Читать книгу: «Индульгенции», страница 25

– Хорошо, – киваю, чуствуя дефицит сил для продолжения спора. – Я поеду в дурку, так и быть.

– Это не дурка. Это место, где тебе помогут.

После приятной болтовни с Аленой я ощущаю легкое головокружение и стараюсь побыстрее добраться до палаты и лечь, отвернувшись к стене. В этой клинике на Бехтерева мне осталось еще неделю, и, откровенно говоря, я уже ощущаю, что вещества, которые они тут выписывают, работают на ура, в отличие от бесед с психотерапевтом, которому я говорю то, что он хочет услышать. Алена беспокоит меня все меньше, и хотя Антон явно ей пользуется, потому что она – птица не его полета, и я слышал о его жестоком нраве, она кажется сама себе счастливой. Со мной у нее просто не было бы этого мимолетного периода счастья. А обучиться на своих ошибках она смогла бы с любым. И это в очередной раз убеждает меня в том, что я тогда был прав.

– Федя, пора, – шаловливо сигналит мне медсестра, похлопывая по плечу и показывая на очередную капельницу.

Я пытаюсь найти в себе отвращение к тому, в кого превратился за этот год, но мне сейчас как-то слишком легко для этого, и хотя я знаю, что это просто действие правильно подобранной терапии…

Алчность

…обнаруживаю, как и ожидал, толпу народа и множество фоток. Мне хочется почувствовать хоть что-то, поэтому я останавливаюсь тут, прямо на «техноложке» и сажусь у стены, рядом с толпой, укладывающей новые цветы к фотографиям и расставленным рядом с ними свечам.

– Вы кого-то потеряли? – спрашивает меня блондинка лет сорока в черном платке.

– Да.

И не считаю должным что-либо пояснять. Она понимающе кивает и отводит взгляд в сторону развешанных на стене фотографий. И больше ничего. Никому, на самом деле, не интересно, что именно у тебя произошло.

Четырнадцать погибших, множество покалеченных и изуродованных. Люди, которые кого-то любили и были любимы. Впрочем, люди не способны осознать, чего стоит сам факт того, что их любят. Зачастую нужно просто произойти чему-то такому, как этот теракт, и только тогда у кого-то в голове переключается тумблер понимания, что есть еще что-то, кроме бабла, квартир, машин и отпусков в этом мире. Что-то, что я упустил и даже сейчас, пройдя курс в Бехтерева, не могу даже начать искать. Я пропустил вчерашний сеанс психотерапевта, которому было оплачено за полгода вперед, и не знаю, стоит ли мне ходить к нему дальше. Может, нужно просто чаще ходить вот так, среди людей. Вот только часто ли можно найти столько эмоций в этих людях? В конце концов, даже грусти и скорби. Общество живет по принципу non memento mori. Не помни, пока тебе не тыкнут ей в нос. Я читал, что каждые восемь минут в Питере умирает человек. И только каждые шестнадцать рождается новый. За полтора часа умирают одиннадцать человек. Возможно, половина из них – те, кого зарезали за полтинник в кошельке или кого убил пьяный водитель. Всем плевать. Никто не думает о гражданской ответственности, пока ей не тычут всем подряд в нос популисты. Одни делают это просто так, для самопиара. Другие сводят это с тем, что во всем виноваты дестабилизаторы общества, и надо наказать кого-нибудь побезобиднее. Каждый наживается на этом горе, как может.

Но самое страшное не это. Пройдет неделя, другая, третья, и общественная память затрется. Рамки металлоискателей в метро перестанут орать, а на орущие перестанут реагировать. Следить за элементарной безопасностью тоже перестанут, как и оглядываться по сторонам, и вместо осознанной общественной осмотрительности, восторжествуют великие и могучие «если на роду написано – не уйдешь» и «только не со мной». Какая сука, кстати, написала на моем роду этот рак? Явно не мои родители, которые всегда давали мне самое лучшее из того, что могли позволить, пока не погибли.

Лена снова вызванивает меня в парк. Она подает в суд на семью уже сидящего парня, пытаясь сколотить моральный ущерб, собирает доказательства травли. Мы говорим совсем немного, и я больше не хочу с ней общаться, о чем ей и сообщаю.

– Почему?

Она пытается меня догонять, но я иду в сторону метро нарочито длинными шагами.

– Я думал, тебе нужна помощь, – качаю головой и с отвращением сплевываю в сторону.

– Мне нужна была. И нужна сейчас, Федя!

– Тебе нужно только получить свое. А у меня твоего нет. Прости.

Я упакован, как посылка с Алиэкспресс. Черный пуховик, черные очки, закрыт наглухо. Смотрится смешно, скорее всего. Даже нет. Болезненно. Достойно психа-одиночки. Первые теплые солнечные дни уже начались, и все стараются раскрыться, одеваться хоть немного полегче, пусть даже простыть. А я наоборот. В этом парке, полном молодежи и вообще удивительно позитивных на вид людей я кажусь лишним.

Ребенок лет трех-четырех пытается ехать на велосипеде, и его подгоняет нервная мамаша. Паренек в очередной раз кренит четырехколесный агрегат и заваливается, и мамаша кричит, что надо крутить педали. А я улыбаюсь, потому что это здорово. Пацан, конечно, расстроен, и ему сейчас кажется, что это очень трудно – начинать, и что такое начало того не стоит. Но я-то знаю, что начало – это самое лучшее время. Время, когда можно выбрать направление и не прогадать. Время, когда можно что-то поменять, не переживая за груз, уже накинутый на спину. Время, когда небо – чистое и ясное, и взлет и посадка будут идеальными, и мы будем молоды и счастливы. Время, когда все впереди, и пусть ты не знаешь, что это все из себя представляет, и не знаешь, куда точно идти, но вокруг – миллионы дорог, и каждое облако дня и каждая звезда ночи – это новый возможный путь, новая мысль, новое решение и новое счастье. И весна – это начало, в этом вся ее суть. В гнезда на дереве около моего дома вчера снова прилетели птицы, а значит – все началось снова. Я впервые за полтора года вижу все это по-настоящему и не знаю, в чем дело – в пройденной уже давно психотерапии или в том, что я устал страдать и понял, чего лишился за то время, что упивался этими страданиями, большая часть которых была мной же и придумана. Во только и здесь меня ждал сюрприз.

Жизнь не уступает, и мир готов продолжить то, что было приостановлено в мороз, переступив через боль, голод и страх. А я не готов. Моя проблема в том, что нового начала мне уже не достигнуть, и я на стадии завершения. Вчера я получил результаты анализов, которые выявили еще одну врачебную ошибку, и я все равно умру, скорее всего. Уникум хренов. Метастазы в теле. По чуть-чуть расходятся, заставляя все больше клеток мутировать. Как можно было ошибиться так глупо дважды – черт его знает. Может, и ошибки-то не было, просто хитрость природы. Я высыпаюсь, как песок через сито, с каждым днем, и, что самое обидное, золота-то в сите не останется. Останется лишь гуляющая по кругу пыль. Но уж в этом-то точно виноват я сам, и что ни говори…

Гордыня

…и замечает, что я выгляжу гораздо лучше, хотя про него того же не скажешь.

– Не, серьезно, – Олег отпивает немного пива и зажмуривается. – Слушай, просто класс. Никогда такого не пил. Это немецкое?

– Австрийское, – усмехаюсь и отпиваю немного своего «гессера». – Завязывай с «охотой крепким».

– Федь, я вообще с прошлым завязываю. Че я, собственно, тебя и пригласил посидеть.

– А именно?

– Ну, расквитался с Ленкой, работу сменил. Вот и решил поделиться.

– И давно?

– Пару недель, как оформили развод. Но не жил я с ними уже прилично.

– А что они?

– Да мне по хер. Алина уже совершеннолетняя, вот пусть и решают теперь все вопросы, как взрослые бабы.

– Они-то нарешают, – вздыхаю. – Что дальше думаешь делать?

– Жить, наконец-то, Федя, жить. А ты?

– Я тоже, Олег. Я тоже.

– Ну, бывай, – подает мне руку Володя, и он оказывается замыкающим в этой цепочке уезжающих на такси.

Вечеринка в честь моего внезапно нагрянувшего в разгар весны Дня рождения, в принципе, удалась. Уборки здесь примерно на всю ночь, но завтра не на работу, что уж там.

Ну, да, как же не полицемерить, да, Федя?

Алена не пришла. Когда я организовывал этот сборище на пять-шесть человек, вдохновившись жизнеутверждающим посылом Олега, я, конечно, мечтал увидеть ее. И она до последнего не отказывалась. Вот только дураку понятно, что она устала видеть мою рожу, и после всего, что было, она имеет полное право меня динамить. Возможно, и Антон был против. Хотя, ему-то, в первую очередь, насрать и на меня, и на нее. Я вообще не понимаю, как она его утащила на это социальное днище – договариваться о моем лечении сначала у онкологов, потом в Бехтерева. Он – человек другого мира, и там лечат не суицидников на почве одиночества и нищеты, а зависимость от кокса по двенадцать штук за грамм.

В любом случае, компания разошлась, и я могу сделать то, о чем так мечтал уже где-то час. Упасть на пол прямо в прихожей и отдышаться. Я давно так долго и уверенно не симулировал отличное состояние и бодрость духа, и если сейчас кто-то вернется, забыв мобильник, я скорее провалюсь под пол, чем встану. Меня сковывает боль, и температура явно уже зашкалила за сорок.

Полежав так с полчаса я доползаю до того самого дивана, который видел меня во всех самых дерьмовых моих состояниях и вытаскиваю из-под подушки свой главный подарок самому же себе. Увесистый, но отлично сидящий в руке.

Я мог бы завидовать всем тем, с кем сегодня пил, болтал и слушал музыку. У них есть полноценные жизни, и они знают, для чего они нужны. Но в отличие от них всех, я не боюсь посмотреть в лицо фактам, которые чреваты для меня гибелью. Я смотрел им в лицо когда готовился к первой операции, я заглянул туда же пьяным в хлам, когда меня принесли на вторую и я одним глазом глянул на них, когда пришел к мысли, что пора собираться в ад через веселящий коктейль.

Конечно, я понимаю, что тот первый раз был совсем не тем, о чем я думаю сейчас. Вообще, осознание того, что за одно мгновение исчезнет все – совершенно непримиримая со здравым смыслом вещь. Когда я запивал бухлом убойные колеса, где-то в глубине души у меня теплилась надежда на то, что я открою глаза – и все станет, как раньше. Не то, чтобы это была надежда на некое пробуждение и переосознание жизни или на то, что все вокруг вдруг поймут, как были неправы, не понимая меня – жалкого депрессивного клоуна, из своей спасенной, в общем-то, жизни сделавшего посмешище – существование, не более того. Просто хотелось совершить хоть какой-то поступок, сделать хоть что-то радикально новое, и, конечно же, вместо поиска новой работы – с которой, впрочем, и так, благодаря Володе, все сложилось, – или нового увлечения, а то и новой девушки, нового места для жизни, я погнался за дешевым позерством. Как и все безвольные мудаки. А вот этот кусок железа – нет, этот красавец «макаров» – уже не даст шансов на возврат. Еще вчера я думал о том, что жизнь и так разрушена – дальше некуда. Потом сомневался, потом решался и смирялся, и все это за один день, а теперь, когда патрон в обойме, и одно нажатие на курок решит все, я просто остаюсь где-то между двух огней, но выбор в любом случае будет сделан – из двух вариантов не выбирают дважды, – и я понимаю, что пора взять и…

ПОСЛЕДНЕЕ НЕВЫСКАЗАННОЕ

Casus dementis correctio fit sapientis.

…несмотря на работающий кондиционер. Половину времени полета я стараюсь смотреть в иллюминатор, но внизу слишком облачно, и я не ощущаю расширения пространства. Тупо пялюсь в потолок. В инструкцию по безопасности на борту. На крашеную блондинку в прозрачной кофточке справа, у противоположной стены. На лифчик, в котором потерялась ее крошечная грудь и на ее мерзкую ямочку на подбородке. Эмоции это все вызывает примерно одинаковые. Пустые. Меня сдавливает салон. Мне мало места, и я не представляю, как сделать так, чтобы его стало больше. Выкручиваю обдув на максимум. Если бы.

Я стараюсь не смотреть на Ольгу. Она уснула в начале полета, закинувшись легким снотворным, потому что она немного переживает во время полета. По ее словам. По факту – она жутко боится высоты и всего, что с ней связано. Однако риск полететь на самолете той же марки и авиакомпании, что упал в прошлом году на рейсе в Архангельск, она считает оправданным, потому что мы вроде как устали и летим отдыхать. К морю, солнцу и прочим тривиальным, практически детским радостям жизни среднего класса.

Все это смахивает на результат некоего помешательства. Говорят, это симптом надвигающегося психического расстройства – спрашивать себя периодически, кто ты и где ты. Я не знаю. Возможно, я довожу себя до края, до нижней планки терпимости к самому себе. Возможно, я скоро начну презирать себя. Увы, этот процесс часто необратим. Ты разочаровываешься в авторитетах еще в детстве, видя ошибки своих родных. Потом разочаровываешься в искренности окружающих и их чувств, будучи подростком. Разочаровываешься в людях в целом, когда начинаешь взрослую жизнь. Разочаровываешься в идеалах, когда видишь, как легко предают их те, в кого ты верил. И последним этапом становится разочарование в самом себе. Дальше – или забвение и наркотический угар или полнейшая свобода и беспринципность. И то, и другое может лишить шанса наслаждаться жизнью, чувствовать что-то, а не просто позволять себе все.

Я перехожу черту прямо сейчас. При посадке. Мне так кажется. Ольга просыпается от легкого тычка, хмуро смотрит вокруг. Дежурно улыбается мне, считая, что мне это нужно.

Я перехожу черту прямо сейчас. Мне необходимо уйти от самоубийственного ощущения угнетенности, от чувства вины за желание элементарной справедливости. Я спорю с самим собой. Спорю не первый месяц. Сознание каждый вечер наливается усталостью, угнетаются былая жизнерадостность и желание получать удовольствие. Крошится потенция – как следствие. Я знаю, что я не прав. И поэтому мне нужно менять все. Лучше места, чем Средиземноморье, для этого не найти.

«Благодарим вас за выбор нашей авиакомпании…»

Я перехожу черту прямо сейчас. Встаю из кресла. Нащупываю мобильник и выключаю авиарежим. Я не был так близок к краю никогда. Я прилетел не затем, чтобы нежиться на солнышке и бухать на пляже. Я прилетел, чтобы проверить себя. Чтобы получить ответ. Чтобы перестать плыть по течению.

Выхожу из самолета, щурясь от солнца. Ощущаю прилив духоты. Кипящий воздух приморского аэропорта. Легче, чем в салоне, не стало.

В вечер, когда мы встретились с Ольгой впервые, все пошло не так. Я неудачно вышел из машины, заезжая за цветами, и наступил в обширную лужу. Испачкал брюки. Машина отказалась заводиться по неизвестной мне причине. Я крутил ключ минут пять. Потом понял, что садится аккумулятор. Меня все достало, и я решил доехать до места на такси.

Однако же, свидание удалось. Правда, я ощущал себя не в своей тарелке, но Ольга оказалась довольно активной, сознательной девочкой, и не дала нам обоим заскучать. Знакомясь с ней через интернет, я предполагал, что она будет скромнее и сдержаннее. Тем не менее, мне все понравилось, и я решил основательно добиваться ее внимания. Спустя неделю я уже проснулся с ней в своей постели, в трехкомнатной квартире на Комендантском. Спустя полтора месяца она согласилась ко мне переехать. Я предполагал немногое. Я не ждал перспективы в виде двух с половиной лет совместной жизни. Тем не менее, мы умудрялись оставаться вместе все это время. Сейчас трудно сказать, что именно нас так прочно удерживало. Мы никогда не признавались друг другу в любви. Не говорили о семье, перспективе, детях. Тем не менее, заботиться друг о друге, быть на связи, вести совместное хозяйство и заниматься сексом мы не уставали. А что еще было нужно?

Видимо, чего-то не хватило. Вряд ли денег – я получал вполне неплохо уже на тот момент, будучи ведущим менеджером по закупкам, да и она, работая в девелоперской компании, получала хоть и в три раза меньше моего, но недостатком средств на косметику не страдала. Где-то в этой области я тоже ощутил свою ошибку, но это уже стало совсем неважно.

Оглядываясь назад, я вижу, что меня практически все устраивало, и именно поэтому я так сомневался насчет того, что делать дальше.

Мы гуляем по незнакомому городу уже час. Без карты, без ориентиров, просто наудачу. Ольга уцепилась мне за руку и изредка выражает удивление или восхищение местной флорой или каким-нибудь маленьким памятником. Я жду не дождусь момента, когда мы окажемся непосредственно у моря, и я попытаюсь уловить гармонию бриза и волн. Впрочем, надежды на все это немного.

Я смотрю на Ольгу. Она мило улыбается, по привычке немного сжимая губы, словно бы боясь лишний раз хвастаться своими безупречно отбеленными частным стоматологом зубами. Я нервно дергаю уголком рта. Мне нечего ей сейчас сказать. Я поддакиваю, услышав ее предложение перекусить и выпить чего-нибудь местного, и мы идем в ближайший ресторан. Я выжираю три крупных бокала местного красного вина. Становится легче. Немного.

Я до сих пор не смог разобрать, в чем заключалась моя ошибка в тот день, когда, как оказалось, прозвучал первый тревожный звоночек со стороны ольгиного поведения. Основных варианта я нашел два. Первый – в том, что я пустил ее в тот клуб одну, сославшись на занятость. В тот вечер я действительно основательно завис на работе, что было редкостью. Второй вариант – в том, что приехал за ней. Тогда я дал ей время до половины первого. Она согласилась, что успеет, но обширной слепой надежды на результат у меня не было – ее пьяный в хлам голосочек нельзя было трактовать двояко.

Я подъехал к клубу в двадцать минут первого. Через двадцать минут терпеливого наблюдения за дверями и вычисления самого глубокого декольте из всех, проходивших через них, я увидел подругу Ольги Машу, танцующую на ходу нечто среднее между твистом и полькой. Она вывалилась из клуба и пошла дальше трясти своей неподъемной грудью, запрятанной в призванное создавать из ее жирного тела подобие фигуры платье.

Далее из дверей клуба вывалилась моя любимая, и вел ее под ручку какой-то паренек в короткой лиловой рубашке, с легким стайлингом на голове. Я скрипнул зубами. Сжал рукой руль «мерседеса». Стал ждать дальше. Мне стало жутко интересно, куда вся эта процессия направится. Приятным моментом я счел разве что то, что по времени Ольга почти уложилась. По крайней мере, совесть ее подстегнула выйти. В это я хотел верить.

Паренек пытался приобнять ее, но Ольге явно было хреново. Она здорово перебрала, и потом, кстати, это привело к прочистке организма в течение доброй половины ночи и жуткому похмелью. Но после выхода из клуба она просто отошла за угол и рухнула на корточки, конвульсируя. Проблевавшись, она встала, шатаясь подошла к стене и уселась, опершись на нее спиной. Паренек подошел и стал ее вроде как успокаивать и предлагать пройти в его машину. Тот факт, что девушка в состоянии «ниже нуля», его, видимо, не смущал.

Я потер переносицу, едва не сломав ее. Разобрался в своих чувствах. Во мне боролись, в основном, презрение, отвращение и ненависть. В момент, когда паренек повел-таки Ольгу к своему кабриолету «бмв», ненависть оказалась сильнее прочих. Я выдернул ключ, вышел, захлопнул дверь. Подбежал к «бмв». Дальше было много мата, квадратные глаза паренька, несвязный лепет чуть не падающей в обморок Ольги, какая-то бессмысленная болтовня ее истеричной жирной подружки. Устав во всем этом участвовать, я тупо взял Ольгу на руки и понес в машину. Парень с «бмв» разочарованно плюнул на асфальт, закрыл тачку обратно нажатием кнопки на брелке и вернулся в клуб. Жирная подружка что-то вопила вслед, но я разобрал только слова «козел», «сами разберемся» и «я ментов вызову».

Ментов никто не вызвал. Ночь прошла, как маленькая постановка на тему ада. Субботним утром Ольга смотрела виноватым взглядом, вяло пыталась улыбаться и обещала, что больше такого не повторится. Верил ли я ей тогда? Раз триста верил. Просто выхода не было. Я не мог ее потерять. Я не мог превратить такой мелкий, незначительный косяк в серьезный повод для ссоры или, тем более, расставания. Я не мог ее потерять.

Ольга явно недовольна. Тем не менее, она достаточно утомлена за день и засыпает на огромной кровати в гостинице. До этого, кое-как кончив в неплотно прилегающий к едва стоячему члену презерватив и вытащив все это добро из ольгиного тела, я ухожу в ванную. Подмываюсь. Смотрю на себя в зеркало. Как обычно, не узнаю. Это странно – мне часто кажется, что моя внешность не соответствует внутреннему содержанию. Конечно, я никогда не был уродом, но и каким-то особым красавцем себя не назову. Средняя, обывательская внешность. Средний, обывательский седан «мерседес» за четыре миллиона. Средняя зарплата в районе трех-четырех тысяч долларов. Со временем мне стало казаться, что так живут все вокруг – у всех новые «бмв», «мерины» и «вольво», у всех квартиры по сотне и больше метров, у всех обывательский рай. Иногда я не понимаю того мира который вижу снаружи, когда еду на работу, с работы, по делам. Не понимаю тех, кто толкается в трамваях вместо того, чтобы купить себе хоть какой-то тарантас, хотя бы подержанный «бмв». Не понимаю торгующих овощами и семечками бабулек, за всю жизнь так и не добившихся ничего и оставшихся в ожидании смерти с дырой в кармане и в сорока квадратных метрах. Не понимаю раздающих листовки симпатичных девочек, которые смело могли бы подрабатывать проститутками или просто в эскорте.

Но сейчас я не понимаю себя. Мне кажется, что я не такой, как есть в зеркале, но стоит мне спросить, какой я на самом деле, и ответ, вроде бы столь очевидный, расплывается где-то вдалеке. Я не знаю, кто я. Я тону в самом себе и том, чем себя окружил, во лжи и лицемерии, за которыми, в общем-то, никогда ничего существенного спрятано и не было. И в такие моменты – моменты осознания чего-то странного и страшного – даже Ольга с ее списком достижений теряет значение. Вот только я знаю, что будет утро. Будет ее лицо. Будет та же боль.

Я выхожу на балкон. Смотрю в глубину южного неба. С непривычки может показаться, что рядом, на расстоянии вытянутой руки начинается открытый космос. Вспоминаю, что в последний раз я видел такое обилие звезд зимой в деревне, когда мы поехали праздновать с Ольгой Новый Год к ее дальним родственникам, поскольку там же собралась толпа ее родни, а мне, как лишенному родителей в девятнадцать в результате несчастного случая, в общем-то, было плевать. Помню, я тогда жутко надрался и, выйдя на улицу, обомлел и рухнул прямо в сугроб, увидев это небо. Разумеется, сейчас я понимаю, что видел такие картины и раньше – на море, в других местах, где воздух чище и свежее, чем в мегаполисе, но опьянение превратило это деревенское небо в безграничное, чарующее, бездонное великолепие.

Внизу, недалеко от гостиницы, идут, болтают и смеются две пары. Довольно симпатичные девчонки. Рослые парни. Шутят, попивают вино на ходу, подтрунивают друг над другом. А я уже где-то не там, хотя не отказался бы туда рухнуть.

Не выдерживаю и звоню в обслугу. Заказываю шампанское и гранатовый сок. Я мог бы попросить сразу смешать из них коктейль, но боюсь, что на меня посмотрят, как на полного кретина после этой просьбы. У меня странный вкус. С другой стороны, он мой, и его нечего обсуждать. Я же не обсуждаю и не осуждаю, например, копрофилов или сторонников уринотерапии.

В какой-то момент мы с Ольгой жестко рассорились. Разъехаться она даже не предлагала, словно бы наверняка знала, что все обойдется. Тем не менее, говорить мы друг с другом не могли, на работу она ездила на метро, потому что не хотела сидеть со мной в машине, а о сексе и мечтать было нечего. Я пытался привести все в божеский вид, но результаты были один печальнее другого. То было время других доходов и еще других отношений.

Создавалось ощущение, что год совместной жизни пошел коту под хвост. С другой стороны, я понимал, что это действительно больше смахивает на временное явление. Тем не менее, вертихвостка Катя из бухгалтерии моей конторы оказалась достаточно податливой, чтобы поймать эту волну моего уныния, и, начав с пьяного флирта на корпоративе, мы дошли до мысли, что я буду не прочь зайти к ней в гости, чтобы посмотреть, какую шикарную статуэтку она купила в Таиланде, когда ездила туда весной. Слово за слово, и мы оказались в не совсем одетом состоянии на катиной постели. Откровенно говоря, я сам не сразу сообразил, как оказался возможен такой поворот, но шампанское поверх водки и коньяка оказалось фактором, ослабившим мои сомнения. Наутро, правда, я понял, что и это было ошибкой.

Моя случайная пассия сняла с меня, мешком свалившегося на ее кровать, штаны и, игриво подхватив языком мой член, запустила его к себе в рот. Тогда я ощутил потрясающий, неимоверный прилив возбуждения, ощутил себя чуть ли не быком-осеменителем, готовым перетрахать все, что движется. Я не испытывал такого возбуждения с Ольгой уже давно. Решив, что этот стояк будет жить вечно, Катя явно отрепетированным движением скинула с себя платье, вытянула из упаковки невесть откуда взявшийся у нее презерватив и натянула его на уже начавший опадать член. Немного помассировала головку, чтобы наверстать упущенное, но я уже ощущал себя не так. Странная, бесформенная и уродливая мысль шлепнулась в мое сознание против моей воли, и пойманное мной возбуждение иссякло. Попытавшись оседлать меня и поняв, что выходит как-то не очень, Катя в деликатной форме призвала меня встать и вставить ей как следует, и я не смог отказаться. Встал, качаясь, поставил ее на четвереньки на кровати и, ухватив член у основания, начал впихивать его в ее уже истекавшее смазкой влагалище. Зайти удалось. Потолкаться немного тоже. Но у меня неизбежно пропадала эрекция, и я ничего с этим не мог поделать. Более сильные фрикции и обхватывание мощных, упругих бедер Кати не помогали. Я вылез из нее своим трусливо сжавшимся отростком и безнадежно упал на кровать. Опьянение в лучшем смысле этого слова иссякло. Реальность вновь стала комком уродливых нестыковок, какой была в тот момент, когда я в последний раз расходился с Ольгой утром. Катя легла рядом, стала нежным голоском убеждать меня, что ничего страшного, что я просто устал, поддался стрессу, что всякое бывает, и что в другой раз получится лучше.

Черт, она, видимо, всерьез считала, что приглянулась мне в достаточной степени, чтобы рассчитывать на какое-то продолжение этой пьяной случки. Но она вся дрожала, а я знал из слухов, что у нее правда давно не было мужчины – непритязательная внешность и скромные манеры ее часто сдерживали, и удивительным было то, как она вообще догадалась соблазнить меня. Все это выглядело какой-то несусветицей, но мне стало ее жутко жаль, и я уговорил ее, путем ряда убеждающих высказываний, присесть промежностью на мой рот и дать ее вылизать. Она громко, отчетливо стонала, а в момент оргазма прижалась ко мне настолько сильно и запищала так высоко, что я ощутил, как в одетых обратно штанах что-то зашевелилось, но это было иллюзией. Катя обнимала меня и пыталась руками приподнять мое настроение, но безуспешно. Когда она попыталась сделать это ртом, я остановил ее и сказал, что мне надо идти. Минут пять мы спорили на эту тему, но я остался непреклонен. Когда дверь квартиры закрылась, вид у Кати был виноватый и стыдливый.

По дороге домой – а пошел я, надо сказать, пешком, – я как-то уговорил продать мне в круглосуточном ларьке уже после комендантского часа бутылку шампанского и вылакал ее насухо за двадцать минут пути. Остальное время я тупо нес какую-то чушь сам с собой, временами теребил зачем-то член через карман, словно проверяя, на месте ли он – в то вдруг вернусь домой без хозяйства. Придя домой, обнаружил Ольгу, сидящую на полу в огромной, как космодром, прихожей в обнимку с мобильником. Сел напротив нее. Она возмущалась на тему того, почему я не отвечал на звонки, а я действительно забыл включить звук после выезда с корпоратива. Или не хотел включать. Я видел на щеках Ольги странные черные следы – прерывистые полоски, ведущие вниз. А на ее глазах недоставало туши, хотя она не умывалась и вообще, придя с работы, только сняла с себя все, кроме кружевных лифчика и трусиков. Я ощутил себя полным ублюдком. Снял пиджак, сел рядом с Ольгой. Попытался ее обнять. Она вскочила, задев меня локтем по лицу, и убежала в спальню. Мобильник ее безнадежно улетел по полу куда-то на кухню. Я лег на полу и уснул, благодаря самого себя за включенный на минимум теплый пол под плиткой в прихожей. Мне больше ничего не оставалось. Ночью Ольга пришла, чтобы поднять меня и увести на кровать. С этой ночи мы долгое время вообще не ссорились. Я до сих пор не совсем понимаю, что творилось у нее в голове тогда.

Но я сделал вывод, что сейчас мне уже поздно в этом разбираться.

Сухость и ломота во всем теле возвещают меня о начале нового дня. Ольга сидит и смотрит в окно – неподвижно, внимательно, словно бы за ним завис вертолет с пулеметами или инопланетяне захватывают курорт.

Я приподнимаюсь и вяло протягиваю руку к спине Ольги. Она выгибается, игриво улыбаясь, оглядывается на меня, отрицательно мотает головой. Потом делает вид, что хочет встать, но вместо этого набрасывается на меня и седлает.

– Куда сегодня пойдем? – ее непосредственность и улыбка даже немного трогают меня, несмотря на слишком медленно отступающую боль во всем теле.

– Не знаю. Ловить китов? Есть живых моллюсков? Или сделаем ферму из медуз?

– Точно! – восклицает Ольга, подпрыгивая на мне, как на настоящем скакуне, хотя по ощущениям я сейчас, скорее, дохлый осел. – Это идея. Надо написать приложение «Медузная Ферма», ну, типа как «Зомби-ферма» – для «контакта».

– Мысль, – киваю я, хотя все эти примочки из «вконтакте» меня жутко бесят – наверное, я какой-то неправильный офисный планктон.

– Заработаем кучу бабла на этом, – хихикает Ольга и начинает сползать по мне вниз, но я знаю, что она просто дразнится.

Она проводит лицом по части прикрывающей меня белой простыни, где явственно отпечатался мой утренний стояк. Недолго ласкает щеками через простыню неуверенно покачивающийся член. Смеется, встает и спрыгивает с кровати. Я даже рад тому, что она ничего не стала предпринимать. С годами это становится гораздо проще. Первое время всегда хочется друг друга по-страшному, новизна ставит препятствия, а страсть их сметает. Потом секс становится либо более разнообразным и даже извращенным, либо обыденщиной, на которую не так уж много надежд. Сейчас я понимаю, что второе у меня с Ольгой вытянулось во весь рост. Но дело, конечно, не только в сроке.

Рабочий день не задался. Выжрав с утра самую здоровую банку «ред булла», я ощутил такой дьявольский прилив сил, что за три часа оформил всю документацию за отчетный период, подлежащую отправке генеральному в течение дня. Всю вторую половину дня я просто тупил на «вконтакте» и прочих увеселительных сайтах, параллельно высылая отчеты, якобы собираемые в реальном времени и лениво отвечая на звонки подчиненных. Это было для меня редкостью, но иногда я позволял себе расслабиться, если считал, что достаточно неплохо поработал. Когда ко мне решил нагрянуть директор, я инстинктивно дернул «альт-таб», и на весь монитор расползся отчет, который я должен был готовить в это время.