Читать книгу: «Индульгенции», страница 26

К вечеру мы с Ольгой решили, что никто ничего готовить не будет, и мы ужинаем в «Двух палочках» на Невском, потому что ей захотелось чего-нибудь попроще, поэкстремальнее. Я лениво лакал крем-суп из лосося, потому что остальное меню мня почему-то жутко раздражало и я был не голоден. Ольга уплетала «филадельфию». Меня раздражали ее повышенная любезность с косоглазым пареньком-официантом, его ехидный взгляд, сползавший с блокнота для записи заказа на ее декольте, но я молчал.

– Нас приглашают на свадьбу будущие Ивановы, – сообщила мне Ольга.

– Круто, – кивнул я. – Ты хочешь туда пойти?

– Конечно! Шутишь? – она несколько возмутилась моим тоном, потому что по нему сразу стало ясно, что я не хочу идти на эту дерьмовую свадьбу ее слабоумной подруги-парикмахерши и какого-то менеджера по продажам, приехавшего то ли из Тобольска, то ли из Мухосранска. – Лидка меня с тапочками съест, если я не явлюсь.

– А если я скажусь занятым?

Ольга отложила палочки и посмотрела на меня с явным укором – когда она так делала, ее черты лица становились разительно острыми, раздражающими. Я махнул рукой и, отбросив ложку в сторону, стал допивать крем-суп прямо из миски.

В тот вечер мы прогулялись по летнему городу – просто, незатейливо, без особой цели. Вечером у нас был бурный секс, каких давно не бывало. Когда Ольга уснула, положив голову мне на грудь, я долго смотрел в потолок, пытаясь понять, что же я чувствую по отношению к ней и на сколько этого еще хватит. Не понял. Уснул.

Мы сидим в местном ресторане и попиваем вино, ожидая, пока мне принесут что-то мясное, заказанное Ольгой. Она уже получила свою рыбу и сейчас немного обеспокоена фактом, что я не стал ковыряться в меню, как было принято у меня в новых заведениях, а просто предложил ей самой заказать на свой вкус. Я говорю, что надо бы сходить к местным горам, половить острых ощущений. Ее успокаивает тот факт, что я проявляю хоть какой-то интерес к реальности вокруг, потому что вчера мне было не до этого. Я прикидываю, во сколько обойдется реализация моего же предложения. Моя кредитка страдает уже который день, но это лучше, чем бесконечно менять наличку. Ну, по крайней мере, мне такие обмены кажутся бесконечными.

Иногда я задумываюсь о том, как вообще выходит, что такие средненькие, обычные люди, как я и Ольга, не страдают недостатком денег и жизненных удобств.

Ольга перекладывает бумажки и переправляет данные в документах, используя интернет, и имеет за это полторы тысячи долларов. Я перекладываю бумажки, строгаю отчеты, измываюсь над торговыми представителями и получаю за это около трех тысяч плюс всяческие компенсации – разумеется, все это серыми. Мой официальный оклад – двадцать пять тысяч, и я вроде как не ропщу. Есть и другие люди. Кто-то спасет человеческие жизни и имеет тридцать российских. Кто-то убирает улицы и имеет десять. Но все они не имеют высокого уровня негативного стресса, а я имею, поэтому мои доходы обоснованы. В конце концов, каждому из нас платят столько, сколько мы стоим. Я не знаю, сколько стою я, поэтому не готов открыть свой бизнес – ведь в таком случае мне придется платить себе самому.

– Ты прикинь, Сашку Мельникова уволили по статье, за коммерческий шпионаж, – Ольга наивно считает, что эта новость должна меня поразить до глубины души. – Докопался, блин. Теперь еще, говорят, его могут посадить.

– Круто.

Каждый копает, где может и как может. Я никогда не осуждаю тех, кто добывает деньги преступным путем – разве что, тех, кто обирает инвалидов, пенсионеров – то есть, немощных, неспособных сопротивляться. В наших краях стать по-настоящему успешным человеком без подвязок – примерно как построить коммунизм. План на теории есть, но с реальностью общего имеет меньше, чем ничего. Я тоже на свое место, конечно, упал не с улицы. За моими плечами институт, получение пожизненного отвода от всякого дерьма вроде армии и сборов, старания родного дядьки, пообещавшего после гибели моих родителей, что я не пропаду. Его усилиями я и попал не на место сраного стажера в захудалой двухэтажной конторке с окладом, достаточным на оплату кредитов за «фокус» и «однушку» в Девяткино, а в приличную организацию на солидных условиях. От дядьки я получил одно-единственное наставление, и звучало оно: «Не охеревай». Большего и не требовалось. Я не прыгал выше планки, а планка методично поднималась, и все были довольны.

Я и сейчас, вроде как, доволен.

Вспомнив тот ужин в «Двух палочках», я сразу вспомнил другой – несколько месяцев спустя, в «Траттории Роберто» на Фонтанке. Тогда я вроде как случайно задал Ольге вопрос – знакома ли, мол, она с одним пареньком, моим дальним родственником, недавно переехавшим в Питер. Она сказала, что нет, что никогда его не видела. У меня же информация была несколько иной. Тогда я испытал это омерзительное чувство, которое ненавижу до глубины души. Оно вырастает само собой и начинает манипулировать мной, вне зависимости от разумных контраргументов в его адрес. Сейчас оно стало слабее, но память четко рисует его портрет.

Удушье. Ощущение, что желудок и пищевод сжались, и аппетит, даже если он и был, пропал начисто. Кусок не лезет в горло. Я ощутил тогда это все сполна, замолчал, и спустя пару минут Ольга осторожно поинтересовалась, в чем дело, а я промолчал, потому что счел нетактичным начать устраивать ей допрос, тем более, что ничего криминального я не узнал, и раскалывать ее было, по сути, не в чем. Ну, кроме того, что она завуалировала определенный вечер, в течении которого тусовалась в странной компании, тогда как я предполагал, что она с подругами. Сильнее всего меня коробило то, что этот вывод я сделал сам, и что тогда она не говорила мне, что не будет яшкаться с компанией из пятерых пьяных ублюдков с вечно распухшими яйцами и двух невменяемых шалав гостиничного типа. Но никаких фактов против ее верности не было, и я заткнулся. Подавил в себе ощущение уязвленности, горечи, мимолетного разочарования. Выпил еще вишневого сока. Откинулся на спинку стула. Снял галстук. Приклеил к лицу благородную мину человека, любующегося своей женщиной и счастливого от факта обладания ею.

За столиком справа сидит стайка молодых людей дворовой внешности. Я не совсем понимаю, по какой ошибке они попали на этот курорт, и на местных уж точно не тянут – причем, не только по языковому критерию. Скорее они тянут на тех ребят – «пацанчиков», которых можно увидеть во дворе с бутылками «балтики» и «невского» в компании своих милых синющих «телочек». Они обсуждают мусульманство. Один из них возмущенно сообщает друзьям, что мусульмане, мол, бросают все свои дела, даже разговор с собеседником, если наступает время их намаза. Более того, отхлебнув пива, добавляет он, эти товарищи еще и носят у себя в кармане свернутые коврики для совершения молитвенного ритуала. Вся компания немного зависает, потому что никто не уверен – посмеяться над этим или проявить уважение к чужой религии, как нынче рекомендует уголовный кодекс. Судя по крестикам на шеях многих, они православные христиане, но мне кажется, что ни один из них не только не сможет перечислить десять заповедей, но и отличить на глаз семь смертных грехов от семи гномов.

Нас обслуживает официантка непритягательной внешности с потрясающе уродливыми очками в оправе из двух неправильных овалов. Я поражаюсь иногда тому, как люди непривлекательной и даже отталкивающей внешности умудряются покупать и одевать вещи, которые попросту делают из них чудовищ, вместо того, чтобы пытаться мало-мальски украсить себя. Официантка доливает Ольге «шардоне».

Слева брюнетка с огромными сочными сиськами, щедро приподнятыми маленьким лифчиком и обрамленными платьем, заканчивающимся на уровне сосков – так, что видны краешки их ареол, возмущенно заявляет, что открытие церкви летающего макаронного монстра в стране – это кощунство по отношению к православию. Я не понимаю, почему всех «руссо туристо» здесь так понесло на религию, но догадываюсь, что это, опять же, как-то связано с последними принятыми законами на тему терпимости к вероисповеданию ближних. Брюнетка хороша. Она продолжает распространяться на тему того, как мало внимания уделяется духовности в современном мире и, закидывая в себя остатки белого вина из немаленького бокала, жестом требует у ближайшего официанта налить еще. Я не сразу замечаю, что между ее сисек аккуратно запрятался довольно массивный черный христианский крест. Когда Ольга замечает, что я уделяю внимания этому моменту, она едко улыбается, потом театрально надувает губки. Я улыбаюсь в ответ, вроде как виновато. Идиллия.

– Слушай, а Светка вышла-таки замуж, – выдает Ольга, отпив вина.

Светка – ее двоюродная сестра. Они довольно близки, и Светка раздражает меня гораздо сильнее, чем Ольга в месячные и эти отвратительные черные тальятелле с огромными глазастыми креветками за тридцать евро вместе взятые.

– За того агента по недвижимости, с которым год жила, – продолжает Ольга. – Я вообще заметила в последнее время среди людей тенденцию выскакивать замуж побыстрее, соображать детей по молодости, пока не поздно. Может, и нам что-то такое замутить, а?

Я не очень понимаю, всерьез она или в шутку, но наш возраст и финансовый статус вполне позволяет заговорить о браке и детях всерьез. Вот только есть еще кое-что, что несколько меняет ситуацию.

– Не знаю… – заминаюсь.

Господи, как бы я хотел трахнуть эти сиськи…

– …мне кажется, что это… – снова заминаюсь.

…взять эту суку, сорвать с нее крестик, воткнуть длинной частью ей в зад и посадить на него, а потом просунуть между ее сочных буферов…

– … не самая лучшая идея на данный момент. Я уже говорил, что институт брака, как мне кажется…

…и кончить прямо между них, залить ей всю грудь спермой, а потом заставить все стереть руками и сожрать.

– …несколько изжил себя. Нам ведь и так неплохо, а?

– Да, я слышала все это и раньше соглашалась с тобой, – жмет плечами Ольга. – А сейчас начинаю задумываться об этом. Ну, знаешь…

Она не продолжает. Принимает расстроенный вид, и мне даже кажется, что она действительно несколько расстроена. Смотрит в тарелку. Измельчает вилкой зелень. Возможно, ее действительно расстроила моя позиция и то, как я ее высказал. Это значит, что она еще что-то чувствует, что для нее что-то имеет ценность. Она чувствует, что что-то во мне не так. Я, наверное, должен бы обрадоваться этому, но по факту мне плевать. Я вижу кое-что другое.

Я отрезаю маленький кусочек мяса, кладу его в рот, долго и упорно, с сизифовой настойчивостью жую его, но проглотить не могу. Быстро протискиваю кусочек за щеку и тактично отпрашиваюсь в туалет.

Захожу в кабинку, выплевываю мясо в унитаз. Захлопываю крышку и сажусь на нее. Я не знаю, почему все так часто повторяется. Иногда мне кажется, что вся моя жизнь – сплошной набор репликаций одних и тех же моментов. Повторения дней. Повторения моментов. Повторения ощущений. Желудок отказывается принимать еще что-то. Я ощущаю, как внутри все сжимается, и представляю себе Ольгу в свадебном платье. Хныкаю. Спускаю воду в унитазе. Стараясь не зацепить взглядом свое отражение в огромном зеркале, выхожу из туалета.

Сразу же ловлю с ближайшего столика стратегически важную информацию на английском о том, что WikiLeaks «выгрузил» в Сеть около четырехсот гигабайт разоблачений, но все они под ключом, а ведь так хотелось посмотреть. Прыщавая девчонка, которой это все с фанатизмом рассказывает паренек в очках, явно скучает. Я был бы готов ее развлечь, не будь она страшнее моей половой жизни в 14 лет и не жди меня еще пока Ольга.

Сажусь обратно.

– Тебе нехорошо, милый?

Подтягиваю уголок рта в ответ.

– Нормально. Что-то аппетита нет. Наверное, этот сок испортил.

Логика моего суждения запредельно стройна, но Ольгу это не смущает, да и вряд ли она вообще меня слушает. Я смотрю на нее украдкой, стараясь не поймать ответный взгляд. Черту я пересек. Но застрял где-то посередине. Я ничего не чувствую. Вообще не понимаю, что делать дальше.

– Ты меня любишь?

Вопрос заставляет Ольгу замереть, медленно поднять взгляд на меня, отложить вилку, которая только прекратила издеваться над зеленью и принялась за рыбу. Рыба оказалась удачливее.

Ольга мнет губы, легонько чешет щеку, облизывает губы.

– Странный вопрос, милый.

– А что такого? Я его никогда не задавал.

– Я тебе тоже. Мы, вроде как, договорились не парить друг друга формальностями, а руководствоваться чувствами.

Золотые слова. И ведь она не врет – она так и делала всегда. Вопрос лишь в том, куда она вставляла здравый смысл, чтобы все, что она строила чувствами, не рухнуло, как замок из песка, построенный малолетним инвалидом по уму. В моей голове крутится фраза «Два с половиной года».

– Наверное, да. Но ты не хочешь ответить?

Она улыбается – натянуто, с горчинкой. Кладет руку на мою, безвольно протянувшуюся вдоль стола. Наверняка, ощущает холод. Я сейчас, наверное, также холоден, как когда-то была залитая чем-то серым и бесформенным рыба на тарелке Ольги. В моей голове крутится фраза «Два с половиной года вдребезги». Забавная фраза. Даже смешная.

– Давай, не будем конкретизировать. Мы вместе, и мы чувствуем друг друга, ведь так? Этого достаточно, правда?

– Ну, да, – киваю я. Мне не нужно больше ничего говорить. Ей тоже. – Ты права.

Вопрос оказывается исчерпан. Я сам удивляюсь тому, что в глубине души ждал хотя бы красивой лжи. Женщине легко соврать о чем-то практическом, ощутимом, о том, что можно пощупать, но она принципиально будет демонстрировать свои чувства, чтобы сохранить последний фиговый листок, прикрывающий свою лживую сущность. Не все женщины такие, я знаю.

Это я такой везунчик.

Я практически никогда не поднимал руку на женщин. Это даже странно, с учетом того, с какими интересными личностями мне приходилось иметь дело, и сколько раз меня подмывало не доказывать свою очевидную правоту словами или демонстративным уходом, а ударом в область лицевой структуры украшенного сиськами и наивными глазками раздражителя. Единственный раз, когда я допустил применение силы, имел место быть как раз при Ольге. Она вывела меня из себя своими воплями настолько, что я оттолкнул ее в комнату, как бы намекнув, что ей пора прилечь и остыть, иначе ее ПМС разрушит ее жизнь. В каком-то плане это помогло, потому что, треснувшись об пол, она молча отказалась от моей поспешной помощи, подошла к кровати и улеглась. Я ушел. Вернулся с извинениями, огромным букетом и еще какими-то там увещеваниями. Она дулась еще где-то сутки, и у нее все прошло, благо, реальной боли она не испытала. Вот только у меня ровно в момент, когда у нее отлегло, на душе завелись дикие саблезубые кошки и начали скрести во всю силу.

Я понимал, что не ощущаю себя виноватым, что все извинения были ложными. Понимал, что по сумме ее достижений и сказанного в тот день, ее следовало как следует огреть по темечку плазмой, но вместо этого я пытался просто отстреливаться. В итоге, я ощущал себя униженным и подавленным. Вопреки традициям последнего времени, я пошел прогуляться через город, в летний выходной. Припарковав машину в районе «Адмиралтейской», я пошел на Дворцовую, чтобы вспомнить детство и юность, в которых гнездились еще теплые ассоциации с этими местами. Взрослая жизнь принесла Европу, всяческие разновидности южных курортов, лыжные курорты и обычная, характерная для простолюдинов прогулка в центре города стала чем-то экзотическим, чужим, как шаверма у метро для завсегдатая хороших ресторанов.

На Дворцовой, только я вышел с проезжей части на пешеходную зону, ко мне подскочила девушка в костюме гусара с неимоверно высоко задранными корсетом сиськами и спросила, можно ли меня арестовать на несколько снимков. Я хотел ей мило улыбнуться, просто за ее сиськи и милое личико, но что-то меня остановило, и я, просто гавкнув «Нельзя», продолжил путь. Направившись в сторону Миллионной, я ощутил жуткую вонь дерьмом и, оглянувшись, понял, что все в порядке – на площади стояло пять колесниц с понурившими головы лошадьми. Лошади выглядели настолько печально, что мне сразу вспомнилось стихотворение Маяковского из школьной программы. Эмоций у меня это, впрочем, не вызвало, и я пошел в обход к Дворцовому мосту. Перешел его, ощущая омерзение от трущихся через толпу вонючих велосипедистов, вопящих малолетних идиоток и толп гастарбайтеров.

На Стрелке, на спуске к воде, мужик в рубашке и брюках активно предлагал прохожим выстрелить из сомнительного вида золотистой пушки в сторону Невы. Успеха его призывы не имели, и, когда к нему подошли актер в костюме Петра и какая-то телка в бордовом платье с ним, мужик, по крайней мере, обзавелся компанией для болтовни. Затем ко всей этой пестрой компании подошла другая – из двух теток в солнцезащитных очках на пол-лица, двух маленьких девочек и паренька лет десяти. Дети захотели сфотографироваться с довольно стремно смотревшейся царственной парой, и их желание удовлетворили. Потом Петр стрельнул у одной из теток несколько сигарет, вежливо поблагодарил, и сладкая парочка выдвинулась вниз, к воде. Дети стали тормошить пушку, но из нее так никто и не выстрелил. Мужик с пушкой заболтался с одной из теток, хлещущей пиво из стаканчика. Они довольно долго курили, и она довольно внимательно слушала его рассказ о том, как он гладил свою рубашку и еще о чем-то там.

Для меня все это было экскурсом в неизведанное. Я здорово отвык от всего того бессявязного бреда, который происходит летом в этом городе. Я забыл про Ольгу, ее самомнение и мои страдания из-за него.

Одинокая и не очень красивая девушка, сидящая на гранитной стене с пачкой ряженки и толстой книгой и охраняющая свою и еще чью-то сумку, смотрелась как-то жутко, и я решил пойти дальше. В итоге, пошел обратно, к машине.

Действительно, стало легче.

Ольга загорает, натершись каким-то дорогим до изумления средством для защиты кожи. Она с серьезным видом утверждает, что с ним она может лежать хоть в километре от солнца, и ее кожа не обгорит и не иссушится. Она плохо училась в школе.

Мальчик с надувным матрасом неопределенной расцветки улетает с разбегу в море. Родители, видимо, только сейчас заметили его побег и пытаются докричаться до него через дым своих сигарет, но выходит не очень.

Девушка в майке с надписью «Wake up your life» сидит в шезлонге, и ее плечи ярко-красного цвета. Видимо, у нее нет волшебного крема, как у Ольги, но у нее есть неплохие сиськи, и она явно не русская, и это возбуждает.

Я пытаюсь расслабиться, спокойно полежать, позагорать, но выходит скверно. Как оказывается, и безбрежного моря, и наполненного солнцем воздуха мне сейчас мало, чтобы забыть о том, что меня ведет то ли к пропасти, то ли к взлету. В воздухе царят блаженство, далекие крики чаек, визг детишек. Откуда-то справа Джоан Осборн орет о том, что бог мог бы быть одним из нас. Это снова приводит меня к мысли о православной брюнетке и ее грудях. С другой стороны, у кого-то в мобильнике раздается «О боже, какой мужчина», и мне становится мерзко, но мелодию вовремя останавливают. Здесь, вроде как, не так уж много народа – благо, курорт не из общественно доступных, – но все равно людей, и особенно – русских, больше, чем мне хотелось бы. Но на частный сектор на пляже я раскошелиться не готов, хотя Ольга предлагала оплатить его сама. Мне было бы там еще менее уютно. Наедине с ней я бы сейчас точно свихнулся.

Я умудряюсь расслабиться и уснуть, а когда просыпаюсь, не обнаруживаю ни Ольги, ни ее маленькой сумочки, только пустой шезлонг. Передвигаю спинку своего к стоячему состоянию. Я немного обгорел, но дремал явно не долго. Пытаюсь отследить следы на песке, но ничего не выходит. Осматриваюсь и нахожу взглядом крытый пляжный бар. Былой опыт подсказывает, что заскучавшая Ольга могла двинуть только туда. Я горько усмехаюсь тому, насколько хорошо ее знаю, когда вижу ее за стойкой – болтающую, смеющуюся. Какой-то испанец или вроде того явно пытается ее закадрить, а его резервный вариант – блондинка с солидными формами, но без какого-либо макияжа, сидит рядом и тоже хихикает, попивая пина-коладу из бокала с развесистым декором. Когда парень пытается приблизиться к лицу Ольги, она со смехом отмахивается от него и немного отодвигается. Я мысленно ставлю ей плюсик. Когда же этот южанин нагло хватает ее за талию и придвигает вместе со стулом к себе, она просто смеется и не сопротивляется, и все встает на свои места. Я осторожно смотрю на нее, и спустя короткое время она меня замечает, хотя практически не подает вида. Что-то объясняет парню. Тот разочарованно цокает языком и предлагает соседке Ольги потанцевать. Та пожимает плечами и уходит с ним туда, где лучше слышно лениво сводимый местным диджеем долбежный хаус. Ольга машет мне рукой. Я ухмыляюсь, иду к стойке. Мне уже плевать. Хотя, если честно, желудок снова сжался. С этим действительно ничего так быстро, как хотелось бы, не поделать.

В очередной раз убеждаюсь, что земля – квадратная, и всех нас закидывает по одним и тем же углам. Уж здесь-то я точно не планировал встретить Мишу Чиркова – моего экс-коллегу по «Санрайзу» – конторе, закончившей свой век совершенно бесславно. Мы встречаемся в мужском туалете, моем руки, жмем их друг другу и выходим покурить.

Миша рассказывается, что после облавы ОБЭП в «Санрайзе» и краха этой «молодой и динамично развивающейся компании» дела у него пошли только в гору, и он не жалеет ни о чем. Говорит, что планирует купить новую хату в Приморском районе и расширить загородный дом до семиста метров.

– Надолго здесь?

– Да нет, на недельку, – он активно жестикулирует, мимка на пределе; возможно, кокаин. – Приехал с одной, дочь важной шишки в «Роснефти». Надо окучить и произвести впечатление.

– Истощить кредитку? – по-доброму подначиваю.

Он толкает меня в плечо, и мы оба смеемся, и это уже не та реальность, где я жду точки невозврата.

– А ты-то как сам?

– Да, потихоньку, – жму плечами и смотрю вдаль. – Со своей тут. Нынешней.

– А говоришь, как про бывшую.

– Да?

– Ага. Может, ну их, и пойдем, да нюхнем? – без обиняков предлагает Миша.

– Не. Не сейчас.

– А у тебя есть номер Аслана? Который всякие редкости доставал.

– Есть.

Я даю ему нужный номер, и он долго молчит, и я тоже, но никто из нас не уходит.

– Я пока не буду ему звонить, – вздыхает он почему-то. – Но чувствую, в какой-то момент, мне припрет. Не могу жить скучно, знаешь? Не угорать.

– Понимаю.

– А ты?

– А я отдыхаю. Фильтруюсь, адаптируюсь. Но созвонимся как-нибудь.

– Конечно. Ну, я погнал. Пора прочищать зойкины скважины.

– Зайкины?

– Нет, зойкины. Она – Зоя, прикинь?

– Страшно себе представить.

– Сиськи – лакшери, – улыбается во все зубы Миша, машет рукой, отворачивается и уходит.

Я долго смотрю ему вслед, наблюдая за тем, как отдаляется мое убежище от Ольги. Или от того, что я сам себе надумал в ее лице.

У меня нет его номера. И у него – моего.

Я думаю только об этом, возвращаясь на пляж, где уже лежит уставшая от коктейлей Ольга.

Серега позвонил мне в тот вечер нежданно-негаданно. Твердил, что надо поговорить. Его голос уже намекал на то, что случилось нечто страшное, и у него, быть может, есть последний шанс что-то исправить. Правда, по тому, как он произнес в конце разговора «давай», можно было сделать вывод, что шанс уже исчерпан, и ему просто надо высказаться. Так, в общем-то, и вышло.

Мы встретились в кафешке недалеко от моего дома. Серега был на взводе. Его потряхивало, и речь его была обильно сдобрена чем-то крепким, хотя он и был за рулем. Сомневаясь, что он принимал корвалол, я поинтересовался, какого хрена он поехал пьяным.

– Какая разница? Дай мне в морду.

От такого предложения я, несмотря на его соблазнительность, признаться, опешил.

– Поехал вконец?

– Если ты мне дашь по роже, это будет справедливо. Но я просто не могу… – Серега протер и без того сухой рот рукой. – Понимаешь, я просто не выдержал. Мы с тобой со школы знакомы. Ты мне здорово помог тогда, с Чкаловым, и…

– Забудь уже, – махнул я рукой. – Че ты вообще несешь? Приступ лирики? Че за херня, да еще и вечером в среду? Опять паленого «джонни уокера» вырубил?

– Да оторвись ты от того, что я пил, – Серега начинал психовать еще больше, но с видимым усилием понизил тон. – Ты лучше скажи, ты свою бабу любишь?

– Допустим, – я облизнул губы. – Че за говно, Сережа?

– Полное говно. Я, – с каменной убедительностью выдал Серега. – Полнейшее. Короче, помнишь вечер девятнадцатого апреля?

– Допустим.

Я помнил. Совместив сказанное Серегой, я вспомнил, что тогда дал добро Ольге задержаться на работе. Она отказалась от того, чтобы я ее забирал и попросила приготовить что-нибудь вкусненькое к ее приходу. Да, раньше я еще и умел готовить не только макароны и полуфабрикаты. Раньше.

– Так вот, твоя девчушка в тот вечер была со мной и с Артуром – с ее работы такой, длинный чурка.

Я замолк. Вжался в кресло, посмотрел в сторону барной стойки. Вернулся взглядом к Сереге.

– Ты понимаешь, это, блин…– Серега явно начинал плакать, но я хотел, чтобы он рассказал все, и поэтому ухватил его за руку и сжал до боли.

Серега вякнул что-то несвязное, одернул руку. Я отпустил.

– Короче, я не мог так, понимаешь? Ну, пошло по пьяни, слово за слово, а мне вроде как и до фени – чья она там. Я вообще обо всем забыл. А Артуру было просто насрано, понимаешь?

Я кивнул. Ощутил, что мое лицо одеревенело, руки похолодели, желудок традиционно сжался, словно в страхе, что я пойду и сразу наглотаюсь с горя таблеток.

– И это был ахтунг. Твоя – она трахалась, как ведьма, и заявила, что на таблетках уже в процессе. Я сидел и смотрел, догонялся шампунем, мне было как-то…

– Че там было? Подробно, – потребовал я и встретил ошарашенный взгляд Сереги.

– Слышь, может, в жопу подробности? Я не могу…

– Я тебя из окна выкину на хер, если будешь препираться.

– Ладно, может, и мне так легче станет. Нет, не станет, – Серега поднял чашку с кофе и тут же поставил обратно, едва не пролив. – Короче, мы забрались в квартиру Артура тогда. Нахряпались еще в дороге – все, кроме него, конечно. Он уже принял на месте. В итоге, мы сообща раздели твою…

Серега прервался, и это едва не стоило ему сломанной челюсти, но он об этом так и не узнал. Многие знания – многие печали.

– Ну, – я уже завелся, ощутил прилив огромных горячих потоков к щекам, к горлу, к глазам; ощутил легкое удушье.

– Ну, и я сел в кресло, кожаное, – Серега немного качался, и это меня здорово раздражало. – Стал жрать шампанское из бутылки и смотреть, как Артур жарит ее… Ну, ты сам понимаешь…

– Подробно, – прошипел я.

Мне нужны были подробности. Жизненно важны. Мне необходимо было переломить что-то внутри себя. Возможно, даже самого себя. Любое, даже самое мелкое упоминание о ком-то, кто раньше трахал мою девочку, всегда будоражило меня, ранило, раздражало, а подробности секса с каким-то Артуром при живом мне и вовсе могли меня привести в нечеловеческое состояние. Но к этому я и стремился. Я сразу захотел быстро переболеть этим сносом крыши, хотя и знал, что это будет дорого стоить. Возможно, я уже тогда ждал очередного тревожного звоночка, хотя и надеялся, что он не прозвучит.

– Ну, она заявила, что она на таблетках, и все, мол, нормально. Ну, Артур и залил ей полный бак, аж обратно вытекало, – Серега поежился при этих словах. – Потом еще пропихнул внутрь для закрепления. Забрал у меня бутылку шампуня. Сказал – мол, давай, ты следующий, и тыкнул прям на дырку ее, из которой сперма текла. И она такая еще подначивала – мол, присоединяйся, все нормально – видно было, что я малость в шоке. Ну, понимаешь, я был бухой в сраку. Я попытался…

Серега снова замер, ему стало жутко неудобно от того, сколько он наговорил. Я смотрел на него в упор, и вряд ли мой взгляд отражал огромное желание шутить с собеседником и ждать полгода до полного признания.

– Ну, я попробовал ей присунуть вялого. Даже в рот положил, ей-богу. Но у меня не вставал, как она ни сосала. И тогда я понял, что делаю то, о чем даже думать не следовало, будто бы протрезвел махом. Я отошел. Упал в кресло. Открыл еще шампуня. И начал жрать его, пока снова не захмелел. А Артур, тем временем, раздвинул твоей булки и отдолбил в очко, ну, и спустил туда же. Потом она еще член ему ртом отмывала, помнится.

Как ни странно, на тот момент я не оценивал всей той дикой и уродливой картины, которую описывал Серега. Я думал о том, что Ольга никогда не давала кончать в себя, будучи даже на таблетках – мол, вдруг что-то не сработает, это защита от случайности, а так, сознательно, рисковать случайной беременностью не стоит. И в анал ее я пролезал пару раз со скрипом и с литром смазки и с толстым презервативом. Так вот. Я подумывал о том, что же с моей сексуальной привлекательностью, в таком случае. Думал о том, какого хрена вообще Ольга делала со мной в постели, на столе, на полу, в ванной, на даче, – да везде, где мы трахались. Что-то ей неприятное, видимо.

– Слушай, я знаю, что нет прощенья этому, но че мне делать теперь? Косяк уже есть. Я пытался ее трахнуть. Я не мог молчать. Я представлял себе все это, и то, как мы с тобой близки, и…

– Исчезни, – прохрипел я, не глядя на Серегу.

– Да бл…

– Я сказал – свалил отсюда, можно бегом! – дальше я уже негромко лаял и был готов встать и одеть Сереге на голову стул, но не за то, что он пытался «присунуть вялого» моей женщине, а за его настойчивое желание извиняться.

Серега ушел, не дожидаясь беды. Всю дорогу к выходу оглядывался, словно ожидая, что я вытащу ствол и начну палить ему в спину. А я весь вечер глушил виски в баре. Пытался залить ту огромную кучу дерьма, которая скопилась внутри за все это время, но виски лишь мешалось с дерьмом, превращаясь в однородную вязкую массу, и я увяз в этой трясине по уши. Запил все полученное апельсиновым соком, встал, ощутив, как мир вокруг качается без моего одобрения, проковылял к выходу и поехал домой. Я ехал, будучи пьяным в дрызг, но даже наряд ДПС, какое-то время случайно следовавший прямо за мной, меня не смущал. Я смотрел на дорогу, но видел пустоту. Смотрел в салонное зеркало заднего вида на себя, но видел лишь бесформенное нечто. Я ехал без световых приборов и не обращая внимания на светофоры. Не помню, как я добрался домой, но утром я обнаружил «мерседес» криво припаркованным прямо на газоне, которому предшествовал бордюр, несовместимый с клиренсом моей машины. Подивился своей ловкости. Сел внутрь. Заплакал.

Я хотел тогда, чтобы это воспоминание не существовало. Я впервые в жизни хотел, чтобы какое-то громкое разоблачение не произошло, хотел забыть, вырезать это воспоминание из головы, хоть «болгаркой», но понял, что это невозможно. Я хотел жить, как раньше, но понял, что и этого больше не получится. Я потерял смысл огромного куска жизни. А рядом были лето, отпуск, море.