служащих. Проходят спокойно и безучастно: под взором служащей устанавливают в спальне террариум, рассыпают субстрат, прикрепляют поилку и укрытие-череп. Как традиционно.
– А где ваш питомец? – спрашивает один из служащих, когда я протягиваю чипированную руку к терминалу, чтобы расплатиться.
Вместе с тем признаюсь:
– Где-то на кровати, он волен сам выбирать свой путь.
– Смело. В моменты стресса пауки могут скидывать со спины ворс – он аллергенен.
– Хорошо, что у нас не бывает стрессовых ситуаций, верно? – улыбаюсь я (неужели Вестник не опоясал весь Новый Мир? Или то утверждение с ядом?).
Терминал выдаёт звуковой сигнал. Первый раз такой слышу.
– Странно, – говорит один из служащих, – оплата не проходит. У вас рабочий чип?
Меня и от банка отключили? Изверги!
– А может быть иначе? – швыряю я. – Думайте, что и кому говорите.
Так бы ответила старая я, так бы ответила Карамель Голдман днём ранее – до своих семнадцати лет. И я так отвечаю, потому что отец велел: играй, отыгрывай роль.
Добавляю:
– Значит, какая-то ошибка.
В системах Нового Мира не бывает ошибок.
– Значит, – соглашается служащий.
Голос внутри меня зудит: сам Новый Мир – одна сплошная ошибка.
– Запишите на счёт Говарда Голдмана, – киваю я. – Наше имя вам, думаю, известно.
– Разумеется. Хорошего дня, мисс Голдман.
Миринда провожает гостей, я же поднимаю паука и перекладываю его в террариум. Осматриваю доставленную ему пищу: пакеты с мертвыми мотылями, иные насекомые, странная крошка, листья растений, банка с парой живых грызунов. Последнее впечатляет. И настораживает. Крохотные мыши пытаются крохотными лапами ухватиться за гладкую поверхность пластика, в который заключены. Достаю грызуна за хвост – опускаю в террариум. Вот так это происходит в Новом Мире? Вот так это происходит в Новом Мире…
Паук не двигается. Не замечает. Делает вид? Мышь носится из угла в угол, пытается зарыться в субстрат, как вдруг останавливается у поилки, дабы утолить жажду. Лапы паука медленно переносят его тело в сторону добычи. Увлекательно. Медитативно. Грызун оборачивается и смотрит: всё еще не видит умело маскирующегося хищника. Пьёт. Снова пьёт, после чего решает пробежать подле паука. Неверный шаг! Миллиметры – ворс касается ворса. Паук запрыгивает на мышь – в секунду; стискивает мохнатыми лапами, душит. Грызун бьётся с пару секунд в конвульсиях и замирает вовсе. Паук победил.
Я отхожу от террариума, пребывая в легком экстазе. Подобное не описать словами, их форма бессильна перед ощущаемым. Как удержать улыбку? Ох, если бы я могла стать пауком…
Но я чувствую, что граждане Нового Мира – жалкие крысы, отвлёкшиеся на поилку с водой и решившие утолить свою жажду. А паук…паук есть Новый Мир, стены террариума равны стенам нашего города.
Миринда готовит ужин – съедаю порцию супа и, стащив с отцовского кабинета книгу, прячусь в спальне. Интересно, почему родители не возвращаются? Решают мои проблемы? Решают свои проблемы?
Дочитываю последнюю страницу – главный герой умирает – и ложусь спать. Большего я сделать не в состоянии. Мой личный Новый Мир рушится, и обломленные сваи вот-вот отправят Карамель Голдман в низовья старушки-земли. Прощай. Прощай!
События седьмого дня
Я просыпаюсь.
Как долго я спала? Всё, что было до этого – обвинения, беседы, озарения – мне приснилось? Надеюсь, что приснилось. Надеюсь, сегодня понедельник и день обещает быть хорошим. Обычным. Привычны. Правильным.
– Открывай глаза, Карамель Голдман, – зудит голос от изголовья кровати.
Какого?
– А ты что тут делаешь? – восклицаю я, глядя на отца.
Кажется, сегодня не понедельник и произошедшее – не сон.
– С добрым утром, – кивает отец и – что удивительно – достаёт из уха наушник. Всё настолько серьёзно, что он согласен пропасть из сети и побеседовать со мной без присутствия второй линии?
– Никогда не будил меня прежде.
Я привыкла к появлению служащей, будильнику или беспокойному нутру, которые повелевают открывать глаза. Но не к виду отца. Не к обеспокоенному виду отца.
– И никогда не занимался твоим просвещением в требующих то вопросах. Может, потому сейчас почти весь Новый Мир ненавидит тебя? – предполагает отец.
– Почти? – усмехаюсь я.
– На твоей стороне только твоя семья и Ромео. Не семья Ромео, он сам, – уточняет отец.
– Я могу с ним видеться?
– Тебя правда это интересует? – скептически бросает отец. – Для чего, Карамель?
Хмыкает и пожимает плечами. Продолжает:
– Ему запрещено. И тебе. Никакого контакта после официального разрыва, ясно? И вообще, Карамель, оставь это. Оставь мальчишку. Поняла?
Показательно вздыхаю.
– Или он тебе нравится? Зачем цепляешься за него?
Отец знает, как привести в чувства. Заговорить о них. Знает, как дисциплинировать парой фраз. Более отрезвляюще работает лишь обрубок имени… «Кара». До имени «Кара» отец никогда не опускался.
– Нет, не нравится, – спокойно отвечаю я. – И ни за кого я не держусь, ибо самостоятельна и полноценна. Просто…
– Будь добра объяснить, – подстрекает отец.
– Просто других знакомых у меня нет. Нет друзей.
– А тебе что, Карамель, нужна поддержка? Друг для разговоров?
– Собеседник имеется. Паук.
– Мудрое решение. Если решишь доверить кому-либо свои секреты – доверяй животным. Они умеют хранить тайны и никогда не осуждают.
– Зачем разбудил?
– Празднование моего повышения в Палате Социума, – кисло отвечает отец. – Будь добра сделать то, что делают девочки, когда пытаются показать, будто у них всё в порядке, – без энтузиазма протягивает он. – Готовься, сколько потребуется.
– Серьёзно? С каких пор ты этим занимаешься?
– Следовало не прекращать работать над твоей репутацией и твоим имиджем, более весомого и ценного проекта в моей жизни не было.
Повторяю:
– Серьёзно? У тебя хватает наглости озвучивать этот факт?
Теперь отец так легко признаётся, что дочь – всего лишь проект…
– В юношеские годы я хотел не в Палату Социума, а в Палату Рекламы. Реклама синоним Голдман, тебе известно. Сегодня за нами будет – нет, не пристальное – навязчивое внимание со стороны прессы и охраны. Новости, Вестник, Патруль Безопасности – угодить следует каждому. Веди себя достойно, я-то знаю, что ты…нормальная.
Киваю. Комплимент? Странный.
– Собирайся. Выбирай гардероб в белом цвете, мы все одеваем белое. Будешь готова – зайди в кабинет. Приглашённые гости уже ожидают – встречаемся на Дамбе, в «Фалафели».
Отец хмурится, заминается. Словно думает: говорить ещё?
– Говори, – требую я.
– Это твой единственный и последний шанс, Карамель, – вслушиваюсь в наставления отца, – заявить о себе как о человеке, который может не просто управлять Новым Миром, а хотя бы достоин жизни на поверхности. Всё остальное разрулим.
Плечи отца расправляются, тонкие пальцы прыгают на дверную ручку. Уходит. Я недолго наблюдаю за пауком в террариуме и направляюсь в ванную комнату, однако сборы не отнимают много времени. Встречаюсь с Золото – та подпирает дверь её спальни. На девочке белое платье чуть ниже колен, с нелепой кружевной оборкой и рукавами-фонариками. Белые туфельки усыпаны камнями.
Хочу пустить шутку по поводу внешнего вида сестры, но сестра обращается ко мне раньше:
– Мы с тобой, Карамель.
В растерянности киваю и ухожу к себе. Пытаюсь не думать о сказанном. Как можно не думать о сказанном? Не желаю быть в платье, хотя отец ожидает его и не иначе; достаю комбинезон – белый. Цвет чистоты, цвет стерильности, цвет порядка, цвет уверенности. Белый цвет говорит: «смотрите, мне нечего скрывать, смотрите, я невинна». Отец знает, что делает. Отец знает, что делать. Отец продумывает образ – внешний вид, мимику, жесты, привычки, создаваемое впечатление, даже мысли, которые родятся в голове – до мелочей, дабы получить конкретную реакцию. Отцу можно доверять. Отцу можно доверять?
Где дядя? Почему он до сих пор не объявился? Почему никоим образом не прокомментировал участие Голдман в скандале? Да он первый – как однажды попавший в него – должен был набрать племянницу и расспросить о делах и самочувствии! Дяде можно доверять?
Всё бы отдала (и так отдала, Карамель!), чтобы увидеться с янтарными глазками и обсудить происходящее. Чем занимается Каин? И сейчас, и в жизни? Ныне его речи не кажутся столь безобразными и абсурдными, они обретают вес и форму. Едва удерживаюсь от смеха: в начале недели ни у меня, ни у кого-либо ещё не было представлений о вскоре случившемся. О том, что всё обрушится. Неспешно и пред взором тысяч.
Вызволяю из шкафа белые ботинки, а из шкатулки (той самой, подаренной Каином, за двумя запятыми-замками) – белые перчатки. Янтарные глазки были проницательны.
Мы – ваши Создатели.
Мы – ваши Создатели?
Велю служащей нести пальто – исполнительно припадает к дверям.
– Вы чудесно выглядите, мисс Голдман, – лепечет женщина, когда я принимаю верхнюю одежду из её рук.
– Чудесно означает чудаковато? – огрызаюсь я и теряюсь за дубовой дверью – щелчок замка отгораживает нас друг о друга и рвёт беседу на корню.
Подхожу к зеркалу и смотрю на себя. Соберись, Карамель. Нет ничего, с чем бы ты не справилась (или не справилась твоя семья) – шагай вперёд, даже если сейчас оно покрыто коркой неизвестного. Всё наладится и будет как прежде, покуда Патруль Безопасности не забрал тебя в Картель, а оснований к тому нет.
Или есть?
Все те жалобы, статьи из Вестника…это считается основанием? Академия уже выставила документ к моему обследованию. Неужели всё так серьёзно?
Поспешно накидываю пальто и выхожу из спальни. Отец сидит в кабинете – перелистывает почту на плавающем в воздухе экране. Мать сидит на столе, аккуратно покачивая ногой, переброшенной через другую ногу. Наверное, мне бы хотелось поговорить с ней, посоветоваться, оправдаться. Наверное, это было бы правильно. Но вместо того я молчу – молчит и она. Лицо матери – фарфоровая кукла – без эмоций. Руки лежат на бёдрах – управляющий марионеткой бросил игрушку. Пускай довольствуется той информацией, которую почерпнула из Вестника и от отца.
Оба родителя молчат. Говорю, что готова. Оба родителя молчат. Спускаемся в прихожую. Оба родителя молчат. К обету негласности присоединяется сестра. Крепим маски на лицах и выходим на посадочное место, садимся в приготовленный автомобиль. Отец за рулём сосредоточен, внимателен.
Небоскрёбы редеют и уменьшаются, переходят в небольшие дома, паутина над головой развязывается, распутывается, машины подле нас рассыпаются. Нас встречает всей своей красотой дамба.
Выглядываю «Фалафель» – там мы были с Ромео; здание липнет к иным зданиям. Ступаю из автомобиля, когда мы паркуемся, на посадочную платформу, тороплюсь переместиться с неё на подобие песка, рассыпанного по периметру дамбы: ноги вязнут в мельчайших крупицах. Песок похож на пыль. Я почти уверена, что это пыль. Имитация пляжа. Забавно. Но для чего? Никогда не задумывалась…
Наблюдаю – вдруг – десятки раскинутых по парковочным местам автомобилей. Сколько же здесь людей… И за каждого платит семья Голдман.
– Лучше бы мы были вчетвером, – говорю я. – К чему созывать всех знакомых и коллег?
– Лучше бы ты следила за собой, Карамель, – брыкается Золото. К ней возвращается чудовище, что терроризировало меня на протяжении двенадцати лет – с первого крика из колыбели. – Тогда бы не пришлось устраивать этот цирк и наряжаться как идиотам.
– Не говори сестре подобных вещей, – встревает отец. – Карамель помогла бы тебе. А моё повышение – отличная возможность собрать многих из управления и познакомить с тобой, – обращается ко мне, – лично.
Киваю. Не желаю того делать, но выбора нет. И Золото я бы не помогла. И они не спасают меня – спасают себя, спасая репутацию семьи, которую я пошатнула.
– Ты вообще видела тряпку на мне? – не сдаётся Золото. – Похоже, что я собралась на бал?! Почему тебя не заставили натянуть тупое платье? Даже сейчас, Карамель, ты долбаная выскочка, не смогла выбрать что-нибудь с юбкой. Это комбинезон будущего заключённого? Собираешься после своего веганского салата в Картель?
– Золото, закрой рот, – холодно отторгает мать, а младшая дочь – что удивительно – слушается.
Идём до ресторана. Близ воды ветер сильнее, настырнее – прокалывает, остро. В городе не так холодно. В городе – словно – и небо светлей, здесь же – ни раз упомянутый кусок старого картона. Ощущаю внутри себя глыбу льда, что, подтаивая, бежит по телу – вскоре капли эти замерзают и остаются внутри. Пытаюсь укутаться, но всё без толку.
Служащие распахивают перед нами двустворчатые двери – оказываемся внутри «Фалафели». Один единственный стол тянется вдоль всей залы: на нём – всевозможные яства, за ним – всевозможные люди. Присматриваюсь: запечённые сверчки и ведущие Новостей, блестящие синтетические стейки и руководители Палат. Знаю, что всё это представление необходимо: важно и для отца, и для меня. В первую очередь для меня. Но в последние дни открылось слишком многое, а потому я ни с кем не здороваюсь и безучастно тянусь шлейфом запахов за цокающей каблуками семьёй Голдман. На секунду меня поражает сожаление, и я подумываю остановиться. Ещё не поздно остановиться…
Еще не поздно?
– А вот и виновник торжества! – радостно объявляет голос дяди.
Дядя! Не могу поверить, он здесь!
Желаю броситься с объятиями – что?; держусь, молчу, отвожу взгляд. Где он был? Почему пропадал? Что происходило в его жизни? Когда я узнаю? Я могу узнать?
Дядя вываливает из-под стола крупный живот и утиной походкой бредёт к отцу. Мужчины хлопают друг друга по плечам, уместно шутят. Мы с Золото никогда не сможем так здороваться…
Дядя низкий и круглый, отец высокий и тощий. Дядя смотрит тепло, хоть и кровожадно, отец смотрит холодно, но и сострадательно. У дяди зеленые глаза, у отца – голубые. Дядя весь такой припухлый и активный, отец же – поджарый и скупой на действия.
Мать в стороне. Скидывает в руки служащей плащ и обращается к толпе, половина которой – та, что обладает накладными волосами или накладными ресницами – восхищается обтягивающим нарядом зелёного, почти болотного (вот же дядя позабавится!) цвета. У платья короткие рукава, глубокое декольте. Острые шпильки поднимают худое тело и делают его выше отца. Вычурная, броская, резкая…Самка богомола!
