Читать книгу: «На сети», страница 6
Глава 21
В судьбе каждого, наверное, случается человек (а может, и не один), фатально повлиявший на всю последующую жизнь. У Насти таким человеком стал Сергей. Какой бы она была, если бы они не встретились вовсе?
В Сергее она увидела что-то родное, словно услышала эхо своей собственной души. А я смотрела со стороны – и не могла представить их вместе. С другими парами это обычно легко удавалось, я чувствовала, как люди словно являлись продолжением друг друга, резонировали на одной частоте. И думала – какое счастье, что им была дарована встреча: не найди они друг друга, кто еще смог бы понять их и принять в свою жизнь?
Сергей жил на своей волне, он не умел ценить красоту и роскошь, был всегда прямолинеен. Бедность мучила его все детство, сформировавшее в нем твердое убеждение, что деньги и успех достигаются тяжелым трудом и терпением.
– Представь, уважаемый доктор в белоснежном халате, я спасаю страдающих пациентов, которые запутались в сомнениях и страхах, – порой мучил он меня своими мечтами. – И даже неважно, насколько ты хороший специалист, важно, как надолго тебя хватит.
– Боже, какой же ты дурак, – с усмешкой вздыхала я, качая головой.
– А ты фантазерка, – парировал он. – Я хотя бы друзей себе не придумываю.
Сергей строил великие планы, которые на самом деле были лишь отзвуками чужих желаний: он убеждал себя, что обязан выбраться из поселка (и не абы куда, а непременно в Москву), устроиться на стабильную и хорошо оплачиваемую работу, желательно – максимально благородную. При этом он никогда не искал компромиссов, желал всего и сразу, и меняющиеся обстоятельства не могли внести ни малейшей корректировки в его заранее продуманные схемы. Настя видела его рассудительным и целеустремленным, тянулась к нему, как к спасительному острову в бескрайнем океане незнакомцев – искателей несерьезных приключений. Но остров оказался лишь горсткой бездушных камней. Он уехал воплощать в жизнь свою великую миссию, а она осталась одна.
Глава 22
Однажды ты увидишь удивительную бабочку, красивую и загадочную; с азартом начнешь на нее охоту, найдешь приманку и поймаешь. Посадишь в стеклянную банку, будешь любоваться, привлекать ее внимание, постукивая пальцем по тонкой грани, отделяющей неволю от воли. Но однажды ты влюбишься в эту бабочку – и в тот день выпустишь ее на свободу.
Париж так прекрасен на рассвете. Нежный розовый свет заполняет узкие улочки, высвечивая великолепие старинных зданий. В воздухе разносится тонкий аромат кофе и корицы, нежное наречие местных жителей раздается откуда-то издалека. Ласковое солнце согревает ступни, слегка озябшие на прохладном полу балкона. Щебечут птицы, вторя легкому шуршанию молодой листвы.
Легкими и стремительными штрихами Настя зарисовывает удивительную хрупкость раннего парижского пейзажа в ежедневнике, но ее настроение резко меняется от осознания, что в этом удивительном месте она хотела бы оказаться при других обстоятельствах. Девушка со злостью и слезами захлопывает блокнот и возвращается с балкона обратно в номер.
Тимур проснулся и сидит на кровати, привычно пролистывая вкладки в телефоне. Запах увядающих роз и его потушенных сигарет вызывают у нее тошноту. Она, вытирая холодные щеки, прячет ежедневник в сумку.
– Доброе утро, – Тимур прищуривается, в его голосе не чувствуется теплоты. – Что в сумке?
– Ничего, – огрызается Настя. Ей быть бы осторожнее, но она ничего не может с собой поделать: каждое слово мужа воспринимается в штыки.
– Я же видел, ты что-то положила.
– Это мой блокнот.
– Покажи.
Этот его тон, нетерпящий возражений.
– Что? С чего это? Там ничего нет, только записи.
Он приподнимается с подушек, раздраженный:
– Не ври мне. А если права, то просто покажи.
Девушка берет сумку в руки. Широко раскрывая, показывает содержимое, при этом пятясь назад.
– Ничего, видишь? Здесь нет ничего, что я скрывала бы!
– Дай мне ее, – он встает с кровати и протягивает руку к сумке.
– Здесь косметичка, блокнот для скетчей, кошелек, – Настин голос дрожит, когда она пытается успокоить мужа и достучаться до его разума.
Но Тимур словно сходит с ума, в его глазах вспыхивает слепая животная ярость, затмевая рассудок. Как она вообще посмела ослушаться его!
– Ах ты! – он замахивается.
Девушка отскакивает, как ошпаренная, ударяется о противоположную стену и юрко устремляется в ванную; захлопывает дверь, дрожащими руками пытаясь закрыть защелку. Но та не слушается, выскальзывает из слабых пальцев.
Настя знает не понаслышке, что случается, если перечить желаниям Тимура. «Будь умнее, слушайся его во всем, не противься», – звучат в голове слова матери: накануне свадьбы та увещевала дочь, но сама даже не решалась посмотреть ей в глаза. «Всем известно – у него сложный характер, ты должна под него подстроиться, терпеть, ради блага нашей семьи». Но разве жизнь с таким монстром может для кого-то быть благом?
Настя делает глубокий вдох, но когда муж дергает за ручку двери – та уже надежно закрыта.
Он бьет по так некстати возникшему препятствию ногой, и сейчас же градом по щекам девушки ударяют слезы. Настя без сил падает на пол, прижимаясь к двери и молясь, чтобы та выдержала.
– Сука, а ну выходи! Ты кем себя возомнила?! Неблагодарная тварь! Ты как вообще посмела так себя вести со мной!
Он срывает свою ярость на всем, что попадает под руку: в ход идут стулья, ботинки, ваза с цветами.
В номер стучат соседи, пытаясь узнать, все ли в порядке у постояльцев.
Тимур рычит от злости, но рык его с каждой секундой становится тише – он не любит свидетелей. Правда, дверь время от времени еще вздрагивает от предметов, которыми он швыряется.
Настя скорчилась в позе эмбриона на полу ванной, зажав у живота сумочку, и бесшумно плачет, содрогаясь всем телом. Позже, все еще дрожа от страха, достает ежедневник, выдирает страницу с портретом Сергея, и, сложив как можно аккуратнее, прячет в дальний угол за шкафом под раковиной.
– Если я что-то сказал, нужно выполнять, ты поняла? Иначе я тебя просто убью, – полушепотом рычит Тимур в щель двери и, наконец, утихает.
Подождав еще немного, девушка приоткрывает дверь и просовывает в щель руку с сумкой. Он выхватывает ее с жадным нетерпением и, как голодный зверь в поисках еды, роется в вещах.
Не обнаружив ничего непростительного, Тимур распахивает дверь, резким движением выхватывает жену, которая без сил падает в его объятия сама, и властно впечатывается ртом в ее соленые губы, покрывает поцелуями мокрые щеки. Настя больше всего на свете хочет позвонить маме или подругам, но телефона у нее нет, и единственный живой человек поблизости – ее тиран–муж, так что она инстинктивно пытается получить частички необходимого ей тепла хотя бы от него.
– За что же ты так со мной… Моя, только моя, – бормочет он, сжимая ослабевшую девушку в объятиях все сильнее. Она лишь всхлипывает в ответ.
А после они открывают дверь, улыбаются немного смущенно и предельно вежливо на ломанном английском убеждают метрдотеля, что у молодоженов возникла лишь небольшая ссора, и вмешательство полиции будет совершенно излишним.
Таков Настин медовый месяц, начало ее новой жизни в качестве молодой жены, будущей хозяйки дома. О таком не расскажешь подругам, не поделишься с матерью. В том, что решения, когда-то казавшиеся единственно верными, привели к таким ужасным последствиям, трудно признаться даже самой себе.
Глава 23
В начале лета все поселковые ждали Симек. Так называли праздник поминания усопших, который предшествовал Троице.
Накануне вечером топили баню, утром пекли пироги, собирали закуски – все это казалось мне чем-то вроде пикника. На свежем воздухе аппетит разыгрывался нешуточный, поэтому еды готовили много.
Чистые тела облачали в новое – неважно, какая деталь одежды, но хоть самая малая частичка образа должна быть купленной недавно.
Как всегда, сумки собирали в спешке: мать приговаривала, то и дело поглядывая в окно: «Вон уже и Сергеевы прошли, и соседи напротив!..»
Мы шли до кладбища пешком; было обидно, когда нас обгоняли на машинах более богатые поселковые.
Сергей взял самые тяжелые сумки – с водой и пивом, и все равно шел впереди меня.
– Мам, я сегодня позже приду домой, обратно соберетесь сами? Мы хотим в футбол после сыграть.
– Конечно, сынок, – с ним она всегда общалась ласково.
Я тоже хотела бы поучаствовать в гуляниях после Симека, и Антонина об этом знает, но меня – не отпустит. Делать нечего, незаметно сбежать сегодня вряд ли получится.
Все поселковые были уже на месте, среди шумных берез и холмов могил, в тени кустов вишен и цветов. Улыбались, шумно общались с родными, приехавшими издалека ради этого дня: среди яркого летнего солнца, свежей зеленой листвы было не принято грустить. Но те, чья потеря была совсем свежей, все равно печалились над еще не покрытым травой холмом.
Мы приходили к мужу Антонины. Я плохо его помнила – он умер спустя год после моего приезда в поселок.
Антонина аккуратно подминала траву, укрывая ее скатертью и расставляя еду.
– Ну, как ты тут, – приговаривала она, обращаясь словно к живому человеку. – Мы тебе пирогов принесли и свежего пива.
Выложили на скатерть провизию, наскоро перекусили. Я чувствовала себя странно на этом празднике среди чужих могил: побываю ли я когда-нибудь у бабушки, единственной своей потери и боли? Жива ли моя родная мама?
Антонина решила пройти дальше, проведать могилы родителей и других родственников. Мы с Сергеем остались одни, но через минуту и его след простыл.
Осматриваясь, вдалеке я увидела огороженный участок, где покоились Настины бабушки и дедушки, с резной железной калиткой и отдельным столом. Как и некоторые поселковые, Настина семья заранее приходила сюда перед праздником, чтобы прибрать, скосить траву, освежить краску на скамейках.
Настя увидела меня и помахала рукой. Я замахала в ответ. Может, стоит подойти? В своем джинсовом костюме она казалась иностранкой, на мне же – дурацкое дешевое платье с рынка. Но хотя бы поздороваемся, когда еще у меня будет такой шанс. Отойду всего лишь на минутку, может, Антонина и не заметит.
– Привет, – Настя радостно улыбается. – Будешь наггетсы?
Я киваю в ответ, чувствуя неловкость: еда, что расставлена на их столе, мне и не снилась – креветки, куриные крылышки, персики, виноград.
– Надолго приехали? – пытаясь побыстрее прожевать сочное мясо, лепечу я.
– На неделю. Что у вас тут нового?
– Да ничего. Каникулы вот начались. Говорят, сегодня после Симека будут гуляния; в поселке около реки есть площадка, может мальчики раздобудут мяч и сыграют во что-нибудь.
– Ух ты, здорово! Должно быть, будет весело. Увидимся там?
Но ответить мне не дал зычный голос:
– КИРА!
Оборачиваюсь и вижу, как Антонина, недовольно обмахивая постеленную скатерть от мошкары, отгоняет ворон: те с добычей немедленно улетают прочь.
Лечу обратно со всех ног, но, не успевая добежать, оказываюсь под потоками брани.
– Ты как посмела без присмотра здесь все оставить? Совсем сдурела? Вороны тут все разнесли, а она ускакала, вот уж услужила, – от злости и стыда женщина покраснела, переживая, что ситуация разворачивается на виду у всего поселка.
– Я не специально, просто быстренько отошла поздороваться…
– Ах быстренько, вы посмотрите на нее, – шипит Антонина в ответ. – Безответственная, да ты же нас ни во что не ставишь. Небось думаешь, что мы тут глупостями занимаемся, веселиться тебе не даем. При любом удобном случае сразу сбегаешь, дикая! Ничего тебе нельзя доверить, вот же бестолковая…
Все детство на меня навешивали ярлыки – каждый, кто мог. Безответственная. Шумная. Эгоистка. Неряха. Выскочка. Задира.
Эти слова огромным ведром помоев изо всех сил выплескивались на мою макушку. Я ходила в вонючих брызгах, не сомневаясь, что все сказанное правдиво: дети всегда верят взрослым, пока жизнь не научит их иному, но и после нужно приложить много сил и стараний, чтобы отмыться от чужой, въевшейся в душу, грязи.
Но в тот солнечный день ко мне неожиданно пришла мысль – разве я и вправду такая, дикая? Всего-то поздороваться отошла! Но для Антонины чужой ребенок был чем-то вроде зеркала, отражающего ее страхи, привычки и черты характера, которые она не желала признавать в себе. Зато как просто увидеть и осудить свои слабости в ком-то другом, беззащитном.
Но вот только это все – ее, не мое. Я – лишь та, кем считаю себя сама.
Антонина наскоро собрала пустые тарелки, недоеденные пироги, оставив мужу лакомые кусочки у могильной плиты: единственный обед, который она могла теперь для него приготовить. И отпустила меня домой – я должна была отнести сумки и пойти на прополку картошки, хотя работа в Симек считалась за грех: в праздник люди должны отдыхать и веселиться.
– Но разве прополка – это работа? – размышляла она вслух. – Целый день потеряем. И чем тогда вообще заниматься?
– Посидеть в саду, попить прохладный чай, позагорать во дворе, посмотреть телевизор, – начала было я.
– Опять ты за свое! Иди уже, чтобы я тебя не слышала. Загляну еще к двоюродной сестре мужа и тоже приду, тебе с картошкой помогать. Смотри там, не халтурничай!
Что ж, и на этом спасибо.
Я пошла с уже опустошенными дребежащими сумками обратно в поселок.
Улицы были совсем безлюдными, воздух казался легким и праздничным, словно во всем мире в эту субботу не было никаких забот. Может, если идти быстрее, я успею хоть на пару минут включить телевизор и посмотреть кусочек «Классного мюзикла», который как раз сейчас должен транслироваться.
Я прошла мимо дома Насти, замерла, как всегда, у ворот Тимура. И заметила кого-то на балконе его дома: в черной водолазке, словно не из этого мира, казалось, Тимур размышлял о чем-то важном. Он потерял родителей два года назад, но на кладбище не пошел – не любил показывать свои слабости посторонними.
Его взгляд ударил в меня, как молния – прямо посреди жаркого июньского солнечного полудня. Он хмурился непрошеному вниманию: далекий, недоступный, холодный. Может, он просто скрывает свой интерес, боится показать истинные чувства? Но в душе он заинтересован мной, заинтригован маленькой деревенской девчушкой, замершей под его взглядом?
Всю жизнь на меня навешивали ярлыки из чужих мнений и мыслей. И, сама того не замечая, я поступала точно так же со своей любовью.
Глава 24
Этим вечером на Насте – самое красивое платье, золотой кулон и серьги с бриллиантами. Ее гнетет одиночество, но она сама отдалилась от друзей после болезни матери, после встречи с Сергеем. Бывшие приятели и подруги казались ей теперь незнакомыми и недалекими.
Мама слаба. Она попросила дочь выглядеть сегодня «на должном уровне», и Насте не хочется ее расстраивать. Отец и Тимур устраивают званый ужин.
Казалось, каждый из них находится на грани. Отец – из-за денег, последние из которых были потрачены на довольно дорогое лечение жены, Тимур – из-за стремления сохранить активы компании и не сбавлять обороты производства.
– Мы после пожара до конца не отошли, нужно закупить еще материалов, а вы все просите меня урезать расходы и вывести вам денег на счет. Но ваш лимит почти исчерпан. Так не пойдет. Мои родители не одобрили бы такое положение дел.
– Да как ты не понимаешь, это же все временно, – по привычке яростно в ответ наседал Михаил Александрович. – Твои родители, если бы знали всю ситуацию, встали бы на мою сторону. Мы всегда приходили на помощь друг другу, без этого у нас ничего не вышло бы, – и, помолчав, уже более спокойно продолжил. – У Николетты выявили метастазы, необходимо пройти еще один курс химии, потом реабилитация. Я лишь прошу о небольшой отсрочке.
– Я не думаю, что это то, что нам нужно сейчас.
– Да чего тогда ты хочешь?! Проси о чем угодно, только давай повременим с новыми закупками.
Мужчины сидели перед огромным телевизором в гостиной, шел очередной футбольный матч. Он был удобным фоном: внимательное слежение за игрой служило прикрытием тщательного обдумывания слов собеседника и собственных ответов.
– Есть одна вещь, – медленно, расставляя аккуратно каждое слово, заговорил Тимур после долгой паузы. Эту речь он репетировал в голове все последние месяцы практически ежедневно.
Михаил Александрович напрягся. Тон Тимура не был обычным – деловым и уверенным, в нем читались скрытые сомнения и чувства.
– Я давно размышляю о женитьбе, – уже более уверенно продолжил Тимур.
Его собеседник поставил бутылку с пивом на столик перед диваном. Пить резко расхотелось.
– И разве есть более подходящая партия в нашей ситуации, чем ваша Настя?
Михаил Александрович нахмурился. Неужели Тимур, которого он знал с раннего детства и принимал практически за сына, серьезен? И бизнес, который на заре новой страны он строил вместе с другом, трясясь над каждой монетой, каждым договором, – это его бесценное творение спасет брак, который и так все ждали с самого начала?
Настя выросла в заботливом и любящем окружении, отец ей никогда и ни в чем не отказывал. Ответственность – вырастить достойную девушку – для него была привилегией и вкладом, который, он верил, окупится однажды сполна. И вот этот день настал.
Она была его розой, а его забота – стеклянным колпаком, пропускающим живительный свет и отгоняющим опасные ветра. Весело и живо девочка бегала по участку родителей Тимура, проводя время в вечных стычках и выяснениях отношений с молодым соседом – в те времена, когда они только-только переехали в поселок. Сейчас в висках Тимура уже появились первые седые волосы – он был почти на десять лет старше Насти. И Михаил Александрович не знал более твердого и сильного, чем Тимур, человека. Он точно сможет защитить его розу.
Отец не задумался ни на секунду, правильно ли поступает, распоряжаясь жизнью дочери в интересах своего дела, пусть и выстраивавшегося годами. Не принял в расчет ее чувств, а может, и не предполагал, что они имеют право на существование, не придавая этому вопросу какой-либо особой важности. И уж тем более не понимал, что после заключения этого союза заменой его стеклянному колпаку заботы станет глухая бетонная стена тирании.
Одно лишь было важно – его дело будет развиваться дальше в рамках семейного бизнеса. У него снова появятся деньги, а с ними вернутся статус и возможность ни в чем себе не отказывать, и – что особенно значимо – будет чем заплатить за лечение жены.
Он считал, что любит дочь, и презирал бы любого, посмевшего сказать, что это не так. Но она была продана им в тот вечер без малейшего сомнения и промедления.
– Это серьезный разговор, Тимур. Но если ты не шутишь, то я согласен. Этот союз важен для обеих наших семей, и, думаю, каждый от него будет лишь в плюсе.
Тимур довольно заулыбался, радуясь, что все прошло так легко и гладко.
– Конечно, я серьезен, Михаил Александрович. Спасибо, я знал, что мы сможем договориться.
Мужчины пожали друг другу руки. Официальное предложение было решено сделать на званом ужине, устроенном в честь дня основания завода, куда приглашались заведующие и начальники цехов с семьями. Специально для корпоратива арендовали ресторан, заказали живую музыку.
Тимур думал, его предложение для Насти это будет сюрпризом. Она удивится? Обрадуется? Он предвкушал ее реакцию, покупая кольцо и букет роз, и был абсолютно уверен в положительном ответе: Михаил Александрович уверенно убеждал его, что все случится именно так и пройдет гладко.
Накануне торжественного события отец собрал всю семью для важного разговора. В последние месяцы Настя была, словно не в себе. Окружающие списывали ее состояние на тяжелую учебу, а также болезнь Николетты Васильевны.
Слова отца потрясли девушку.
– Что? О чем вы, какая свадьба? – Настя решила, что ослышалась, ведь это просто невозможно.
– У тебя ведь нет других кандидатов? А тут такой вариант. Грех упускать. Тимур так волнуется, что я решил подготовить для него, так сказать, почву.
– Это же просто какой-то бред! – глаза Насти округлились от удивления и страха, а голос срывался. – Я не люблю Тимура! Я его… да просто терпеть не могу!
– Ну и что. От ненависти до любви, как говорят, один шаг.
– Я не буду с Тимуром. Мой ответ – нет. Мне вообще нравится другой.
– Какой еще другой, – начиная раздражаться, отвечал дочери Михаил Александрович, от игривого и радостного тона не осталось и следа. – Я прошу тебя, будь благоразумна. Разве мы о многом тебя просим? Разве мы не делали всегда так, как ты хотела? Оплачивали курсы, путешествия, учебу, развлечения. Ты сама выбирала с кем дружить, куда поступать. Разве я о чем-то просил тебя взамен? А сейчас, когда я впервые жду от тебя поддержки и серьезного ответа, ты говоришь «нет»?
Настя качала головой, будто не желая впускать в себя слова отца. Потом ошарашено посмотрела на мать, которая сидела тихо рядом с мужем, словно не замечая происходящего.
– Это же не пустяк… Это моя жизнь. Мам, ну хоть ты скажи что-нибудь!
Но Николетта Васильевна все так же молчала, сжатые кисти ее рук побелели, глаза были опущены, в ресницах блестели капельки слез.
– Наше финансовое положение сильно покачнулось, – отец понизил голос, словно стыдясь этих слов. – Долги растут. И денег просто так вывести из компании мы не можем. Тимур не позволит. Но он обещал помочь, если все состоится, как он задумал. Ты… спасешь нашу семью. И, возможно, свою мать.
– Мы можем продать квартиру или машину, взять еще один кредит, жить более экономно! Немного потерпим, но переживем.
Доводы Насти прервал неожиданно громкий и уверенный голос отца:
– Нет, мы не будем себя ни в чем ограничивать. Я глава семьи, и я этого не позволю. Лучше Тимура мужа тебе не найти. Если откажешься – обречешь нас всех на страдания.
Николетта Васильевна не хотела такой участи для своей дочери. Пожертвовать своим счастьем ради счастья других? Стыдно просить о таком любого, и тем более – своего ребенка. Поэтому она молчала.
– Настя, разве это такое уж плохое предложение? С ним ты будешь богата и счастлива. Ты знаешь его с самого рождения, вы уже почти как родные. И вы объедините капиталы, что по крупицам долгие годы собирали наши семьи.
А Настя смотрела на маму. На ее сжатые сухие губы, поредевшие волосы, бледную кожу. Как сильно она постарела за эти месяцы тяжелой, изнуряющей борьбы с болезнью. Они встретились взглядами – в каждом из них была мольба: каждый беззвучно просил о своей жизни.
– Хорошо, – сухо выдавила дочь.
Девушка проревела всю ночь в подушку: она лучше голодала бы, но оставалась рядом с близкими людьми. Правда, те, кто подарил ей жизнь и вырастил девочку в любви и заботе, думали иначе.
