Читать книгу: «История села Мотовилово. Тетрадь 4», страница 3

Золото, гнездо и Васюнин В. М.

По-разному даётся в руки человеку добро и счастье. По селу ходили разные слухи о том, от чего так разбогатели Васюнины. Разные толки по этому поводу выдумывали односельчане, но истинной причины никто не знал. А дело было так.

Лет сорок тому назад Василий Васюнин, был еще совсем юнцом-Васькой вместе с такими же ребятишками, лазая по кочкам и зарослям Клюкова болота, заметили на высоченной сосне гнездо черного коршуна. Ребятишки решили во что бы то ни стало залезть на сосну и добраться до гнезда, но вот беда – из всех ребят не нашлось отважного и цепкого, который бы добрался до гнезда. Многие пробовали, но, долезши до половины, робели и обратно спускались обратно. А детское любопытство и желание достать из гнезда птенцов коршуна овладело ребятишек не на шутку. Последним полезть решился Васька. Будучи от природы крепким и обладая цепкостью рук, он смело и податливо взбирался все выше и выше по сосне, на которой сучки росли редковато, так, что от сучка на сучок приходилось перебираться с подтягиванием, как на турнике.

С земли Ваське товарищи, задрав кверху головы, кричали и давали советы и указания, за который сучок уцепляться и лучше добираться до гнезда, но Васька не слушал наставлений товарищей. Он действовал по своему смотрению, находясь на такой недосягаемой высоте. От чрезмерного напряжения руки у Васьки дрожали, время от времени он посматривал вверх, мерил взглядом, сколько осталось до гнезда. Он делал передышки, подумывал, было, вернуться на землю, но детский азарт и пищащие в гнезде птенцы пересилили страх и он, преодолевая последние аршины трудного пути, стал карабкаться выше и выше. К счастью, сучья на вершине сосны стали гуще и держаться за них стало удобнее. Наконец-то он вскарабкался до самого гнезда, и тут с Васькой чуть было не случилась трагедия. Откуда ни возьмись, к гнезду подлетел коршун и сразлету больно долбанул Ваську в голову. Васька он внезапности и испуга чуть не слетел с сосны, а это означало, что в их семейном поминании был бы записан еще один покойник, но Васька, качнувшись от удара коршуна, инстинктивно вцепился в сучок рукой еще крепче, соскользнувшая нога снова встала на сучок устойчиво и надёжно.

Ребятишки с земли видя, что их товарищ в опасности, набрав камней, стали бросать в коршуна. Не выдержав каменной атаки, коршун отступил, отлетев в сторону от гнезда. Васька заглянул в гнездо, в нем, прижавшись друг к другу, сидели два вполне оперившихся птенца. Дрожащей рукой он сунул одного в запазуху, а когда поднял из гнезда второго, Васька чуть не ахнул от удивления: под птенцами, в самом углублении гнезда, блеснули золотые монеты. От радости у Васьки сердце в пятки ушло. Мысль в голове быстро сработала: не говорить товарищам, находку утаить для себя. Засунув второго птенца в запазуху, Васька стал медленно спускаться с сосны. Атака коршуна возобновилась, но ребятишки принялись усиленно бросать камни. Как обычно, спуск с дерева становится еще затруднительнее, но наконец-то Васька очутился на земле. Передав птенцов друзьям, он устало повалился на землю, улыбаясь от счастья.

На другой день, спозаранку, втайне от ребят, запасшись ножом и крепким карманом, Васька украдкой скрылся в зарослях Клюкова болота и полез на счастливую сосну за добычей. Коршун на этот раз его не преследовал, он, видимо, осиротев, улетел куда-то. Так что Васька беспрепятственно и уже по проторенной дороге быстрее, чем вчера, добрался до заветного гнезда. Монеты были на месте. И кто же мог их похитить, ведь они не на виду, а скрыты на недосягаемой высоте, в укромном месте. Всхлипывая от радости, Васька стал перекладывать золотые деньги из гнезда себе в карман. Он насчитал двадцать две монеты и, перекрестившись, стал медленно спускаться вниз. Пока Васька спускался, душа его ликовала, сердце учащенно билось от счастья, ему хотелось петь.

Вернувшись домой, Васька, отозвав отца в огород в густой малинник, показал свою находку. Отец, вытаращив глаза, ахнув, удивленно выдохнул: «Эт ты где нашёл?» Васька объяснил отцу все, как было. Вырыв под корнями яблони потайную ямку, они спрятали свое золотое сокровище в эту ямку, предварительно ссыпав золотые десятирублёвые монеты с широким горлышком в бутылку.

Незадолго до этого, после проливного дождя и бурной течи воды в Осиновке, пахал свой загон концом в Осиновку Василий Лаптев. Случайно заглянув под крутой размытый водой берег, он обнаружил на подсохшей глине россыпь золотых монет. С большой радостью о находке собрал их, очистив от приставшей глины, сосчитал: восемь десятирублевок. Оглянувшись вокруг, как бы кто не увидел, спрятал находку в карман, а в воскресенье, будучи под мухой, похвалился Васюнину Михаилу о найденном кладе. Размышляя о том, откуда могли взяться в гнезде золотые деньги, Михаил, поразмыслив, понял, что когда-то в былые старые времена кем-то, возможно, богатым человеком, а может быть, разбойником. Здесь, в крутом берегу Осиновки, был зарыт потайной клад, состоящий из тридцати золотых монет. Владелец клада почему-то им не воспользовался, вероятнее всего внезапно умер, а вот теперь бурное течение воды берег подмыло и деньги, обнаружившись, рассыпались по глине.

Вездесущий черный коршун золотые светлые предметы стал перетаскивать в свое гнездо, видимо, так, для забавы своим птенцам. Коршун, по-видимому, их бы все перетаскал, но Лаптев подобрал остальные монеты во время пашни под пар.

Лаптев похвалился Васюнину о находке, но Васюнин о находке своего сына промолчал, а со временем открыл небольшую бакалейную лавочку и стал преспокойно поторговывать, снабжая товарами односельчан-мотовиловцев. Вскоре Михаил Васюнин умер, оставив лавку сыну Василию, к этому времени подросшему и познавшему торговое дело. Василий Михайлович стал богатеть вовсю, торговля его росла и ширилась.

В 1910 году Василий Михайлович построил пятистенный кирпичный дом, самый первый каменный в селе дом. Перед окном через дорогу, на берегу Клюкова болота построил каменную кладовую, предназначенную для торговли. В лавке Васюнина появилась всякая всячина, товару внабой. Торговое колесо закрутилось, завертелось во весь разгон, принося Василию Михайловичу прибыль и почёт, уважение от односельчан и Арзамасских купцов, с которыми он имел коммерческое дело.

Не дремал и Лаптев Василий, он оказался тоже предприимчивым и деловым человеком. Найденные золотые деньги он присовокупил к имеющемуся у него капитальцу. Он тоже решил открыть торговлю.

В том же 1910 году построил под самым окном просторную кладовую с подвалом и открыл в ней смешанную торговлю. Хотя лавка Лаптевых и находилась в самом центре села, почти у самой церкви, но покупатели товар брали больше у Васюнина, а попросту говоря, Лаптевым брезговали, потому что у Лаптевых не все благополучно в части здоровья семьи.

По селу когда-то прополз слушок, что Василий Иванович где-то на стороне раздобыл благой болезни и подарствовал ее своей жене, а болезнь эта отразилась на их детях: у сына Мишки оказались ноги невлашными, а у дочери Нюрки повлияло на нос. Поэтому торговля у Лаптева не развивалась, а хирела, а потом и совсем ее пришлось свернуть, а в их кладовой открыло лавку потребительское общество.

Жителей села, как лихорадкой, охватило желание как бы разбогатеть, как бы выйти в люди, чтоб иметь достаток в хозяйстве и ни в чем не иметь недостатка в жизни. Старики Крестьяниновы решили заняться барышничеством, скотиной и другим товаром. Они часто поезживали в торговые села на базары на Вад и в Константиново, скупали там по дешёвке скотину и перепродавали ее в селе или на базаре в Арзамасе. Имея барыш от этой перепродажи, трёшницу или пятерку, а то и червонец. Они занимались перепродажей плетюх и яблоков.

Однажды Федор в одном селе близ села Константинова закупил воз яблок. Дома открыл ими торговлю, набавив по две копейки на фунт.

– Чай, не малый барыш ты от яблоков-то получил? – из интересу полюбопытствовал у Федора сосед Василий Савельев.

– Какой там барыш – голый убыток! – сдержанно и скрытно отозвался Федор, боясь, как бы барышничество у него кто не перебил.

Кто богател своим мастерством и умением, а кто и хитростью. Так было с отцом кузнеца Ивана Ивановича Мирашевского, который будучи тоже кузнецом, обхитрил пьяного купца. Купец под хмельком ехал по большой дороге из Нижнего Новгорода в Арзамас, возвращался с ярмарки. Он с присущим купцам ухарством заехал в Мотовилово подковать расковавшегося коня. Кузнец, видя, что купец навеселе, решил с ним замысловато поторговаться в цене за предполагаемую работу.

– Я с тебя за подковку, дорого не возьму! – обратился кузнец к купцу, – всего только копейку за гвоздь с условием – увеличивать цену за каждый последующий гвоздь вдвое! – С пьяных глаз и шального ухарства купец согласился, грубо прикинув в пьяной голове: «Уж не так дорого это обойдётся!». Да к тому же он располагал немалой суммой денег, а когда узнал истинную стоимость работы, купец, очумело вытаращив глаза, ахнул и на попятную. Но тут купцу, на грех, явились свидетели, мужики-бородачи, люди степенные и не терпевшие несправедливости.

Купцу пришлось раскошелиться, уплатив за подковку передних ног лошади, ни много ни мало, а кругленькую сумму в сорок рублей девяносто пять копеек! А это стоимость двух лошадей! Разъярённый таким оборотом дела, купец хотел было супротивничать, но старики напористо принудили его условия договоренности выполнить по-купечески честно. Раскрасневшись от злобы, отрезвившийся от той мысли, что приходится выдавать кузнецу чуть ли не все деньги, которые он выторговал на ярмарке, купец с злопыхательством бумажные деньги всунул кузнецу в руки, а причитающуюся мелочь бросил мужикам под ноги. Усевшись в тарантас, он остервенело ударил лошадь. Она с места взяла в галоп. Сзади слышал купец, как над ним, насмешливо улюлюкая, захохотали мужики. За это мужики Ивана кузнеца прозвали Фараоном.

Кузнец тут же закрыл кузницу, повел мужиков в кабак, угостил их до изнеможения, а потом еще обслуживал их кузнечным делом, не меньше как с год.

Осипу Батманову приснился сон или померещилось, что в бору, в одном месте, недалеко от того места, где обычно сваливают палую скотину, в зарослях молодого осинника должен быть клад. Он даже точно представлял то место, где он должен быть, и, когда он окапывал лес канавами, пытался этот клад найти, но так и не нашёл.

Решив, что клад ему в руки не дается из-за забавной игры над ним лешего, он послал сына Гришку искать клад в двенадцать часов ночи. Осип при отправлении сына на поиск клада его инструктировал: «Сначала пойдёшь той дорогой, которая ведет на Сандалов ёз, с неё повернешь направо, а потом на дорожку влево. Тут бы под ногами почувствуешь тропинку, по ней и иди. А когда она среди частого кустарника затеряется, тогда уж иди строго прямо. Смотри ни на вершок не сворачивай, ни вправо, ни влево, и никуда не свиливай, а как только тут пройдёшь шагов тринадцать, тебе в темноте слегка по глазам ударит веточка. Ты не бойся, а в этот момент, сбавивши шаг, будь особо осторожным и внимательным – иди тихо-тихо до тех пор, как внезапно сучком не сдернет с головы твоей картуз, а когда ты в темноте будешь, наклонясь, искать картуз, тут и клад найдёшь!» Гришка пошёл в бор, искал-искал, так и не нашёл никакого клада. Сначала-то не боялся, а как услышал уханье филина, подумал, что это леший, струсив, пустился в бег, домой прибежал, еле отдышался. Осип жалел и сокрушался о том, что клад так и не дается в руки. Хотя и были у него деньжонки, но их приходилось расходовать крайне скупо.

На второй день под вечер послал Гришку во Вторусское к масленщику за конопляным маслом, дав ему полтинник денег и пустую бутылку:

– Поди, сбегай, принеси полбутылки масла и четвертак принеси сдачи, – напутствовал Осип сына. Гришка послушно побежал, но вот беда – у масленщика не оказалось сдачи. Он налил полную бутылку масла, чтоб обойтись без сдачи.

– Как бы тятька не поругал, он велел масла только полбутылки принести, – высказал Гришка сомнение.

– Ничего! Не заругает! – утвердительно сказал масленщик. – Ведь все равно через неделю опять за маслом прибежишь, надолго ли полбутылки-то на семью, – уговаривая Гришку, высказывал доводы масленщик. Наконец, Гришка согласился.

Домой вернулся с полной бутылкой масла, но без сдачи. Осип встретил Гришку с упреком:

– Тебе сколько велено принесли масла-то!?

– Полбутылки! – наивно ответил Гришка.

– Так беги, чтоб он отлил, и принеси сдачу!

Гришке пришлось уже почти затемно бежать снова во Вторусское к масленщику. Тот отлил половину масла, сходил к соседям, раздобыл там четвертак для сдачи, вручил его Гришке и проводил его без всякой ругани и укора. Гришка с честью выполнил волю отца.

Мастера. Часовщик Муратов В.Т.

Долгонько Николай Ершов не мог сходить к Василию Тимофеевичу Муратову за часами, которые он отдал ему в починку. Всё время никак не мог выбрать, притом он еще толком не знал, починил он их или нет. Частенько Николай спрашивал при встрече на улице у жены Василия Анны, не починил ли её муж карманные часы, взятые для починки, когда Тимофеевич у Николая плотничал.

Вот и на этот раз Николай шел по улице Моторе, навстречу ему шла Муратова Анна Михайловна.

– Постой-ка, я тебя спросить хочу по важному делу, – деликатно и вежливо обратился к ней Николай. – Ты случайно не знаешь, как там, Василий Тимофеич не починил мои часы?

– Нет, не знаю! – раздраженно ответила та. – Да, ты уж мне надоел с этими своими часами! Каждый раз донимаешь. Ты кому их отдавал? – серьёзничала Анна.

– Да твоему мужику, кому больше-то? – степенно и чинно пояснил Николай.

– Тогда с мужика и спрашивай, – грубо оборвала Анна. – Я ведь у тебя их не брала? И отвяжись от меня, что пристал, как банный лист, – на минутку разгорячилась Анна.

– Да я его все никак не увижу, а ты почти каждый день мне на глаза попадаешься, вот я и спрашиваю! – виновато оправдывался Николай.

– Так вот, больше я тебе на глаза показываться не стану, буду обходить тебя на полверсты. Как увижу, что ты идешь, и обойду! – с иронией урезонивала она Николая.

Не прошло и недели, как Николай случайно встретил Тимофеевича на улице, нёсшего отремонтированные часы-ходики Ивану Трынкову.

– Как насчёт часов-то? – спросил Николай у Тимофеевича, поздоровавшись.

– Каких часов? – недоуменно переспросил Василий.

– Как каких, чай, помнишь, я тебе давал в починку карманные часы, когда ты у меня плотничал, – резонно и доходчиво объяснил Николай.

– Разве? А я и забыл про это, что брал у тебя. А между прочим, гляжу, валяются у меня дома чьи-то часы, а чьи, не знаю, хоть убей, не могу припомнить, кто мне их давал. Ты мне их где давал? Я что-то запамятовал.

– Как где? – удивился Николай, – у меня на дому. Помнишь, когда мы с тобой у меня пристенок обосновывали.

– А-а-а! Вот теперь припомнил.

– Так ты их починил, ай нет?

– Я бы починил, да в них одного колёсика не хватает! – объяснил Василий, – и ремонтировать смыслу нет.

– Как так, не хватает! – испуганно удивился Николай. – Были все, они даже иногда ходили, только с перебоем, – нахваливая свои часы, доказывал часовому мастеру Николай. – Они ведь не простые часы, а знаменитые, марки «Павла Бюре», на них стоит клеймо часовщика двора его императорского величества, а ты говоришь, их ремонтировать смыслу нет. Тогда ты возверни мне обратно их! – разочаровавшись в способностях мастера и боясь, как бы его часы совсем не затерялись, потребовал от Тимофеевича Николай.

– Приди да возьми! – хладнокровно отозвался Тимофеевич.

– Ты, видать, мастер-то тово?! – с явной подковыркой заметил Николай.

– Как «тово»? А вот разве ты не видишь, я человеку несу отремонтированные ходики.

– Видеть-то вижу, а как они ходить будут – это еще вопрос, – усомнился Николай.

– Пойдём! При тебе на стену повешу, при тебе запущу. Ручаюсь ходить будут без единой заминки, – выхваливался Василий.

– Нет уж, не стоит, мне некогда! – отговорился Николай и пошёл куда шел. А Василий Тимофеевич свернул к дому Ивана Васильевича Трынкова, бережно держа под мышкой отремонтированные часы. Иван был дома и несказанно обрадовался приходу Тимофеевича и тому, что его часы были в починке не более недели, и тому, что сам мастер принёс их прямо на дом.

– Ну, сколько тебе за работу-то, – прислушиваясь к четкому тиканью висевших на стене часов, осведомился Иван о стоимости починки. – Они ведь у меня ходили, только часто останавливались.

– Я с тебя, Иван Васильич, ничего не возьму, а только у меня к тебе просьба: научи меня, пожалуйста, лапти плести. Все умею, а вот лапти плести еще не выучился.

– Это можно! Пока за мной заделья нет. А когда к тебе прийти-то?

– Когда угодно, я и лыки уже помочил.

Попрощавшись с Иваном, Муратов ушёл, дорогой он размышлял сам с собой: «Вот, стало быть, скоро и лапти плести научусь. Иван Васильевич научит. Он лапотного дела большой мастер». Василий Тимофеевич в селе считается мастером на все руки: он и плотник, он и столяр, он на военной службе научился и часовому мастерству, он самоучкой научился, стал спецом по заливке старых, худых калош, и вдобавок ко всему этому своему мастерству он решил овладеть искусством по лаптеплетению.

Целыми вечерами он усидчиво корпел над часовыми механизмами: отвинчивал, развинчивал, привинчивал, вынимал пинцетом малюсенькие колёсики и шестерёнки, снова ставил их на место, крутил, вертел, чистил, смазывал. Стенные часы развешивал на стенах. Если же часы с боем – целыми уповодами наслаждался мелодией звона. Но вся беда в том, что он редкие часы доводил ремонтом до конца. Большинство часов он кропотливо разбирал, устанавливал причину их бездействия и клал их в ящик шкафа в разобранном виде. С часами Ивана Трынкова Тимофеевичу не пришлось возиться долго: как только он заглянул в их механизм, сразу же обнаружил, почему часы ходили, но часто останавливались. Между шестерёнок двух колесиков каким-то образом попал таракан. Видимо, его случайно зубцами захватило, чуть не напрочь перегрызло, он погиб, так тут и остался, мешая ходу часам. Сам же Иван не соизволил заглянуть в механизм, счел, что поломка значительная и отнёс их Муратову. Тимофеевич извлек таракана из механизма, смазал колёсики, повесил часы на стену, и они весело заходили, раскачивая маятником и направо, и налево.

С починкой же Николаевых карманных часов Василию Тимофеевичу просто не повезло: раскрутивши малюсенькой отвёрткой миниатюрные винтики, он стал извлекать из механизма столь же миниатюрную шестерёнку. Недоспущенная заводная пружина сработала – колёсики в механизме звонка брынкнули, и эту шестёренку выбросило куда-то на пол. Долго Тимофеевич ползал на коленках по полу, ища злополучную шестерёнку, исчиркал целый коробок спичек, а ее так и не нашёл. Разозлившись, он начал ругаться, на чем свет стоит, волосы на себе драл, проклиная Николая. В ругани приткнул и «Павла Бюре», и как будто он в чем-то виноват, а толку все равно не было – шестерёнка, видимо, незаметно шмыгнула в щель между половицами, упала в подпол, а там угодила в мусор, в землю, и безнадёжно затерялась. Пойди, найди иголку в сене! Отчаянно матерясь и нещадно кастя сердце, почки, печёнку, селезёнку, он, наконец, решил зло свое сорвать на жене Анне, которая преспокойненько шьёт-пошивает, стуча ручной машинкой и занимаясь своим швейным делом. Безразличие и спокойствие жены вконец вывело из терпения Василия, он с укором набросился на нее:

– Ты что, такая-рассякая, не помогаешь мне искать потерянную шестёренку! Ты что, разве не видишь, что я весь измучался, ее искамши, а тебе и горя нет!

– Ты ее потерял, ты ее и ищи! – невозмутимо отчитала Анна мужа.

– Ах, так, растудытвою мать… – и разразилась в дому семейная драка. Он со зла, схватив со стены, запустил в нее шапкой, она с досады сняла с ноги валенок, бросила в него. Валенок, пролетев мимо его головы, угодил в окно, стекло дзинькнуло, валенок вылетел наружу и пошло-поехало. Анне пришлось второпях выскочить в сени, убежала в соседи, а Тимофеевич, набуянившись досыта, успокоился, усевшись на табуретку, принялся заливать прохудившуюся калошину.             В это время и пожаловал к нему Иван Трынков для обучения Василия лаптеплетению.

– Здорово ли живете! – перекрестившись на образа, поприветствовал Иван Василия.

– Поди-ка добро пожаловать! – отозвался на приветствие хозяин.

– Ну как живете, как дела? – покосившись на разбитое окно, поинтересовался Иван.

– Да ничего, живем не колотимся, едим не торопимся, – шутливо отговорился Василия.

– А что у вас окошко-то разбито, на дворе осень, а вы уж таракан морозите? – улыбаясь, балагурил Иван.

– Это я, нечаянно! – схвастнул Василий, – мы его сейчас заткнём.

Он взял с койки подушку и туго втиснул ее в дыру в боковом звене рамы. А когда в избу вошла Анна с заснеженным сапогом в руке, Иван понял, что незадолго до его прихода здесь разыгралась драма.

– Ну, давай, займемся лаптями, где у тебя лыки? – спросил Иван Василия.

– Вон, в кадушке мокнут, – ответил тот.

– Мы сначала лыки разрежем на узкие полоски, а потом их будем чинить.

Все приготовлено, лыки начинены, кочедык наготове, можно теперь лапоть заплетать. Иван Васильевич, взяв в руки два лыка, стал показывать, как заплетается лапоть.

– Вот, гляди, это лычко накладывается на это, потом берется третье, и они все между собой переплетаются, вот так, – потом он взял и присовокупил четвертое лычко. В руках Ивана получилась замысловатая переплетень. Шумя лычками, Иван по-учительски спрашивал Василия:

– Ну как, понимаешь немножко, ай нет?

– Как тут не понять! Тут, как я вижу, проще простого, – ответил Василий с детской простотой и наивностью, склонив голову набок и от непомерного внимания высунув язык, зорко и внимательно наблюдая за быстрыми движениями пальцев Ивановых рук, ответил довольный Василий.

– Теперь вот берется пятое лычко, переплетается с теми и, перегибая его, заводится запятник лаптя, вот так вот!

– Постой-постой, у меня что-то не получается, как же так, только вчера я дома заплёл новый лапоть, а тут что-то никак, – сопровождал Иван разговором свое замешательство. – Какой-то хрен! Не получается, да и только! Вот тебе на! – шевеля руками и манипулируя пальцами, начал выходить из себя Иван. – Ты, Василий Тимофеевич, не знаешь, почему не получается? – без надобности он спросил Василий.

– Нет, не знаю! – добродушно и по-детски наивно ответил тот, роняя на пол слюньку от прилежного и пристального внимания, а Иван, продолжая переплетать, расплетать и перегибать лычки, старался, чтобы у него получилась пятка. Чтобы выйти из неловкого положения, как бы между прочим, он проговорил для себя:

– И голова с собой, и мозги дома не оставил, а что-то не получается! Я и так, я и сяк, а все не то.

Он уже в третий раз, расплетая задел, пробовал снова заплетать, но дело по-прежнему не клеилось. От растерянности он даже приумолк, и все равно лапоть не получался. В конце-концов он так рассердился, что выругался трехэтажаным матерным словом, со зла бросил заплёт на пол, схватил с гвоздя шапку, одел внакидку кафтан и торопко к порогу. С досады так громко хлопнув дверью, что в шкафу зазвенела посуда.

С тех пор между Иваном и Василием дружба врозь, друг к другу ни ногой. Василий Тимофеевич так и не познал искусства в лаптеплетении, да ему эта специальность вовсе и ни к чему. Он сам никогда в лапти не обувался, да у него их и не было, к тому же он и обуваться-то в них не умел, а мастеров-лапотников в селе и без него хватало, так что пришлось ему заниматься своим делом: плотничать, калоши заливать и часы починять.