Читать книгу: «Семь мелодий уходящей эпохи», страница 10
Три женщины
Меньше всего я сейчас склонен думать, что человек обретает внуков для удовольствия и тихой радости.
Я без малого три года дед, и весь этот срок моего нового грустного качества наполнен упругими мыслями и неожиданными откровениями.
Будучи человеком въедливым, я всегда старательно делил свою жизнь на этапы, отмечая для себя обязательные смыслы своих новых качеств, где школьник, студент, муж, солдат, отец – на самом деле, лишь произвольно исполненные верстовые метки моего поступательного хода из точки А в точку Б.
А – это долгое и пронзительное «а-а-а» среди казенного кафеля в родильном доме. Б – это Бог, который меня встретит независимо от моих представлений о нем и о том, на каких шурупах и растяжках держится вселенная, а может, и не держится вовсе, а несется всегда, в никуда, из ничего, теперь и вовсе без моего присутствия.
Три женщины сидели у воды. Можно сказать, что сидели они в почти море на стыке воды и суши спиной к берегу – моя жена с дочерью и между ними внучка.
Я же сижу на берегу и смотрю на них неотрывно. Возможно, от настойчивого солнца, что наметило свой ход к горизонту, а, может быть, и вовсе от мимолетного ощущения правильного хода сиюминутной жизни я начинаю усложняться слезами.
Как быстро движется солнце, не сегодня – вообще. Как быстро выросла моя дочь, превратившись во взрослую даму. Какая красивая, молодая и шумная у моей внучки бабушка. А вот кто этот маленький человек с двумя лейками – я вообще не могу понять, чувствуя уже давно, что люблю его совсем не так, как любил дочь. Мне давно делается неуютно, когда увлекшись игрой с внучкой, я встречаюсь глазами с дочерью. В них в такие минуты нет ничего кроме глубокого материнского счастья, но я готов предположить наличие у дочери внутренней обиды, ибо дед из меня получился интересней, чем отец.
Я был плохим отцом, прежде всего оттого, что был излишне молод. Одеть, обуть, накормить, купить много хороших игрушек, устроить в правильный детский сад, в человеческую школу – это я делал великолепно. Жена ставила задачу, и я бросался ее выполнять, выполнять на отлично, как и подобает правильному главе семейства.
Была общая ответственность, расписанные обязанности, были функции, обозначенные четко и определенно. Я им старательно следовал, по-военному определяя время для выполнения поставленных задач. Наверное, это правильное слово – задача. Я определял для себя жизнь вместе с собственным ребенком как задачу по его последовательному взрослению. Я любил завершение каждого процесса с хорошим результатом: это когда ребенок спит здоровым сном в проветренной комнате, а я приступаю к выполнению задач собственных, которые меня занимали много больше.
Как иначе? Сменялись формации, странные очереди за хлебом в декабре 1991 и необычный квартирный телефон без провода с большой антенной, газовый пистолет в кармане куртки и стопка листов на кухонном столе, которые к утру я превращал в очередную главу своего программного романа, лекции в институте и «касса» (картонная коробка с 10-ю ячейками) с электронными часами, которые я должен к утру отремонтировать за тем же кухонным столом. Много чего еще было потом на исходе века двадцатого…
Все это совсем рядом, но уже не дотянуться…
Дедом быть и ново, и волнительно, потому что ощущение каким быть нужно – присутствует, есть обретенная мудрость общего свойства, а навыка нет. При этом меньше всего я склонен сейчас думать, что человек обретает внуков для удовольствия и тихой радости.
– Можно я прикрикну на нее? – спросил я дочь в один из дней нашего совместного отдыха. Мы оба были без сил, потому что внучка в этот день очень капризничала и по всем российским мерками уже выпила из нас всю кровь, необходимую для жизни на оставшийся день.
– Нет, папа, на мою дочь нельзя повышать голос, она свободный человек и живет в свободной стране.
– Согласен! – сказал я и не слукавил, потому что был на самом деле согласен, допустив мимолетную слабость. Наверное, и для дочери в этот момент было очень важно мое убедительное согласие для ее маленькой победы на пути фиксации собственного мнения.
Замечательно! Дочь-то ходит в Афинах к психологу, а мне все это за что?
Специально кричать на маленького любимого человека я не собирался, но скоро вызрел убедительный повод, и мне пришлось повысить голос на ребенка. Реакция внучки меня поразила. Она не испугалась, но очень удивилась.
– Деда шутит! – принялась она то ли объяснять прибежавшей на громкий звук с балкона бабушке, то ли искать подтверждения.
– Я не шучу! – я не хотел, чтобы она момент мужского воспитания воспринимала как клоунский гэг.
– Деда шутит! – сказала внучка уже утвердительно и, окончательно успокоившись, продолжила жить своей маленькой жизнью.
Я же, обратившись к бытийным маркерам, расставленным вдоль главной дороги, наконец определил для себя, что обретение статуса деда – это не очередная верстовая палка. Это последний серьезный привал, где человеку разумному есть нужда обратить себя мыслью к жизни прошедшей, к ее ошибкам и пробелам, пусть не подводя итог, но предполагая путь дальнейший, поправить себя перед дорогой, распрямив плечи и укрепив дух.
Как быстро движется солнце, не вообще – сегодня.
У зубного
Пришел к Зубному протезисту на прощание перед отъездом на отдых, ибо он настоял на контрольном визите. «Зубной» в тексте с большой буквы не случайно. Это зубной художник высочайшей степени мастерства и ответственности. Это просто счастье, что я не обратился в коммерческий зубсалон по интернету. Это районная госклиника и врач подрабатывает себе в карман. Я получил его по хорошей рекомендации и благодарен и ему и всем причастным. Впрочем, речь не об этом.
– Как у нас дела? Есть дискомфорт? Жмет, давит, кровоточит? – доктор учтив и заботлив.
– Все замечательно у меня, нет проблем, комфортно, жую еду с обретенным наслаждением.
Я говорю чистую правду, и доктор рад за меня, а еще больше рад, что сделал свою работу на отлично.
– Вот, и десенки у вас подобрались все без зазоров. Я вижу, что все нормально.
Доктор не видит изъянов в своем труде.
– Кстати, как вы всегда говорите литературно, изысканно, временами даже заковыристо.
Он хочет продолжить со мной общение приятное во всех отношениях, но я достаю из кармана штанин ложку дегтя, приготовленную со вчерашнего вечера.
– Одна проблема у меня есть, вчера вечером выявилась. Я букву «с» не могу произнести правильно в начале слова.
– Как так? – мой док взял в руки зеркальце и включил космическую лампу в мой мозг.
– Цука, цволочь, цкатина. Вот, примерно так.
– Сука, сволочь, скотина. Нормально все у вас получается. А вы что, часто эти слова используете?
– Каждый вечер после девяти, когда телевизор включаю.
– А еще какие-нибудь слова на «с» скажите, посмотрим?
– Цифилис, цтафилокок, цеборея.
– Ух, как радикально. Замечательно, обязательно жене расскажу вечером, у нее тоже чувство юмора очень развито.
Мы совсем недолго поговорили о том, что нам и обоим понятно: звук «с» вернется совсем скоро, но мне нужно через два дня еще раз к нему заехать, дабы он совсем был спокоен за меня и свою работу.
Через два дня в означенное время я стоял у двери его кабинета. Дверь была приоткрыта, и мой доктор был на месте. Это было понятно потому, что его голос – громкий и выразительный был отлично слышен из коридора.
– Только сел он в кресло и как заорет: «Сука, сволочь, скотина», я аж на стуле откатился!
Дальше он рассказывал про пот, который прошиб его до самого основания…
Доктор он, конечно, хороший, но факты и последовательность оных очень вольно интерпретировать склонен, отметил я про себя и перед заходом в кабинет сделал паузу минуты в три или пять – неважно это.
Срок дожития
Уходящая осень порадовала ныне яркими солнечными днями, добавляя света и настроения золотыми кострами богатой московской листвы перед зимней осыпкой.
Я сидел в машине и ждал жену. Я всегда люблю ее ждать, ибо каждое ожидание непременно обращается нашей встречей, а наши с ней встречи мы любим еще больше.
Я сидел в машине и ждал жену, которая должна появиться из административных дверей с табличкой «Пенсионный фонд».
Я дед, моя жена – бабка. Бабка сегодня ходила получать пенсионное удостоверение. Дед ждал бабку в машине и по причине ясного солнечного московского дня не думал о смерти.
– Вот, теперь будем доживать! – сказала мне жена, смеясь. – Знаешь, как официально называется моя жизнь дальше на языке нашего государства? Срок дожития! А на пенсию я вышла не по возрасту, а по старости. А у тебя дожитие и старость начнутся только через восемь лет, поэтому заводи и вези свою бабку доживать на печку.
Уже со следующего дня жену стали ловить в метро за турникетами злые тетки в жилетках, требуя немедленно подтвердить ее возраст, ибо и внешний вид и прыть стройной гражданки на дожитии очень расходятся с представлениями наших чиновников о старости, да и о самой жизни вообще.
Минкульт
Наверно это закономерно, что все больше и больше времени я провожу в воспоминаниях. Не могу сказать, что груз прожитых лет тянет мне плечи или мешает движению, только когда дорога впереди неясная, голова наполнена сомненьями, все чаще и чаще хочется сесть в тени доброго дерева, прижаться спиной к шершавому стволу и, прикрыв глаза, вспомнить, что-нибудь мимолетное из жизни прошлой, что-нибудь доброе и вполне подзабытое, отчего вдруг обязательно сделается и тепло и пронзительно грустно.
Сегодня я вспомнил, как подрабатывал в середине 80-х критиком «под прикрытием». Моему отцу часто предлагали написать рецензии на сценарии, присылаемые в огромном количестве в Министерство культуры СССР. Однажды отец решил, что эти рецензии мог бы писать я. Решил он правильно, потому что деньги мне были очень нелишни, а человек я по характеру пакостный, придирчивый и тщательный – все черты настоящего критика во мне присутствовали.
Написав пару разгромных рецензий на сценарии театрализованных представлений, я заслужил его полное доверие. Настолько полное, что рецензии я стал подписывать его именем, так как кандидат искусствоведения получал за рецензию не десять, а целых пятнадцать рублей. Прошло немного времени и дело встало на поток. Я писал пять-шесть рецензий в месяц, что давало весьма ощутимую прибавку к нашему с женой бюджету. Литературно-музыкальные композиции, театрализованные представления, агитбригады – на всем этом графоманском потоке я принялся оттачивать свой художественный метод, раз за разом увеличивая амплитуду и точность критического сабельного замаха, где сарказм, ирония, гротеск не оставляли автору надежд на воскрешение его окололитературного выкидыша.
Помню, только один раз я написал положительную и очень восторженную рецензию, так как мне в руки попал настоящий сценарий непомню чего, и мне очень хотелось поддержать неизвестного мне автора. В остальных случаях это было избиение младенцев за умеренные деньги.
Почти как в частушках из рассказа Драгунского – папа решает, а Вася сдает. Игорь пишет, а папа относит.
Однажды позвонил отец и с тревогой в голосе спросил меня, не писал ли я рецензию на автора Х. Как же, говорю я отцу, мы целый вечер умирали с тобой от смеха, когда я читал ее по телефону. Редкостный графоман этот Х, ну я его и раскатал.
В этот вечер мой отец не смеялся. Оказалось, что этот Х, прочитав мою рецензию за подписью моего отца, поднял, как сейчас говорят доступный ему административный ресурс. Злые дядьки позвонили в Министерство культуры, и был назначен день заседания какой-то там коллегии или конфликтной комиссии, куда был вызван автор разгромной рецензии. Другими словами, моему отцу предстоял поход в министерство. Проблемы бы и не было, имей мы на руках сценарий, но все сценарии после сдачи рецензии возвращались в министерство. По злой иронии и контрольный экземпляр скандальной рецензии мы не смогли найти. Персональных компьютеров тогда еще не было, а второй экземпляр, напечатанный на машинке я найти не смог. Отец просил меня на словах рассказать о чем сценарий, но я кроме жанра «редкостное говнище» не мог вспомнить ровным счетом ничего.
Вечером следующего дня он долго и радостно рассказывал мне по телефону, как аплодировали ему члены коллегии, как замечательно он выступил по общей проблематике сценарного дела и, вообще, как приятно работать с сыном в замечательном творческом тандеме. Я внимательно слушал его, прекрасно понимая, что теперь наш «творческий тандем» с двумя седлами и одним рулем обречен остаток дней ржаветь под навесом кривого дачного сарая.
Грязи хочу!
Мною определено, что признаком удавшегося большого корпоратива, призванного сплотить коллектив и поднять к новым вершинам его командный дух, является оглушительное чувство стыда у сотрудников в понедельник. Вторник означен попытками многих восстановить в разговорах с коллегами если не логику поступков, то, по крайней мере, цепочку событий. И только к обеду среды в офис возвращается привычное рабочее расслабление и немотивированное благодушие.
Впрочем, все это вовсе не означает, что корпоратив – изобретение нового времени. В СССР тоже умели отдыхать.
Много лет назад мой хороший приятель рассказал мне, как однажды случайно попал с друзьями в компанию к старым теткам. Старым теткам было лет по тридцать пять, а моему приятелю лет на двенадцать меньше. Старые тетки были начальницами отделов, бухгалтершами, экономистами из какого-то солидного советского учреждения. Сначала мой приятель думал, что вечер загублен, дамы скромно пилили ножами тарелочки с едой, украдкой поглядывая на неожиданных молодых кавалеров. Молодежь от безысходности налегала на водочку, не забывая наполнять и рюмочки дамам из прошлого. Прошло немного времени, кто-то включил музыку, и произошло необъяснимое. Одна из дам посредине застолья полезла с ногами на стол и, разрывая на себе гипюровую блузку с истошным криком: «Грязи хочу!», принялась освобождать от лифчика рвущиеся на простор остывшие материнские груди. Грязи немедленно захотели и все остальные дамы, и они ее получили…
Кстати, мой приятель и его товарищи надолго забросил компании сверстниц, так как встречи по пятницам с этим женским трудовым коллективом к общему удовольствию сторон стали традиционными.
По волнам креатива
Несколько лет назад моя жена подсела на старинный американский сериал с Элизабет Монтгомери, который назывался у нас «Моя жена меня приворожила».
Я вместе с ней посмотрел несколько серий, получая удовольствие от работы великолепного ансамбля сценаристов, режиссеров и актеров. Очень интересно было наблюдать за жизнью маленького рекламного агентства времен президента Линдона Джонсона, где технологии работы над проектом и формы презентации мало отличались от сегодняшних. Поиск убедительного УТП (уникального товарного предложения), стори-борды с раскадровками, охмурение клиента – вполне знакомая картина рабочих будней российского рекламного агентства начала третьего тысячелетия. При этом, очень непривычно в кадре смотрятся персонажи: убеленный сединами директор-хитрец и вполне зрелый мужчина в должности копирайтера.
«Требуется копирайтер до 25 лет с опытом работы». Прочитав на днях такое объявление о вакансии, я понял, что рекламный бизнес в России продолжает идти своим особым путем. Во всем остальном мире предполагается, что копирайтер не просто человек с образованием, а личность с большим и интересным жизненным опытом, с убедительным творческим потенциалом, широким кругозором. На рекламном фестивале в Каннах ни у кого не вызовет недоумения импозантный седовласый копирайтер, бодро взлетающий на сцену за заслуженной статуэткой.
Криэйтор, копирайтер, креативный директор… Наверное и сегодня редкая российская богозависимая бабушка, услышав эти слова, не обезопасит себя привычным суетливым движением руки, доведенным до автоматизма за долгие и долгие годы проживания в стране, где дьявол норовит ущипнуть тебя отовсюду, а бог, хоть и видит все, но он высоко и не всегда успевает уследить за всеми и уберечь человека незначительного в его суетном и не всегда вразумительном движении по жизненному склону.
На излете прошлого века я понял, что вполне готов осчастливить отечественную рекламу своим присутствием на рыночном поле постсоциалистического креатива.
Так или иначе, но я пришел работать в известное московское рекламное агентство в должности копирайтера в возрасте, когда «наше все» А.С. Пушкин завязал со стихами по известной физической причине. Сразу и больно поразило то, что креативом в агентстве занимались решительно все. Директор, открывая и закрывая по экватору бар-глобус, пытался говорить назидательно, размеренно и концептуально названиями глав из американского рекламного бестселлера. Аккаунт-директор бегала по коридору с выпученными глазами, и к ней нельзя было подходить, потому что девушка почему-то придумывала генеральный слоган. Даже краснолицый охранник, встречая меня утром, норовил удивить своим креативом. Помню, как задержав на несколько секунд в руках мой пропуск, он произнес, подмигнув мне игриво: «Пиво Москворецкое пьет мой тесть в Елецке». Я сказал ему, что над пивом работает другой человек, а я занимаюсь мясными замороженными полуфабрикатами.
«Котлеты «Ешь скорей» – для себя и для друзей!» – мясокомбинатовский директор по рекламе, оказывается, приехал с уже готовым слоганом и торжественно озвучил его в переговорной.
– У вас креативом занимается жена генерального директора? – выдал я раздраженно первое, что пришло в голову. Когда мы «танцевали» свои варианты, заказчик сидел насупившись и старательно крутил золотой болт с бриллиантом на среднем пальце. Оказалось, что я, сам того не подозревая, попал в десятку. Меня, человека нового в агентстве и в проекте, никто не удосужился предупредить, что жена директора-мясника очень агрессивно ищет себя в креативе. Именно я своим скоропалительным замечанием завел ситуацию в тупик и отодвинул подписание бюджетообразующего контракта на неопределенное время.
Мне бы после этого затаиться и не лезть на рожон, но сама должность правильного копирайтера предполагает большую долю внутренней свободы и производственного цинизма. Как-то в конце обычного безумного меня осчастливили заданием написать развернутый слоган – даже уже и не слоган, а девиз-руководство к лекарству для глаз, которое предполагалось выпускать в виде мази и капель. Собственно, агрегатный дуализм этого замечательного препарата и необходимо было отразить посредством моего выразительного художественного слова. Времени мне дали пару часов, и уже через час я выдавил из своей головы все, что мог накомбинировать на тему капель и мази. На втором часу мой мозг начал умирать на сегодня, и я совершенно машинально набросал еще и шутливый вариант слогана, который родился у меня как продукт внутреннего протеста против идиотской тенденции многих заказчиков путать рекламный слоган с развернутым прайс-листом:
Мазя и капя в глаза препарат,
Зренью вернутому всяк будет рад!
– Это шутка! Это не надо было читать заказчику, – говорил я на следующий день разъяренному аккаунт-директору.
Я искренне недоумевал, почему он сгреб с моего стола черновик, когда варианты для презентации лежали в папке на его столе со вчерашнего вечера.
Думаю, не нужно объяснять, почему я вскоре ушел из этого агентства…
Стремительной карьеры в другом агентстве я не предполагал, так как мне дали заказ с очень смешным бюджетом. При этом сказали, что этот заказ важен, а заказчик не прост и даже непредсказуем. Фирма, производящая пластиковые окна, решила организовать атаку листовок формата А5 на почтовые ящики москвичей. Нам нужно было придумать нечто такое, что не позволит жильцу раздраженно скомкать бумажку в подъезде, а наоборот, он, держа ее двумя руками, торжественно внесет в квартиру и повесит на центральную стену в рамке из желтого металла. Аккаунт проекта, сформулировав задание, почему-то не спешила уходить, прочно усевшись напротив.
– Креативить хочешь? – спросил я ее настороженно.
– А то! – сказала она мне с вызовом. – Наша задача придумать такую информацию на обороте, чтобы клиент ее оценил.
Девушка решила, что у меня нет зубов, и мой черный хлеб она обязана старательно и обязательно публично разжевать, обильно смочить слюной и уж после этого пропихнуть эту питательную массу сквозь мои розовые десна. В итоге мы поругались. Я сказал ей, чтобы она меня не трогала два дня, и будет ей счастье, потому что заказчик примет мой вариант. Она обиделась, но не сильно. Коды регионов на автомобильных номерах, адреса сберегательных касс, рецепты тортов и кексов – она была упертая, прибегала каждые тридцать минут и отчаянно настаивала на своих вариантах, убеждая меня в их несомненном качестве. В означенный день за два часа до встречи я рассказал ей свой единственный вариант, и она его затоптала ногами, заявив, что с этим клиентом она работает уже два года и знает его на молекулярном уровне. Мой вариант только разозлит заказчика. Берем ее варианты и презентуем их в порядке возрастания качества идеи.
Красивая голоногая дама, являя агентству много больше через стеклянную столешницу, затягивалась сигаретой томно, а выдыхала шумно и раздраженно. Девочка аккаунт покрылась пятнами – тридцать минут плотной презентации нужных результатов не дали. Наоборот, дама-клиент стала злиться и намекать нам недвусмысленно на то, что мы крадем ее время.
Идеи агентства закончились, и я, выдержав паузу, принялся рассказывать удивленной женщине о странной выгоревшей бумажке, которую с раннего детства видел в столе у своего отца. Я уже пошел в институт, а бумажка эта бережно хранилась в глубине стола, чтобы, может быть, раз в месяц или еще реже стать очень нужной, полезной и значительной.
– Мой отец никогда не умел завязывать галстук. Он делал это по бумажке.
Лицо дамы, сидящей напротив, стало медленно наполняться улыбкой.
– Я тоже не умею завязывать галстук, и тысячи людей в нашем городе не умеют, – продолжал я увлеченно, показывая руками, как можно не уметь завязывать галстук.
Дальше я не мог говорить, потому что даму прорвало:
– Ребята, какие вы сволочи! Вы все придумали и все рассчитали, срежиссировали! Гениальная идея! Как же я рада, что работаю с вами. Зачем только вы устроили этот цирк, я же не дура…
Скажу сразу, что после встречи с клиентом девочка-аккаунт пришла в отдел с мокрыми глазами и публично извинилась передо мной. Ее не по-женски мужской поступок меня немедленно распластилинил, и мы, обнявшись, скрепили нашу дружбу невинным корпоративным поцелуем, став союзниками и друзьями на все время моего пребывания в стенах означенной рекламной структуры.
Много и много разного пришлось придумать за несколько лет работы «создателем» рекламы. Иногда идеи приходили очень быстро. Так быстро, что словно скользкая и сильная форель они прыгали на чужую сковородку.
Так было в другом, еще более крупном и известном агентстве. Я сидел за монитором и придумывал фамилию несуществующему российскому доктору, который мог бы в виде правдивой и непроверяемой легенды украсить собой линейку молочных продуктов. Кефиркин, Ряженко, Добров – мозги плавились, так как идея изначально казалась мне мертвой и надуманной. Вдруг – аврал. Наш крупный парфюмерный заказчик хочет до семи часов сегодняшнего вечера получить слоган для средства от перхоти. Зашуршали мы мозгами вместе с дизайнерами. Слоган я почувствовал сразу, но черт меня дернул озвучить его в процессе формулирования.
– Как сказать по-другому «не бери в голову»? На языке вертится, ну…
– Выкинь из головы? – девочка копирайтер произнесла то, что я и старался сформулировать.
Радости в конторе было немерено. Все начальники поздравляли «нашу Ирку», а я молчал малодушно, до последнего полагая, что у «нашей Ирки» проснется совесть, и она скажет, кого на самом деле посетила прорывная идея.
Девочка-аккаунт с извинениями и соплями – такое доброе и нелепое исключение в моей рекламной практике…
Мой последний креатив был лжив и весьма продуктивен. Не выстрадан, не отвисался в складках мозга, а просто был высказан, как мой взгляд на ситуацию и единственную возможность ее убедительного разрешения. Очень известная и очень влиятельная в нашей стране корпорация решила собирать телевизоры с выразительным, но мало что означающим свежеиспеченным именем. Для агентства это был стратегический проект, тендер, в котором участвовали несколько сетевых монстров. Я очень хорошо представлял, что такое современный телевизор и какие технологии за этим стоят. Когда у нас технологии заменяет коленка и отвертка – трудно предположить за товаром наличие реальных конкурентных преимуществ. Именно поэтому я предложил рекламировать не продукт, который никому не нужен еще до рождения, а технологии, которых никто не видел и мечтать о которых в родном отечестве мог бы разве заядлый любитель маленьких грибов из под Питера.
– Косим под LG или Samsung, – убеждал я коллег. – Косим отчаянно. Пусть это будут телевизоры самого последнего поколения, которые собираются не людьми, а, например, электронными руками. Все прозрачное и технологическое, все в КАДовских решетках и изометрии.
Кричал и махал руками я недолго, так как идея всем приглянулась. Я оформил сценарий, набросал схему для раскадровок. В итоге мы легко выиграли тендер, но я об этом узнал уже по телефону, потому что за два дня до этого я уволился, полагая, что для меня настало время офисное выживание и толкание локтями оставить людям, способным к этому в большей степени, чем я. Жизнь безумно коротка, и тратить дни ее, недели и месяцы на виртуального российского доктора Кефирова, на телевизоры, которые хороши, пока выключены, на лекарства, излечивающие только симптомы – уже болезнь, которой в моем возрасте положено стесняться.
Помню, как вышел я в тот день на Ленинградский проспект и, набрав в легкие много холодного городского воздуха, направил свой ход в сторону ближайшей остановки. Подъехал не мой троллейбус, и в его окне увидел я пьяного мужика, прильнувшего к стеклу своей лицевой поверхностью. Видимо, я был ему неприятен – или вид мой, или моя бейсболка с надкусанным яблоком. Возможно, ему было неприятно все, отчего он принялся предъявлять мне протест в виде огромной куриной попы, которую он создавал слюнявым ртом на троллейбусном стекле.
Вполне оскорбительная картина могла бы стать таковой, если бы не одно обстоятельство. Вся рама окна как бы являлась рабочей поверхностью компьютерного монитора известной корейской фирмы – об этом извещала и надпись на борту троллейбуса и три напуганные тропические птички над оконной рамой, и вывернутое наизнанку лицо мужика уютно располагалось в самом центре компьютерного экрана.
Я мысленно нажал клавишу «DELETE», и поганый мужик в тот же миг уехал вместе с троллейбусом, слабо представляя теперь, сколь он виртуален для меня в этой жизни, коль сидит в мониторе.
