Читать книгу: «Зоя, или На перекрестках судьбы», страница 3
глава 4 Таня, или Выхода нет
Таня вернулась в общежитие на следующий день, поздно вечером в воскресенье. Вошла вся одетая в импорт, с большим пакетом в руках, который она поставила на стол и сказала Зине с Зоей:
– Налетайте! —
Зинка, уже в ночной рубашке, стала с жадностью есть, разворачивая свертки с едой, там была и буженина с окороком, и осетрина, и баночки с икрой и крабами, фрукты, шоколад… Только Зоя ни к чему не притронувшись, отвернулась к стенке и закрыв глаза, молча боролась с голодом. В этот день она кроме хлеба с водой ничего не ела. Запах вкусной еды из Елисеевского магазина сводил с ума, но есть Танины продукты она отказалась наотрез.
На хлебе с водой Зое было тяжко дотянуть до получения стипендии, преподаватель Донецкий Григорий Степанович подошел к ней в коридоре и с тревогой глядя на Зою сказал:
– Зоя, что с Вами, Вы больны? – как вдруг Зоя упала в голодный обморок, прямо ему в руки. Подбежали девушки-студентки, кто-то стал обмахивать Зою тетрадкой, кто-то принес воды. К Донецкому подошла Зина и тихо сказала:
– Да голодная она, у нее деньги украли. Вот уже неделю на хлебе с водой.
Тут Зоя пришла в себя. Преподаватель Донецкий попросил всех разойтись и повел Зою с собой в буфет, где накормил ее обедом, а затем спросил:
– Почему ты не сказала мне, что у тебя украли деньги? Так нельзя… ты должна была сказать мне. Возьми, – он протянул Зое десять рублей, что по тем временам были приличными деньгами. – И обязательно ешь! Мы что-нибудь придумаем, – сказал старый преподаватель.
Донецкий Григорий Степанович, которому было под шестьдесят, давно работал в ГИТИСе и многое повидал на своем веку. Родился он перед самым закатом Российской империи в 1912 году, в крестьянской семье, рано остался сиротой, родители умерли толи от голода, толи от испанки, когда Грише не было и десяти лет. Бродяжничал, прибился к беспризорникам, пока не попал к Макаренко, в его знаменитую колонию, закончив которую перебрался в Москву. Учился, сам прошел театральную школу и уже много лет его трудовая деятельность была связана с ГИТИСом, где он преподавал основы мастерства. История Зои взволновала его. Сирота из детдома с манерами аристократки сразу привлекла внимание учителя. В кино сниматься строжайше запрещено, а как выжить девушке в чужом огромном городе без материальной поддержки… и тут он вспомнил о своем друге художнике Раковском Викторе Васильевиче, который иногда приходил в ГИТИС присматривать модели для позирования.
Виктор – именитый, обласканный властью и очень обеспеченный человек, а главное, порядочный и со стержнем. С таким не страшно познакомить девушку. Григорий Степанович был абсолютно уверен в Викторе и решил познакомить Зою с ним. Возможно, она станет его моделью, а он материально поддержит ее, оплачивая сеансы позирования, сделает своей Музой и запечатлеет ее изысканную красоту на своих полотнах.
Виктору Раковскому было тридцать восемь лет и несмотря на вполне еще молодой для мужчины возраст, он был признанным художником, жил в шикарной квартире в районе Арбата и имел мастерскую на Верхней Масловке, в знаменитом Доме художников. Недавно у него прошла персональная выставка к 25-летию победы, где были представлены его полотна, посвященные подвигам солдат Второй мировой войны. Со многими прославленными героями он был хорошо знаком лично. Писал Виктор и сильных мира сего: партийных бонз, а также знаменитостей из мира искусства, деятелей науки, космонавтов. Помимо выдающегося таланта, Виктор обладал даром привлекать к себе людей, работая за мольбертом, он умел раскрыть суть любого человека, от простого труженика до высокопоставленного лица, обремененного властью и все это перенести на холст. Познакомившись с Виктором, многим из них хотелось продолжить общение с ним, а некоторые становились его друзьями на долгие годы. Раковский был хорошо образован, умен, а главное, искренен в отношениях с людьми, пожалуй, это было его основным качеством характера. Быстро достигнув успеха и благосостояния, Виктор не зазнался. Родом он был из небольшого городка Вологжанска на Северо-Западе России, где продолжали жить его родители. Он любил при первой же возможности приезжать в родные места, чтобы запечатлеть на полотнах родные просторы, подышать воздухом малой Родины, навестить родителей и друзей детства. В глубине души Виктор любил уединение и избегал светской жизни, особенно после смерти жены, безвременно почившей три года назад. Надо сказать, что жена его была дочерью знаменитого маршала, прошедшего всю Великую Отечественную Войну. Многие расценивали этот брак, как брак по расчету со стороны Виктора, но на самом деле это было не так. Виктор и его покойная жена Мария десять лет прожили в любви и согласии до самой ее кончины. Детей у них не было, жена прошла лечение в самых лучших клиниках, но, как говорится, «Бог не дал.» После смерти жены Виктор жадно набросился на работу, брал госзаказы, которые щедро оплачивались и получали всевозможные премии. Часто выезжал Виктор и заграницу, где с успехом проходили его персональные выставки, много картин расходилось по частным коллекциям. У Виктора были все привилегии, положенные ему, как депутату Верховного Совета СССР, блестящая карьера уверенно шагала в гору, многие пророчили Виктору звание Героя Соц. Труда к его юбилейной дате. Благодаря уму и характеру Виктору удавалось не заводить врагов, но завистников у него было немало, его успех и дружба с сильными мира сего некоторых из его окружения весьма раздражала, если не сказать большего. Пока ты в фаворе, тебя никто не смеет тронуть, во времена расцвета СССР именно так и было, но каждый из небожителей знал, стоит потерять почву под ногами, высокие должности, так сразу находилась стая борзых, бульдогов и шавок с моськами, которые были способны повалить даже льва. Главное, получить команду сверху. У Виктора было все прекрасно, наверху его любили и никаких команд, кроме почестей и наград сверху не поступало. Да и повода Виктор не давал, он не был возмутителем спокойствия, всегда играл по правилам, но если кто-то обращался к нему с просьбой, старался помочь и никогда никого не оставлял в беде. Вот таков он был человек.
Виктор был худощавый, высокого роста, рано поседевший. Черты лица правильные, глаза были серыми и почти всегда грустными. Смеялся Виктор мало… и еще, несмотря на контактный характер, Виктор не пил, что являлось редкостью в среде художников. Непьющий человек вызывал подозрение и лишь немногие знали, что у Виктора больное сердце и пить ему запретили врачи, хотя он и сам был не из любителей зеленого змия. Единственное, с чем Виктору трудно было справиться, так это с курением. Он периодически бросал курить, затем вновь возвращался к этой убийственной для себя привычке, врачи даже склонны были разрешить Виктору выпивать понемногу, но курение, привязавшееся к нему с юности, как средство борьбы со сном, реально вредило его здоровью. А может не столько само курение, как борьба с ним…
С тех пор в голове Донецкого засела мысль познакомить Виктора с Зоей. Он сам позвонил Виктору и пригласил его в ГИТИС, чтобы показать ему девушку редкой красоты – Зою. У Виктора был срочный заказ и он ответил, что как только освободиться, то обязательно приедет к нему в институт.
Как только Зоя получила стипендию, она, улучив момент, подошла к Григорию Степановичу, чтобы отдать долг и поблагодарить его за помощь. Смущенный Григорий Степанович брать деньги не хотел, на что Зоя возразила, что если он не возьмет от нее возвращенный долг, то лишит ее возможности впредь обращаться к нему за помощью и настояла на том, чтобы деньги Григорий Степанович от нее взял. Так между студенткой и учителем установились теплые и дружественные отношения, хотя на процессе обучения это никак не отразилось. Григорий Степанович по отношению к Зое, как его ученице, был очень требователен, но справедлив. Зоя внимала всему тому, что он давал им на занятиях, на которых бывали у них и «лирические отступления», как говорил учитель, но, как правило, все это было как-то связано и с процессом обучения.
Во время таких «лирических отступлений», Григорий Степанович рассказывал, как попал еще мальчишкой в знаменитую колонию им. Горького, руководителем которой был Макаренко, рассказывал, как на крыше вагона поезда добрался до Москвы, поступил учится в тот же ГИТИС и закончил его перед войной, затем воевал на фронте. Ученики внимательно слушали и лишь один из студентов Игорь Самохвалов сказал:
– Сколько происшествий, а вот мне восемнадцать и никаких событий ни в моей жизни, ни в стране. Родился в СССР, так и умру в СССР. – Кто бы знал тогда, что пройдет каких-то пятнадцать лет и всем им будет немного за тридцать, как ход истории повернет события таким образом, что не станет ни СССР, ни казалось бы такой незыблемой и твердокаменной коммунистической партии Советского союза и многие судьбы сложатся как и не представить тогда, в 1970 году, когда им всем было по восемнадцать лет и их жизни только начинались.
Проучившись вместе четыре месяца, студенты постепенно присмотрелись друг к другу. Выбрали старосту, комсорга, стала постепенно образовываться «иерархия» группы. Зоя была по-прежнему закрыта и обособленна в группе, ее связующим звеном, как и в детдоме, была Зина Тутырина, которая приживалась на любой почве и подобно сорному растению почти никогда не болела и не падала духом, в твердой уверенности, что уж ей-то точно в этой жизни повезет! А что, и в самом деле уже несказанно повезло; родилась в глухом уголке Сибири, в неблагополучной семье, попала в детдом, где встретила Зою и Константина Федоровича. Затем был драмкружок, первый успех и похвалы, приезд в Москву, где с первого раза поступила в столичный ВУЗ ГИТИС, живет и учится в Москве, где преподают лучшие учителя! А ей только недавно восемнадцать стукнуло! Да, и пусть она некрасива, зато у нее есть шарм, талант, что признала даже такая писанная красавица, как Зоя. Значит она чего-то стоит в этой жизни. Нет, что ни говори, она своего не упустит. И пусть на нее не западают парни, которые смотрят в стороны красавиц, придет и ее время, она еще всем покажет, кто такая Зина Тутырина!
Таня тоже как-то закрылась ото всех, по воскресеньям она уходит на съемки для какого-то календаря на экспорт, приходит поздно и сразу ложится спать. У Тани появились красивые модные вещи, импортная косметика, духи. Зинка молча завидовала: – Вот она истинная цена красоты, чуть покрутилась перед камерой и на тебе: и тряпки модные, и продукты из лучших магазинов Москвы! Она тоже вприпрыжку побежала бы за своей удачей, но ведь никто не зовет. Есть у них в группе хорошие ребята, так они смотрят на нее, как пусть и на талантливую, но мебель или что-то из бутафории, но не как на девушку, которой признаются в любви, дарят цветы… А москвичи и москвички в сторону их, иногородних, так и вообще не смотрят. Ничем они не отличаются от презренной лимиты, изгоев Москвы, которые ютятся так же, как и они в общагах в ожидании лет через десять получить прописку и право стать москвичами. И все же как несправедлива бывает жизнь, одним – все, другим – ничего!
Перед сном Зинке частенько приходили в голову подобные мысли. Может поэтому ей особенно удавались роли обиженных и обделенных жизнью персонажей, в которых она искренне выплескивала всю свою боль и зависть к более успешным и благополучным.
Вот и первая сессия позади, есть ребята, которые обзавелись «хвостами», претенденты на вылет. Поступить трудно, а еще труднее учиться и дойти до финиша, отсев на первом и даже втором курсе дело почти обычное и лишь немногие из поступивших получат дипломы.
Таня зимнюю сессию запорола, целых два хвоста. Зоя в силу своего характера и воспитания не имела привычки лезть в душу с расспросами, а с Зиной Таня не делилась. Однажды, когда они возвращались вдвоем с Зоей из института и проходили мимо поста, дежурный вахтер окликнул
– Таня, Таня Леонова, тебе посылка! – удивленная Таня взяла у вахтера увесистый пакет, вскрыла его, затем, побелев как мел, пошла прочь от Зои к выходу из общежития. Где она была и что было в том конверте, Таня не сказала, а Зоя не стала расспрашивать ее.
И вот как-то уже в зимние каникулы, когда в комнате остались только Зоя с Таней, а Зинка ускакала тусоваться на Мосфильм, Таня предложила попить чаю. Зоя принесла из буфета чайник с кипятком, а Таня разложила на столе разные вкусности из Елисеевского и положив на хлеб кусок буженины, протянула его Зое со словами
– Ешь, а то ты совсем прозрачная… Ешь, пока я здесь с тобой. – И немного помолчав, продолжила. – Ничего из меня Зоя не получится, никакой артистки из меня не выйдет. И сессию я запорола, и жизнь себе тоже испортила.
– Что случилось, Таня? – спросила Зоя, вглядываясь в лицо девушки, -ты последнее время сама не своя. —
– Поздно я поняла, Зоя, что за все в жизни надо платить… За шмотки, еду и удовольствия. Ни о чем меня не спрашивай, я потом тебе все сама расскажу, только прошу, хоть ради меня поешь. Это моя к тебе личная просьба, – горько улыбнувшись, добавила Таня.
А за окном светило яркое солнце, небо было голубое-голубое. Зоя прервала молчание
– Смотри погода какая хорошая, пойдем сходим по студенческим в театр или в Третьяковку, можем просто погулять. —
– Нет, ты иди, иди, а я посплю немного. – ответила Таня.
Зоя решила пройтись по бульварному кольцу, у нее появился свой излюбленный маршрут в Москве. Светило солнце, было много детей, бросавшихся снежками. Стояла оттепель, снег мокрый и один из тяжелых снежков, словно камень больно ударил Зою в спину. У нее вдруг стало от чего-то тревожно на сердце и она резко повернувшись, поспешила назад в общежитие, а голове всю дорогу стучало, – Что-то произошло нехорошее с Таней и зачем она оставила ее одну. —
Она уже не шла, а побежала бегом, взлетела по лестнице общежития и распахнув дверь в комнату, увидела Таню, лежавшую на кровати, а на полу валялся пустой аптечный пузырек. Выбежав в длинный коридор общежития, и открыв первую же дверь, Зоя только и успела, как крикнуть
– Срочно скорую! —
Девчонки-соседки побежали вниз на проходную к телефону, чтобы вызвать скорую помощь, которая быстро приехала и забрала Таню в больницу. Зоя поехала на скорой вместе с ними. Таню увезли в реанимацию, а Зоя осталась ждать в больничном коридоре, она решила просидеть здесь всю ночь, пока не дождется вестей о состоянии Тани. Вдруг из каких-то неведомых глубин подсознания вспомнилась молитва «Отче Наш», которую они читали вместе с бабушкой и Зоя начала внутренне усердно молится о здоровье и сохранении жизни Тани. Предательски медленно текло время, стрелки на больничных часах показывали половину девятого вечера, на улице было уже темно.
Таню спасли. К Зое вышел врач и сказал, что еще немного и Тане уже ничего не помогло бы. Сказал, что сейчас ее жизни ничего не угрожает и через несколько дней ее выпишут.
Из больницы Таня пришла через неделю. Она настолько изменилась, что в ней с трудом можно было узнать прежнюю розовощекую, синеглазую красавицу, пышущую здоровьем. Она сразу как-то померкла вся изнутри. Никому ничего не сказав, Таня забрала свои документы из института и уехала домой в Подольск. Больше о ней никто ничего не слышал.
Какое-то время в комнате проживали только Зина с Зоей, а потом к ним подселили девушку с другого курса Веру Кондрашову, которая была постарше их года на два и у нее уже сложился свой круг общения, приходила она в основном ночевать, а все время проводила со своим курсом.
глава 5 Любовь не спросила когда прийти
Вот и зимние каникулы позади, начался второй семестр обучения в институте.
В один из таких дней в ГИТИС приехал Виктор Раковский, именитый художник и старый приятель Донецкого Григория Степановича, который пригласил его на генеральную репетицию спектакля, посвященного 100-летию Ленина.
Виктор, чтобы не мешать студентам и их преподавателю сидел в глубине темного зала, а на ярко освещенной сцене под софитами шло действо спектакля. Зоя была в роли княжны, плененной революционными властями и в которую против своей воли влюбился комиссар, а Зинка, конечно, – девушка с ружьем, влюбленная в того самого комиссара и готовая на все ради любимого и революции, которую он собой олицетворял. Пьеса с довольно интересным сюжетом, несмотря на заезженную героико-патриотическую тему, связанную с юбилеем В. И. Ленина.
Бледное лицо Зои, находящейся в глубине сцены, было плохо видно, но Виктор, как художник был покорен грацией движений и благородной осанкой Зои, а также ее голосом, по ходу спектакля Зоя играла на пианино и пела. Она всецело завладела вниманием Виктора, он весь спектакль не мог оторвать от нее глаз и смотрел только на нее.
Когда генеральная репетиция спектакля закончилась и студенты были отпущены, Григорий Степанович подозвал к себе Зою, чтобы представить ее своему другу художнику Раковскому. Зоя была в гриме с прической начала прошлого века, ее роскошные каштановые волосы, оттеняли изумрудную зелень глаз с густыми и длинными ресницами, высокие, чуть поднятые к вискам брови, придавали ее лицу ореол таинственности и загадочности. Повидавший на своем веку много лиц, Виктор мог поклясться, что никогда не видел в жизни более прекрасных черт, совершенной фигуры и всего того пленительного очарования, что исходило от этой совсем еще юной восемнадцатилетней девушки.
Донецкий представил их друг другу и их взгляды встретились… Виктор был поражен откуда у совсем молоденькой девушки такое выражение глаз, сколько в них чувства и таинственной глубины, как у много пережившей женщины. Неужели только благодаря таланту перевоплощения в свой сценический образ? В душе Виктора возникло непреодолимое желание написать портрет Зои, о чем он ей и сказал. Он дал ей свой номер телефона и сказал, что будет ждать от нее звонка. Зоя взяла записку Виктора и Григорий Степанович отпустил ее. Она попрощалась и ушла.
– Ну, что скажешь? – Донецкий вопросительно посмотрел на Виктора.
– Почему у нее такие взрослые глаза? – Спросил Виктор, – Ведь ей всего восемнадцать! —
– Тут ты попал в самую сердцевину, Виктор! Девочка – сирота из Сибири, после смерти бабушки, воспитывалась в детдоме, а оттуда к нам. Ей очень тяжело живется, я это по себе знаю, какого в юные годы остаться одному на всем белом свете, без поддержки. Но девушка со стержнем, честная, чистая и порядочная. Мне хотелось, чтобы ты помог ей, взял ее под свою опеку, если бы я не знал тебя, то не решился бы вас познакомить. Но я знаю тебя много лет, поэтому поручаю тебе Зою, помочь взрастить этот редкий талант. Я уверен, что из нее получится настоящая прима сцены, я в свою очередь, как педагог все для этого делаю и впредь буду делать, но талантам надо все же помогать, бездарности сами локтями толкаются, – добавил он.
С тех пор Виктор стал ждать звонка от Зои, но она почему-то не звонила. Виктор терялся в догадках, – Может телефон случайно потеряла? Но можно узнать и у Донецкого… – Виктор поймал себя на мысли, что кроме портрета Зои он совершенно ничего не хочет писать. Хорошо, что работы к юбилейным датам закончены и он может заняться тем, что ему действительно по душе. Ему захотелось отобразить на холсте это удивительное лицо, а главное, – глаза, поймать и запечатлеть ее таинственный и полный грусти взгляд. Всегда деятельный и уверенный в себе, Виктор загрустил, а посмотрев на себя в зеркало, в которое он почти никогда не смотрелся, ну разве перед редкими выходами в свет или по своим общественным делам, и увидев себя, почти совсем седого, и вспомнив ее, такую юную и прекрасную, с горькой усмешкой сказал сам себе:
– Нет, Виктор, эта девушка не про тебя. Никогда не лежать твоим сединам рядом с ее прекрасными каштановыми локонами, выброси из головы и постарайся смотреть на нее, как на свою Музу, как на источник вдохновения и не более того. – С этими словами Виктор оделся, вышел из мастерской, сел в автомобиль и поехал по своим излюбленным местам Москвы, полюбоваться ими и выбрать места для будущих этюдов. Виктор помимо портретов любил рисовать пейзажи, это был его отдых, его отдушина. Если рисуя портреты, он трудился над раскрытием образа и характера человека, то рисуя пейзажи, он отдыхал, природа сама шла навстречу и открывала ему все самое лучшее в себе.
Виктор и сам не понял, как подъехал к ГИТИСу. Он сидел в машине, глядя на этот старинный особняк, в самом центре Москвы, в надежде хоть издали увидеть Зою и не дождавшись, поехал в свою квартиру в одном из переулков Арбата, исторического места Москвы, которую полюбил всем сердцем. В последнее время, много работавший Виктор, редко бывал в своей огромной и опустевшей после смерти жены, квартире. Здесь все напоминало о их жизни с Марией, все осталось на своих местах, все хранило память о ней, женщине, которую он ценил, уважал и любил. Конечно, Виктор не был монахом-затворником, после смерти жены у него было несколько кратковременных связей с женщинами. Верный и моногамный по своей сути, Виктор не любил менять партнерш, но как-то ему не удавалось найти ту, в которой соединялись бы необходимые для него качества: любовь, уважение, общность интересов и творческих поисков. Развязанных эстеток с налетом декаданса, много и долго рассуждавших о искусстве под коньяк и сигареты, сам много куривший и боровшийся с этой пагубной привычкой, Виктор не любил, а только терпел общение с подобными дамами, но и «клуши», готовые раствориться в своем кумире и сидеть часами напролет с незакрытым ртом, глядя на него, раздражали его не меньше. Но особенно он остерегался охотниц за престижными, богатыми и знаменитыми мужьями. Как правило, это были молодые, прибывшие из отдаленных регионов девушки и женщины, готовые любой ценой выгодно выйти замуж за престарелого, но известного, а главное, богатого мужчину, чтобы потом прибрать к рукам все, что необходимо для ведения роскошного и беззаботного образа жизни. И, как ни странно, некоторым это удавалось. Виктор сам не раз видел подобные пары в которых, как правило, престарелые мужья, бросившись в бурные отношения с молоденькими женами, очень быстро заканчивали свой жизненный путь на знаменитом погосте для элиты страны – Новодевичьем кладбище. А на опубликованных в СМИ фото, иногда можно было увидеть «безутешную» молодую вдову в окружении детей умершей знаменитости, которые были явно старше по возрасту своей новоиспеченной мачехи. Поэтому Виктор старался не заводить долгих связей и жениться не торопился. А в последнее время ушел с головой в работу, но увидев Зою потерял покой. Вот и сейчас слонялся по квартире, как влюбленный мальчишка и решительно не знал, что делать.
Виктор подошел к написанному им когда-то портрету жены и вглядываясь в знакомые черты, спросил:
– Что мне делать, Мария? Такой, как ты, так и не встретил… Прости, Маша, но мне кажется я влюбился в эту девочку. Голова седая, а сердце бьется, как у подростка. Маша, помоги мне… – И Виктор прижался лицом к портрету. – В этой квартире он явственно ощущал контакт со своей умершей женой, которую, как он всегда считал, любил и, конечно, уважал, но страсть, вспыхнувшая к Зое сожгла все вокруг себя. И сейчас он просто мужчина, а не обласканный званиями и почестями известный художник, он все бы это не раздумывая бросил ради любви этой прекрасной юной девушки. Нигде нет ему покоя и в этой квартире тоже.
Подойдя к телефону, Виктор набрал номер своего друга, известного ученого с которым ему остро захотелось встретиться прямо сейчас, если это возможно.
Академик Берсенев, знаменитый хирург, портрет которого Виктор писал и дружбу с которым очень ценил, жил в знаменитом Доме на набережной, на Берсеневской набережной. Этот факт часто становился поводом для шуток, что набережная названа в честь академика Берсенева и некоторые неискушенные гости верили этому, особенно иностранцы.
Подъехав к дому и припарковав машину, Виктор поднялся не лифте на 7 этаж печально знаменитого дома, построенного для советской элиты и являвшимся символом достигнутого успеха и высокого статуса. Теперь трудно сказать, что чувствовали люди, получавшие ордера на заселение в квартиры подвергнувшихся репрессиям и получивших сроки в лагерях, а некоторые и высшую меру. И хоть те времена давно прошли, но и после смерти Сталина за домом тянется печальный, траурный шлейф тех событий.
Евгений Сергеевич Берсенев был намного старше Виктора, но не потерял ни веселого нрава, ни оптимизма и вкуса к жизни, несмотря на многие жизненные испытания, выпавшие на его долю. Они встречались с Виктором на заседаниях в высоких инстанциях, академик Берсенев – Герой Соц. Труда, занимал большие общественные посты, но еще продолжал присутствовать на операциях и консультировать в ЦКБ или в Кремлевке.
Виктор был за рулем, поэтому на столе были только безобидные напитки и клюквенный морс, приготовленный хозяйкой дома Аллой Сергеевной, с которой Берсенев Евгений Сергеевич прожил всю жизнь в любви и согласии. От этой пары исходило удивительное человеческое тепло и заряд оптимизма.
– Что с тобой, друг мой? – внимательно вглядываясь в лицо Виктора, произнес Евгений Сергеевич.
– Вот за этим я к вам и пришел… – загадочно, произнес Виктор.
– На что жалуетесь, молодой человек? – продолжал в своей шутливой манере знаменитый на всю страну врач.
– Не ем, не сплю, не хочу ничего делать, места себе не нахожу. – ответил Виктор, стараясь улыбаться.
– Так, на лицо все признаки влюбленности, молодой человек! А влюбленность, хоть некоторые и склонны считать чем-то сродни болезни, но я лично придерживаюсь обратного мнения и вполне согласен с Пушкиным, что ее порывы бывают и плодотворными, тем более для людей творческих. – добавил академик.
– Она слишком молода для меня… двадцать лет разницы… – Виктор обхватил голову руками.
– Эх, мне бы Ваши годы, молодой человек! Тридцать восемь всего! Да Вы мальчишка! Слушай, Виктор, а мне что тогда остается делать? На Новодевичье завтра, прямо с утра? Нет, друг мой, жить надо до последнего вздоха! – и слегка понизив голос, – я вот тоже иногда на молоденьких заглядываюсь. Признаюсь, брат грешен! Но только заглядываюсь и ничего более… А ты в старики себя записал, чтобы больше подобного не слышал от тебя! Красавец, талантище, не пьешь… А как с курением? —
– Держусь, Евгений Сергеевич! —
– Вот и держись! А то приехал на ночь глядя… расстроил меня! Старик нашелся! – и Евгений Сергеевич грозно посмотрел на Виктора. Посидев около часа, они распрощались, а Виктору и вправду стало легче после их разговора. С легким сердцем и даже в приподнятом настроении он поехал на Масловку в свою студию, где большей частью проживал постоянно после смерти жены. Ему было здесь привычно и удобно, да и работа всегда под рукой, а главное, не было горького чувства утраты близкого человека. Неприхотливый Виктор сам себе готовил, а так как он ел немного, то проблем с этим не было. А когда хотелось чего-нибудь особенного, ходил обедать или ужинать в ресторан гостиницы «Советская», известном до революции как «Яр», находившийся неподалеку.
Как только Виктор зашел в свою студию, раздался телефонный звонок. Виктор быстрым рывком оказался у телефона, схватил трубку. Это была Зоя. Они договорились, что она придет позировать завтра, в воскресенье к двенадцати часам дня. Виктор не сразу положил трубку, а сидел какое-то время с ней в руке, в трубке уже были короткие гудки, которые он не слышал и лишь просидев так медленно приходя в себя, положил трубку на телефонный аппарат. Всю ночь Виктор не спал, проворочавшись с боку на бок, часто выходил на балкон и курил. Уснул он только под утро.
Проснувшись рано и как всегда приняв душ и побрившись, Виктор съездил на находящийся неподалеку Бутырский рынок, где купил цветы и фрукты. В студии стоял столик, на который Виктор поставил большую вазу полную фруктов, в ней были: мандарины и апельсины, красивые крупные яблоки, гроздья узбекского винограда, ярко-оранжевая хурма – все, что можно было купить на московском рынке зимой, в далеком 1970 году. Импортных фруктов тогда было немного, а бананы, вообще, были страшным дефицитом и за ними всегда стояли большие очереди. Но Виктор был на спецобслуживании, ему полагались особые продовольственные пайки и дефицитные товары, так что толкаться по очередям в полупустых магазинах ему не доводилось.
Виктор ждал, ждал ее, свою Музу Зою Бурмину, как ждут появления солнца после долгой полярной ночи. На больших старинных часах было 11.45 утра. Ровно в полдень, раздался звонок в студии. Виктор поспешил открыть дверь, на пороге стояла Она, его Фея, Муза, Мечта. Сердце предательски сжалось, в висках застучало, но он, конечно, сделает все, чтобы ничем не выдать себя, свои истинные чувства. Он художник и профессионал, и он будет работать, как и положено художнику и профессионалу со своей моделью.
Виктор широким жестом пригласил Зою войти в студию, затем помог ей снять пальто и провел в огромную светлую мастерскую, где было много развешанных по стенам полотен, некоторые незаконченные работы стояли прямо на полу, прислоненные к стене.
Виктор предложил выпить вместе кофе и пошел на небольшую кухню, отгороженную перегородкой, откуда доносился ни с чем несравнимый аромат настоящей советской Арабики. Кто жил в те времена поймет, что имеется ввиду. Сейчас трудно купить настоящую Арабику и цена на нее не сравнима с той ценой, по которой покупали кофе граждане СССР в период 70-х годов.
Пока Виктор хлопотал в кухонном отсеке за перегородкой, отделявшей его от мастерской, Зоя рассматривала картины на стенах студии. Одета она была просто, но с большим вкусом, на ней было зеленое шерстяное платье, отделанное кантом из шотландки, которое ей когда-то сшила бабушка, Зоя лишь слегка расставила его и опустила подпушку. Платье подчеркивало ее тонкую талию и стройную фигуру. Густые каштановые волосы были собраны в «хвост», доходящий до пояса.
Виктор вернулся с подносом, на котором стояли тарелочки с бутербродами и свежей выпечкой, купленной в кулинарии Бутырского рынка и чашки с черным кофе, а также сахарница и сливочник со сливками. Виктор, поставив поднос на столик, предложил Зое присесть и сел рядом. Взглядом художника он всматривался в Зою, сидящую совсем близко. Безупречные пропорции лица, четкий контур высоких скул, нежный рот с красивыми белоснежными зубами, высокие длинные брови с приподнятыми к вискам уголками, как на старинных японских гравюрах. Но главным потрясением были глаза Зои, изумрудно-зеленые, под тенью густых, пушистых ресниц. Виктор был сражен ее потрясающей красотой и как художник, и как мужчина. Он вдруг ясно осознал, что с того дня, когда он впервые увидел Зою Бурмину, его жизнь четко разделилась на «до» и «после». Он еще плохо представлял кем станет для него эта немногословная девушка из далекого сибирского края, но для себя решил, что должен стать для нее другом, опорой. Ну, а уж как дальше сложатся отношения, там будет видно.
