Читать книгу: «Сага об Ингваре Путешественнике. Текст, перевод, комментарий», страница 6

Русь в контексте Пролога

В контексте Пролога, как следует из изложенного ранее, русские сюжеты играют заметную роль: это и рассказы об отъездах на Русь Эймунда и Ингвара из-за невозможности для них получить от правящего конунга те земли, которые раньше принадлежали их роду, это и сообщение о браке конунга Ярицлейва и Ингигерд, и рассказ о борьбе Ярицлейва со своим братом Бурицлейвом. Однако, включенные в текст в виде кратких упоминаний, эти сюжеты в основном дублируют аналогичные им, известные нам по другим источникам, поэтому на них я не буду здесь останавливаться подробно. Обращу внимание лишь на один «русский» сюжет Пролога, связанный с шведским хёвдингом Аки, который интересен тем, что вводимая в нем информация не отразилась в других древнескандинавских памятниках и зафиксирована только в «Саге об Ингваре».

Как уже отмечалось, в начальном фрагменте саги упоминается о том, что дочь Эйрика Победоносного была выдана замуж за «конунга фюлька» из Гардарики (т. е. правителя области в Древней Руси) и уехала с ним. Аки пришел на Русь, убил этого конунга и увез дочь Эйрика с собой в Швецию. Через некоторое время конунг согласился на их брак.

Структура той части Пролога, в которой помещено данное сообщение, позволяет установить хронологические рамки для этой информации, поскольку в «Саге об Ингваре», посвященной шведской истории, автором использован знакомый нам по другим произведениям древнескандинавской письменности прием соотнесения события, происходившего не в Норвегии или датированного по церковному летосчислению от Рождества Христова, с фактами норвежской истории. В «Саге об Ингваре» вслед за упоминанием Эйрика Победоносного, Сигрид Гордой и их сына Олава Шведского следует фраза: «В то время Норигом правил ярл Хакон…»¹⁸⁷, и рассказ о браке дочери Эйрика и русского конунга следует непосредственно за ней. Речь идет о хладирском ярле Хаконе Сигурдарсоне, последнем языческом правителе Норвегии, обладавшем властью в Трёндалаге примерно с 970 или 974/975 по 990 или 995 г. Именно эти даты ограничивают период, во время которого, согласно саге, был заключен брак.

На Руси 970-е гг. – конец правления Святослава, умершего в 972 г., последовавшее за его смертью разделение страны между его тремя сыновьями – Ярополком, Олегом и Владимиром и борьба между старшими братьями, завершившаяся гибелью Олега.

В ПВЛ под 978 г. после рассказа об убийстве Олега на городском мосту в Овруче говорится: «Когда Владимир в Новгороде услышал, что Ярополк убил Олега, то испугался и бежал за море. А Ярополк посадил своих посадников в Новгороде и владел один русской землей». Под 980 г. эта тема продолжается (под 978 и 979 гг. в ПВЛ записей нет): «Владимир вернулся в Новгород с варягами и сказал посадникам Ярополка: “Идите к брату моему и скажите ему: ‘Владимир идет на тебя, готовься с ним биться’”. И сел в Новгороде»¹⁸⁸.

Без изменений эта формулировка повторяется в поздних летописях. Только В. Н. Татищев, помещая это сообщение под 977 г., добавляет информацию о том, куда ушел Владимир: «Слышав же Владимир в Новегороде, что Ярополк убил брата Ольга, убоялся и ушел за море к варягом. Ярополк, услыша то, послал от себя в Новград посадников и был единовластен во всей Руси»¹⁸⁹. Таким образом, В. Н. Татищев определяет, что Владимир бежал к варягам.

К сообщению летописи под 978 г. о рождении у Владимира сына Ярослава¹⁹⁰ В. Н. Татищев дает следующий комментарий: «Владимир, по сказанию Иоакима, будучи в Варягах, женился, но на чьей дочери и как ея звали, не показано, токмо от нея сына старшаго Вышеслава сказал, а Нестор онаго от Рогнеды полоцкой рожденнаго». И далее, высказывая сомнения о дате заключения брака Владимира и Рогнеды, пишет: «Брак с Рогнедою в 976 году, яко и рождение Ярославле, наносит сумнение. По Иоакимову же сказанию яснее и лета Владимира согласуют, что ему прежде Рогнеды жену иметь было можно. Ибо брак с Рогнедою в 33 лета его возраста приходит; еще же и то уверяет, что он в Полоцке не Вышеслава, но Изяслава, яко старейшего наследника его матери, определил»¹⁹¹. О том, как звали скандинавскую супругу Владимира, высказал предположение Н. Баумгартен, который, ссылаясь на В. Н. Татищева, заметил, что ее имя было Олава¹⁹².

С большой осторожностью предположим, что сообщение В. Н. Татищева о браке Владимира во время его пребывания «в варягах» отражает реальное событие. Тогда можно попытаться установить связь между упоминанием саги о женитьбе «русского конунга» на дочери конунга Свеаланда и этим фактом. В пользу этого, несомненно, говорит совпадение дат: время предполагаемого бегства Владимира к варягам – около 977 г. – приходится на тот период времени, о котором рассказывается в начале Пролога «Саги об Ингваре» и который совпадает с периодом правления в Швеции Эйрика Победоносного (ок. 970 или 974/975–990 или 995 гг.).

Другим аргументом является характеристика русского князя как «конунга фюлька»¹⁹³. Термин «правитель фюлька» как нельзя лучше соответствует статусу Владимира в рассматриваемый период, поскольку в это время он не был единоличным правителем Руси, разделенной между тремя сыновьями Святославом, а управлял только Новгородской землей.

Существенны, однако, разногласия между изложением истории в Прологе «Саги об Ингваре» и фактами, приведенными у В. Н. Татищева. Главное из них, несомненно, – это сообщение о том, что хёвдинг Аки, прежде чем увезти в Свеаланд дочь Эйрика Победоносного, убивает русского князя. Мне представляется, что это свидетельство саги следует рассматривать в контексте сюжетной линии о конфликте между правящим конунгом и родом Ингвара и воспринимать его как художественный прием. Убийство русского зятя Эйрика Победоносного необходимо было автору «Саги об Ингваре» для обоснования самого сюжета Пролога и распри как одного из его основных элементов. Не высказанная явно в тексте произведения мысль о существовании родственных связей дочери Эйрика Победоносного на Руси, возможно, является логическим обоснованием следующих далее сообщений об отъезде туда Эймунда, а затем и Ингвара. Выбор мотива убийства соперника мог определяться распространенным в скандинавской литературе стереотипом: убийства были одним из обязательных элементов поведения скандинава на Руси¹⁹⁴.

Проблема авторства Пролога

Сказанное ранее позволяет отметить некоторые характерные особенности Пролога «Саги об Ингваре». Это, во‑первых, концентрация в его тексте сюжетов и мотивов, которые, очевидно, ко времени складывания «Саги об Ингваре» бытовали в устной традиции либо уже были зафиксированы в письменности; некоторые из них позднее станут устойчивыми стереотипами в древнескандинавской литературе. Во-вторых, присутствие фрагментов, в которых явно нарушена логика повествования. Эти черты определенно свидетельствуют о компилятивном характере данного текста или отдельных его частей и затрудняют решение вопроса о том, принадлежит ли он тому же автору, который написал основную часть саги и какова степень его участия в написании этого раздела саги.

Теоретически существует три возможных варианта авторства текста. Первый из них предполагает, что не вся сага была написана одним человеком, и приписывает Пролог другому автору, который опирался преимущественно на письменные источники и составил этот текст, взяв из «Саги об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда и использовав в зачине саги фрагменты об Эйрике Победоносном, Сигрид Гордой и ярле Хаконе (при этом он переставил акценты с истории Норвегии на историю Швеции); он также плодотворно работал с «Прядью об Эймунде», послужившей источником для целого ряда эпизодов; привлек саги «Круга Земного», в частности «Сагу об Инглингах», для рассказа о походе Ингвара в Земгалию и другие королевские саги. Не в пользу этой точки зрения свидетельствует то, что в письменных памятниках, созданных позже конца XII в., когда, как полагают исследователи, могла быть написана «Сага об Ингваре», сходные сюжеты и сообщения в основном представлены в вариантах, отличных от тех, которые включены в сагу.

Вторая точка зрения, полярная первой, может состоять в том, что автор сам создал полный текст своего Пролога и зафиксировал в нем известные ему варианты устных рассказов либо использовал целый ряд не сохранившихся до нашего времени произведений. Наличие сходных, но не тождественных интерпретаций тех же сюжетов в других письменных памятниках, близких по времени создания к «Саге об Ингваре», может быть объяснено одновременным бытованием в Исландии и других регионах Скандинавии нескольких версий одного сюжета и, следовательно, обращением авторов к разным источникам. И все же наличие логических разрывов в тексте Пролога противоречит тому, что Пролог целиком был написан одним автором, разве что мы должны допустить возможность небрежной работы автора со своим текстом, вследствие чего детали и свидетельства, входившие в разные мотивы, оказались плохо увязанными друг с другом.

Следует, по-видимому, остановиться на паллиативном варианте, о котором упоминают в своем предисловии Херманн Паульссон и П. Эдвардс и который предполагает, что автору саги (согласно их мнению, Одду Сноррасону) принадлежит разработка сюжета и написание значительной части Пролога¹⁹⁵. Впоследствии Пролог был несколько расширен путем введения в него дополнительных деталей (таких, например, как характеристики Ингигерд и Эймунда, о чем говорит проведенный ранее текстологический анализ Пролога), существенно не повлиявших на его основное содержание, но расцветивших текст новыми подробностями. Рассуждая об этом, мы, к сожалению, можем основываться исключительно на общих соображениях, касающихся принципов создания исландских саг и представления в них персонажей. Едва ли возможно, чтобы рассказ о походе Ингвара был полностью лишен введения, сообщающего некоторые необходимые аудитории данные об исторической эпохе, к которой автор относит свое произведение, о главном герое и социальном круге, к которому он принадлежал, поскольку персонаж любой саги, а в особенности главный, не мог быть анонимен: информация о его предках являлась непременным элементом его характеристики. В своем Прологе автор «Саги об Ингваре», опирался, по-видимому, на сведения из истории Свеаланда, известные ему по другим уже созданным к этому времени письменным сагам, в частности почерпнутые им из «Саги об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда, известных в Исландии вис скальда Тьодольва о конунгах Швеции, которые Снорри Стурлусон положил в основу своей «Саги об Инглингах», и ряда других произведений. Основной канвой Пролога послужила шведская версия «*Пряди об Эймунде», переработка которой позволила автору составить родословную Ингвара, вводящую его в одну из ветвей знатной династии Эйрика Победоносного через Эймунда, внука этого конунга.

Завершая анализ Пролога «Саги об Ингваре», хотелось бы подчеркнуть, что введенный в него материал, тщательная работа над его композиционным построением, использование одних и тех же авторских приемов при оформлении сюжета и подчинение всего рассказа единому замыслу, без сомнения, свидетельствуют о том, что эта часть саги принадлежит одному автору и была написана одновременно с другими частями произведения. О вмешательстве в созданный им текст позднейших редакторов говорят имеющиеся в Прологе несогласованности с линией основного повествования, которые, однако, не занимают сколько-нибудь существенного места в тексте «Саги об Ингваре» и заметно не влияют на композицию произведения и его главную идею.

Основная часть «Саги об Ингваре»: повествования о походах Ингвара и его сына Свейна

Изложив сведения о предках Ингвара, приведя несколько ярких эпизодов юности своего героя и обосновав причины его отъезда из Свитьода, автор «Саги об Ингваре» переходит к повествованию, в котором соединены два сюжета – Поход Ингвара и Поход Свейна, каждый из которых является композиционно законченным рассказом со своей экспозицией и самостоятельной сюжетной линией. В совокупности, однако, они составляют связное описание истории двух поколений одного знатного свейского рода – отца и сына.

В историографии были отмечены явная взаимосвязь между сюжетами и наличие в них очевидных аналогий и параллелей (фактологических и лексических). Хотя детального сравнения двух сюжетов никогда не проводилось, принято считать, что описание похода Ингвара послужило образцом для рассказа о походе Свейна. Е. А. Мельникова полагает, что часть саги, посвященная походу Свейна, «представляет собой удвоение сюжета второй части и не имеет под собой самостоятельной исторической основы». Она допускает, что при этом «произошло распределение отголосков реального исторического события – экспедиции Ингвара – между обеими частями»¹⁹⁶. Большинство же исследователей в своих работах игнорируют ту часть произведения, которая посвящена описанию дублирующего похода¹⁹⁷, высказывая тем самым свое к нему отношение как к повествованию несамостоятельному и вследствие этого не заслуживающему внимания. Наиболее кратко выразила эту позицию Х. Эллис-Дэвидсон, которая охарактеризовала вторую часть саги как «постскриптум» к истории Ингвара¹⁹⁸.

С сожалением приходится констатировать, что ответ на вопрос о соотношении двух сюжетных линий, входящих в состав единого повествования, об их приоритетности для автора саги и о влиянии рассказа об Ингваре на рассказ о Свейне был предложен без предварительного всестороннего анализа текста. Объединение автором двух сюжетов в одном произведении едва ли случайно: он видел между ними определенную взаимосвязь и полагал, что та тема, которой он посвятил свою сагу, может быть раскрыта только тогда, когда эти сюжеты составляют единое целое. Основная идея саги, очевидно, не лежит на поверхности, но она направляет сюжет; ее можно осмыслить только при анализе содержания саги как единого целого. Исследование структуры и состава каждого из двух сюжетов – об Ингваре и о Свейне, рассмотрение композиции произведения в его целостности способствовало бы пониманию истории создания «Саги об Ингваре» и ее основного содержания и в то же время помогло бы найти аргументы для определения ее авторства.

Экспозиции к рассказам об Ингваре и Свейне

Рассказы об Ингваре и Свейне вводятся в сюжет краткой экспозицией, содержащей описание основных мероприятий по подготовке к походу, которые были предприняты каждым героем¹⁹⁹. В обоих рассказах наличествует ряд общих сюжетообразующих мотивов, представленных в сходной последовательности. К числу опорных элементов экспозиции, содержащих параллельную информацию, относятся: упоминание о прибытии на Русь (регион, откуда отправлялись обе экспедиции) с большим войском; обучение различным языкам; упоминание об участии епископов в подготовке похода (табл. 3).

Таблица 3

Приход на Русь и подготовка к походу (экспозиции к сюжетам об Ингваре и Свейне)

Эти мотивы были, вероятно, особенно важны для автора саги, и именно поэтому он включил их в оба рассказа. Экспозиции, открывающие новые сюжетные линии в саге и проявляющие известное сходство, дали основания исследователям проецировать свое первое впечатление об их идентичности и на последующее повествование.

Прибытие на Русь с большим войском

В обоих сюжетах, говоря о прибытии героев на Русь, автор саги не называет гóрода, в котором они оказываются, предоставляя читателю самому решать этот вопрос. Вполне возможно, что по аналогии с Прологом, где упоминалось о приезде на Русь Эймунда, отца Ингвара, автор имел в виду Хольмгард (Новгород), который скандинавские авторы вплоть до XIV в. считали столицей Гардарики. Ряд исследователей тем не менее склонны считать, что это Киев²⁰⁰, который, без сомнения, был хорошо известен скандинавам в конце XII в. как столица Древнерусского государства. Нисколько не проясняет дела введение в сюжет об Ингваре имени Ярицлейва/Ярослава, ведь скандинавская традиция изложения русской истории в сагах прочно соединила имя этого князя с Гардарики (Северной Русью?) и Новгородом, но нигде он не назван правителем, сидящим в Киеве²⁰¹.

В сюжете о приходе Свейна на Русь происходит дальнейшее сужение информации: здесь не только не назван город, где провел год перед началом путешествия Свейн, но не упомянут уже и сам Ярослав. Этот факт можно расценить как попытку автора саги ввести излагаемые события в определенные хронологические рамки. В этом случае отсутствие имени Ярослава может указывать на то, что поход Свейна на Русь произошел существенно позже, в не Ярославово время²⁰². Автору нельзя отказать в известной логике: поскольку в Прологе историко-географическая ситуация четко определена – названы страна (Русь), где разворачивается действие, и правящий в ней конунг (Ярицлейв), то нет необходимости повторять эту информацию несколько раз, а именно трижды (как в любом фольклорном сказании): в истории Эймунда, Ингвара и Свейна.

В то же время введенный в контекст всего произведения, в котором присутствует крайне ограниченное количество географических наименований и личных имен, обычно являющихся в древнеисландских сагах основным показателем историко-географического фона, на котором развивается сюжет, этот факт может нести и иную нагрузку. Он может свидетельствовать о том, что автор переводит сообщение из разряда конкретного упоминания на уровень обобщенной или традиционной информации: принцип лаконичности в использовании географических названий и имен, которого последовательно придерживается автор саги при описании путешествий своих героев, немало способствует этому.

В каждом из сюжетов герой располагает большим войском (рис. 5). Размер флотилии, отправившейся в путь, в историях Ингвара и Свейна выражен одним и тем же числом: у каждого из них было по тридцать кораблей. По-разному, однако, объясняется в саге происхождение этих отрядов. Ингвар, согласно саге, «отплыл из Свитьода на 30 кораблях», прибыл на Русь, пробыл там три года и затем, также «с 30 кораблями», поплыл со своими спутниками по реке. Данное сообщение саги заставило некоторых исследователей, буквально воспринявших каждую деталь в рассказе об Ингваре, гадать, были ли это те же самые корабли, с которыми он пришел из Свитьода, либо часть войска он набирал на месте, комплектуя ее из русских дружинников²⁰³. Исследование рунических надписей на «камнях Ингвара» и ареала их распространения привело М. Ларссона к выводу, который разделяется целым рядом исследователей, что поход хёвдинга Ингвара из Свитьода организовывался на основе ледунга²⁰⁴, и в таком случае если не точно тридцать, то по меньшей мере половина от этого числа судов была в его распоряжении. Таким образом, для истории Ингвара, в основе которой могли лежать исторически достоверные сведения о походе одного из хёвдингов на Русь, эта цифра, хотя и преувеличенная и облеченная в фольклорно-окрашенную форму, может еще быть объяснена.

Рис. 5. Корабль викингов. Граффити на кости

В истории Свейна также говорится о «большом войске», с которым он пришел на Русь, но отряд в тридцать кораблей он снаряжает на Руси, чтобы отправиться с ним к Силькисив. Очевидно, что существенным элементом рассказа было не то, где или как набирался отряд, а его численность. Число тридцать, как любое кратное трем, в первую очередь наводит на мысль о его условности и о том, что в его использовании следует видеть художественный прием. Это становится очевидным, в частности, из эпизода, рассказывающего о встрече отряда Свейна с отрядом язычников, количество судов которых в три раза превосходило флотилию Свейна и равнялось девяноста, что, впрочем, не устрашило скандинавский отряд, и в битве, как сказано в тексте, Бог даровал им победу. Можно полагать, что численность войска Свейна приведена автором по аналогии с рассказом об Ингваре и является его собственной конструкцией, построенной на основе фольклорных законов.

Обучение иностранным языкам

Ингвар, находясь на Руси и готовясь к походу, посещает школу, где преподаются языки, которые будут помогать общению путешественников с местным населением. Рассказ саги об этом краток: «Пробыл там Ингвар три зимы и научился говорить на многих языках». Подробно изложив историю Ингвара и переходя к повествованию о Свейне, автор вновь фиксирует внимание на этом этапе предпоходной подготовки своего героя, но, по-видимому, опирается на уже введенную в сюжет информацию. Он фактически отсылает к ней, говоря: «И рассказывают, что той зимой Свейн пошел в ту школу (En er sagt, at þann uetur geck Sueinn j þann skôla²⁰⁵ […]. Выделено мной. – Г. Г.), что он выучился говорить на многих языках, которые, как то знали люди, были в ходу на Аустрвеге».

Расширение в этом случае контекста за счет детализации ареала (Восточный Путь), где были распространены языки, которые изучал Свейн, весьма примечательно. Из этого уточнения, отсутствующего в рассказе об Ингваре, мы получаем представление о том, где должен был лежать путь отряда Свейна, и можем предположить, что там же проходил и маршрут Ингвара.

О том, какие языки автор саги причислял к тем, которые могли услышать путешественники, дает представление эпизод Похода Ингвара, в котором рассказывается, как герой знакомится с Силькисив, королевой, правящей городом Цитополем:

«Эта достойная женщина знаком показала, чтобы Ингвар и его спутники подошли к ней. Тогда сошел Ингвар с корабля, и подошли они к знатной женщине. Она спросила, кто они и куда они направляются. Но Ингвар не отвечает, потому что он хотел узнать, могла ли она говорить на разных языках; и оказалось, что она могла говорить на латыни, по-немецки, по-датски и по-гардски (в других рукописях: по-гречески. – Г. Г.) и на многих других [языках], которые были в ходу на Аустрвеге»²⁰⁶.

Ограничившись обобщающей информацией о множестве языков, которых он не называет, автор все же поименовывает четыре: латынь, немецкий, датский и гардский (т. е. язык Древней Руси).

Что касается первых двух языков, перечисленных здесь автором, то следует отметить, что их распространенность на территории Восточной Европы вызывает сомнения. Латынь, являвшаяся средством международного общения в Западной Европе в период Средневековья²⁰⁷, никогда не играла такой роли на востоке. Еще меньшее распространение имел немецкий язык.

Сложен для интерпретации термин danskr (dönskr), который мной переведен как «датский». История развития значений этого слова такова, что для его понимания необходим более узкий, хронологически определенный контекст. Для периода XI–XII вв., характеризовавшегося сильным датским влиянием в Скандинавии, слово использовалось для обозначения общего для скандинавских народов языка²⁰⁸. По мере утраты Данией своей доминирующей роли и формирования отдельных национальных государств в Скандинавии термин сузил свое значение и стал означать собственно датский язык. Время, когда создавалась сага, приходится как раз на тот момент, когда без широкого контекста сложно однозначно интерпретировать слово danskr. Если автор саги ощущал перемену значения термина и архаизировал свой текст, тогда мы можем полагать, что он использовал термин для обозначения общего древнескандинавского языка, который был близок древнеисландскому. В этом случае можно считать, что в саге сохранилось свидетельство, характеризующее период интенсивных скандинавовосточноевропейских связей, одним из проявлений которых было распространение в Восточной Европе скандинавского языка.

Название последнего из перечисленных языков в рукописях вариативно. В основной рукописи А (середина XV в.) употреблен термин girszskr – «гардский». Однако в рукописях C и D, датирующихся рубежом XVII–XVIII вв., термин заменен на griskr – «греческий». Эта замена существенна: она может являться свидетельством того, как писец, написавший ту или иную рукопись, понимал сюжет саги, в котором Силькисив и ее государству отводится важное место. Когда, согласно саге, королева Силькисив задала свой вопрос незнакомцам, то логично предположить, что она сначала обратилась к ним на своем родном языке, а затем сделала попытку установить контакт и на других известных ей языках. Из этого можно заключить, что писец, употребивший в своем тексте слово «гардский», считал, что язык Древней Руси не был для королевы родным, но входил в число известных ей иноземных языков, на которых она могла разговаривать с людьми, проездом оказывавшимися в ее стране. Рукописи C и D едины в том, что используют другой термин: здесь одним из языков, известных и неродных королеве, является не «гардский», а греческий²⁰⁹. Замена термина в более поздних рукописях свидетельствует о том, что, во‑первых, писцы рассматривали Византию как одно из государств Восточного Пути и, во‑вторых, их представления о том, где могло располагаться описанное в саге государство Силькисив, были несколько иными, чем в XV в. Возможно, что они рассматривали Восточную Европу, в частности Русь, как место пребывания этой героини.

Сообщение саги, включенное в экспозиции к рассказам об Ингваре и Свейне, о том, что на Руси существовала определенная система языковой подготовки людей, которые предполагали пробыть там некоторое время или намеревались осуществить какое-либо путешествие по ее территории и прилегающим к ней регионам, уникально. Других данных, подтверждающих достоверность этой информации, ни в русских, ни в западноевропейских источниках, рассказывающих о языковой практике XI в., не содержится. В то же время вопрос о языке как средстве установления контактов между участниками походов и населением тех мест, где они оказывались, неоднократно поднимается в саге. Можно полагать, что упоминание о том, что герои получили навык общения на разных языках, распространенных вдоль реки, по которой проходил маршрут, было сделано не только для того, чтобы сообщить интересные сведения. Скорее, эта тема была существенна для произведения в целом²¹⁰.