Читать книгу: «Сакура», страница 3
Так как старожилов в нашей камере оставалось не так уж и много, а уж тем-более тех, которые пользовались авторитетом-место Димы перешло ко мне по наследству и вместе с ним некоторые права и обязанности. Со всеми возникающими вопросами сокамерники начали обращаться ко мне и прислушиваться к тому что я говорю. Так сказать невесть откуда свалившаяся власть ничуть не вскружила мне голову и практически ничего в укладе нашей жизни не поменялось.
Как-то раз вечером перед самым отбоем ко мне на нары подсел один из заключённых и сказал, что надо серьёзно поговорить. Парень был не местный, а приезжий из какого-то другого города и даже не Удмуртии. Разумеется, что помощи с воли ему никто не оказывал и он кормился, так сказать-с общака, который мы всей камерой собирали. Своё преступление он совершил ещё будучи несовершеннолетним, однако ему уже исполнилось 18 лет на момент проведения следствия и его перевели к нам.
Он завёл разговор про одного из заключённых содержащихся в нашей камере-Кырле. Тот на свободе проживал в Пудеме и в чём его обвиняют толком никто не знал. На расспросы он отвечал расплывчато и неразборчиво, а толком расспрашивать о преступлениях считалось крайне неразумно и даже опасно-могли неправильно понять и трактовать совершенно по другому. Тем более расспрашивать про делюгу у лица ещё неосужденного было признаком чрезмерного любопытства и плохого тона, подозреваемый в этом и обвинённый мог пострадать от самих сокамерников и даже вполне обоснованно. Однако в общих чертах кто в чём обвиняется-было известно практически всем. Посвещать или нет в подробности-было добровольным делом каждого.
Но по поводу этого человека ползли тёмные слухи и его называли мутным. Когда разговор заходил хоть краем про его дело-тот заметно нервничал и начинал заикаться, да и вообще умом особо не блистал. Жил он в семейке вместе со своими земляками и даже те про его преступление практически ничего не знали… Всё было бы ничего, если бы не тот факт, когда ему вручили обвинительное заключение-он прочёв его тут же разорвал и начал есть едва не подавившись, чем рассмешил своих приятелей. Те невольно заинтересовались и вырвали из его рук несколько обрывков-и разумеется прочли их. Оказалось, что того вместе с его подельником, содержащимся в другой камере обвиняли в том, что они ограбили и изнасиловали 70-летнюю бабушку, устроив в её доме пьяный дебош и, так сказать-оргию. Её они привязали к кровати, а сами устроившись в соседней комнате употребляли спиртное и время от времени по очереди наведывались к ней, любуясь и пользуясь её прелестями. Разумеется его тут же поняли на смех и слух о его подвиге моментально разлетелся по всей камере.
Всерьёз над этим никто не задумывался, однако смеялись все воспринимая это как какой-то чёрный юмор. Однако парень обратившийся ко мне придерживался другого мнения на сей счёт-он предложил его опустить… Я задумался, взвешивая все за и против, а потом спросил его почему он именно ко мне обратился по данному поводу. Тот пояснил, что больше в нашей камере такое решение принять некому, а я пользуюсь авторитетом, как человек разумный, рассудительный и справедливый.
С одной стороны я был согласен с его доводами-следовало по всем критериям наказать этого человека, но с другой я сомневался, вполне допуская мысль, что обвинить и оклеветать можно любого о чём и поделился с ним. Но парень настаивал на своём, очевидно испытывая жгучее желание либо наказать того, либо страдая спермотоксикозом. Я разумно заметил, что не являюсь ни смотрящим, ни положенцем, ни каким-либо иным криминальным авторитетом-поэтому принимать такие решения о дальнейшей судьбе человека просто не могу-да и не хочу. Тем более, что со дна опущенных обратно дороги нет.
В конце-концов мы вместе пришли к общему решению-тот попытается совершить задуманное этой ночью, но избегая лишнего шума и насилия, склоняя того, так сказать, к добровольному акту. То есть на своё личное усмотрение страх и риск. Таким образом оставались и овцы целы и волки сыты. Если бы поднялся шум и происходящее стало известно надзирателям, то пострадать могла вся камера.
После отбоя тот уговорил соседа спавшего рядом с Кырлой поменяться с ним местами и устроился рядом с ним. Немного понаблюдав за происходящим, я решил-будь что будет и уснул.
Утром я проснулся и стал с нетерпением ожидать отчёта о проведённой ночи. Однако дело до этого дойти не успело-началась утренняя проверка и надзиратель обратил своё внимание на запуганного Кырлу, когда тот начал пытаться резать себе вены тупой алюминиевой ложкой на руке именно в тот момент, когда тот проходил мимо него выходя из камеры. Разумеется это показательное выступление не могло остаться незамеченным и Кырлу тотчас же вывели из камеры, захлопнув за ними двери. Все приготовились к худшему.
Я подозвал своего вечернего визитёра и поинтересовался у него о том, что же произошло ночью. Миша, так того звали, ответил что ничего не получилось, но он доставал Кырлу почти всю ночь.
– А ведь я тебя предупреждал, что добром это не закончится… -резюмировал я и, помолчав добавил:-Ладно… Будь, что будет…
По окончании проверки дверь в нашу камеру распахнулась и в неё буквально ворвалась целая делигация надзирателей, включая лепилу (так обзывали тюремного медработника),тот начал брюзжать слюной по сторонам, визжа о том, что прекрасно понимает, что происходит:
– Если данный инцидент повторится, то пострадает вся камера! -в конце своего пламенного выступления заверил он нас всех и удалился вместе со своими сопровождающими.
– Что и требовалось доказать… -добавил я, когда дверь за ними захлопнулась, оставив внутри глупо ухмыляющегося Кырлу с перевязанной и обмазанной зелёнкой рукой. Я подозвал Мишу и сказал ему, чтобы тот оставил Кырлу в покое и заверив, что тот не останется безнаказанным. Потерпевший расхаживал по камере с гордо поднятой головой, почувствовав поддержку со стороны надзирателей. Его никто не стал трогать, однако и в обществе ему было отказано практически всеми-даже его семейниками-земляками. Постепенно Кырла опустился сам до уровня чертей и его определили в шныри, шпыняя и унижая морально. И тот занял своё место в данном обществе…
Время тянулось гнетущей неизвестностью и казалось, что обо мне совсем уже позабыли. Однако это было не так и меня снова вызвали на допрос к следователю. Тот встретил меня в кабинете для допроса вместе с адвокатом и заявил, что закрывает моё дело и передаёт его в суд, а меня вызвал для ознакомления с материалами дела. Таким образом я получил возможность изучить всё то, что следователю удалось насобирать на меня. Я прочёл результаты судмедэкспертизы по вскрытию тела потерпевшего и ужаснулся-такие повреждения я просто не мог нанести. Перелом рёбер с обеих сторон, разрыв селезёнки, не считая многочисленных ссади, гематом и царапин. Смерть потерпевшего наступила в результате сотрясения головного мозга с кровоизлиянием в вещество мозга-и в принципе, тот удар вполне допустимо, что нанёс именно я, когда ударил его с разворота ногой в горло. Эксперты утверждали, что после получения данной травмы потрепевший скончался не сразу, а спустя 2,5 часа, в течении которых вполне мог двигаться…
Однако остальные повреждения были явно не на моей совести, а значит его били… Били сильно и хорошо до тех самых пор, пока тот не признался в совершении кражи именно моим друзьям, а не мне-и это было вполне очевидно.
Далее шли мои путанные первоначальные показания, которые у меня взяли когда я ещё находился в состоянии алкогольного опьянения и шоке-их можно было особо и не читать ибо, если верить тому что там было написано в процессе дознания-меня можно было сразу же ставить к стенке. Разумеется я их толком тогда не мог не то что давать, а даже прочесть и подписать. Однако какая-то закорючка похожая на мою присутствовала. Потом шли результаты осмотра моих вещей и показания моих одноклассников-в них прослеживались явные расхождения, которые спустя некоторое время логично выстроились в общий и целостный ряд. Моя тетрадь, также была приобщена к делу, а так же присутствовали результаты очной ставки…
Наконец я добрался до показаний допроса Третьякова Олега-толком ситуацию он не разъяснил, однако не подтверждал показаний Романа и Сергея о том, что я дважды ходил в подъезд, где и было совершено преступление. Таким образом данный момент оставался невыясненным и требовал дополнительного расследования. Так же отсутствовали сведенья о том, что именно я обратился к жильцу того самого дома за помощью.
Стоит также особо отметить, что следствием была обнаружена кровь в соседнем подъезде-свежие следы. Группа крови этих следов и потерпевшего совпадали. Возникал невольный вопрос: откуда они взялись? -а за ним вполне логичный и соответствующий вывод…
– Но позвольте… Откуда взялась кровь в соседнем подъезде??? -задал я вполне резонный вопрос следователю. В ответ тот лишь пожал плечами и отмахнулся, как от незначительного и почти не имеющего отношения к делу факта.
Исходя из всего того, что я прочёл, следовал вполне простой и очевидный вывод о том, что меня просто-напросто подставили и друзья-одноклассники и сами менты, заинтересованные в скорейшем закрытии дела. Я наотрез отказался подписывать то, что хотел от меня следователь и потребовал проведения дополнительного расследования. На это тот ответил мне, что вполне может закрыть дело и без моей подписи. Я с надеждой взглянул на адвоката, пытаясь найти поддержку в его лице, однако тот не задумываясь поддержал следователя и заверил:
– Закрывай дело! Из суда его направят для дополнительного расследования-стопроцентно! -сказано это было настолько твёрдо и решительно, что я невольно поверил ему и поставил свою подпись…
А в тюрьме тем времением решили провести кое-какой ремонт, а может это просто был предлог-кто знает, и нашу камеру расформировали по другим и таким образом мы все снова оказались в других условиях изменивших наш уже сложившийся быт, отношения и образ жизни…
Нас так же разбили на несколько групп и распределили по другим камерам-я попал в ещё более мрачную и меньшую, хотя это никак не сказывалось на количестве содержавшихся в ней заключённых. Контингент здесь был уже совершенно другой и состоял в основном из лиц ранее судимых и отбывших уже в некоторых случаях не одно наказание. Это было видно по мелькому взгляду на разношёрстную толпу.
На моё удивление меня сразу же кто-то окликнул и среди заинтересованных взгядов я увидел знакомое лицо, которое уже никак не ожидал узреть. Это был высокий, но худой парень, когда-то учившийся со мной в школе, но в разных классах-Телицын Виктор. Я помнил его, он считался трудным подростком и его след потерялся после 8-го класса. Он сразу же подозвал меня и завёл в свой проход, знакомя со своими семейниками. К нам сразу же примкнули остальные, проявляя интерес к новому человеку. Начались расспросы, на которые я уже знал как отвечать и давал ответы уже более уверенно, нежели впервые попав в подобную ситуацию. Однако именно первое впечатление, которое складывается у людей в основном играет решающую роль в дальнейших отношениях. Зная это, я не забывал про осторожность и старался не терять бдительности, ибо иногда проскакивали каверзные вопросы, на которые надо было уметь правильно ответить-или шуткой или уклончиво, но ни в коем случае не грубить, чтобы не нажить себе сразу же нежелательных и, быть может, влиятельных недругов.
На моё счастье среди этих акул оказался более-менее знакомый мне Виктор, который здесь был уже не новичком и держался уверенно-он сдерживал напор расспросов, свалившихся на меня и своего рода поддержал. Пригодилось и моё первое знакомство с Медведем, которого здесь многие знали не по наслышке, а по своим отбытым срокам заключения. Общение среди соседних камер, как я уже говорил-отсутствовало вовсе. Не было никаких дорог или кабур, через которые заключённые могли общаться посредством записок. Только в тюремном прогулочном дворике иногда можно было перекрикнуться с соседями. Но и это надзиратели сразу же пресекали, грозя закончить прогулку.
Наконец более-менее утолив своё любопытство, меня оставили в покое и дали возможность хоть как-то обустроить быт и оглядеться. Собственно и обустраивать-то особо было нечего. Если в той недавней камере, где мы содержались ранее у меня было своё место, где я мог лечь, когда мне вздумается и вообще делать почти всё что хочу-то здесь уже такого небыло. Так что и вещи мои в основном оставались в сумке, потому что расположить их тоже было проблематично. К общим запасам добавились лишь мои скудные заначки сигарет, чая и конфет. Общака как такового здесь практически не было, не то что в нашей камере. Иными словами моё положение и содержание ухудшилось и значительно. Возможно сказалось моё поведение на следствии и передача дела в суд, приговор которого был весьма предполагаем для работников правоохранительных органов.
Конечно же всё это сказалось на нервной системе-переживания по поводу предательства и подлости друзей, ожидание судебного процесса, значительно ухудшившиеся условия содержания. Вполне возможно всё это было сделано по довольно простой и очевидной причине-чтобы сломить мой дух и сопротивление…
Сокамерники относились ко мне вполне сносно и никаких нападок или агрессии с их стороны не было, а с Виктором и его семейниками мы подружились. Виктор попал сюда не один, его подельник содержался в этой же тюрьме, но в другой камере-за разбойное нападение. Как он рассказывал, был ещё один-третий подельник, но тот умудрился скрыться от следствия и находился в розыске. Я его знал-то был наш общий знакомый, он приходил в мою группу для занятий айкидо и дружил с одной нашей общей знакомой девушкой. Позже они поженились.
Про моё дело Виктор, как ни странно слышал, впрочем как и остальные, он знал, что я нахожусь в тюрьме-даже хотел, чтобы мы встретились и были вместе. Так же я узнал, что женщина, которая содержалась с нами в КПЗ, утопила в речке в проруби двоих своих детей-мальчика и девочку из-за своего сожителя, который поставил ей условие выбора между ним и её детьми. Её преступление повергло в шок весь город и детей хоронили городом-однако при жизни никому до них не было дела…
Когда пришло время суда, я как мог привёл себя в порядок и надел всё чистое. На улице уже вовсю царила весна и я сощюрился от яркого и тёплого солнышка-был конец мая. Судебный процесс длился два дня. На него, разумеется явились мои друзья и дали те же самые показания, что и на расследовании, только уже более логично, без расхождений и противоречий, которые наблюдались у них на первых показаниях. Третьяков Олег ничего толком не рассказал, уйдя от прямых вопросов в сторону и мотивируя тем, что не обращал внимания на происходящее-иными словами налицо был явный сговор, что конечно же заметили и подчеркнули все присутствующие, включая мать потерпевшего.
Когда я спросил у Романа с чего тот взял, что потерпевший был замешан в краже-он ничего толком не смог ответить, а лишь произнёс:
– Ну что же… Сажайте всех троих… заодно и срока побольше… -ни Сергей, ни Роман не отрицали того факта, что заявили мне о признании потерпевшего.
Немного подумав, судья-женщина лет 30—35 спросила у меня, что я чувствовал, когда узнал из уст Романа о признании потерпевшего. Разумеется это был вопрос на засыпку-я сразу же понял и растерялся, не зная как и ответить на него. А та победно и с ехидной ухмылкой смотрела на меня, прекрасно зная, что как бы я не ответил-трактовка будет не в мою пользу.
– Облегчение… -выдохнул я то, что первое пришло мне в голову.
Я попросил отметить слова Романа в протоколе судебного заседания, однако их конечно же там не оказалось. Человек, которого я позвал на помощь, отрицал этот факт и заявил, что вышел покурить в подъезд, когда обнаружил ещё живого потрепевшего. Выяснилось, что пропали какие-то деньги (хотя были-ли они вообще-тоже было неясно) и ещё кое-какие незначительные мелочи, а так как я явился в парикмахерскую с шапкой потерпевшего, которую подобрал автоматически ничего не соображая, находясь в шоковом состоянии-то на меня благополучно повесили ещё и кражу.
Я уверен в том, что если бы Третьякова Олега более подробно и тщательно расспросили в процессе расследования, то он мог рассказать много интересно и противоречивого тому, что показали мои друзья-одноклассники. Однако никого это уже не волновало.
Припёрлась жена потерпевшего, которая совместно с его матерью поведала о том, что тот относился к лику святых, однако умолчав при этом про унижения и побои, которые он наносил ей периодически в состоянии алкогольного опьянения, а так же о том, что хотела уйти от него. При этом она имела наглость заявить следствию и суду, что состояла со мной в периодических интимных отношениях. Зачем это было рассказывать и какое отношение это имело к делу-до меня до сих пор неясно.
Я не отрицал этого факта, однако заметил, что имел с ней связь один-единственный раз и отказал ей и её 4-летней дочери в совместном проживании.
– Вполне очевидно, что ты позарилась на мою комнату.-сделал я соответсвующий вывод и дал ей хорошую оплеуху-мать потерпевшего тут же набросилась на неё, проклиная и заявив, что выгонит на улицу. Та как нашкодившая кошка поспешила ретироваться.
Вместе с ней пришла и её подруга, за которой я ухаживал и имел вполне естественные и серъёзные виды на свободе-она не отказывала мне, но и не соглашалась на мои недвусмысленные намёки и предложения. Дальше этого дело не заходило, хотя я и неоднократно помогал ей в некоторых довольно щекотливых вопросах и ситуациях. Но добро, как говорится, не помнится-чего стоит уже оказанная услуга?..Конвой обомлел, когда узнал, кто она мне такая. Выступать на суде она не стала, оставались лишь её показания на следствии, в которых она характеризовала меня так: Был подвержен юношескому максимализму-если любил, то любил; но если ненавидел-то мог убить.
На судебных прениях прокурор попросил дать мне 8 лет лишения свободы, строгого режима, обвинив в умышленном нанесении тяжёлых телесных повреждений, повлекших за собой смерть потерпевшего по неосторожности и краже.
– Я рассчитывал, на признание подсудимого… -заявил он в конце своего выступления и посмотрел на меня, так же он упомянул, что я воспитывался и рос без отца, хотя к чему это было сказано-тоже непонятно. Можно было подумать, что это я виноват в том, что подлец-отец бросил нас с матерью на произвол судьбы на чужбине, в коммуналке с соседями, где только клопов не хватало для полного счастья…
Адвокат выдал пышную и пламенную тираду в мою защиту, я и не ожидал даже, что тот является таким красноречивым оратором, поддержав моё ходатайство о направлении дела для дополнительного расследования:-В деле довольно много невыясненных обстоятельств, которые не принимались во внимание следствием и суд не может вынести несправедливый приговор-и, быть может, осудить невиновного!
Мать потерпевшего заявила:
– Я не знаю насколько виновен этот человек… Но то, что виновны все трое-у меня не вызывает ни малейшего сомнения! -также она требовала для всех смертной казни, разумеется.
Когда мне дали последнее слово я встал и сказал, что прошу не оправдательного, а лишь справедливого приговора суда, заметив при этом, что если бы не участие моих так называемых друзей, то данной трагедии бы не произошло. Так же я пояснил, что просто не мог давать показания против своих друзей, однако когда выяснил все обстоятельства дела, то решил рассказать правду. Своё краткое выступление я завершил так:
– Если суд всё же признает меня виновным, то прошу вынести мне смертный приговор ибо я просто не смогу пройти мимо этих подонков!
Был объявлен перерыв-к решётке подошли моя мать и даже родная бабка по линии отца соизволила присутствовать с ней. Так же подошёл и адвокат, который выразил своё восхищение моим выступлением и тем, как я держался во время судебного разбирательства:-Не переживай, дело отправят для дополнительного расследования! -заверил он и удалился.
Далее меня увезли обратно в тюрьму, где разместили в уже знакомом стаканнике и накормили обедом. А через некоторое время привезли обратно и препроводили в зал суда.
После долгого и нудного вступления судья Рычкова огласила приговор:
– …Приговаривается к 8 годам лишения свободы с содержанием строго режима.
Осудили без шума и пыли, чем вызвали довольные улыбки на рожах моих одноклассников-Роман аж заржал, не скрывая своей радости и триумфа, а всех остальных приговор просто поверг в шок. Молчаливые кивалы по обе стороны судьи так же согласно кивали головами. Адвокат аж подпрыгнул на месте, явно не ожидав такого поворота событий, он начал было нервно что-то там протестовать про прямые нарушения УПК, но его никто уже не слушал, а судья приказал молчать и обратилась ко мне, на этот раз уже без улыбки:
– У подсудимого есть вопросы?
– Нет!..-резко выкрикнул я и повернувшись в сторону Романа громко сказал в тишине зала:-Молись о смерти!..
…Где-то через неделю ко мне в тюрьму явился адвокат. Он чуть ли не с объятиями бросился ко мне навстречу, очевидно чувствуя свою вину.
– Мы будем бороться! -кидал он пышные и пламенные тиррады на ветер, нервно вышагивая из угла в угол, но я в них уже не верил, как впрочем и ему самому:-Сам межрайонный прокурор Зентереков опротестовал приговор суда!..Пишем кассационную жалобу-и приговор отменят! -он продолжал размахивать руками, ведя непримеримую борьбу с невидимым противником.
Я сидел и слушал его, до сих пор не прийдя в себя после оглушительного приговора. Выбора у меня никакого не было и писать кассационную жалобу разумеется было необходимо. Наконец немного успокоившись после своего показательного и праведного гнева, адвокат задал мне вопрос, очевидно мучавший его самого:
– Я твой адвокат и я буду тебя защищать!..Мне-то ты скажи, так ли на самом деле было дело или ты думаешь таким образом сорваться?..
– Так и было! -чуть ли не взвыл я от бессилия.
– Эх… был Максим… -молвил он на прощанье, глянув на меня через плечо у двери и вышел наружу, так и не закончив начатой фразы…
В конце лета пришёл ответ на мою кассационную жалобу-приговор оставили без изменений и в целом решение суда признали правильным. Протесты межрайонного прокурора Зентерекова об оправдании моих действий в отношении кражи и прочих мелочах, моего адвоката и мои ходатайства были отклонены.
В камере меня прозвали глушённым-я как-то абстрагировался от происходящего вокруг меня, не веря что всё это происходит на самом деле. Большую часть времени я старался проводить во сне или полудрёме. Один раз просто сорвался на одном из своих сокамерников-уже бывалом зеке, в пылу какого-то незначительного и мелкого недоразумения я выпалил такую фразу:
– Я-то вора убил, а ты-вор по жизни!..-чуть позже до меня дошёл смысл необдуманно сказанного. В камере повисла тишина и меня начали чураться и сторониться, даже мои семейники. Один из них спустя долгое и томительное молчание произнёс:-Ты хоть думай, что говоришь и не забывай где находишься…
Я согласился с ним и немного погодя подошёл к тому заключённому с извинениями-тот молча выслушал меня и пожал руку:
– Да ладно-всё нормально… все срываются…
Однако наши отношения уже не были прежними. Бывалые зеки уже имея опыт делали себе запасы из сигарет, чая и конфет на этап, а я кидал всё на общак и отдавал своим семейникам. В конце-концов один из них не выдержал и сам начал откладывать мне на этап кое-какие запасы, я же просто не обращал на это внимания.
Физическое здоровье на почве нервного расстройства, конечно же, тоже ухудшилось-на лице, ногах, руках и теле кое-где начали выступать какие-то гнойники, покрывающиеся коркой, но продолжающие гнить изнутри. Экзема. Казалось сама плоть, наравне с душой поддаётся распаду и не желает жить дальше. Я был сломлен, чувствовал это и хотел собственной смерти-несколько раз даже пытался удушиться, но это было невозможно в постоянном навязанном обществе, останавливали ещё и мысли о матери…
Она пришла на краткосрочное свидание перед самим этапированием на место отбывания наказания, вместе с бабкой. Бабка причитала, что приедет ко мне хоть на край света-в очередной раз бросала пустые слова на ветер, как я не был ей и её сыну нужен с самого моего рождения-так это отношение и осталось.
Во время одной из проверок я, не дождавшись обхода и переклички провалился в спасительный дрём из которого меня вывел раздражённый крик надзирателя-Вани и тормошение за плечо Виктором. Я плохо соображая вскочил и промямлил, что-то нераздельное. На меня написали бумагу о нарушении режима содержания, которая грозила наказанием в виде заключения в карцер-однако его не последовало, выписали лишь предупреждение на первый раз. Но Ваня от меня не отстал-наоборот, начал провоцировать, увидев во мне жертву для своих садистских забав.
Так, когда я остался в камере один во время своего дежурства, когда все остальные пошли на прогулку-тот заскочил в камеру и без повода избил меня. Оказать ему достойное сопротивление в моём состоянии я просто не мог, да это и не имело бы смысла, а только лишь ухудшило моё положение. Обида, унижение и ярость от бессилия терзали меня. Преследования и притеснения со стороны Вани не остались незамечены окружающими-тот старался каким-либо образом унизить или спровоцировать меня на ответные и необдуманные действия. Сокамерники сочувствовали, но помочь и защитить каким-либо образом не могли.
Поведение этого надзирателя неоднократно замечалось и его коллегами и те не раз делали ему замечания, однако он проявлял своё истинное лицо, когда никого не было рядом, упиваясь своей властью. Как я упоминал уже ранее-было два таких надзирателя: Ваня и Гусь, и попасть в поле их зрения считалось почти что самоубийством. Ходили слухи, что они вдвоём забили до смерти не одного заключённого в карцере. Иногда среди ночи в тишине слышны были громкие крики, доносящиеся из глубин тёмного подвала, вселяющие ужас в души заключённых.
После краткосрочного свидания с матерью и бабкой, меня попросила женщина-надзиратель помочь ей принести коробки с передачами для заключённых, отказать ей я разумеется не мог. Я взял указанную ею коробку в руки и впервые за полгода заключения имел возможность держать руки не за спиной, а перед собой и смотреть не только под ноги. Уже забытые ощущения напомнили немного, что я всё же оставался человеком, а не скотом.
Впереди шла та женщина, открывая решётчатые двери, а за мной шествовал Ваня, явно замышляя какую-то очередную свою подлую провокацию. Однако повода для недовольства он не получил, чем расдосадовал —я не споткнулся и не упал на лестницах, хотя он пару раз и пытался сделать мне подножки. Остановившись перед камерой, женщина сказала мне, чтобы я поставил довольно тяжёлую коробку возле стены-я подчинился и выполнив её просьбу выпрямился, заведя рука за спину. Ваня с противной ухмылкой смотрел на меня сбоку, немного покачивая своей дубинкой и хлопая ею по своей ноге-очевидно ему нетерпелось пустить её в ход. Заметив это женщина громко и требовательно окрикнула его:
– Ваня!
Тот, довольно ухмыляясь и нагло глядя на меня, спросил:
– Ну… и за что же мы сидим?
– За убийство! -довольно резко отрезал я, не желая с ним вообще разговаривать. Тот удивлённо переспросил, как-будто не поверив мне:
– И кого же ты убил?
– Вора! -выдохнул я с ненавистью. Женщина удивлённо и с интересом взглянула на меня-удивился и сам дубак.
– И тебя что-посадили за это?..Сколько дали?
– Восемь лет… -тихо ответил я пробуя эти слова на вкус и осмысливая их значение. Удивлённый и явно оторопевший Ваня, озадаченно задумался-вполне очевидно он считал, что перед ним стоит какой-то насильник, хулиган или вор. Его отношение ко мне чуть заметно изменилось, оставался лишь вопрос в какую сторону и надолго-ли. Наконец дверь в мою камеру открыли и я с облегчением избавился от гнетущего общества в его лице. Позднее я слышал, что их обоих нашли и убили бывшие заключённые, не забывшие и не простившие их издевательств. Что ж… жестокость-порождает жестокость и тут удивляться нечему. А умышленное и осознанное издевательство над теми, кто не может достойно ответить и дать сдачи-на мой взгяд заслуживает наказания…
Когда пришло время этапирования и были названии наши фамилии с Виктором, я даже вздохнул с облегчением, понимая что своего рода освобождаюсь от опостылевших стен тюрьмы и преследования садиста-надзирателя…
Моим попутчиком, как я упоминул-оказался Телицин Виктор, с которым мы вместе сидели в осужденке, так называлась та камера. Мы с ним подружились, съев уже не одну пайку баланды и во время этапа тоже старались держаться вместе. Погрузив нас в автозек вместе с остальными заключённими, нас привезли на вокзал, где пересадили прямо в поезд из машины, подогнанной вплотную к вагону. Конвоиры сверяли сопроводительные документы с личностью, назвав лишь фамилию-остальное мы называли сами-имя, отчество, статья и срок.
В вагоне нас распределили по своего рода купе-камерам и здесь нам с Виктором повезло оказаться вместе. Публика была нам совершенно незнакома и абсолютно разношерстна-имелись и рецидивисты. Кормить здесь не кормили, так как дорога была не так уж и далека. Ехать нам предстояло в Ижевск, где проходил ещё один этап пересылки. С кипятком здесь тоже было довольно проблематично, однако зеки народ находчивый и снова в ход пошла бумага и тряпки, сжигая которые можно было вскипятить воду в металлических кружках, ручки которых были предусмотрительно обёрнуты тряпками или просто-напросто переплетены толстыми сплетёнными между собой нитками. Довольно скоро по коридору пошёл запах горелого и конвой начал метаться туда-сюда, стращая ударами дубинок по решёткам и требуя прекратить данное пожароопасное безобразие. Однако на них мало кто обращал внимания, прекрасно понимая, что встреча с ними закончится сразу же по прибытию на место.
Спрятавшись на третьем ярусе деревянных нар-заключённые продолжали своё дело и как правило успевали доводить его до конца, всыпав в кипящую воду порцию заварки. Количество осужденных явно превышало количество мест в столыпинских вагонах-поэтому в купе практически невозможно было провернуться, что весьма затрудняло наблюдение конвоиров за нами. Разумеется мы использовали этот фактор в свою пользу. А те, в конце-концов плюнули на нас и приоткрыли форточки в проходах-из камер окон на улицу, разумеется не предусматривалось.
Конвой удалился в свои купе и лишь изредка один из них проходил по вагону наблюдая за нами и стащая ударами дубинки по решёткам. Через 2—3 часа нас понемногу начали водить в туалет-по несколько человек. Когда подошла наша очередь, мы бегом оказались у туалета и по одному посетили его. Войдя внутрь я было попытался закрыть за собой двери по привычке, за что сразу же получил несильный удар дубинки по плечу:
