Читать книгу: «БЖД», страница 2
Выбор шарнирки
В итоге я согласилась. И основную роль в моем согласии сыграла причина самая очевидная и примитивная, а именно – деньги. Я не люблю торговаться, хотя частенько приходится, но в данном случае странный заказчик сходу назвал такую сумму, на которую мне без проблем удалось бы прожить как минимум полгода. А то и дольше, если не возникнет непредвиденных расходов. Тем не менее, признаюсь честно: если бы у меня была самая призрачная возможность подзаработать где-то еще, я бы отказалась, несмотря ни на какие деньги. Разговор со Станиславом, кстати, я так и не выяснила ни его отчества, ни фамилии, был тягучим и муторным, словно прокисшая овсянка. И оставил такое же мерзкое послевкусие.
Слова из него приходилось тянуть чуть ли не клещами, иногда мне казалось, что он вообще не понимает сути моих вопросов или не желает давать нормальные ответы. Он повторял, как заклинание, – «На ваше усмотрение». Делать куклу из запекаемого пластика или из самозатвердевающего? На ваше усмотрение. Объяснить вам разницу в материалах? На ваше усмотрение. Может быть, сделать из папье-маше? На ваше усмотрение. Или из фарфора? На ваше усмотрение. Из холодного фарфора? На ваше усмотрение. Желаемые размеры куклы? На ваше усмотрение…
Единственный раз он слабо оживился, когда я пыталась понять, хочет он статичную куклу или подвижную, игровую. Вытащив из внутреннего кармана пиджака статью Леры, варварски выдранную из журнала, он молча показал мне неряшливо обведенную красным маркером иллюстрацию. Это была моя Королева-горбунья, проданная несколько лет назад частному коллекционеру костюмная БЖД-кукла с восемнадцатью шарнирными соединениями. Одна из моих первых шарнирок, сделанная как раз в состоянии «запоя», накрывшего меня тогда на добрых полторы недели, в течение которых я не могла толком ни есть, ни спать, ни думать о чем-либо, кроме прекрасной женщины с уродливым телом химеры и лицом обиженной девочки.
– Вот такое, – пробормотал Станислав и указал на картинку длинным пальцем с синюшным ногтем. То ли мне показалось, то ли случайный ветерок вновь задул в форточку подвально-болотные миазмы, но гнилостная вонь в этот момент явно усилилась. – Такое…
– А, – с некоторым облегчением кивнула я, стараясь не дышать носом, – вы хотите шарнирку?
– Лучше всего вот такое, – повторил он и нервно дернул подбородком, как будто ставя точку в пожеланиях. – Извините, мне пора, я очень тороплюсь, меня уже ждет такси. Все на ваше усмотрение, вот задаток, моя визитка, я полностью доверяю вашему мастерству… – Невнятной скороговоркой выталкивая слова из странно потемневших губ, он кинул на стол пачку бумажек, деревянно поднялся со стула и трясущейся походкой поспешно направился к выходу. – Извините, очень тороплюсь, машина ждет, много дел, все на ваше усмотрение, полностью доверяю…
С этими словами он, едва не сломав дверной замок, вышел, а точнее, почти выбежал из квартиры, оставив меня и Эмилию в состоянии безбрежного недоумения.
– Ид, что это было? – Спросила сестра, брезгливо отталкивая от себя рассыпавшиеся по столу купюры и старинное фото с мертвым ребенком.
– Это я, моя дорогая, должна у тебя спросить, что это было, – максимально спокойно ответила я ей, выудив фотографию из кучи купюр и пристраивая ее за стекло книжного шкафа, чтобы не потерялась и не разодрали кошки. Взяв визитку, оставленную сбежавшим клиентом, я с удивлением обнаружила, что на ней нет ничего, кроме электронного адреса – busincu@gmail.net – напечатанного, к тому же, с явной ошибкой в домене первого уровня. Бусинку-собака-гмэйл-точка-нет? Да действующий ли это адрес?
Впрочем, после беглого пересчета купюр вопрос с нелепым адресом отошел на второй, а то и на двадцать второй план. Денег было не просто много, а очень много.
– Лиля, это не задаток, он кучу бабла оставил…
– Ой, да брось! Ты куч и не видела в своем нищебродстве, – беспечно отозвалась сестра, как обычно, моментально переключаясь на хорошее настроение при виде денег. – Что ты понимаешь! Богатый чувак, с запросами. Потом еще больше отвалит. Ладно, я тоже поехала, у меня забот полон рот, не скучай, пока!
Я махнула ей рукой, но ничего не ответила. Складывая купюры аккуратной ровной стопочкой, я размышляла, будет ли какое-нибудь «потом». Станислав, как там его по батюшке, да заодно уж и по матушке, сбежавший, как будто за ним гнались все черти ада, обеспечил меня материально и при этом не учил жить, милостиво повелев делать все «по моему усмотрению». В конце-то концов, сердито подумала я, а что я теряю-то? Да если пораскинуть мозгами, это же просто мечта любого кукольного мастера! Мне оставили кучу денег и ничем не ограничили в плане реализации заказа. Делай, что хочешь, лишь бы кукла была шарнирная и похожа на фотопортрет. А сбежать, кстати говоря, он мог просто потому, что действительно торопился. Или потому, что одурел от моего бардака. Или потому, что в доме действительно воняет. До сих пор воняет чем-то на редкость противным. Наверно, в подвале сорвали замок и опять поселились бомжи…
Был и еще один нюанс, о котором я пока старалась не думать, чтобы не спугнуть: в кончиках пальцев я ощущала знакомое щекотное покалывание. Руки хотели делать эту куклу, в голове уже начали мелькать неясные образы и отдельные четкие картинки. Рельефный кусочек высокой скулы, внешний угол глаза, едва заметная складочка меж бровей, фаланга безымянного пальца… Главное для меня в таком состоянии – не пытаться фиксировать замеченное, а просто дать ему протечь сквозь себя, словно воде сквозь фильтр. Тогда, через день, через два, а может и через неделю или месяц, образ сложится в четкую фигуру – и можно приступать, уже не боясь прогнать робкого призрака.
Кошки отважились вернуться в комнату из кухни только поздно вечером. Тревожно шипя и прижимая уши, они, тем не менее, решительно оккупировали диван, который я застилала постельным бельем для отхода ко сну. Странно, обычно мои засранки предпочитают дрыхнуть общей лохматой кучей на широком подоконнике или на неработающем сто лет телевизоре. Но сегодня Шляпа, Рыба и Морковка облепили меня со всех сторон и явно собрались спать вместе с хозяйкой. Да и пусть. Теплее будет.
Выключив свет и уже засыпая, мне вдруг подумалось: а когда это сбежавший Станислав вызвал такси? Никто ему не звонил и не сообщал о прибытии машины. Додумать мысль не получилось – я заснула. Как обычно, мне снилось что-то невероятное, но я никогда не помню своих снов…
Мадам Дроссельмейер
Ираида Щецинская – имя, «широко известное в узких кругах». Встретив эту невысокую скромно одетую женщину на городской улице, вам едва ли придет в голову, что перед вами один из наиболее плодовитых и оригинальных художников своего поколения, поколения постсоветской разрухи, профессиональное становление которых пришлось на «лихие 90-е». Она прошла через все: нищету, невозможность полноценной работы по специальности, презрение выживающего любой ценой обывателя к хрупкой творческой личности, непонимание близких… В отличие от многих других, она не сломалась.
Как стойкий оловянный солдатик, мечтающий о своей балерине, Ираида сумела преодолеть все преграды и стать, без преувеличения, одним из самых самобытных и узнаваемых кукольных мастеров на просторах бывшего СССР. Ее работы занимают почетные места в кукольных галереях и музеях. Куклы Щецинской заслужили признание как в профессиональной среде, так и в среде коллекционеров и простых любителей древнего искусства куклоделия.
Пройдя через юношеское увлечение сказочным идеализмом (см. фото 2, 3) и решительно отказавшись от него в пользу бытовой антисказки (4,5,6), Ираида несколько лет работала в манере сурового реализма (7,8), ожидаемо сменившегося эклектикой и стилизацией (9—11). Сейчас ее узнаваемый авторский стиль можно охарактеризовать как суровый антисказочный стилизованный реализм с элементами эклектики (12—14). Впрочем, сама Ираида не любит громких слов, считая их всего лишь…
Ничто
Ветер трепал обрывок бумаги, играл с ним, словно шаловливый котенок. Подбрасывал, ловил, отпускал, снова хватал и яростно бил по рваному клочку мягкими безжалостными лапами. Обрывок чужого непонятного ветру мира людей крутился, летел, пытаясь вырваться из цепких лап, но все было напрасно. Ветер не хотел отпускать свою случайную игрушку. Другие клочки бумаги, оторванные от большого листа с буквами и яркими картинками, уже были побеждены и покорно мокли в луже на асфальте. Но последний обрывок еще сопротивлялся, уворачивался, старался зацепиться то за ветку дерева, то за шершавую стену дома или гладкий бок автомобиля… Глупый клочок ненужных слов! Все закончится так, как должно: его швырнет на землю, где грязь и вода быстро обратят слова в ничто…
Все же успело… Ничто все же успело сделать то, за чем явилось в этот город… Тонкая ниточка, на краткий срок связавшая ничто с материальным миром, продержалась до момента встречи с мастерицей. Удалось! Впервые за долгие годы – успех! Если бы ничто умело радоваться, то сейчас оно хохотало бы и било в ладоши. Мастерица найдена, череда небывалых совпадений помогла отыскать в этом мире как раз того, кого надо… И то, что она глупа и не знает собственной силы, пожалуй, даже к лучшему… В прошлые времена ведьмы не были столь самонадеянны и наивны… В прошлые времена ничто ни за что не сумело бы обмануть даже самую слабую ведьму таким грубым и дурнопахнущим способом… Даже кошки сейчас уже не те, мерзкие твари просто сбежали, не пытаясь дать достойный отпор… Ничто растворялось в ветре, без сожалений и страха, свойственных смертным. Она сделает то, что нужно… О да, эта – сделает… Несомненно… И, может быть, у нее получится остаться в живых… Хотя… Кто знает…
Фото и Шляпа
– Да, а еще, будьте добры, пачку самых дешевых презервативов, две банки серной мази, нашатырь, визин, кору дуба россыпью и вот такой же крем для рук, – я просунула в окошечко помятый тюбик, чтобы дородная женщина-фармацевт могла прочесть название.
Вообще, открою вам страшную тайну: аптека, барахолка, хозмаг и помойка – настоящие клондайки для кукольников. Не перечислить, сколько нужных и полезных в куклоделии материалов и инструментов покупается, подбирается и разыскивается в этих волшебных местах. Сколько чудесных тканей, пуговиц и деревяшек я притаскивала домой со свалки! Сколько полезных штуковин можно надыбать на блошином рынке! Я уж не говорю о магазинах медтехники! Там можно торчать часами, выбирая скальпели, гладилки, пинцеты, зажимы, щипчики, шлифовальные зубоврачебные диски… Правда, в отличие от помойки и барахолки, посещение таких магазинов, как правило, влетает в копеечку. Но сейчас, имея на руках кучу денег от загадочного заказчика, я могла бы себе это позволить. Как и дорогущий крем для рук, который покупаю крайне редко – жаба душит. Зато этот крем моментально убирает сухость, трещины и раздражения на коже, неизбежно возникающие от интенсивной лепки.
А в том, что мне снова предстоял период интенсивной лепки, я ни минуты не сомневалась. Удивительное дело: заказ, принятый исключительно и только из меркантильных соображений, внезапно превратился в увлекательный творческий проект. Меня одолевали образы. Даже не одолевали – атаковали! Брали на абордаж, на измор, выглядывали из-за каждого угла, дразнили, звали за собой. Пробегавшие перед внутренним взором детали будущей куклы становились все четче, яснее, полнокровнее, обрастали мельчайшими подробностями. Так мать знает каждый сантиметр тела своего ребенка. Так страстные любовники наизусть помнят каждую родинку, впадинку и ложбинку…
Фотографию моей модели я изучала внимательнее, чем эксперт-криминалист изучает улики. Качество было не очень. Старинная фотобумага потемнела и пожелтела, по краям пошла частыми трещинами и уродливыми коричневыми пятнами. Не понять было, что находится на заднем плане – драпировки или огромное кресло, а, может быть, и то, и другое, или вообще кровать с балдахином? Но фигуры мужчины и мертвой девочки сохранились вполне прилично. Первым делом я на максимальном разрешении отсканировала фото, причем как лицевую, так и обратную стороны, и убрала оригинал в специальную кожаную папку, подальше от сырости и солнечных лучей. Исследование с помощью ноутбука неожиданно помогло мне частично установить личности изображенных на фото людей. На изнанке картинки обнаружилась едва заметная надпись: «Г-нъ И.Н.Куб – или Кув? – дальше не читалось – е – дальше опять размыто – ский с дочерью Лаурой (или Лалой?), Пет – дальше не читалось – ргъ, 1910 годъ».
Если принять допущение, что «Пет… ргъ» – это Петербург, и год угадан верно, то… То цена этой фотографии среди коллекционеров была бы раза в три выше, чем заказчик отвалил мне за куклу. Я не специалист, но, по-моему, в России XIX столетия детские фото postmortem никогда не пользовались такой популярностью, как в Европе. Все же другая культура… А в начале ХХ века эта традиция вообще вышла из моды. Порывшись в интернете, я не смогла найти ни одной подобной фотографии, которая бы точно была сделана в Российской империи в 1900—1915 годах. Интересно, заказчик, оставляя мне картинку, был осведомлен о ее возможной уникальности? Мысленно погладив себя по головке за то, что у меня хватило ума перенести фото на «цифру» и не мучить оригинал, я принялась за лицевую сторону.
Здесь меня тоже поджидали сюрпризы. Во-первых, попиксельное исследование показало, что изображение старательно ретушировали, но за прошедшую сотню лет ретушь практически полностью выгорела и выцвела. Наиболее заметные следы краски оставались на щеках и губах мертвой девочки. Из нее упорно и безуспешно пытались сделать живого ребенка. Глаза при этом не были нарисованы поверх закрытых век, как часто делалось в постановочных посмертных фото. Они были широко открыты, словно девочка изо всех сил играла в гляделки. Наверно, веки были чем-то подклеены или просто подрезаны…
В вертикальном положении тело, как я и думала, удерживал спрятанный за спиной штатив. Одна из его стальных ножек слегка выглядывала из-за детского ботинка, а зажимы можно было рассмотреть в районе шеи, подмышек и талии. Конструкция штатива неожиданно напомнила мне металлические стойки-подпорки для шарнирных кукол. Я такими не пользовалась, все мои шарнирки вполне способны стоять самостоятельно и без опоры, да и падения куклам из папье-маше не страшны. Но многие кукольники, работающие с фарфором, активно применяли подставки, хрупкость материала диктовала условия эксплуатации куклы.
Оставив девочку, я переключилась на свою модель. Итак, мужчина. Молодой отец, позирующий фотографу с малолетней мертвой дочерью. Невысокий, изящный, одетый с иголочки. Удлиненные темные глаза смотрели прямо на зрителя. Левая рука уверенно и крепко держала правую ручку ребенка. На тонких изогнутых губах играла легкая улыбка…
Эта улыбка тревожила. Было в ней что-то неестественное, даже более неестественное, чем умершее дитя и вымученность всей постановки. Казалось, этой улыбкой он пытался выразить непреодолимое презрение ко всему происходящему, презрение, за которым скрывалось… Что? Боль утраты? Нет. Смирение? Тоже нет. Надежда на божественный рай для его девочки? Тем более нет!
Глядя на его лицо, я почему-то прониклась убежденностью, что он, подобно мне, не верил в рай и божественное, зато сумел заглянуть в самые глубины ада… и не нашел там ничего для себя интересного. За презрением скрывалась скука! Ему было невыносимо, ужасно, о, да! – демонически – скучно. «И на челе его высоком не отразилось ничего»… Но за скукой пряталось что-то еще, как в абсурдном театре масок, где одна личина сменяет другую, не открывая истинного лица. Что же это может быть?
Снова уменьшив фото до его натурального размера, я уставилась в монитор, подперев подбородок ладонью. Уверенность, презрение, скука… И страх, обожгло меня внезапной догадкой. Он боялся, безумно боялся чего-то, и скрывал ужас за фальшивой гримасой пресыщенного демона.
Сощурившись, я пристально смотрела в его лицо. Да, вот они, едва заметные, но такие узнаваемые признаки с трудом сдерживаемого страха. Брови и верхние веки приподняты, а нижние веки напряжены. Зрачки расширены, лоб собрался морщинами. Ноздри раздуваются, подбородок выставлен немного вперед, челюсти сжаты, сжата в кулак и свободная правая рука… Непонятно. Совершенно непонятно. Что могло так напугать этого человека?
Мои размышления прервал мягкий топоток кошачьих лап. Шляпа, обожавшая в наглую валяться на работающем ноутбуке, уверенно запрыгнула на стол. Для уже немолодой безухой и бесхвостой кошки она была в отличной форме. Ушей и хвоста бедолага лишилась во младенчестве. Она лишилась бы и жизни, зайди я в подъезд на минуту позже. Малолетние садисты со здоровенными портновскими ножницами как раз приноравливались отрезать отчаянно вопящему и истекающему кровью котенку голову. «Все дети – такие ангелы, такие ангелы», – обычно кудахчет одна тупоголовая приятельница Лильки. Однажды я не выдержала и спросила у нее, как бы она поступила, если бы увидела вот такое – и в деталях описала историю Шляпы. Теперь эта дура считает меня психопаткой…
А я поступила просто: вырвала ножницы у одного гаденыша, от всей души врезала по физиономии другому, окровавленного котенка положила в свою шляпу и бегом понесла в ветклинику, а потом еще написала заявление в милицию, присовокупив к нему ножницы, хвост и уши. Не знаю, что сталось с гаденышами, но Шляпа выжила. И прониклась ко мне пожизненной и бескорыстной благодарностью. Ни разу она меня не поцарапала и никогда не выражала неудовольствия, чтобы я ни делала. Ее можно было носить на плечах, как воротник, или, сонную, переворачивать пушистым пузом кверху, щекотать, мять, гладить против шерсти – она радостно принимала любые виды общения. Чего уж там – она безропотно стерпела, когда появилась сначала Морковка, беспардонная рыжая бродяга, а потом и пучеглазая породистая Рыба, смахивавшая на перепившего инопланетянина. Шляпа все равно была главной – и знала об этом.
Тактично мяукнув, она выгнула спину, потерлась огрызком уха о край ноутбука и собралась, что называется, «занять стратегическую позицию» на клавиатуре. Но вдруг брезгливо фыркнула, затрясла задней лапой и отскочила назад. Затем, издавая утробный вой, принялась ходить вокруг брошенной посреди стола кожаной папки, куда я запрятала фотографию. Ее загривок вздыбился, желтые глаза яростно сверкали, обрубок хвоста распушился. Шляпа была в бешенстве и в ужасе. Когда я попыталась успокоить ее и погладить по настороженной спине, она ударила меня лапой с выпущенными когтями, оставив на запястье четыре длинные ссадины, взвыла, соскочила со стола и удрала в коридор, где забралась под комод. Там она просидела до позднего вечера, издавая время от времени недовольное басовитое урчание. Не вылезла даже после того, как я, устав от уговоров, засунула взбесившую ее кожаную папку в самый дальний ящик шкафа, засыпала сверху тряпьем, да еще и закрыла ящик на ключ. Шкрябанье когтей из-под комода послышалось лишь тогда, когда я уже легла, утомленная, но очень довольная собой.
Несмотря на загадочный инцидент с кошкой, я набросала первые пробные зарисовки, причем не только лица, но и тела, прикинула будущие размеры кукела, примерно определилась с количеством шарниров. Конечно, все это лишь начальные черновики, которые будут еще миллион раз меняться, переделываться, перекраиваться прямо «на ходу», но одного было не отнять – первый шаг сделан. Работа началась.
Шляпа, Рыба и Морковка опять спали вместе со мной на диване. Мерзнут они, что ли?
Война до «расчлененки»
– … ожидается похолодание, возможны проливные дожди, ветер северный, до двенадцати метров в секунду…
Вот так всегда. Только что было лето, а уже пора доставать осенние шмотки. Хотя насчет «только что» я погорячилась. Лето кончилось почти три недели назад. Но я даже не заметила этого, напрочь поглощенная куклой. Я знаю, что мне свойственна некоторая одержимость, когда дело касается работы, но тут дело было куда серьезнее. Это был даже не «запой». Это была наркомания, кончавшаяся жестокой «ломкой», если я не работала больше суток. Образ полностью захватил меня, он управлял моими мыслями, желаниями, руками и телом.
Думаю, каждому художнику знакомо состояние, когда ты живешь персонажем, сюжетом, историей, которую рассказываешь доступным тебе языком. Это может быть картина, скульптура, кукла, симфония, стихотворение, рассказ или роман – неважно! Это мир, в который ты погружаешься полностью, без остатка, а в реальности остается только твой маленький «хвостик», маячок, указывающий путь обратно, в привычное обыденное существование. Но сейчас у меня было ощущение, что мой «хвостик» тоже сбежал вместе с непутевой хозяйкой в другой мир.
Я забывала есть. Я забывала гулять и делать упражнения для спины. Не прибиралась в квартире. Не принимала душ. Отключила все телефоны и не проверяла почту. Спала урывками, порой вырубалась прямо за рабочим столом, измазанная массой для лепки, и, просыпаясь, не понимала, где нахожусь. Я даже несколько раз – и это самое ужасное – забывала покормить кошек. А ведь только они и держали на плаву хрупкую скорлупку моего душевного здоровья.
Всякий раз, открывая глаза после очередной похожей на черный колодец дремы, первым делом я видела Рыбу, Морковку или Шляпу, свернувшуюся клубком возле моей немытой головы. Вторая кошка обычно лежала у меня на коленях, если я спала сидя, либо под боком, если мое тело оказывалось на диване или, в одном случае, на полу. Третья кошка сидела на привычном месте у окна и пристально изучала улицу равнодушным взором сытого хищника. Когда я просыпалась, кошки тут же вставали, бросались ко мне, терлись об меня, оглушительно мырчали и урчали, просили ласки и заботы. Их теплые мохнатые прикосновения на короткое время вытряхивали меня из сумеречного состояния. Но периоды «просветлений» становились все короче и короче. Меня одолевала кукла. Она, в отличие от кошек, не просила, а категорично требовала моего внимания и опеки, диктовала мне свои условия, подробно объясняла, чего хочет, и не соглашалась ни на какие компромиссы.
Любой кукольных дел мастер знает, что… Нет, не так. Любой увлеченный кукольных дел мастер знает: иногда ты делаешь куклу. Иногда кукла делает себя сама – посредством твоего мастерства. А иногда… Крайне редко… Кукла начинает делать тебя, превращаясь из желанного гостя в непрошеного захватчика. Подобно неразумному ребенку, она вторгается в жизнь и налаженный быт кукольника, подчас превращая жизнь в хаос. Куда-то пропадают всегда лежавшие на одном и том же месте вещи. Чаще всего, инструменты и расходники. Мигает свет, лопаются лампочки над столом. Сами собой падают или выворачиваются из рук коробки, как правило, заполненные чем-нибудь мелким, вроде швейных иголок, пуговиц, бисера, словом, того, что очень долго и муторно приходится собирать, ползая по полу. Бывает, что при работе с такой своевольной куклой самые стандартные, отработанные приемы дают совершенно непредсказуемый результат или заканчиваются травмами, например, глубокими порезами от внезапно выскочившего из рук или сломавшегося инструмента.
Понимаю, что для людей, далеких от куклоделия, все это выглядит, как бредни впечатлительной барышни. Но такое действительно случается. Правда, повторюсь – крайне редко. Я далека от мистики и выскажу тут свою версию своевольности некоторых кукол. Мне кажется, дело в мастерстве и амбициях кукольника. Вернее, в неосознанном конфликте между первым и вторым. Еще проще: художник задумал такую работу, для полноценного выполнения которой у него пока не хватает умений. Он хочет прыгнуть выше собственной головы, но еще не знает как, и подсознательно боится, что испортит свой незавершенный шедевр. Отсюда и невнимательность, маскирующаяся под «исчезновения» и падения вещей, забывчивость, из-за которой перегреваются невыключенные лампы, желание затянуть работу – и нанесение самому себе якобы «мистических» ранений. В пользу моей версии говорит тот факт, что количество «своевольных» кукол становится тем меньше, чем больше автор работает над ремеслом и стилем, совершенствуясь, изобретая свои маленькие секреты и проверенные технологии.
С этой точки зрения происходившее со мной было неприятным, но объяснимым. Я никогда раньше не делала портретных кукол. Мой опыт в этом жанре был равен нулю или даже измерялся отрицательными величинами. Поэтому не приходилось удивляться тому, что на стадии скульптурной лепки, когда пустотелые заготовки должны были постепенно превратиться в узнаваемую фигуру и лицо, я «срезалась» и рухнула в омут одержимости.
Сначала-то все было просто прекрасно. Сделав подробные, уже с шарнирами, эскизы тела и головы, я споро принялась за изготовление «болванок» из пенопласта и фольги. Их затем предстояло вчерновую облепить папье-маше, высушить, разрезать детали на половины, вынув «начинку», и снова склеить по боковым швам. Уже на основе полых деталей туловища, черепа, рук и ног нужно было создавать сначала анатомически правильную фигуру мужчины, а потом и образ с фотографии.
Бумажную смесь для лепки я делаю для шарнирок сама, не пользуясь покупными массами. Я использую старинный рецепт папье-маше, но с некоторыми хитростями и добавками. Они делают затвердевшую массу очень прочной, непромокаемой и практически вечной, особенно если грамотно провести финальную обработку: шлифовку, покраску и лакировку. Так и быть, немного приоткрою завесу тайны. В своем рецепте я заменила простую воду, в которой размачивают бумагу, на отвары трав с добавлением кое-каких ароматических масел и.. еще кое-чего, не скажу. Клейстер тоже варю по собственному рецепту. И в тщательно выверенных пропорциях добавляю смолотые в мельчайшую пыль опилки (определенных пород дерева), тальк, льняное масло, специально подготовленную олифу и, опять-таки, еще кое-что. Цвет массы на этом этапе можно подкорректировать с помощью растертой в порошок пастели, добиваясь нужного оттенка. Еще я добавляю пропущенные через кофемолку травы и сухоцветы, каждый раз разные. Они придают застывшему папье-маше и, следовательно, кукле, более живой и естественный вид и приятный аромат. На этот раз, почесав в затылке, я всыпала в таз с мокрой бумагой смесь полыни, зверобоя, календулы и лепестков льна. Вымесила «тесто» и по-быстрому высушила в микроволновке махонький кусочек, чтобы оценить цвет. Вот тут-то и начались сложности.
Цвет мне не понравился. Он категорически не подходил для кукела. Вообще не вписывался. Вздыхая, я принялась «играть» с добавками, после каждого пробного замеса высушивая кусочек массы. Все было не то! После того, как на подоконнике образовалась целая шеренга забракованных бумажных шариков, а уставшие руки заныли, я звучно прокляла все на свете и решила начать «замес» заново, с другими ингредиентами. Но тут мне на глаза попалась банка с остатками чая с чабрецом. Я очень люблю его терпкий, насыщенный запах и диковатый вкус, напоминающий о лесе, лугах и бескрайних просторах. Решив, что хуже уже не будет, я лихо всыпала содержимое банки в таз, снова вымесила, и, твердо решив оставить это «тесто» до лучших времен, просто на всякий случай высушила последний пробный кусочек. Цвет был именно тот. Тютелька в тютельку то, что надо. Как говорится, ни убавить, ни прибавить. Радостно облепив «болванки» жидкой массой, я кинула их сушиться в духовку и побыстрее, чтобы не застыло, убрала оставшееся папье-маше в герметичный контейнер, а его – в холодильник. И на этом моя удача иссякла.
Следующие три недели я воевала с куклой, а кукел воевал со мной. Несмотря на отдельные победы, например, на очень хорошо получившиеся предплечья, шею и нижнюю часть лица, кампанию в целом я проигрывала. Лампочки лопались, инструменты пропадали, коробки с бусинами самостийно летали по комнате, превращая бардак в запредельный бардак. Вырезая скальпелем шарнироприемник в торсе непослушной куклы, я ухитрилась пропороть себе левую ладонь чуть ли не до кости, залив весь стол кровищей, капли которой попали и на кукольную «расчлененку».
Голодные заброшенные кошки кругами бродили по коридору и мрачно завывали дурными голосами, в животе у меня бурчало и булькало, а за окном стремительно темнело – дни уже стали по-осеннему короткими, сентябрьское равноденствие готовилось разменять остатки лета на первые весточки зимы. Нет, так не пойдет, решила я, глядя в зеркало, из которого на меня угрюмо таращилась худая, как скелет, узколицая встрепанная вампирша с красными опухшими зенками. Надо выкарабкиваться!
