Читать книгу: «Диссонанс», страница 7

00:01

Раньше об этом упоминать не приходилось, но с тех пор, как Вадим впервые посеял сомнения в моей душе насчет происходящего, меня не покидает страх. Это сложно описать словами. Из головы не выходит мысль о собственной невменяемости. Это страх того, что жизнь разрушена, причем необратимо. Вот пару минут назад казалось, что есть перспективы, цели, друзья, а теперь все это разом уничтожено, а осталась только слабая надежда на исцеление. Но ведь даже если получится выбраться отсюда, разве жизнь станет прежней? Все, кроме самых-самых близких, будут обходить стороной, когда узнают о том, откуда я вернулся и через что прошел. Они не смогут до конца поверить в мое здоровье. А страх связан еще и с тем, что ведь может стать хуже – я не смогу выздороветь, и застряну здесь до самой смерти. Или навсегда, если говорить об этом месте с точки зрения Аллы, ведь я не могу состариться. Второй вариант хуже. Даже если я вменяем сейчас, то ведь это не защищает меня от безумия в будущем. Хорошо, что сейчас никого нет. Алла и Вадим пытают меня, играя в аналог «хорошего» и «плохого» копа. Опять лег, достало печатать. Интересно, смогу ли я искусственно вызвать «приступ памяти»? Закрыл глаза и выбрал один ничем не примечательный день.

Сентябрь. Желтое солнце окрашивало всю окружающую действительность в соответствующий цвет. На земле лежали листья, которые уже устали от сравнений с трупами. Я сидел и слегка раскачивался на качелях в своем подъезде. Удивительный день – никого нет. Такое случается довольно редко, ведь это целая череда совпадений. Витя еще не вернулся из своего путешествия на юг, оно ожидаемо неожиданно продлилось еще на две недели; Ангелина уехала к родителям в область, а мои собственные родители поехали праздновать день города. Я отказался составить им компанию, поэтому остался здесь в абсолютном одиночестве. Парадокс: вокруг столько людей, но, тем не менее, чувствуешь себя дубом в еловом лесу. Казалось бы, все-таки круг знакомых довольно широк, весь Интернет в моем распоряжении, а все равно не хочешь выходить за привычный круг общения. Это похоже на зимнее утро, когда лежишь в постели и не собираешься вылезать из-под одеяла, потому что в комнате прохладно. Поэтому я сейчас на качелях, время близкое к вечернему, солнце постепенно садится, но все еще сильно. Детей мало, только несколько парней пинают мяч неподалеку от меня, представляя, что находятся на футбольном поле в окружении десятков тысяч людей, внимательно следящих за каждым их действием. В действительности же у них всего один зритель, и тот смотрит скорее не на них, а на одинокое дерево, растущее поодаль от нескольких остальных. Приятно, что в нашем подъезде вообще есть деревья, а то ведь вся архитектура сводится к небольшой детской площадке и грустных автомобилей, ждущих своих хозяев в любую, даже самую плохую погоду. Если бы меня звали Андрей, то я непременно задумался о своем сходстве с этим одиноким деревом, возможно даже написал бы что-нибудь большое на эту тему; острое ощущение, что осенью ты, как и это растение, увядаешь, теряешь силы, иногда возникает, но все-таки быстро проходит. Весной же, когда, казалось бы, сил должно быть полно, их все равно не прибавляется. Чем же я похож на это дерево? Пожалуй, только тем, что нахожусь поодаль от всех остальных, похожих на меня. Можно сколько угодно называть это независимостью, но это скорее обособление. От скуки стал раскачиваться чуть сильнее, но качели при этом не превратились в крылатые. Жаль, что они не летят, да месяц все-таки не подходящий, на дворе сентябрь, плюс семнадцать градусов, а апрель остался далеко позади. Детство кончилось. Можно съездить к дедушке с бабушкой за город, постараться вернуться в недалекое прошлое, когда было весело весной делать из луж на улице ручьи, бегать с палками, стараться изобрести что-нибудь новое и искренно верить, что получится собрать новую модель велосипеда. Только вот теперь дорога до детства – настоящая Зеленая миля. Во-первых, расстояние между границей города и населенным пунктом, где я рос, действительно примерно одна миля, а во-вторых, по приезду кажется, будто умираешь – ощущение изоляции не покидает ни на минуту, только если не получается отвлечься. Там не осталось друзей.

Стало любопытно, выдержит ли ветка одинокого дерева мой вес, если я попробую повесится. То самое любопытство, которое движет науку вперед с самых древних времен мутирует во что-то бессмысленное. Не сказать, что мне сильно грустно, просто представил кадр для фильма: персонаж ночью хочет повеситься, дома у него ничего не выходит, прыгать с крыши он рисковать не хочет, потому что боится выжить после падения, другие средства в голову не пришли, поэтому приходится искать подходящее место; персонаж выходит на улицу, видит дерево, бросает веревку на ветку, подставляет что-нибудь под ноги, закрывает глаза, толкает этот предмет и уже готовиться умирать, как вдруг ветка обламывается. В итоге он передумывает умирать. Для добавления колорита этот человек должен быть психоаналитиком, которого доканывает депрессия. Или слишком избито?

Все еще качаюсь, а дети уже разошлись по домам. Возможно, они пошли в одну квартиру и там продолжают играть, только не в футбол, разумеется, а, например, в компьютер. Или делают уроки на завтра. Просто не могу сказать, сколько им лет. Когда мне надоест воздух, пойду домой задыхаться, а пока буду раскачиваться. Если посмотреть на часы, уверен, окажется, что прошло не так много времени, как можно подумать.

Открыл глаза. Этот сон кончился. Вокруг ничего не изменилось. Сам себе напоминаю Гарольда в сцене, где он и Мэрион лежат в квартире головами друг к другу. Только проблема в том, что нет Мэрион. Есть только Алла, которая наверняка скоро придет и увидит, насколько плачевное мое состояние.

–Как дела? – Алла появилась в проеме с улыбкой на лице, но после того, как увидела мою гримасу, сразу стала серьезной. – Что, он опять приходил? – медленно подойдя к кровати, она села на ее край и положила руку мне на лоб, – как ты себя чувствуешь?

–Опять температуру проверяешь? Я хорошо себя чувствую, только нет ни малейшего желания общаться. – Алла села на стул.

–Не надо замыкаться в себе, это не приведет ни к чему хорошему. Знаешь, что бывает, когда человек глубоко уходит в себя и изолируется от окружения? Безумие.

–Неужели? А тот факт, что я загадал желание изолироваться от всех? Пожалуйста, оставь меня.

–Лучше тебе не станет, даже если останешься один. Я понимаю, что сейчас ты очень запутался, я постараюсь помочь. – Отвечать не хотелось, а терпения слушать было все меньше. – Пожалуйста, расслабься, отвлекись от стресса. Послушай, то, что ты видишь здесь – правда. И я хочу, чтобы ты это окончательно осознал. Если пропадут сомнения, то тебе должно стать легче, и твой демон сюда больше не придет.

–Хватит меня мучить, пожалуйста, – я отвернулся.

–Понимаю, тебе тяжело, но если так реагировать, то навсегда останешься в таком состоянии. Смотри. – Поворачиваться не стал. – Давай, посмотри, у меня с собой улика.

–Надоело слушать ваши аргументы.

–Пожалуйста, посмотри, – сквозь вздох, повернулся и увидел в руке у Аллы тетрадь. Это было очень неожиданно, ведь эта тетрадь – мой дневник, который я вел, когда был подростком. – Он настоящий, можешь коснуться, – рукой дотронулся до обложки. – Если ты говоришь, что я – порождение твоей памяти, то откуда у меня предмет с таким содержанием? – Алла открыла тетрадь на случайной странице, положила ногу на ногу и начала размеренно читать. – «Дорогой дневник. Так принято начинать записи, я видел это во многих фильмах и мультиках. Сегодня не произошло ничего особенного. Обычный день. Проснулся, послушал музыку, пока дома никого нет, попил чай и поехал в школу. Там тоже привычно. Списал домашку, поскучал на уроках. На истории было офигенно шумно, учитель никак не мог успокоить некоторых. Один мой одноклассник называет их «недоразвитыми». Слишком высокомерно. Некоторые даже ели семечки, много мусорили. Находиться в их обществе невыносимо. После уроков пошел к бабушке, там поел и вернулся домой. Похвалили за четверку по математике. Не вижу причин для похвалы, было просто. Сходил к Вите, посидел у него немного, пока его не погнали делать домашку. Я ничего делать не собираюсь. Сейчас смотрю концерт «Queen» по «Культуре», скоро надо ложиться спать. Вот такой день. Пока, дневник». Узнаешь? Тебе здесь тринадцать лет.

–Я помню, – мой голос стал совсем томным, силы уходили.

–Если я – порождение твоей памяти, как и эти комнаты, то скажи, способна ли твоя память дословно воспроизвести запись, которой больше десяти лет?

–Теоретически – способна.

–Ты это сейчас всерьез?

–Да. Я ведь писал это когда-то, значит, воспоминания могли остаться. Тем более, если этот дневник – видение, то и запись из него может быть искажена. Нельзя сказать, что он достоверен.

–Хорошо, – Алла выдохнула и быстро пошла на кухню. Вскоре вернулась с тарелкой, на которой лежали какие-то порезанные фрукты желтого цвета. – Теперь другой вариант. Допустим, что я – память. А что если ты попробуешь то, что не пробовал никогда? – Она протянула тарелку мне, – это ананас. Ты его никогда не ел. В памяти не может быть того, чего никогда не было.

–Давай, – я взял дольку ананаса и съел. То, что никогда не приходилось его есть – правда, и сам аргумент очень весом. Только уже никаких эмоций это не вызвало. Казалось, будто все силы, необходимые, чтобы хоть как-то реагировать, безвозвратно пропали. Сомнений меньше не стало. Не стал говорить вслух, но ведь вкус может быть «додуман». Нельзя доказать, что это – настоящий ананас. Значит, вкус может быть вымышленным. Я принял спокойный вид. По крайней мере, так казалось мне самому. Сел, облокотившись на подушку, которую прислонил к стене, и стал внимательно смотреть на Аллу. Тот факт, что она похожа на Одри Тоту в образе Амели все запутывал, ведь это еще один аргумент в пользу того, что вся внешность Аллы создана по памяти. Хотя, не могу сказать, что она – клон актрисы, черты лица разнятся. Сейчас, в период обостренной памяти, я легко способен восстановить любую картину. Опять сел за дневник. Он – мой необитаемый островок внутри необитаемого острова. Внутри дневника все совсем мертво. Слова лишены жизни. Пауза затянулась и никак не прекращалась.

–Очень странно, что ты так много записываешь в дневник, – Алла это сказала с некоторым даже подозрением.

–Тебя это удивляет?

–Просто странно. Тебе это настолько важно? Ты записываешь все даже во время разговора. Раньше я не придавала этому большое значение, а сейчас задумалась. Зачем ты это делаешь? – заметил, что тарелка с ананасами стоит на краю кровати, а моя собеседница сидит, держа правую ладонь на правой щеке с выпрямленным указательным пальцем, то есть делая как бы пистолет; левая ладонь лежала возле колена, а одна нога опять закинута на другую. Создавалось впечатление, что Алла сейчас усиленно думает, что делать, причем ситуация для нее запутана не меньше, чем для меня.

–Так я точно ничего не забуду. Помнить получается только прошлое, а детали настоящего выпадают. Прочитав дневник, я могу еще раз подумать над всем, что происходит.

–Опиши, как выглядел твой демон.

–Напоминает допрос.

–Я просто спрашиваю. Мне интересно знать.

–А почему ты второй раз назвала его «демон»?

–Других слов не пришло в голову. Давай, опиши. Как он выглядит?

–Мужчина средних лет, с короткими волосами, уже забыл, какого цвета, в солнцезащитных черных очках, в темно-синей или черной рубашке и брюках.

–Он тебе никого не напомнил? – создалось впечатление, что просто обязан был напомнить. Именно таким тоном был задан вопрос.

–Напомнил кого-то, но я даже не могу вспомнить, кого именно.

–Не показалось странным, что он в рубашке, брюках, а не в смирительной рубашке, в очках?

–Я спросил только про очки. А остальное как-то незначительно.

–Понятно, – Алла глубоко задумалась, но вскоре продолжила, – все-таки очень странный тип. Тем более, здесь никого не может быть, кроме меня.

–Он думает так же.

–Пойми, – собеседница протянула руки в мою сторону, жест убеждения, – он слишком неправдоподобный.

–А ты?

–Все его аргументы – слова. Ты пожал ему руку? Или хоть как-то касался? – в этот момент до меня дошел посыл нашей беседы. Алла думает, что Вадим – галлюцинация, появившаяся у меня здесь в результате стресса или чего-то еще. И теперь эта девушка доказывает, не говоря прямо, что я просто-напросто тронулся умом, пока находился здесь в одиночестве, один на один со своим дневником. Видимо, чтобы меня не тревожить или злить, она не говорит свои соображения прямо, а только намекает. Сейчас выдалась пауза. Алла заметила, что я стал выглядеть встревоженным и печатаю довольно нервно.

–Кажется, я понял, на что ты намекаешь, – стало поистине страшно. Больше не могу говорить, сейчас быстро печатаю, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. Надеюсь, что выплескивание на электронную бумагу прогонит их из моей головы. Уже не знаю, как продолжить предложение, но останавливаться страшнее. Боже мой, неужели я действительно сошел с ума? Теперь обе теории говорят об этом. Раньше хотя бы Алла не утверждала подобное. Что делать? Что делать? Не хочу говорить!

–Пожалуйста, не волнуйся, я не хотела, – Алла совсем погрустнела, я сел на край кровати, а она подошла ко мне и уже захотела обнять, но пришлось ее остановить.

–Смотри! – подскочил и показал рукой вперед. Там появился Вадим, только он куда-то шел в другую сторону, а не ко мне. Как только Алла повернулась, он исчез. – Он там был! Он там был!

–Успокойся, успокойся, – меня обняли, а я стоял в той же позе с вытянутой вперед рукой и показывал пальцем на камин. Это был апофеоз.

–Ты же меня слышишь сейчас, да? Ты говорил, что слышишь меня. Пожалуйста, Вадим, появись, очень тебя прошу, появись! Докажи, что ты настоящий, толкни меня в плечо, коснись как-нибудь, докажи! – я говорил громко, почти кричал, освободившись от объятий, махал руками, – пожалуйста, докажи! – ничего не происходило. Снова сел на край кровати, Алла, опустив голову, сидела на стуле. – Уйди, пожалуйста. Оставь меня на время.

–Хорошо, – вскоре в комнате не было никого, кроме меня. Я ждал появления Вадима. Но тщетно. Ничего не происходило. Абсолютная тишина снова начала давить изо всех сил, без передышки. Где я? С кем я? Что мне делать?

Лег на спину, раскинул руки. Можно было бы попробовать вновь погрузиться в память, чтобы уйти подальше от этого места, только вот воспоминание о любом дне неизбежно приводят к чему-то печальному, а во время «погружения» все эмоции ощущаются особенно остро. Даже если отправиться в какой-то абсолютно счастливый день, то окажется, что за ним следует что-то плохое. Неизбежно. Смотрю в белый потолок. Закрою глаза – уйду в память, в пережитое; не закрою – останусь неизвестно где, неизвестно с кем, неизвестно зачем. Записи в дневнике появляются из последних сил. Заниматься этой гонзо-журналистикой становится все более отвратительно. Репортаж все паршивее и паршивее. Силы на исходе.

Прошелся по дому. Не знаю, сколько лежал. Повсюду все то же самое. Вспомнил ту самую Новогоднюю ночь. Наверное, самый дурацкий поступок в моей жизни. Если, конечно, он вообще был. Я сошел с ума. Это единственный факт.

Столько уже сказано, столько напечатано, я истощен даже в этом плане. Истерика прошла, осталась выжженная земля. Миллион раз повторил слово «невыносимо», и с каждым разом оно все весомее и значимее. Скоро повторю еще раз. Иногда кричу: «Вадим! Алла!», но никто не приходит. Даже они меня оставили. Пошел на кухню еще раз, взял бутылку шампанского, открыл. Хлопок! В этом месте раздался хоть какой-то звук кроме моих криков. Что-то радует. Можно придумать повод, что немного выпить. Например, за прекрасную идею провести Новый год в одиночестве вместо того, чтобы пойти в какой-нибудь бар или еще куда-то, хотя бы на центральную площадь, где есть люди; можно выпить за великолепный план неистово записывать в дневник все, что здесь происходило; а можно выпить за действительно обнадеживающую мысль, которая посетила, наконец, мою голову. Надежда в моем сердце, видимо, будет жить вечно. В какой-то момент я понял, что сейчас – одна минута первого, если верить Алле. Время для меня остановилось именно в эту секунду. То есть, Новогодняя ночь еще идет. Из этого следует, что время чудес еще не прошло. Я оторвал краешек титульного листа случайной книги, нашел среди прочего карандаш, который раньше никогда не замечал (он на книжной полке). Осталось загадать желание. Можно попробовать вернуться к реальности. Только может оказаться, что я действительно нахожусь в больничной палате, на соседней кровати с Вадимом. В этом случае ситуация не станет намного лучше. Конечно, я могу вернуться в свою квартиру и продолжить нормальную жизнь, только вот есть проблема: если однажды мне стало настолько плохо, что захотелось сбежать от действительности максимально далеко, то как можно оценивать такую жизнь? Поэтому я написал беспроигрышный вариант: «Стереть память». Спички лежали возле плиты, я сжег бумажку, кинул в бокал, закрыл глаза и выпил.

Ничего не произошло. Сижу возле ноутбука на кровати, печатаю последние события. Надежда жива, но ей тяжело. Появился Вадим.

–Нам пора прощаться, – я почувствовал, как силы меня покидают. Дописал последнюю фразу, лег на спину. Он закрыл мне глаза рукой. Предмет из фильма «Люди в черном» не пригодится. Не воспринимайте всерьез.

***

Это Алла. Я решила закончить этот дневник сама. Федора сейчас нет, он исчез. Дело в том, что настало время его рождения. Я – хранитель душ, живу в мире, где нерожденные души спят и видят свою будущую жизнь. Каждая находится в своем внутреннем мире. Когда наступает время рождения, их память стирается, и они исчезают. С Федором пошло что-то не так, и он проснулся. Я не знала, что делать, хотела, чтобы ему было здесь как можно комфортнее. Только он все равно страдал. Поначалу все шло не так уж и плохо. Тем не менее, рассудок Федора пострадал, как бы я не старалась. Его жизнь теперь обрывается в Новогоднюю ночь. Такого раньше никогда не было. Не знаю, как случилось, что его второе желание сбылось. Здесь, в этом мире, любое стирание памяти – рождение. Оно происходит само собой, по назначенному времени, а Федор сам стер память себе. Мне его ужасно жаль. Кто такой Вадим я не поняла до сих пор. Надеюсь, этот дневник никогда не пригодиться. Оставлю его для тех, кто проснется раньше времени. Вдруг он им поможет справиться с тяжестью собственной памяти. Стараясь скрыть праву, я усугубила ситуацию. Было страшно. Очень жаль, что не получилось помочь. Сейчас сижу и плачу, как маленькая девочка. Сказать больше нечего.

***

Пришлось вмешаться. Ситуация с Федором – аномалия, причины которой я не нашел. Если это произойдет вновь, то снова будет необходимо принять меры. Федор не должен был просыпаться. Проснувшись раньше времени, он нарушил баланс. Как бы это не было тяжело, я был вынужден спровоцировать его стереть память. Жизнь – есть сон. И никто не должен нарушать этот факт. Представляться пришлось обычным именем «Вадим», хотя люди придумали другое имя – Демиург. Этот дневник будет посланием для всех – просыпаться нельзя, это равносильно смерти. Оставлю его таким, какой он есть. Надо учиться на чужих ошибках. Я не мог просто стереть ему память, потому что находился внутри его собственного внутреннего мира и был вынужден подчиняться законам этого мира. Из-за этого необходимо было придумать способ, чтобы Федор сам стер себе память. Все эти записи – притча. Федор, можно сказать, принесен в жертву ради того, чтобы другие узнали правду. И эта жертва не должна быть напрасной.