Читать книгу: «История села Мотовилово. Тетрадь 4», страница 2
Токари. Производство каталок.
Село всколыхнулось, народ ожил: большинство мотовиловцев взялись за токарное дело: за каждую каталку трестовские скупщики, или Дунаев, давали 18 копеек, сами же они сбывали их по 20 копеек – кустарю хорошо и скупщикам неплохо.
«Ленин умер, а кто же за него остался?» – недоуменно спрашивали друг у друга люди. «А в Москве их осталось целый комитет: Троцкий, Калинин, Рыков, Бухарин, Зиновьев, так что править Россией есть кому», – делились своими суждениями с малограмотными мужиками не очень-то осведомленные грамотеи.
– В общем: НЭП, свобода! Мужикам лафа! – торжествовали мужики.
– А что бают: Рыков дал указание вино снова в торговлю пустить, а? Вот бы гоже было! Самогонка-то уж надоела! – мечтательно, с прищёлкиванием языком, высказался по этому поводу Николай Ершов.
Почти каждым мужиком овладело желание разбогатеть. А мысли каждого упирались в неприступную стену. В селе появились разного рода предприимчивые люди: барышники-мясники, торгаши и мастеровые люди. Мельники веселее замололи на своих мельницах, кузнецы задорнее заковали в своих кузницах, портные азартнее стали шить одежду, сапожники, не зная устали, корпели над пошивом новой и починкой старой обуви. Работники торговли и кооперации, соперничая с частным торговцем, всячески старались перещеголять его, но пока из этого ничего не получалось.
Кустари, поняв выгоду токарного дела, старательно и задорно взялись за это доходное дело. Некоторые увлеклись этим до того, что работали днем и ночью при тесноте, духоте и при недостаточном освещении пятилинейной керосиновой лампы. Некоторые, имея намерение без особого труда заиметь деньгу, занялись игрой на деньги: целыми ночами просиживали в избе, затуманенной густым табачным дымом, резались в очко или «кондру». А некоторые ухачи мечтали о том, где бы найти богатый клад с золотом. Большинство же людей не надеялось на мимолётное счастье, а с прилежностью занялись своим честным трудом, применяя при этом свою силу, умение и расчётливость в ведении своего хозяйства. Такими стали три мужика, трое благоразумных домохозяина: Савельев Василий, Крестьянинов Федор и Федотов Иван.
Василий Савельев, приумножая, расширяя и благоустраивая свое хозяйство, перестроил и отремонтировал свой дом. Сменил верхний венец, заменил на новую тесовую крышу, устроил под окном палисадник, насадил в нем хмелю, воткнул тут куст бузины, и вид его дома приобрёл весьма приятный, весело смотрел на улицу окнами обоих этажей. Из отцовой избёнки сзади нижнего этажа пристроил прихожую, в ней поставил токарный станок – она стала токарней.
Под окном поодаль от дома, украшая дом зеленью, стоят две берёзы да рябина между ними, а около мазанки раскустившаяся ветла. Еще в свое время, в 1890 году, отец Василия Ефим в честь нарождения сына, его Василия как первенца, посадил эти две берёзы и ветлу, а когда родился второй сын Алексей, он посадил эту рябину, связав упругие гибкие ветви её узлом. Берёза по правую сторону дома выросла с дуплом, в котором по зимам прячутся воробьи на ночлег, а у берёзы, растущей по левую сторону, вырос большой горизонтальный, по направлению к дороге, отросток. Отросток этот от основного ствола был голым, а сажени через две от ствола раскустившись, пошёл вверх. Рябина же выросла в причудливом виде: ветви, завязанные дедом узлом, не развязались, так и выросли в таком замысловатом виде.
Дед Ефим в свою бытность вообще был своенравным, изобретательным и твердохарактерным человеком. Он, в частности, при разделе семьи не пошёл жить ни с одним из сыновей. Он потребовал построить во дворе ему избёнку, в которой он и жил один. Бабушка Евлинья жила в семье старшего сына Василия, нянча его детей.
Василий же в честь своего первенца Михаила около мазанки тоже посадил берёзку, а Ванька своим топориком, подаренным ему дедом Михаилом, однажды летом, желая напиться берёзовки, потяпал эту берёзку. Ему показалось, что сок не течет из-за того, что надсечка мала. Он порубал еще, но берёзовка так и не потекла. Он не знал, что соку от берёзы можно добиться только ранней весной. Берёзка после этого захирела и посохла.
У Крестьяниновых под окном растут две берёзы и черемуха между ними. А у окна Федотовых растёт одинокая, но коренастая берёза.
Во всех этих домах молодежь – парни – заняты токарным делом, а сами хозяева доставляют им липняк из Пустыни. Липу-голье стараются возить зимой с расчётом, чтоб заготовить ее на весь год. Василий Савельев каждый раз, как уезжать в Пустынь, давал наказ своим ребятам Миньке и Саньке, чтоб ежедневно они вязали и выносили во двор по шесть пар готовых каталок, а по приезде вечером, свалив под окном у берёзы в общую кучу липняк, отец проверял сделанное.
Ванька тоже помогал братьям. В его обязанности входило: наточить мелких деталей к каталкам, стоечек, напилить во дворе к следующему дню заготовок, расколоть их, ударяя по наставленному братом топору большой колотухой. В обязанности Ваньки так же входило по зимам, после школы, привезти на салазках в большой кадушке воды с озера, привезти из сарая две плетюхи сена для скотины, вывезти из хлевов намёрзшие коровьи «лепешки» и так кое-что по-мелочи. Зато в сумерки для всех ребят – лафа! Наступает темнота, а огонь зажигать еще рано. В это время самое подходящее для игр и развлечений детворы.
Из всех домов на улицу выходят парни, идут к прогонному перекрёстку и горланят: «Тарга, Тарга, Ура-а-а!» Это знак вызова кужадонских таких же ребят на обоюдную полюбовную драку. Такая традиция в Мотовилове заведена с незапамятных времен. Существует золотое правило в этой забавной драке: драться только кулаками, по лицу не ударять, лежачего не бить! И вдобавок – не мстить! Это весёлое для ребят занятие давало не только развлечение, оно закаливало в каждом парне смелость и храбрость в наступлении, силу, ловкость и выносливость в драке, умение без паники, увертливо отступать. У каждой артели имеются своего рода воеводы, взаимно наводящие на артели страх. Это два отважных Федьки. У артели Главной улицы Федька Лабин, у кужадонской артели – Федька Тарасов.
Натешившись в драке и надышавшись свежего воздуха, ребята расходятся по домам и снова вставали за токарный станок. У Савельевых отец, сваливая липняк, крикнул старшему сыну:
– Минька! Распряги-ка лошадь да пусти её в хлев. Я что-то нынче озяб. А ты, Саньк, помоги мне досваливать воз.
Отец брался за комельки плах, а Санька за вершинки. Санька кряхтел от натуги и слабосильно, без сноровки, медленно передвигался с грузом по примятому снегу.
– Что ты так вяло поворачиваешься! – заворчал на него отец. – Ходишь, как вареный, и на ровном месте спотыкаешься. Связи в тебе нет! А ты варовее шевелись! У тебя в голове-то, видно, не работа, а книжки! – упрекая в неповоротливости Саньки, брюзжал на него отец. А когда Санька с последней тяжеленной плахой, не выдержав натуги, споткнувшись, упал в снег, отец, подскочив к нему и поддав ему лаптем под зад, угостил его пинком. Санька заплакал, а отец грозовой тучей направился в избу. Войдя в избное тепло, он, раздевшись, бросил на лавку пиджак, а сам, морщась, начал отдирать от усов намёрзшие сосульки:
– И как это люди с небритыми бородами ходют, тут вот с одними усами и то канители не уберешься! – ни к кому не обращаясь, проговорил он. И в сторону жены, готовившей ужин, сказал:
– Ты мне насуши осьминный мешок сухарей. Я дорогой и буду их погрызывать. До Пустыни-то дорога-то дальняя и холод-то до самых кишок добирается. В чапане-то холодновато, надо тулуп портному заказать, – полушутливо, полугрозно высказался он.
К ужину собралась вся семья. В избу, шмыгая носом, вошёл Санька. Он виду не подал, что недавно плакал. Из верхней избы к столу спустилась бабушка Евлинья. Она, зябко передернув плечами, накинула на себя овчинный полушубок. Ужин прошёл в безмолвии. После ужина Минька с Санькой «посидели» за работой в токарне до десяти часов. Минька ушел на гулянье к девкам в кельи, а Санька, перебравшись в верхнюю комнату и зажгя столовую лампу, уселся за книгу, которая его сильно заинтересовала, а читать-то приходится только ущипками-урывками. Отец страстно не любил, когда Санька торчит за книгой и по-напрасному жжёт керосин.
Религия. Ступени жизни.
Все три семейства: Савельевы, Федотовы и Крестьяниновы были религиозными. Сам Василий Ефимович Савельев редко, когда пропускал заутреню или обедню. Он в церкви даже стоял на левом клиросе и пел невзрачным своим тенорком. Любовь Михайловна тоже набожная женщина, их дети так же приучены с детства посещать церковь во время богослужения. Санька увлёкся так, что по двунадесятым праздникам без разбудки сам вставал в два часа ночи, зажигал лампадку перед иконами, а сам отправлялся в церковь к заутрене. В большие праздники он с Гришкой Додоновым надевали стихарь, становясь послушниками, прислуживали свяществу. Санька иногда читал шестопсалмие.
Иван Федотов с женой Дарьей так же частенько посещали церковь, их дети парни пореже. Разве только один Павел не отставал от отца с матерью.
Семья Крестьяниновых считается особенно религиозной. Сам дедушка Василий, родовой патриарх, ведет свое родословье чуть ли не с Адама. В семье он с сыном Федором держит крепостной порядок, но из-за недолюбливания попов, из-за того, что они, будучи священнослужителями, содержат у себя на дому недозволенные их сану (по их мнению) разные рояли, физгармонии и прочее, Дедушка с Федором предпочитают у себя на дому чтение библии и богослужение в виде импровизированных заутрени или обедни. Дедушка справляет за попа, Федор за дьякона. В их басовитый богослужебный гуд иногда вплетается старушечий голосок бабушки Дуни.
Тётенька Александра – старая дева, сестра дедушки Василия, участия в пении не принимает. Она занята хлопотами по приготовлению пищи для семьи. Сама хозяйка Анна сидит на лавке, тоже не поет, а только слушает. Детей Алёшу, Мишку и Паньку стараются проводить в церковь. Алёша вообще проходит церковь мимо, Мишка с Панькой если в зимнее время – отсиживаются в сторожке-богадельне, а летом слоняются в церковной загороди, сидя на лавках под тенью берёз и сирени, курят или из побуждений озорства смотрят, кого бы толкнуть или над кем-нибудь невежественно созоровать – кому-нибудь плюнуть на спину или к спине повесить соплю (по их мнению – часы), потом хихикать и хохотать от удовольствия, поощряя свое отвратительное похабное и варварское поведение.
Савельевой бабушке Евлинии в церковь ходить некогда, она сидит и нянчится с малышами-ребятишками, но она любит дома петь богослужебные стихиры. Она обычно поет одна: «Совет превечный», «Врата адовы», «Неимамы», «Житейское море», «Верую», «Достойно», «Отче Наш». Но говеть в Великий Пост она отпросится у Любови Михайловны и всю Христовую неделю ходит в церковь, не пропуская ни заутреню, ни обедню, ни вечерню.
Дедушка Крестьянинов хотя и малограмотный, но библию читает регулярно и познал ее чуть ли не наизусть. У них в избе на стене две красочные офсетной печати картины: одна изображает ступени лестницы человеческой жизни, а на другой изображён Страшный Суд. К картине Страшного суда дед обычно подводил разбаловавшихся ребят и, показывая на эту картину, назидательно предупреждал: кто озорует и отца с матерью не слушается, того бог в огонь посадит, а на том свете его вот что ожидает. А на картине изображено, как грешники, подпираемые цепью, невольно приближаются к пасти дракона, из которой пышет неугасимый огонь, готовый пожрать грешных людей. Вторая – нравственно-поучительная, на житейскую тему: «Ступени жизни». О картине ступеней человеческой лестницы, дедушка обычно вел пояснительную, нравоучительную беседу уже с более взрослыми людьми. На картине этой изображены житейские ступени человеческой жизни в хронологическом порядке, от его рождения и до смерти. Нижняя часть картины очертана полукругом, который изображает собой вид церковного свода, храма. В левой стороне изображено крещение народившегося, появившегося в жизнь человека, а в правой стороне свода изображён момент отпевания того же человека, прожившего свой век до глубокой старости и теперь уже лежащего в гробу. Поверх этого свода изображены ступени жизни этого человека. Сначала ступени идут по восходящей вверх и, достигнув наивысшей, кульминационной точки, пошли по нисходящей линии вниз. Между ступенями – десятилетний период времени, прожитого человеком. На первой ступени человек изображён мальчиком. Ему десять лет от рождения. Беззаботно играя мячиком, на лице у него беззаботная, радостная улыбка, какая бывает только у детей. Вторая ступень. Тот же человек изображён юношей, ему двадцать лет. Он значительно вырос и стал вполне взрослым, на его лице пробивается мелкий пушок, где должны быть усы и борода. В руках у юноши книги, он студент. Детская беспечность с беззаботными забавами и играми остались позади и безвозвратно. На третьей ступени человек изображён мужичком в тридцать лет. Он уже не один: рядом с ним стоит подруга жизни. Взаимно любящая пара поднялась еще на ОДНУ СТУПЕНЬ – им по сорок лет. Около них сын и дочь. Пятая наивысшая ступень жизни человека изображена в виде стола, за которым сидит целая семья. Во главе семейства пятидесятилетний, достигший полного расцвета, бравый мужчина. Шестая ступень изображена уже на нисходящей. На ней изображён шестидесятилетний мужчина с первыми морщинками, появившимися на его лице. Усы и буйно отросшая борода указывают на пожилой возраст человека. У него на руках и на руках его жены по малышу. Это их внучата – потомки. Седьмая ступень. Человеку семьдесят лет. Он заметно постарел: седая голова, седая борода с усами. На его лице глубокие морщины. Неразлучно рядом с ним стоит его спутница старушка. Они спустились на две ступеньки. На восьмой ступени седой сгорбленный старик, сидя, опершись на клюшку. Ему восемьдесят. Он стал дряхлеть и уже почти ничего не слышит. Он одинок – около него уже нет его спутницы-старушки. Она умерла. Девятая ступень. Беспомощный, девяностолетний, едва живой старик, достигший глубокой старости человек. Его теперь ничто не интересует, да и им теперь мало кто интересуется. Часто лежит в постели, едва согревая свое дряблое и зябкое костлявое тело, он не может без посторонней помощи даже поесть. Его кормят внуки и подают ему попить. Он плохо видит и совсем оглох. Мысли его смутно припоминают отдельные моменты в его жизни. В голову частенько забредает мысль о скорой смерти «чтобы не мешать семье». Троекратный удар колокола извещает о смерти человека. Человек умер, его тело, лишившись жизни, лежит в гробу в той же церкви, где его крестили. Теперь его отпевают и скоро опустят в могилу, где он превратится в прах небытия. Старики умирают – место пожилым освобождают. Человек родился, чтобы умереть! Таков неумолимый закон жизни.
Вообще-то дедушка Крестьянинов – благоразумный древний старикан. Знание библии давало ему право называться апостолом богословия и начётчиком христианства. По всем статьям уклада семейной жизни ему быть бы старовером, а он православный. В споре с пожилыми людьми, которые высказывали перед ним сомнение и неверие, он обычно убеждал собеседника такими убедительными доводами:
– Вот ты не веришь в божественное, ничего не приобретаешь, а я верю и ничего от этого не теряю!
Или же говаривал в таких случаях:
– Хотим хорошее дело делать, а не делаем, не хотим делать дурное, а делаем.
И продолжал, наступая на неискушённого собеседника, высказывая выдержки из библии:
– Во времена Адама, Ноя, Авраама, Бог сам посещал наших праотцов и все делалось по наитию Господню! Пророку Моисею Бог явился на горе Хорив в виде огненного куста, а на горе Синае дал ему закон на двух каменных скрижалях, закон из десяти заповедей Господних, по которым народы жили до рождения Христа, а теперь мы не только должны придерживаться этих заповедей, но в жизни своей должны исполнять веру в сына божия Иисуса Христа! В сына превышнего Бога Саваофа – сущего на Небесах!
– Так-то оно все так, только меня, Василий Палыч, смущает вот что: святое божество не одно лицо, а в трех лицах? – спросил дедушку вторусский старик Паня Лашин, дедушкин сверстник, стараясь добраться до сущности у более начитанного дедушки Крестьянинова.
– А чего тут непонятного-то! – с чувством знатока отозвался дед, – Святое божество и есть в трех лицах: Бог-отец, Бог-сын и Бог-святой дух. Так и вся сущность природы состоит в трех состояниях: твёрдое, жидкое и газообразное. И само существо человеческое состоит из трех превращений: рождение, жизнь и смерть. Да и сам человек при жизни руководствуется тремя пособиями к жизнедеятельности – мысль, слово, действие. Так что во всяком деле троица единосущная и нераздельная! – заключил свою философию дедушка.
– Вот теперь для меня стала понятна вся суть дела, – удовлетворённый разъяснением, ответил и признался Паня Лашин.
– Адам в поте лица своего землю стал пахать из-за того, что он нарушил завет Бога и был изгнан из рая, так что и мы за адамов грех обречены на вечный труд, – продолжал свое нравоучение дедушка Василий. – Но теперешний народ стал не тот, что раньше. Стал самолюбив, сладолюбив, властолюбив, а молодежь непокорна. Тот, кто не почитает старших, тот и детей своих почтительности не учит. Как-то забрались к нам в огород соседские ребятишки за яблоками, а я их помал, уши нарвал, пинков наподдавал и велел им приходить на завтра – «Я вам ищо ввалю!» Они, конечно, убежали, а мне пришлось пожаловаться соседу: «Уйми свою сойму, а то я им еще уши надеру!» А он вместо того, чтобы унять их, невозмутимо улыбается и говорит: «А ты их лови, когда они яблоки у вас будут воровать, и нарви им уши, мне не жалко. Я их воровству не научиваю!» А бывало, не так было. За неуважение к старику и за неподчинение молодежи клюшки давали испробовать! Да, доброе старое время и вспомянуть есть чем, было благоденственное житье благоверного народа. А сейчас хоть бы не нас боялись, а из уважения к нашим предкам и достопочтенным прадедам нашим.
Дедушка, продолжая свое словоизлияние, изрек следующее изречение на предмет разделения людей:
– Извечно принято в народе всех людей размежёвывать на хороших и плохих. К хорошим всегда относятся приятные на внешний вид, рослые, сильные, работоспособные, деловитые, хозяйственные, самостоятельные, скромные, вежливые, некурящие, в меру выпивающие. К плохим же хилые, лентяи, беззаботные, безрасчётливые, неумехи, болтуны, горлодеры, жулики, мотуны, насмешники, лиходеи, курильщики, игроки и заядлые горькие пьяницы.
