Читать книгу: «На сети», страница 7
Глава 25
У Михаила и Николетты Саруевых на журнальном столике в гостиной стояла любопытная игрушка – заводная балерина. С самого раннего детства Тимур любил играть с ней, будучи у соседей в гостях. Заводил до отказа и бросал, глядя, как она дрожит, лежа на полу, не в силах завершить свой танец. Заводил и бросал, повторяя эту игру снова и снова. И однажды сломал ее. После он долго злился и не находил себе места, ведь винить, кроме себя, было некого.
Теперь Настя станет его новой игрушкой.
Она надела лучшее платье и украшения для него. Она улыбалась и была весела весь вечер, играя роль идеальной дочери. Уважительная со всеми гостями, статная и красивая, студентка второго курса режиссерского факультета – гордость родителей.
И прекрасно изобразила удивление, когда Тимур перед всеми собравшимися попросил ее руки и сердца.
Она давно не могла выносить даже его вида, но в тот вечер вытерпела объятия и поцелуи. Все только начиналось, а она уже лихорадочно ждала конца.
Тимур был счастлив рядом с ней впервые. Неужели отныне она принадлежит лишь ему? Неужели его чувства взаимны? Как долго он ждал этого.
Все восхищались красивой парой. Но есть ли что-то красивее несчастной любви? Этого пленительно прекрасного несчастья – любить человека, которого следует ненавидеть.
Да, ему следовало ненавидеть ее, может, тогда он причинил бы ей меньше зла.
Держась за руки, они вышли под аплодисменты в центр зала – станцевать перед всеми медленный танец. Настя смотрела в пол и представляла, что находится где-то в другом месте. Пытаясь игнорировать властные и тяжелые руки Тимура на талии, его счастливый шепот на ухо: «Я так рад».
Почему в этом мире все так сложно? Отчего ее любимый сейчас так далеко? Отчего те, кто рядом, поверили, что так и образуются счастливые браки, что можно просто договориться за спиной и поставить человека перед фактом, не дав ему права выбора и не принимая во внимание его желания? Разве подобный союз не оговаривают сначала в тишине наедине две любящие души?
Она устало положила голову на плечо Тимура. Ее выкинули из своей жизни те, кого она любит, но, не в силах показать всем, как она злится на родителей, ординатуру Сергея, мамину болезнь, – она улыбается на этом лживом вечере так, словно находится в кругу лучших друзей. Если бы Сергей только знал, что отныне у Насти в жизни будет лишь одна роль – счастливой жены Тимура, сделал бы он что-нибудь? Возмутился? Написал ей? Пожалел? Отомстил?
В каком-то другом мире Тимур мог стать ей родной душой, другом или братом. Заботливым, мудрым, чутким. Мог быть ее защитником. Но здесь и сейчас он любит ее совсем по-другому – этой ужасной, жестокой и беспощадной любовью.
Глава 26
Солнце вставало из плотного облачного тумана на горизонте, словно выбираясь из самого пушистого на свете одеяла. К обеду погода поменялась. Откуда-то появились холодные синие облака: красивыми кучерявыми перинами они клубились на фоне ярких желтых листьев, и небо казалось волшебной фиолетовой дымкой. Но вот поднялся ветер, в воздухе запахло грозой, и на землю упали первые тяжелые капли, стирая воспоминания о ярком солнечном утре, будто его и не было.
Хорошо плакать в дождь. Кажется, что ты грустишь не в одиночку. После похода в онкологию Настя просидела у окна весь вечер, глядя, как по стеклу, как и по ее щекам, текут боль и печаль. Как жить дальше, когда на глазах рушится будущее? Ответа не знали ни она, ни ее друг–дождь.
Сергей заехал за ней на выходных. Солнце клонилось к горизонту, а на ярком апельсиновом небе проплывали остатки дождевых облаков, уже безобидных, нежно розовых с фиолетовой каймой.
Насте казалось, что она убегает из дома, как из клетки. Как бы родители ни пытались храбриться перед дочерью, ничто не могло скрыть их печали и страха, и в некогда веселом и беззаботном уютном доме царила гнетущая атмосфера.
– Привет, запрыгивай, – Сергей распахнул дверь у переднего сидения.
– Как галантно, – в шутку умилилась она. – Спасибо.
Машина у парня была простой, отечественной, но чистой и ухоженной.
Перед выходом из дома девушка твердо решила хорошо провести время, не грустить и ни о чем не думать.
– Куда отправимся?
Он задумался на мгновение.
– Давай купим пиццу и поедем на набережную? Пока не село солнце, еще должно быть тепло.
И Сергей оказался прав. Пусть стоял конец сентября, и на улицу уже было не выйти без куртки. Пусть каждый день, пробираясь сквозь морозное утро и пытаясь на ходу окончательно проснуться, вдыхали холодный воздух крупных низин местные, бегущие спозаранку на работу; а художница–осень уже окончательно разгулялась в полную силу и раскрасила все полотна–листья в свои любимые цвета.
– Давай, – радостно согласилась Настя.
Негромкая музыка, звучащая в салоне, расслабляла, от печки клонило в сон.
– Будешь кофе? – и парень протянул ей термос. – Свежесваренный.
– Ого, – от удивления Настя не знала, что ответить. – Откуда это?
– Я всегда варю по утрам в турке, на весь день, прозапас. В универе без кофе никак.
– Да уж, наверное, – вздохнула девушка, открывая термос. – У нас тоже уже начали задавать кучу всего – конспекты, курсовые.
– Вот и отдохнем сейчас. Возле воды всегда становится легче, появляются силы, – он помолчал недолго, размышляя, стоит ли, но все же продолжил. – Как твоя мама кстати, справляется?
– Кажется, да, – кивнула Настя, нахмурившись. – Возможно, конечно, что я просто хочу в это верить.
– А ты сама как?
– Не знаю. То плачу, то судорожно ищу информацию в интернете. Неизвестность пугает. Но думаю, пока рано опускать руки.
– Конечно. Николетта Васильевна сильная, она обязательно выберется. Если что, знай – я рядом. Вдруг понадобится помощь – всегда буду рад.
Настя молча кивнула.
Доехав до реки, они вышли из машины, подошли к причалу и сели на ступени лестницы у пляжа. Открыли коробки с пиццей. И смогли, наконец, попивая теплое кофе, расслабленно выдохнуть.
Близился закат.
Даже сквозь закрытые веки солнце еще слепило глаза. Сергей любовался каждой морщинкой, что появлялась на лице девушки, когда она щурилась. Он готов был за каждую из них отдать все, что у него есть. Ее кожа на солнце казалась золотой, и парню хотелось иметь право прикоснуться к ней.
Настя испачкала пиццей подбородок, и он, достав салфетку, сначала протянул ей, но передумал и аккуратно вытер пятно сам. Оба замерли. Тогда Сергей набрался смелости и взял в свои руки ладони девушки. От прикосновения к ее коже показалось, что по всему телу прошла дрожь. Они переглянулись. Их пальцы словно изучали, нет ли опасности, взаимно ли притяжение. А потом переплелись.
От Сергея шло тепло, оно накрывало Настю мощными волнами, заставляло голову кружиться, а губы – расплываться в улыбке. Он вроде и близко, а хочется, чтоб еще ближе. И одного лишь его присутствия рядом отныне недостаточно, нужно больше, ближе, сильнее. Они сидели в тишине, пытаясь сполна прочувствовать момент их единения – мыслей, ощущений, чувств.
Эта удивительная жизнь обрушивалась, каждый раз сбивая эмоциями с ног. Настя заплакала. Бесшумно. Впервые после похода с мамой в больницу она почувствовала спокойствие и уют, словно вернулась в родной дом.
Плакала и улыбалась одновременно, благодаря и проклиная все на этом свете. Сергей не знал, какими словами получилось бы ее утешить, а потому просто обнял.
Казалось, что одно солнце в силах забрать с собой под воду все горести этого мира. И, словно погибая от этой тяжести, оно все вокруг осветило ярким багрянцем – небеса, реку, воздух.
И Насте стало легче. Сергей не успел заметить, как девушка резко наклонилась и откусила от его куска пиццы. Он хотел было схватить воришку, но та озорно вскочила на ноги и побежала по песку к реке, заливаясь смехом и зовя за собой.
Они встретились у самой воды, и волны накатывали им на ноги снова и снова.
– А я всегда представлял тебя совсем другой.
– Какой?
– Не знаю… Меркантильной, наверное. Я очень рад, что ошибся.
Она улыбнулась:
– И я. Спасибо за эту поездку. Здесь так пустынно и спокойно сегодня.
Их пальцы снова переплелись, словно магниты, словно кусочки одной мозаики.
Сергей смотрел в ее лицо, на почти высохшие черные слезы на ее щеках, оставленные пигментом от туши. Он хотел бы увезти ее так далеко, чтоб никакие беды их не догнали. Мчаться вперед, чтобы ветер развевал ее волосы, а она сидела рядом и смеялась. Чтобы они вместе смогли отыскать путь в завтра, в беззаботное и счастливое вечное лето.
Но стояла осень, непостоянная и холодная. Им просто повезло в тот день, что моросящий с утра дождь сменился тишиной и яркими облаками.
Настя снова заплакала, и парень, приобняв, уложил ее голову на свое плечо.
Эти черные слезы – он хотел бы их в своих ладонях, на своей одежде, в своей постели. Он хотел бы защищать ее всегда. Любить и ценить вечно. Разве это так уж трудновыполнимо?
На обратном пути Сергей купил для девушки незабудки. По цвету они – словно ее глаза, когда она грустит. Эти глаза ему будут теперь часто сниться – полные слез или со счастливыми морщинками вокруг. Он не заслуживал ее, и это понимание отравляло каждую секунду близости с ней.
Но он не мог оторваться. Посреди осени для них случилась настоящая весна: со свежим дождем, свободными ветрами и золотом надежд, повсюду витавшими в воздухе.
Настя ходила влюбленной дурочкой, не могла ни на чем сосредоточиться. Мысли в тумане, на лице – глупая улыбка. И слезы счастья в глазах. Так хочется, чтобы все получилось, ведь все так хорошо начало складываться. Было страшно сделать или сказать что-нибудь не то, сломать хрупкое чувство одним неверным движением, необдуманным словом, задумчивым и оттого на секунду безразличным взглядом. Человек не создан для таких сильных чувств: он может перегореть, как лампочка, от слишком высокого напряжения.
Они встретились осенью, и ради них она согласилась побыть весной. Бабье лето, озаряющее окрестности ярким солнцем, затянулось почти на два месяца. Стояла сухая и непривычно теплая погода, когда она нетерпеливо выбегала на свидания, забывая дома шарф и не замечая ничего вокруг.
Наконец-то Настя могла обнять родного человека, увидеть в его глазах ту же радость встречи, что чувствовала сама. Они шли по улице, слушали общий плейлист, держались за руки. И улыбались, покачивая головами в такт музыке, которая играла в наушниках. С блестящими от счастья глазами, с румяными от вечернего холода щеками. Их благословила сама осень.
Они пекли печенье в декабре. Пели песни в январе. Проспали весь февраль. И все это время было для них весной. Пока истинная весна не вскружила голову первыми бессонными мартовскими ночами, первыми апрельскими цветами.
А потом, с зачетами и экзаменами, планами на ординатуру, очередным курсом маминого лечения – наступила зима. Прямо посередине июня. С холодными страхами на рассвете, пургой недомолвок, одиночеством бесконечных вечеров. Осень обманула и бросила влюбленных, и счастье, еще вчера казавшееся им таким реальным и достижимым, скрылось от них навсегда среди зимних ночей.
Оказалось, в жизни бывает и так. И чувствам законы природы не писаны.
Глава 27
Я всю жизнь ждала доброго волшебника. Того, кто оценит по достоинству, спасет и подарит счастье. Кто узнает меня, будет предчувствовать каждое слово, что я могу сказать, угадать каждое желание, что могу загадать. И маленькая брошенная девочка, слабый и растерянный плачущий комочек на диване, больше никогда не узнает, что значит быть оставленной.
В компании шумных и болтливых поселковых парней я узнала его сразу. Молчаливый, умный, внимательно наблюдает, изредка улыбнется чьей-то шутке. Ему больше ничего и не нужно было делать – я дорисую его образ сама, пусть только не подходит слишком близко.
Тогда я действительно смогу поверить, что он – мой спаситель.
Но он оказался жесток. Он никогда не мог дать мне то, что я хочу, ведь только я знала, что мне нужно. И это было только у меня самой: любовь и внимание, чувство жизни, важность быть собой.
Я бросала себя, надеясь, что меня не бросят другие. Пряталась, надеясь, что полюбят то, что невозможно даже увидеть. Надевала на себя оковы, лишь бы удержать другого человека рядом. Стояла на коленях перед другими, стараясь таким образом возвысить их.
Это предательство себя дорого обходится. Но цена стоит покупки. Чувства стоят страха. А жизнь стоит смерти.
Глава 28
В нашем сарае ласточки обустроили гнездо. Каждое лето птицы возвращались в свой дом и заново обживались в нем. Я наблюдала за ними год за годом.
Были ли это одни и те же птицы? Почему они возвращались к нам?
В народе говорили, это хороший знак: ласточки строят гнезда только во дворах добрых и мирных людей и приносят счастье. Мне хотелось в это верить. Не зря же у чувашей столько легенд об этой птице с раздвоенным хвостом.
Птенцы, едва вылупившись, высовывали из гнезда свои головы – виднелись только их большие разинутые желтые рты. А бедные родители теряли покой: сотни раз за день, пытаясь прокормить растущее потомство, непрестанно летали туда-сюда, носили еду. Но птенцам было всегда мало. Только «дай», только «еще» – все, что слышали их родители. Любви, заботы, внимания – дай, дай, дай. Бесконечная пытка.
Будь я ласточкой – не выдержала бы этого. Я бы не смогла найти и дать другим то, чего нет у меня самой.
Я наблюдала за ласточкиными птенцами и представляла их избалованными детьми в магазине, сцены с которыми, наверное, видел каждый в своей жизни. Этим детям безразличны чувства и желания окружающих. «Нет, ты купишь мне это!»– кричат они. «Нет, у тебя есть деньги!» – не верят отговоркам родителей. Бросаются на пол, топают недовольно ногами, бьются в истерике, требуя своего. Им неважно, чем хотят заняться мама с папой, насколько они устали и, может, желают отдохнуть. «Пойдем строить лего! Гулять на площадке! Играть в прятки!» – требуют они.
Лезут не вовремя с нежностями. Топчутся на чужих желаниях, но лишь оттого, что сами испытали такое отношение. Возможно, ими пренебрегли когда-то, наплевали на их чувства, и теперь они, не умея обращаться с окружающими по-другому, копируют своих жестоких родителей.
Бывают, однако, ситуации и похуже. Когда ты привык и знаешь, как бы сильно ни хотел, как бы ни требовал чего-то – все равно ты не получишь желаемого.Тогда постепенно начинаешь верить: раз не дают – значит, ты не заслуживаешь этого. Тогда ты перестаешь просить вовсе, заранее додумывая отрицательный ответ за других людей в своей голове. Перестаешь надеяться, что кто-то может быть сопричастен твоим переживаниям. Голодаешь, но молчишь. Прячешь боль и грусть, слезы и одиночество, свои маленькие радости и открытия. И никогда не скажешь вслух и не попросишь того, чего хочешь на самом деле. Жить с постоянным глубинным страхом, что ты не достоин ничего, потому что ничего не заслужил,– мучение.
Это стало причиной моей зависти к птенцам: они умеют пищать, имеют возможность просить еду просто по праву рождения, и получают требуемое от родителей. Только я не понимала тогда, что это право они взяли себе сами.
Ближе к концу июля ласточки начинали свои первые полеты – волнительные дни, но большинство из них справлялось с новыми навыками. Иногда кто-то выпадал случайно из ставшего вдруг тесным гнезда и становился добычей кошки – всегда печальное зрелище.
А в конце лета уже было невозможно отличить, кто из них птенец, а кто – родитель.
– Вот что значит городская, даже птиц как будто никогда не видела, – ворчала Антонина, в очередной раз застав меня в сарае за рассматриванием ласточкиного гнезда. – Лучше иди, помоги помидоры окучивать.
Для нее все познавалось в действии. Чем-то занят – молодец. Сидишь без дела – лодырь. Она успевала переделать за один день кучу работы, а вечером все равно сокрушалась и ругала себя, что не успела ничего сделать, как день уже прошел. В доме был телевизор, но включить его утром или днем считалось настоящим варварством.
– Кто сидит дома и смотрит телевизор посреди дня? Иди работай! – и пульт решительно изымался из рук нарушителя трудового порядка.
В остальном семья жила просто. Утром и вечером обычно ели кашу, на обед готовили капустный суп с клецками. Зимой сразу сотнями лепили пельмени и вареники, которые называли пирогами из хурана. Сразу после убоя барана делали домашнюю колбасу, рулеты из внутренностей, суден. Хозяйство было практически безотходным. Только полиэтиленовые упаковки от редко покупаемых магазинных продуктов приходилось бросать в свалку позади поселка, которою устроили из глубокой трещины в земле – и за долгие годы она так и не заполнилась. Бумага и ткани сжигались в бане, пищевые отходы отдавались скоту или дворовой собаке. Это и вправду сначала удивляло меня, городскую.
Дети ходили по поселку в поисках пустых стеклянных бутылок, для обмена в киоске на жвачку.
Как-то летом Сергей отвел меня на плотину.
– Здесь специальное место, чтобы можно было реку переехать, на машине или тракторе. И не ездить до моста.
Шум воды завораживал, мы сняли обувь и через потоки воды пошли по холодным бетонным плитам, покрытым водорослями. Справа и слева от плотины вода была гладкой и черной, а на плотине – пузырилась, но была прозрачной, не более пяти сантиметров глубиной, и можно было разглядеть пальцы на ногах.
Я подошла к самому краю плиты, где из нее торчали невысокие металлические выступы. Было интересно, какой глубины река за пределами плотины.
– Она там бездонная, – заверял меня Сергей.
– Да ладно, не ври, все равно не запугаешь, – храбрилась я.
– Я и не вру, это правда. Вообще, в этой реке знаешь, сколько утонувших? А если ты еще и слишком слабая душевно, за тебя может зацепиться злой дух от утопленника, и тогда ты заболеешь. Поэтому у воды надо всегда носить с собой кусочек хлеба.
Я рассмеялась.
– Вроде такой большой, а все веришь во всякие глупые сказки?
– Ну, знаешь ли. Я бы не верил, если б не столкнулся с этим сам. Мы однажды вечером под мостом сидели с пацанами, а потом спустились для прикола к реке. Витя тогда сказал, что услышал, как кто-то зовет с другого берега, но там никого не было. – Сергей драматично взял паузу, было слышно лишь, как беспрерывно гудит вода вреке.
А потом он снова продолжил:
– На следующий день Витя даже не смог встать. Его рвало, и была температура. Когда никакие лекарства не помогли, было решено провести специальный обряд. Его должен сделать обязательно чужой для семьи человек, и как можно более сильный. Пришлось позвать бабу Марью, здесь все за глаза говорят, что она ведьма. Баб Марья проговорила специальные слова, сбрызнула страдальца святой водой, провела над ним горбушкой хлеба и головой свежей рыбы, а потом велела нам отнести их под ближайший фонарный столб. «Как только их унесет ворона, ваш друг поправится»,– сказала она. А вы впредь всегда носите в кармане кусочек хлеба, от злых духов. К вечеру Витя уже поправился и вышел гулять.
Тон Сергея и его серьезное лицо произвели нужный эффект. Я сама не заметила, как сделала от края шаг назад и внимательно уставилась на парня, веря в каждое его слово. Он, видно, был рад впечатлению, что произвел на меня. Все-таки запугал ту, что считала себя самой бесстрашной на районе.
Так язычество и православие смешались в народе. Поселковые верили в существование духов, водяных – и в то же время отмечали все церковные праздники. В пасху ходили по домам, в Троицу – на кладбище. Глядя на луну в полнолуние, они видели в ней бедную девушку, что вышла с коромыслом ночью за водой по поручению злой мачехи, и, застигнутая врасплох нечистью, попросила помощи у неба. Луна сжалилась над ней и забрала девушку к себе. Они называли радугу мостом Азамата, и боялись, что Аслати, бог грома, за плохие поступки может ударить молнией.
Раньше все здешние говорили на чувашском языке. Потом стали изъясняться на нем лишь с бабушками и дедушками. Молодежь, уезжая на учебу, стыдясь акцента, стесняясь национальности, переставала говорить на родном языке сознательно. Возвращались уже обрусевшими, и на вопросы, заданные на чувашском – отвечали на русском языке. Впрочем, их ответы по-русски тоже всем были понятны.
Быть чувашем казалось постыдным, словно ты глупый деревенщина, недалекий, боязливый, незначимый. Они были гостеприимным и уступчивым народом, не стремились к власти, славе, и лишь некоторые из их соотечественников добились успеха и признания. Может, поэтому их национальность не была на слуху, не прославлялась. Дети ее избегали. А если молодое поколение не говорит на родном языке – конец этого народа близок.
Не помогут ни национальные телеканалы, ни насильно введенные уроки родного языка в школе. Дети их детей уже не будут говорить на чувашском. Их язык обречен. И это грустно.
Но мне этот говор напоминал об отце. Я саботировала его, хотя уже спустя два-три года жизни в поселке могла особо дерзких одноклассников осадить парочкой крепких чувашских слов – в крайних случаях.
Акцент Сергея пропал ближе к пятому курсу медицинского. Может, поэтому мы с ним до этого времени не очень-то и ладили?
Он вырос умным, крепким, настоящей гордостью Антонины. Сам сдал все экзамены и поступил в местный университет. Со мной же ей пришлось помучиться – в попытках научить хотя бы чтению и письму без ошибок. По ее мнению, меня ждал разве что техникум и работа продавщицей, да и то если повезет.
