Читать книгу: «Как сбылись мечты», страница 11

Звонил телефон, тихо, но настойчиво просил ответить, щемящая мелодия тоской отдавалась в сердце. Он посмотрел на экран. С каждым новым звуком мысли возвращались к нему. Как и она.

Экран неярко мерцал в сумерках, голубоватый свет исходил от стола в том месте, где лежал телефон. Сергей почти не верил своим глазам, первый порыв был – взять трубку и слушать дыхание. Но он почему-то не мог. Сколько ночей он не ложился до того, как глаза не начинали закрываться сами собой, ожидая ее звонка и чистого голоса в мягкой ночной тишине: «Как ты, не спишь?». А сейчас, когда его мечта стала реальностью, он испугался, испугался того, что перепутал и порвал в своей и, кажется, ее жизни все, что было нельзя путать и рвать, и ему казалось, что она звонит сейчас, чтобы сказать, что благодарит его за все и отпускает, и просит ее забыть.

– Я боюсь, что ты исчезнешь, – сказал он однажды, целуя ее в шею.

– Почему? – Она улыбнулась. – Как я могу исчезнуть?

– Не знаю.

– Не исчезай, – он притянул ее к себе.

– Чудной! Не буду. Она обняла его в ответ и спрятала лицо у него на груди.

Она не исчезала. Никуда. Это он исчез, почти потерял себя и держался лишь мыслью о ней.

Звонок оборвался. Сергей вздрогнул. Это была реальность. Метнулся к столу за телефоном. Пропущенный. Ему не показалось.

Немного дрожали руки, когда он набирал ее номер, не из контактов, а по памяти – ему хотелось удостовериться, что он все помнит. ОЛЕНЬКА. Казалось, что телефонная книга знала ее лучше. Ее имя. Больше, чем просто имя. Целый мир, который она отдала ему. Как он сейчас был рад тому, что тогда, в первые дни, ему хватило мудрости открывать ее медленно и с предвкушением, как долгожданный подарок. Какие ценные минуты ожидания он сохранил от их неслучайных встреч.

Гудки. Один, второй.

– Сережа…– с придыханием и очень нежно. Как всегда и каждый раз по-новому.

Он почти задохнулся.

– Оля, как я рад, что ты позвонила.

– А я рада, что ты рад.

Наверное, для каждой пары наступает такое время, когда нужно осознать ценность друг друга. Иногда это осознание происходит непросто.

Он набирал ее номер, стоя в тамбуре вагона, связь была плохая, сигнал проходил не сразу. Он набрал в первый раз – сеть была недоступна, хотел набрать снова, но задумался – что он ей скажет, что она подумает, какие мысли придут в ее голову, когда он увидит ее номер. Набрал во второй раз – абонент недоступен. Он изрядно замерз, сырость лесов и полей поздней северной осени проникала сквозь металл и пластик. Задумался снова – зачем, почему она? Разве нет других? Есть, конечно есть. Подошел к окну. Она улыбалась в ночи. Он закрыл глаза. Звякнул телефон – абонент находится в зоне действия сети. Третий раз. Смогу ли я? Зеленая трубка мигнула. Какие же, правда, гудки долгие. Они вынимают душу, когда звонишь со страхом, перемешанным с надеждой, верой и еще глубоко и несмело – с любовью. Если бы кто-то попросил его назвать ассоциации любви, он бы не смог. Уже не смог. Их так много и всего одно. Ее имя. Прятал его внутри, где-то рядом с сердцем. Теплый комочек, согревающий его изнутри. Живой.

Гудки оборвались ее голосом.

– Да?

Он едва не выронил телефон: – Оля?

– Я слушаю тебя, что ты хочешь сказать?

Он понимал, что если сейчас ничего не скажет, то она положит трубку, и последний лепесток улетит, а желание не сбудется. Он так хорошо все отрепетировал – ему казалось, что слова будут литься рекой. А сейчас он не может даже поздороваться. Он помнил те моменты, когда слушал ее дыхание через километры командировок. Она молчала в трубку, едва дыша. А он представлял, как она засыпает у него на плече, сердце бьется тихо и ровно. Они могли просто молчать, и ему было спокойно оттого, что он слышал, как в ней бьется жизнь.

– Я скучаю. Я еду к тебе. Не гони меня. Я не знал, что так бывает. Прости меня, прости за все, я все понял. Ты у меня одна.

Он смог это сказать. Не так, как говорят обыденным тоном, когда чувствуют, что там, на другом конце отчаянно желают услышать. Сказал так, как будто его вытолкнули из теплой комнаты в холодный коридор с сырыми стенами. А дверь закрыли. Он споткнулся в темноте и упал. Оцарапав ладони, нащупал ключ. Он лежал недалеко от порога. Ключ был маленький, но гладкий и светлый. Царапина была глубокой и начала кровоточить. Ценишь то, что достается с трудом, порою болью. Иногда нужно время, чтобы понять, что не привыкнешь к другому, не заменишь, не оставишь.

Приезжай. Я жду тебя. Адрес ты знаешь. Я буду стоять у окна.

Оля не верила своим глазам – мама все делала сама, без Олиной помощи. Наоборот, когда Оля хотела помочь ей хоть в чем-то, мама легко, но твердо просила Олю иногда не мешать, а иногда и вовсе просто брала и делала все сама. И Оля впервые почувствовала себя в родительском доме как в гостях, вроде бы все знакомое и родное, а вроде бы и нет. И самое удивительное было в том, что мама постоянно находилась в хорошем расположении духа – она что-то рассказывала, улыбалась, объясняла Оле про то, как они с папой справляются со всеми хлопотами. А Оля слушала и радовалась, потому что видела, что у мамы есть смысл делать то, что она делает. Она чувствовала себя хорошо – прежние боли и недомогания словно и не приходили к ней. Вернулись живость и осмысленность движений, гибкость, мама снова стала самой собой, а не тем человеком, что выглядел много старше своих лет. И что Олю радовало больше всего – у мамы появился какой-то внутренний стимул, она словно увидела что-то впереди и поняла, что для этого нужны новые силы, что теперь уже не ей, а ее дочери понадобится помощь, и она как мать готова была оказать ей необходимую поддержку. И Оле было так радостно от того, что она видела – теперь она знала, что мама ей поможет во всем, поддержит и направит. Пришла новая пора. Мама уверовала в свои силы и в то, что она нужна своим детям, прежде всего Оле. Оля очень хотела увидеть у мамы на руках свою дочку – ее внучку. Она представляла, как малышка теребит мамины пальцы, а та смеясь рассказывает о том, что в детстве Оля именно так и делал, когда хотела, чтобы с ней поиграли.

Маленькая уютная кухня, которую они с папой так заботливо обставляли, сейчас была целиком маминой. И Оля видела, что мама снова радуется тому, что может все делать самостоятельно. Это было очень важно для нее – делать все самой и получать благодарность. И сейчас Оля искренне старалась делиться с ней чувством единения, она говорила маме, как у них все хорошо получится, а мама улыбалась и рассказывала, как училась печь пироги. Мамины пироги были самыми вкусными на свете. И сейчас она ставила в духовку пирог с грибами и картофелем, тесто и начинку для которого они с Олей приготовили вместе.

Он остановился у входной двери, чтобы отдышаться и еще раз вспомнить, зачем приехал сюда. Он приехал к ней, и все. А дальше – будь, что будет. Нажал на кнопку звонка. В квартире раздался долгий мелодичный звон – он заслушался и тут же замер. Послышались легкие шаги. Из-за двери самый родной на свете голос спросил: «Кто там?» Он ответил не сразу. А когда собрался отвечать увидел, что дверь открылась сама и в проеме показалось ее бледное, с заострившимися скулами любимое лицо.

Он поднялся наверх. Он колебался – не знал, что его ждет. Его сердце подсказывало, что все будет в порядке, ее голос успокаивал его как всегда, приглаживал растревоженные нервы. И надежда, всегда оставалась надежда, что у них все будет хорошо, несмотря на то, что будет непросто, ох как непросто. Он ждал от нее немедленной реакции, зная, что она не знает того, что знает он про нее, его это злило и одновременно увлекало – он хотел учить и наслаждаться тем, как ученица схватывает все на лету. И это тревожило его, волновало, удивляло и обескураживало. Но именно она открывала в нем жизнь – яркую, разную, она научила его думать, считаться с мнением других, ценить людей, особенно близких и также особенно неблизких, которые со временем могут стать самыми родными на свете.

Он не знал, как ему быть без нее и не знал, как быть с ней, но с ней было лучше. Он думал о ней, когда ехал в машине, когда готовил проекты контрактов, когда ложился спать – умирая оттого, что без нее в своих объятиях. Он представлял, как гладит ее грудь, как она ложится в его ладонь, маленькая и мягкая, самая дорогая на свете. Он чувствовал запах ее пушистых волос, которые щекотали его шею, он зарывался в них, нащупывал поцелуями дорожку на нежной шее, она во сне все чувствовала. Хрупкая и сильная, она держала его тонкими пальчиками, незримо, но всегда ощутимо. И он, пытаясь сохранить свободу – он не знал раньше, что ему так нужна будет одна-единственная женщина, нужна до боли, до умопомрачения – все еще сопротивлялся, говорил что-то обидное и делал больно, но возвращался, потому что не мог без нее.

Она писала: «Обнимаю тебя», а он отдавал ей свою нежность так, как он мог. Он пока не умел по-другому, но обещал учиться. Да, он знал, что ей нужны постоянно красивые слова и поступки, но он не всегда мог – так часто у него отбирали силы, а отдавала, дарила безвозмездно только она. Только она не обвиняла его в том, какой он, но всегда говорила правду, и он наконец понял, как много она сделала для него, вот так стремительно ворвавшись в его жизнь, поломав стереотипы, привычные рамки и представления о том, как должно быть, как он привык, чтобы было. И радовался тому, чему она его учила.

Он хотел ей дарить цветы, видеть, как она по-детски непосредственно распахивает глаза, увидев простые ромашки, за которыми он ездил на Разлив. Уже узнав вкус ее губ, не мог целовать другие, не мог забыть, как искрится в зеленой бездонной глубине страсть, при виде охапки алых роз.

Она заметила, что он волнуется, она волновалась сама – почему он не встретил, не обнял. Раскрыться сейчас – другого шанса не будет. Или будет? Будет. Надо открыть для него все двери – темные и светлые, он поймет, он родной. Он принимает ее такой, какая она есть. И в светлом – ее желания мира и добра, дарить радость, знания, нести свет, развеивать боль и муку, открывать чистоту, рассказывая о том, что боль преодолима, надо только идти. И в темном – желания быть страстной и необузданной, яркой, заводить без слов, одним взглядом, одним касанием и держать в напряжении, властвовать и тут же сдаваться ему, ему одному, тому, кто завоевал ее так легко и так сложно. Кричи для меня, смейся, делай все, что хочешь, – я хочу видеть твои эмоции. Да, возьми, пожалуйста, это все тебе. Только с тобой мне не страшно признаваться в своих желаниях, я знаю, ты все сделаешь, чтобы мне было хорошо, обнимаю тебя, как самое ценное, что есть, не отпуская ни на секунду.

Они стояли так целую минуту и смотрели друг на друга, ни говоря ни слова. Оля держалась за дверь, словно это была ее опора в ту минуту, но всем сердцем готова была шагнуть к нему. И он сделал то, что она так долго ждала. Сергей резко наклонился вперед, обнял Олю за талию, приподнял, крепко прижав к себе, и выдохнул в ее волосы: «Я люблю тебя».

В широкой полосе света в коридоре, улыбаясь им и своим воспоминаниям, стояла Олина мама.

– Оля, ты говорила, что танцуешь…

Оля обернулась – Сергей так неожиданно появился в их офисном кафе, обычно он обедал в других местах. Строго говоря, Ольга плохо знала, как он проводит свой обед, он часто выезжал в это время на встречи. Они уже виделись утром на совещании, но отчего-то сейчас его голос показался таким долгожданным и родным. Оля уже не удивлялась тому, что почти любые слова, произнесенные его приглушенным баритоном, заставляли ее внутренне дрожать. И хотя она научилась быстро собираться, реагировала не сразу. И когда она, обернувшись, привычно быстро посмотрела в его глаза, прежде чем ответить, увидела в них невысказанную просьбу-призыв – осмелишься на такой шаг. Вокруг сновали знакомые и незнакомые люди, и она, улыбнувшись только глазами, опустила ресницы в знак согласия. Сергей, вплотную приблизившись к стойке, рядом с которой устроилась Ольга, удивленно поднял брови, и подошел так близко, что закрыл ее от большинства сидящих в общем зале. Она успела прошептать «да», когда он быстро спросил:

– Когда?

Стало волнительно и очень легко – Оля давно не танцевала вообще ничего, казалось бы, нужно повторить движения и подобрать подходящую музыку. Подходящую к чему? К ее настроению? Если танцевать для него, то она была настроена на него всегда… Теперь Оля без смущения признавала это.

– Сегодня. Приезжай, – шепнула она и быстро отошла.

Сергей, почти не понимая, что только что произошло, удержался, чтобы не смотреть слишком долго ей вслед и попросил двойной эспрессо.

В дверь легко постучали.

– Войдите, не поднимая головы, ответил Сергей.

– Ты принимаешь всех? – Оля улыбалась.

– Тебя без очереди – ты знаешь это.

Он поднялся из-за стола ей навстречу. Оля почти подлетела к нему, обогнув массивный стол, взяла его руку и вложила в нее ключи.

– Приезжай сегодня.

Опустила глаза и почти выбежала из кабинета. Сергей от души улыбался и не торопился вернуться к работе. Только она могла вести себя одновременно как несмышленая девчушка и умудренная жизнью старица, совершенно не заботясь о том, как ее поведение влияет на мысли и поступки других по отношению к ней. Она стала свободнее – Сергей заметил это одним из первых, и когда он сказал об этом самой Ольге, то услышал, что она хотела именно этого. Он вспомнил, как она объявила этот период в своей жизни днями независимости. Тогда он удивился нехарактерной для нее взбалмошности, но по прошествии нескольких месяцев понял, что это было не обычным женским капризом, а некоторой новой ступенью к ее женскому самоопределению. И ему это не просто нравилось. Она стала проще, более открытой и в то же время уверенной и способной полностью опираться только на себя. Если раньше основной по отношению к ней была потребность заботиться, то сейчас он ощущал в себе растущие уважение и восхищение женственностью и желание быть согретым тем тихим светом, которым она по его ощущениям наполнялась. Металл ключей не холодил руку, приятная тяжесть напомнила о том, что она первая сделала этот важный для них обоих шаг – отдала ключи от своей квартиры.

Оля даже не паниковала – все пришло само. Она вспомнила, что всегда мечтала танцевать под чудесную песню Сары Брайтман и Фернандо Лима «Страсть». И время пришло. Танцевать для него – это новый шаг к счастью. Она верила, что музыка ей подскажет. «Самая лучшая музыка рождается между мужчиной и женщиной…»

Было непривычно открывать дверь ее квартиры и чувствовать себя при этом абсолютно естественно. Сергей удивлялся тому, как просто все происходило. Он уже однажды бывал здесь, но как гость, а сейчас смутное, но успокаивающее чувство дома приближалось к нему. В прихожей не было света, и он не найдя сразу включатель, двигался почти на ощупь. Где же она? И вдруг зазвучали первые знакомые аккорды.

В квартире не было темно – огни большого города щедро дарили свой свет тихим квартирам и их жильцам, когда те хотели, чтобы им ничто не мешало мечтать. Она стояла в этом свете спиной к нему. Зазвучал мягкий женский голос, и она начала двигаться. Она бы не осмелилась на прозрачное платье – он не ошибся, но вечерний город оставлял так мало свободы для его воображения – он видел каждый изгиб.

Она спала в соседней комнате. Теперь так близко. И это казалось еще более нереальным, чем когда их разделяло расстояние, потому что сейчас она была действительно рядом. Он лежал с открытыми глазами – приходили мысли, некоторые по-настоящему дерзкие оставались как нарочно, не давая уснуть. Слишком четко вспоминалось все его поступки. Неужели это делал он? Не позволявший себе ни на минуту расслабления? С ней он почти соскальзывал во что-то мягкое, незнакомое, но очень манящее и точно светлое. Но от этого еще более непривычное и непозволительное. Тогда было легче. А сегодня он мог видеть ее живую, настоящую. Теплую. При встрече он еле сдержал себя, позволив только скользнуть руками по плечам, помогая снять пальто. Ее губы. Он видел, как она ждала поцелуя. А он столько раз представлял, как именно будет ее целовать, чтобы она не забыла его прикосновения. Он прикрыл глаза.

Потом она не могла понять, как ей удалось уснуть с ним рядом. Почти рядом. Раньше километры, а сейчас тонкая стенка. И дело вовсе не в усталости, которая отключает все. Ей было спокойно. И безопасно. А она так научилась ценить чувство защищенности. Почти никакой информации, редкие факты, которые он не всегда легко открывал о себе – она их бережно хранила, и все равно – доверие. Она училась верить без условностей. И ждать.

Почти незаметная фигурка в одеяле. Она похудела с того времени, когда он видел ее. Все, что удивило его в ней в первый раз, осталось, но прибавилось и другое. И он совсем не мог однозначно сказать себе – что это. Если тогда ее образ казался простым и понятным сразу, то сегодня этого не случилось. Она стала намного спокойнее. Не отводила глаз, взгляд был внимательным, но мягким, в нем появились улыбка и нежность, принятие и радость. Он, наблюдая за ней, ни разу за вечер не увидел, чтобы хоть что-то ушло. И был этому рад. Складывалось ощущение, что ей настолько хорошо там, где она есть, что она получает удовольствие от происходящего с ней. Еще раньше она пыталась сказать ему, что ее жизнь изменилась, изменилась и она сама. Он не заинтересовался. Но видя ее такой, почувствовал легкое сожаление – они столько пропустили. И вспомнил ее слова – к некоторым вещам можно прийти только самим, без помощи. Было видно, что она шла. И ей это нравилось. Нравилось и ему.

Она повернулась на другой бок, и увидела его в дверях. Он просто стоял, а ей уже было так хорошо видеть его там, на пороге комнаты. Да, она сегодня держалась достойно. Образ наивной девочки, который смущал и обескураживал его раньше, остался позади – она сохранила из него непосредственность. А все остальное – она видела, что ему становилось интересно изучать ее – открывала и воспитывала в себе каждый день. Было нелегко, но того стоило. Внутренняя сила теперь вдохновляла ее.

– Не замерзла?

– Немного, согреваюсь.

Она чуть дольше задержала взгляд на его фигуре – даже не качнулся. Не подойдет. Так было бы слишком просто. А с ним просто не было. И это интриговало – он бросал перчатку, а она, подумав, иногда дольше, чем нужно, поднимала ее. Всегда. Раньше они часто не совпадали. Она долго думала, а он не надеялся, что она поймет. Она просила объяснить, но в душе боялась услышать правдивый ответ. Он видел это и отступал, потому что так было проще. Он сильно устал и еще меньше верил. Но в этот самый момент, когда она не отвела взгляд в полумраке спальной комнаты, он решился.