Читать книгу: «Диссонанс», страница 5
–И все?
–Все. А что еще? Тут всего лишь две кровати, мягкие стены и ноутбук.
–То есть, мой дневник – не галлюцинация?
–Нет, а все остальное – да. Не знаю, как они могут быть такими сильными, но, очевидно, возможно все.
–Я подумал над своей проблемой и верю твоим словам.
–Похвалился, что доверяешь логике? Молодец. Только одними размышлениями тут не поможешь.
–А чем тут можно помочь?
–Все твои проблемы исходят из памяти, она съедает изнутри, разрушает твой рассудок и будет это делать до тех пор, пока ты не впадешь в полное безумие.
–И что мне с этим делать? – наш разговор стал напоминать диалог между учителем и учеником, но выбора роли мне никто не давал.
–Нужно найти способ убить память до того, как она убьет тебя. Многие пользуются алкоголем ради этого. Во время опьянения клетки мозга разрушаются, и это доставляет удовольствие, но самый важный эффект далеко не все замечают – опьянение убивает память. В твоей ситуации пойти таким путем не получится. Придется искать другие пути.
–Ты пока не очень сильно помогаешь, больше похоже на лекцию.
–Я не знаю, как ты можешь избавиться от воспоминаний, но я указал тебе на причину всех проблем.
–Понятно, – выдохнул я, – получается, что сначала я встретил девушку-невидимку, а потом… Я же вернулся домой, да?
–Насчет твоего прошлого особо ничего сказать не могу, но домой ты точно вернулся, потому что потом, в новогоднюю ночь твои галлюцинации достигли пика, и ты в беспамятстве попал сюда. Теперь для тебя лишь забвение – лекарство от безумия.
–Слушай, когда я ем, пью и прочее, я не замечаю, как это делаю. Почему?
–Очевидно, что твоя память обострена почти до предела, а восприятие стало абсолютно ретроспективным, все происходящие события «сейчас» блокируются нагромождением воспоминаний. Если бы ты не вел дневник, то вряд ли запоминал вообще, что происходит с тобой здесь. Доктор решил попробовать дать тебе ноутбук с «Офисом», чтобы ты печатал здесь что-нибудь. Он узнал, что раньше у тебя был дневник. Как видишь, с дневником тебе стало лучше. Тем более ты каким-то образом видишь только ноутбук из реального мира, теперь вот увидел меня. Может быть, это следствие того, что ты пишешь.
–Ничего себе, – этот выдох был еще грустнее предыдущего. Этот человек говорил невероятно складно, а в его логике я не мог разглядеть ни одной бреши. Алла сказала мне верить, а мой анонимный собеседник опирался на логику. Я просто лег на спину и стал смотреть в потолок. – Если я здесь так давно, почему помню так мало?
–Я уже отвечал на этот вопрос. Ты здесь долго, но почти все твои воспоминания об этом месте стираются, кроме тех, что ты успел записать в ноутбук. Скажу еще раз: твое восприятие действительности повернуто назад. Доктор не знает, что с тобой делать. Но пока с твоей стороны не было агрессивных поступков, кроме одного, тебя не привяжут.
–Кроме одного?
–Ты ходил по палате и разбивал невидимые предметы.
–А, да, – я невольно улыбнулся, вспомнив этот ужас.
–Только один раз вел себя так, но доктор сказал, что второго шанса не будет.
–Все просто ужасно. – Состояние стало поникшим.
–Один совет: забудь записать наш разговор в дневник, тогда ты о нем не забудешь и сможешь начать думать, как сломать ловушку памяти. Только пиши все точно. Искажения, не сильно выходящие за нормы восприятия, неопасны, это лишь субъективное преломление, но, если упустишь что-нибудь весомое, твой воспаленный рассудок может заменить факт каким-нибудь своим событием и тогда искажение станет сильнее, все остальные события могут быть поставлены под сомнения в виду потери связи. Знаешь, что такое фантазм? – я отрицательно покачал головой. – Это он и есть – замена воспоминаний. В таком случае ты никогда не сможешь вылечиться, потому что забудешь, что происходит.
–Слушай, это понятно, но что насчет сна? Мне приснилась та самая девушка-невидимка. Сон может полностью состоять из воспоминаний?
–Это и есть твое состояние ретроспекции, когда память полностью захватывает твой рассудок, и ты видишь прошлое вместо настоящего. Со временем приступы должны стать сильнее, и ты провалишься в память на более длинный срок. – Переварить всю эту информацию еще предстояло, прямо сейчас, записывая нашу беседу, этим и занят. Еще один вопрос, который висел в воздухе, но совершенно не был тогда замечен: откуда он все это знает? Сейчас это один из главных вопросов. Но задать его уже некому. Но сейчас надо дописать нашу беседу.
–Я совершенно обескуражен. Теперь даже на знаю, что мне делать.
–Постарайся записать все, о чем мы говорили. И не теряй веры в то, что все может исправиться. Достаточно найти способ вызвать амнезию.
–А разве доктора не знают, что вся проблема в памяти? Они же могут как-то сами ее вызвать?
–Вся проблема в том, что насчет памяти – это мои мысли. Твой лечащий врач, и другие не понимают, что происходит. А меня слушать никто не хочет. Поэтому придется тебе бороться с сознанием один на один. – Только сейчас я заметил, что мой сосед по палате совершенно неожиданно менял свой подход ко мне, как бы играя в «хорошего» и «плохого» полицейского. Несколько минут назад он ехидничал над чувствами к Алле, и тут вдруг дает советы и мотивирует бороться.
–Как всегда, – мотивирующие слова немного подействовали, и я снова невольно улыбнулся, отлично помню. Тогда вспомнилось, что в книгах и фильмах обычно так и происходит: человека, который прав, не слушают, а все вокруг думают, что именно они – самые правые.
–Мы здесь довольно долго разговаривали. Буду честен, уже хочу спать, потому что сейчас ночь. Хорошо, что здесь за этим не особо следят, по крайней мере за нами двумя. Наверное, мы для них – безнадежны.
–Stressed Out.
–Не знаю, что это значит. – Гость улыбнулся.
–Можешь напоследок сказать кое-что?
–Давай, даже догадываюсь, что ты спросишь. Про очки?
–Да, зачем тебе они?
–Понимаешь ли, я слепой. Так что…
–А, извини. – Неприятнейшее чувство, когда давит вина. Зато в ту секунду получилось отвлечься от собственных проблем.
–Поверил? Я не слепой, просто яркий свет на меня очень плохо действует, а сейчас в палате горит лампочка. Было бы интересно узнать, увидел ли бы ты меня, если бы я не включил свет, ведь сейчас я внутри твоей реальности, но, если честно, лень это проверять. В другой раз. Давай, до встречи. Надеюсь, ты сможешь меня еще увидеть, тут бывает очень скучно.
–Хорошо, я тоже надеюсь, что скоро тебя увижу, как и все остальное. – Гость встал со стула и пошел прочь из комнаты. Как только он прошел через проем, звук шагов пропал. Стало ясно, что сосед по палате исчез из моих галлюцинаций.
Без названия
Платон записал бы наш диалог с этим интересным человеком и издал в печати. Просто не знаю, насколько точно получилось восстановить наш разговор. Теперь этот вопрос очень актуален: а если я упустил «самое важное», и теперь прошедший диалог принял совершенно иное направление? Кошмар, просто ужас. Все стало так сложно. Вроде бы узнав правду, надеешься улучшить жизнь, но на деле все наоборот – все усложнилось, как никогда. Теперь я смотрю на мир другими глазами. Говорят, что признать проблему – наполовину ее решить. Круто, конечно, только вот вторая половина настолько темна, что даже не знаю, с чего начать. Теперь буду стараться записывать больше. Может быть, я уже приходил к этой мысли раньше, но узнать это не дано. Надеюсь, Алла скоро появится, потому что тут, во-первых, довольно одиноко, а во-вторых не каждый может настолько напрямую разговаривать со своим глюком. Или мой новый друг появится – тоже будет хорошо. Назову его мистер Хайд, потому что он действительно тянет на мою темную сторону. Только не всегда, конечно, его последние перед уходом слова были полны участия к моей судьбе, а от того ледяного тона не осталось и следа. Если мистер Хайд появится еще раз, то обязательно устроим что-то вроде «Диалогов» Платона, намного лучший, чем до этого получилось. Я это все запишу, а потом попрошу опубликовать. Или хотя бы просто прочесть. Докторам должно быть любопытно, какое творчество рождается безумием. А тут сразу двумя безумиями. А ведь правда – чем болен мой сосед? Неужели он действительно здесь по ошибке? Если да, то меня точно никогда не вылечат, раз уж эти врачи не в силах понять, болен ли человек или нет. Но все-таки мистер Хайд производит впечатление человека не просто здорового психически, а чрезмерно вменяемого, может быть даже мыслящего намного трезвее, чем окружающие. Возможно, таким самое место здесь, в психиатрической лечебнице среди мягких стен и совершенно неадекватных ребят вроде меня.
Легко дышалось, легко лежалось, легко читалось и прочее. Теперь же сложно понять, что я делаю «на самом деле», ведь вижу все совершенно иначе. Когда в подростковом возрасте я загадывал получить свое видение на вещи, то имел в виду немного другое. Действительно, надо быть осторожнее с желаниями, сколько уже искусство твердит об этом. Надо будет, кстати, провести тонкую грань между важными мыслями и пустой болтовней, которую не жалко забыть. Вот что-то важное надо будет обязательно записывать, а прочее пусть канет в небытие. Недостойным мыслям нет места в моей голове, прочь из неё! Так и буду себя очищать от скверны. Классицисты думали, как можно воспитать человечество, а ответ на поверхности – достаточно всех довести до полного безумия или амнезии.
Апогеем кошмара может стать полная потеря веры в собственные силы. Доктор, если ты это читаешь, знай: я еще не сдался, я хочу выздороветь. Подумай, пожалуйста, над тем, что мистер Хайд говорил насчет памяти и найди способ стереть ее начисто. Если хочешь, послушай песню «Жвачка», там как раз про это. Прости, аналогичных песен не знаю. Если эта не понравится, не обессудь. А если не захочешь лечить меня таким радикальным способом, то хотя бы установи какие-нибудь игры на ноутбук, здесь порой слишком скучно, а гости приходят редко.
Только задумался о масштабе проблемы, как стало совсем не по себе. Неужели все, что здесь происходит – галлюцинации? Или это фантазм? Я не знаю, где правда, кому верить, что делать. Вызвать у себя амнезию силой воли совершенно нереально, а жаль. Тишина, которая в начале казалось успокаивающей, стала пугать сильнее, чем детские песни в фильмах ужасов. Зачастую в фильмах ужасов несколько персонажей, большинство из которых до конца не доживает или не доживает никто, в чем состоит главная интрига. А если в этом фильме один персонаж, то главной интригой будет – дотянет он до конца или нет. Сейчас сложно сказать, дотяну ли я. Сразу вспомнилось нетленное: «То, что не убивает нас, делает нас сильнее». Если так, то после такого сеанса одиночества, которое вроде как не убивает, я должен буду вернуться нереально сильным. Прямо Супермен, если не круче, можно будет свернуть любую гору так, чтобы ни до какого Магомеда она не дошла, как в известной пословице. Просто перекроить реальность смогу, ничего себе. Нужно лишь разобраться, где реальность, а где галлюцинации.
Оставаться здесь было уже нельзя. Пройдя до «кухни» и обратно, я вернулся, чтобы продолжить писать дневник. Мистер Хайд сказал, что из-за дневника мое состояние улучшается и пропадает чувство тревоги. Сейчас это совершенно не заметно, потому что тревога всегда где-то рядом. А вдруг из дверного проема сейчас выйдет Алла, или мистер Хайд, или вообще кто-то третий. С каждым разом переживать новые знакомства все сложнее. Ладно Алла, она вообще успокоила и даже смогла в себя влюбить, убедила, что все просто и прекрасно, но вот второй знакомый напрочь сломал идиллическую картину и нарисовал свою. Такое чувство, будто я – чистый лист, на котором сейчас рисуют все, что захотят. Допустим, сейчас придет кто-то третий и убедит, что все происходящее, скажем, реалити-шоу. И что сейчас на меня смотрим миллионная аудитория. Да, этакое «Шоу Трумана». Тогда кому верить? Этот «некто» придет со своими вескими доводами, опрокинет все аргументы прошлых двух собеседников. Если это случится, то я совсем сойду с ума. Ха, уже поздно так говорить, да? Хорошо, что есть силы улыбаться в лицо адской действительности.
Накопившийся негатив ищет выхода. Теперь, когда я узнал, что мой дневник скорее всего читают, занялся некоторым его редактированием в большей степени. Добавил названия «глав», кое-что убрал, немного добавил. Пусть получат хоть немного удовольствия от чтения. Конечно, ранние «главы» уже были ими прочитаны, но они должны обратить внимание на то, что появились какие-то изменения. Да, обратите внимание! Не стоит игнорировать идеи воспаленного рассудка. А вдруг среди них есть что-то, открывающее путь к лечению? Подумайте над этим. Как мистер Хайд мне советовал – не сделайте умное лицо, а правда подумайте. Нет, я не таксист из сериала «Шерлок», но все-таки почему бы не подумать немного? У меня даже водительских прав нет, так что не надо сопоставлять.
Тимей и Сократ говорили о философских вопросах на протяжении сотен страниц. Конечно, там были еще люди, но не важно, потому что когда есть тандем – это красиво, а когда к нему примешиваются всякие «другие», то становится совсем не то. Ах, да, я же хотел только важное записывать. Ничего, пусть читают пустую болтовню, мне не жалко. Так вот, Тимей и Сократ. Как можно столько времени проводить за беседой на отвлеченные темы? Даже как-то не по себе. Вот мистер Хайд захотел спать спустя каких-то… не знаю, сколько мы общались, но не так уж много. А те мужи из Античности говорили, кажется, без устали.
И cнова старая песня о главном. Ох, как не нравятся эти шаблоны, но сейчас не могу иначе, потому что отвлечься совершенно не получается. Вот, вспомнил Платона, еще кого-то, еще что-то, а снова стало страшно находиться в этом ужасном месте. Выпустите меня погулять, пожалуйста. Если у вас есть бассейн (конечно, в лечебнице куда без него?), но нет воды, то просто бросьте в него этот дневник – и сразу получится наполнить бассейн до краев. Нельзя совсем скисать и уходить в серьезный тон, он меня добьет. Стоит только перестать смеяться вместе с судьбой, как начнет казаться, что она смеется над тобой.
Может быть, самое страшное – меня уже выпускали гулять, а я этого не видел или уже забыл, не записав в дневник. Ведь сверху на сознание давит огромный многотонный пресс памяти. Хотя сейчас я не могу сказать, что мне слишком тяжко именно из-за памяти. Конечно, когда у тебя все прошлое почти как на ладони, становится как минимум грустно, а тут еще и эта палата с мягкими стенами. Тем не менее, надо держаться.
Если подойти к вопросу творчески, то свою ситуацию описал бы так: «Человек участвует в спринте. У него есть несколько соперников, допустим, двое. Конечно, двое, мужчина и женщина. Они уже встали на изготовку, у них новые кроссовки, да и вообще они в хорошей физической форме. А этот человек, который против них, вдруг оказывается на ходулях, да еще и в болоте. Вопрос: кто прибежит первым?». Можно сказать, что черепаха обогнала зайца, но спринт – это все-таки бег по прямой. Так вот, я сейчас стою на этих самых ходулях и вязну в болоте. Причем, если сделаю хоть шаг, то увязну сильнее или вообще упаду, после чего меня затянет. А если я просто буду стоять на месте, то все равно рано или поздно увязну. Итак, что лучше: попытаться пройти дистанцию, рискуя ее досрочно завершить или просто наслаждаться последними минутами спокойной жизни? Не могу решить. Кстати, пример получился не такой крутой, как мне казалось, но другого не придумал.
Йога, возможно, помогла бы успокоиться. Или медитация. Просто не знаю, связаны ли они между собой. Только не умею медитировать. Да и настроение опять катится к черту. Попробую просто полежать на боку, успокоиться и лишний раз «по-настоящему» подумать над проблемой, а не бежать от нее в пространные размышления. Если повезет, то произойдет озарение. До встречи, дневник.
Июль
Говорят, у воды есть память. Вроде как она способна хранить эмоции или энергетику, я просто не знаю, разные это вещи или нет. Если это правда, то сейчас это море мудрее любого человека, ведь пережило тысячи эмоций и их оттенков вместе с теми, кто здесь купался до меня. Невозможно вообразить количество судеб, по-своему уникальных, которые оставили в этом море след от своей жизни. Допустим, рябь на воде исчезает через пару секунд после того, как человек ее вызвал своим заходом или забегом с берега, но ведь эмоции, жившие в этот момент в душе, возможно, до сих пор остались здесь. Вот безграничная любовь, исходившая от пары молодых, плававших ночью, в полном безлюдье, говорившие в воде о своих чувствах, смеявшихся, и обязательно счастливых; вот спокойствие, которые излучал какой-нибудь беззаботный мужчина, несомненно нигде не работающий, скорее всего не женатый, но при этом зарабатывающий на туристическом потоке и вполне довольный положением дел; вот безмерная радость ребенка, добравшегося до моря из своего номера в отеле или из арендованного домика, того самого маленького человека, которого невозможно вытащить из моря сушиться, ведь он хочет купаться до посинения губ; вот нерешительность, которой насквозь пропитан юноша, в чье сердце влезла девушка; вот сомнения, наполняющие купающуюся рядом с мужем жену, подозревающую, что у супруга есть кто-то; вот страх, который не может побороть человек, не умеющий плавать; вот тоска по дому от некоего субъекта, ему, видите ли, курорты не по вкусу, а куда приятнее сидеть дома перед компьютером или вообще замерзать из-за задержки отопления зимой; вот печаль, от нее никогда не деться, а уж возможных причин не счесть. Обязательно печаль, возьмем как пример хоть и меня. Разве сейчас я рад, сидя вечером на полупустом пляже в компании ветра и волн? Будь сейчас соседкой радость, то и мысли посещали другие, а так ведь сразу нетленная песня Боба Дилана и картина перед глазами, на которой два мужчины на берегу, неизлечимо больных, один из них никогда ранее не видел моря. А в дали обязательно виден приближающийся небольшой корабль, на борту у него два следователя держат путь на остров для провидения расследования. Воображение дорисовывает маяк, которого так здесь не хватает, чтобы завершить картину. Склеив свое полотно из разных кусков, я получил довольно депрессивное изображение, где, кроме полной безысходности, ничего нет, потому что исходы всех начатых историй известны мне заранее, а они лишены какого-либо оптимизма. Может быть, если бы такая картина и вправду существовала, а я ничего не знал о разворачивающихся на ней сюжетах, то, несомненно, мысленно продолжил бы истории иначе. Например, два лежащих мужчины на берегу просто немного перебрали недавно на какой-нибудь вечеринке или просто пришли на берег после душещипательного разговора о неверности женщин и глупости действующей власти; приближающийся кораблик, несомненно, просто рыболовное судно, а те два человека на нем, виднеющиеся лишь слегка, обычные рыбаки. А маяк все равно никуда не сдвинуть, а трактовать его лучше даже не начинать. Но вернемся к эмоциям. Если представить, что я сейчас умел бы чувствовать эмоции особенно остро, то, зайдя в воду, попал бы в самый настоящий поток сознания. Жутко даже вообразить, насколько сильно раздерется моя душа в разные стороны, ведь ее начнут тянуть отрицательные, положительные и нейтральные чувства с неистовой силой, ведь за все годы существования этого мудрого моря, оно повидало слишком много. После смерти оно хранит последние крупицы канувших душ. Поэтому не хочется, чтобы море что-то забывало, оно все-таки такое большое, значит, и память у него должна быть очень хорошей. А если море что-то помнит, может ли быть так, что у него есть сознание? Сразу пробирает дрожь от одной мысли, насколько сильно приходится страдать от этого страшного бремени в виде воспоминаний о чужой боли. Обычные мучения, хоть и мои, сразу безмерно блекнут рядом с настолько масштабным страданием. Память убивает. Теперь хотя бы понятно, почему есть Мертвое море – оно просто не выдержало. Красное, Черное, Средиземное и прочие, возможно, тоже давно Мертвые моря, только нам это не видно, мы продолжаем кормить его своими эмоциями. Хорошо, что не я придумывал в древности богов, потому что все как-то безысходно.
Фантазии увели довольно далеко, отвлекая от насущного. В этот несколько пасмурный и ветреный день облаков хватало, чтобы додумывать из них рисунки. Где-то очень далеко получилось разглядеть лежащих рядом целующихся влюбленных, причем мужчина привстает со своего места, а женщина несколько склоняется; ребенок, держащий цветы, особенно впечатлил. Всегда было интересно, насколько сильно разнится восприятие одних и тех же простых вещей у разных людей. Порой ведь доходит до абсурдного. А тем временем люди потихоньку расходятся. Любителей купаться в волнах не так уж мало, но потихоньку начинает темнеть, поэтому скоро придется уйти и мне в свой номер. Может быть, я возьму оттуда мастерку и вернусь обратно, здесь удивительно умиротворенно себя ощущаешь, лишь несколько прохладно без дополнительной одежды. Иногда проходящие мимо с интересом смотрят прямо в лицо, надеясь, очевидно, разглядеть в нем что-то интересное. Извините, ребята, у меня с собой нет холста и я здесь ничего не рисую, только фантазирую и погружаюсь все глубже в пучину непонятно чего. Может быть, это бездна депрессии, но, надеюсь, это всего лишь падение внутри собственного внутреннего мира, которое не будет ничем чревато. Какого цвета будет красный камень, если его кинуть в синее море? Когда меня спросил об этом психолог, я без колебаний ответил, что никакого, ведь камень просто утонет. Лишь по прошествии нескольких часов стало понятно, насколько этот ответ глуп, тогда стало неимоверно стыдно за собственную неполноценность. Зато я говорил честно, в отличие от большинства общающихся с психологами. Хоть это и было лишь штатное тестирование на предмет уже не помню, чего именно, все в классе обязывались пройти беседу с психологом. Интересно, что врач подумал, услышав такой ответ? Насторожился, повеселился или сразу покрутил пальцем у виска? А может просто махнул рукой, мол, с тобой все ясно на годы вперед? Стыдно даже вспоминать этот казус, особенно после того, как на вопрос «Что тяжелее – килограмм пуха или килограмм железа?» я без колебаний ответил «Килограмм железа». А ведь было время, когда получалось разгадать «Загадку Эйнштейна» без листка бумаги за полчаса, сердце переполняло чувство гордости и собственного достоинства. А сейчас главной загадкой является, не слишком ли много я налил воды в чайник, ведь в таком случае он будет долго закипать. Правда, сейчас он далеко, но все-таки раз уж пошли загадки, то надо не забывать о насущном, тем более, как только я пересеку порог номера, в следующее мгновение забуду, много ли воды или нет, и придется сидеть с десяток минут в ожидании кипения, потому что воды обязательно окажется слишком много. Жаль, нельзя долго лежать на гальке – спина начинает болеть, да и проходящие стало смотреть, будто я под дозой или изрядно перебрал. Один раз в детстве так же лег в траву, а идущий мимо сосед бабушки подошел и спросил, все ли в порядке и не нужна ли какая-нибудь помощь. Неужели это настолько очевидно со стороны? Стоит задуматься, как начинают думать, будто тебе грустно. Хотя, от всякого рода мыслей никому еще легче не стало.
Сам не знаю, к чему это, но, когда идешь по берегу, все как-то стирается. Мыслей стало намного меньше, хотя сложно представить число, намного меньшее, чем единица. Зато в памяти нашелся еще один кусочек для береговой картины: в мужчину, на котором красная феска, стреляет из бластера человек в космическом скафандре. Вот как эту историю развернуть позитивно, не зная ее продолжения, совершенно не понятно. Даже если выжать весь оптимизм, как воду из губки, то получится лишь то, что этот странный и обаятельный персонаж от бластера не умрет, не более того. С двумя прошлыми частями было проще. Тем временем, берег уже отдалился так, что пляж перестал быть виден, осталось только волнующееся море. Шутка, что хоть кто-то за меня волнуется, показалась довольно уместной. Тем более, что ее можно дополнить – ноутбук в номере на ждущем режиме, а значит, кто-то меня еще и ждет. Будь этот городок побольше, я бы ходил по нему туда-сюда, слушая заунывные песни и олицетворяя собой собирательный образ страдальца, а так приходится сидеть на берегу. Под аккомпанемент ветра дошел до гостиницы, быстро, стараясь ни с кем не пересекаться взглядами дабы не здороваться, прошел до скромного номера. Внутри поменялись только цветовые гаммы, ведь в последний раз я здесь был еще в середине дня. С тех пор все стало темнее: обои больше не белые, а скорее серые, пол и потолок совсем потемнели, всю посуду на кухне застелило пеленой, мебель вообще кажется черной. Лишь ложки и вилки поблескивают от скромных лучей, кое-как проникающих через полосу препятствий туч, а после уже через тонкие занавески. В спальню заходить не стал, просто там слишком одиноко. Съев наспех яблоко и заев его парой десятков черешен, я схватил мастерку со спинки стула и помчался быстрыми шагами прочь из этой обители на свидание со своей меланхолией. Хотя моя прогулка призвана скорее ее отогнать, чем привлечь, потому что при ходьбе на свежем воздухе все равно как-то не так тяжело, чем при сидении в закрытом помещении, откуда даже твои собственные злые мысли не могут выйти наружу. Зато выйти наружу могу я. На улице примерно за десять минут ничего не изменилось. Иногда кажется, что жизнь за твоей спиной мгновенно замирает, и что пока ты не повернешься, она не возобновит свой ход. Как же это люди могут что-то решить, что-то сделать, что-то думать и о чем-то говорить, когда рядом нет меня? Однако, как только обратишь внимание на тот факт, что в масштабах любого города, не говоря уже о стране или вообще мире, ты – всего лишь пылинка, которая легко движется ветром в любую сторону, то сразу это ощущение зависимости мира от тебя пропадает. Мне сказали, что отсутствие этого ощущения – одно из главных отличий между взрослым и ребенком.
Перебежал дорогу. Учат, что надо всегда переходить спокойно, но сейчас это скорее бы выглядело как дефиле по пути в другой мир, потому что поблизости нет ни одного пешеходного перехода, а водители вечно спешат. Быстрым шагом прошел мимо пустующих прилавков уличных продавцов фруктов, простучал ногами по каменной лестнице, вновь перебежал дорогу, только уже очень узкую, прошел еще несколько мгновений и оказался на набережной вновь. Налево – бесплатный пляж, вечно полный, направо – платный. Сразу вспоминается нетленный сюжет русских сказок с развилкой на дороге, только сейчас я бы поменял надпись на указателе таким образом: «Направо пойдешь – немного беднее будешь, налево пойдешь – ничего не потеряешь, вряд ли когда-нибудь поженишься, а умрешь в любом случае». Детям такую сказку читать бы не стал, да и это и не вымысел, в общем-то, а просто факт. Для большинства разговор на тему неизбежности смерти – признак того, что у человека не все в порядке с настроением, а между тем фразе «Memento mori» уже неизвестно, сколько тысяч лет. Человека, сказавшего это, наверняка тоже похлопали по плечу. Прямо как меня сейчас один мужчина, которому стало интересно, что я забыл на шезлонге в такую невзрачную погоду, тем более в гордом одиночестве. Ответ «просто настроение» его вполне устроил, и он ушел по своим делам. Становилось все прохладнее, хотя говорить о холоде на курорте не приходится. Издалека стали отчетливо слышны удары грома, но молнии не видно. Скорее всего, дождь все-таки нагрянет, но мне бы этого не хотелось, потому что тогда придется возвращаться в комнату, а там как в клетке. Хотя, конечно, иногда хочется побыть в клетке. Постоянно вспоминаю что-нибудь из кино. Вот, например, украденная мной метафора: в мой внутренний мир врезается планета Меланхолия. И кажется, что эта планета намного больше внутреннего мира. Не хватает саундтрека. Наушники у меня не очень хорошие, поэтому приходится просто по памяти подбирать, какая бы песня сейчас подошла. Если бы на заднем фоне начались титры, то та самая песня Боба Дилана, о которой уже вспоминал, подошла бы идеально. А если бы картина, на которой какой-то парень лежит пасмурным и ветреным вечером на шезлонге была началом фильма, то подошел бы какой-нибудь грустный пост-рок.
Кажется, будто ветер поет: «Не ругай меня за то, что я зову новую бурю». Хочется его обнадежить, сказав, что я не в обиде, но разве он услышит? Да и вообще с чего мне показалось, что он может передо мной за что-то извиняться? Хотя я сейчас представляю жалкое и немного интригующее зрелище. Хорошо, что зрителей нет, а кроме того мужчины несколько минут назад никто не стал интересоваться, все ли в порядке. Конечно, все замечательно, ведь только в моменты предельного счастья человек идет вечером на берег, чтобы просто смотреть на море. Как же сейчас не хватает сигарет! Ведь нет банальнее картины, чем такой как я, курящий и смотрящий в даль; нет более философского образа, ведь в глазах этого курящего мудреца можно увидеть тот самый поиск сакрального смысла бытия, а по его наморщенному лбу легко прочесть, что процесс поиска долог и труден, из-за чего табачная компания и сети магазинов будут всегда в прибыли. Но, к сожалению для шаблона, я не курю, а просто сижу на пластмассе, из которой, по выражению из одной замечательной песни Сплин, сделано все на свете. О чем еще я сегодня не размышлял? Мысли стали куда-то пропадать, нить потеряна. Все свелось к банальному созерцанию. Хотелось бы, чтобы так продолжалось вечно, но сидеть здесь целую вечность не хватит никакого терпения. Я бы мог прямо сейчас пойти назад, вернуться в номер, включить какое-нибудь желательно веселое кино, набрать фруктов и забыться; можно было бы вычесть фрукты, а купить по дороге в супермаркете другой еды, посерьезнее, наскоро разогреть и поедать за просмотром чего-нибудь, даже не обязательно фильма, а спорта, например; можно вычесть еду и телек, а просто прийти, лечь на диван, включить негромко музыку и лежать, глядя в потолок, пытаясь уйти в промежуточный мир между действительностью и грезами; можно, наконец, все предельно упростить, лечь на диван без всякой музыки и постараться уснуть под завывание ветра и, возможно, того самого дождя, без которого редко обходиться трагическая сцена. Но пока я здесь, пока еще не совсем стемнело, ведь уже при полной темноте здесь будет не так приятно находиться для меня, потому что сумерки я люблю больше ночи, хоть и не очень интересуюсь вампирами, особенно их любовными историями. А можно, кстати, выбрать путь ухода прочь отсюда, досрочно закончить свой отдых, вернуться в отель, забрать вещи, отъехать в аэропорт, купить билет до дома, а там уже ждать, сколько потребуется. Правда, поездка домой – это все равно что идти навстречу этой самой планеты Меланхолия, которая все равно ударит, а так хотя бы не столь скоро и, возможно, не настолько сильно. Все совсем потускнело, но ветер немного стих, а дождь не начался. Значит, буду пока здесь, надеясь, что море выкинет на берег золотую рыбку. Не могу сказать, что бы ей загадал. Скорее всего, дар поэта, музыканта или художника. Если у человека в душе бездна, то у поэта или музыканта эта бездна – оркестровая яма, где полно разных инструментов, на которых можно создавать что-то поистине прекрасное. Сочинять стихи я мечтал с самого детства, но совершенно не получается это делать. Например, сейчас то самое лирическое состояние, когда должно нагрянуть начало стихотворения, первая строка, из которой получится что-нибудь, пусть и не очень длинное, зато красивое и содержательное. Все написанные мною поэтические строки нельзя показывать на обозрение, и это не голая самоирония, а честный вердикт тех несчастных, кто ознакомился с небольшими стишками разных лет. Про музыкальный слух можно сказать то же самое, что и про поэзию, я им таким же образом начисто обделен, а ведь иногда хочется создать мелодию, причем не очень важно, что это будет за инструмент – гитара, скрипка, фортепьяно, виолончель, – лишь бы не треугольник или барабаны. Выражать чувства без слов – это так прекрасно, а я могу лишь разглагольствовать. Кстати, о бессловесном: у художника же эта бездна – палитра, где все цвета на свете, с помощью них можно запечатлеть нечто таким образом, что получится целая история на одной картине. Кому-то нужно писать целый роман в две сотни страниц, чтобы сказать свое слово, а кому-то достаточно нарисовать на холсте свой мир, а на выходе две сопоставимые по внутреннему содержанию вещи, только для меня картина достойна большего восхищения. Осталось дождаться золотой рыбки, а уж дальше дела пойдут в гору. Конечно, я не отменяю бремени, которое лежит на гениальных творцах, не игнорирую их бешеных внутренних демонов, мучающих художников и поэтов в большей степени, чем прозаиков. Но эта цена за возможность говорить особым языком, недоступным большинству, и я готов ее платить. Сейчас стало неимоверно много писателей, возможность рассказывать появилась у всех. Конечно, это замечательно, теперь вряд ли какой-нибудь талант в прозе останется не у дел, но все-таки количество ужасного стало напоминать море. Да, именно глядя на волны, я подумал об этом. Бедные редакторы вынуждены стоять под натиском огромного потока неизвестно чего.
