Читать книгу: «Чем чёрт не шутит. Том 2», страница 6
Ильич вскочил с кровати, и, стремглав, бросился к домашней аптечке. В одно мгновение он осушил пузырёк с настойкой валерианы.
«Император Валериан был ярым гонителем христиан, и Бог покарал его тем, что Валериан попал в плен к Шапуру I, и служил тому опорой, при посадке в седло! А после смерти Валериана, его набальзамированное тело было выкрашено в красный цвет и выставлено напоказ в одном из языческих храмов. Изречение: „на миру и смерть красна“ здесь явно не подходит, а вот валериана – Божие успокоение!» – подумал, захмелевший, от спиртовой настойки валерианы, Ильич. Но тут же всплыла в его голове ассоциация красного набальзамированного тела Валериана, с набальзамированным телом, изображающим Ленина, в мавзолее, на Красной площади! А сравнение масштабности грехов Валериана и Ильича, и явное многократное превосходство греховной масштабности Ильича, вновь всколыхнули в его душе бурю горьких чувств, и спровоцировали отчаянное сердцебиение! Эти душевно-сердечные бурные волнения, Ильич, не раздумывая, принялся утихомиривать (будто подливая масла в огонь, или заливая пламя бензином) лошадиной дозой алкоголя, но допился лишь до белой горячки! И пригрезились ему, на донышках опорожнённых им бутылок, обидно дразнящие его, зелёные, синие и лиловые черти, строящие ему рожи и показывающие неприличные, но красноречивые жесты!
– На обиженных воду возят, так вы, черти собачьи, хотите меня обидеть так, чтоб всю морскую воду, на мне, можно было в ад перевезти?! Да я всех вас, вместе с тарой, побью! – вскричал Ильич, и стал вдребезги разбивать бутылки о стены комнаты, но в звоне бьющегося стекла, ему чудился звонкий и наглый смех чертей! Теперь они виделись ему в осколках разбитых бутылок, будто люди в окнах домов, и он яростно попирал ногами эти осколки, но это лишь усиливало звучание «наглого смеха»!!
Наконец, Ильичу удалось, в порошок, растоптать осколки бутылок сапогами, и одержать кажущуюся победу над чертями «стерев их в порошок» – словно жерновами мельницы перемолоть зерно в муку! Отмучившись этим занятием, он заснул от усталости.
Проснувшись, он осознал, что его победа была лучше пирровой тем, что была бескровной, даже его «ахиллесовы» пятки не пострадали, как и иные части подошв ног, не говоря уже об ахилловых сухожилиях; но хуже тем, что была лишь галлюцинацией. И пусть прежние его мечты и моральные ценности были, ещё до этого, вдребезги разбиты, но евангельские моральные ценности в нём не пострадали, а муки совести вновь напомнили о себе, они казались ему более мучительными, чем знаменитые «танталовы муки»!! Ильичу даже, с горя, померещилось, что он находится не на вилле «Паскуале», а в подвале «Ипатьевского дома», и на белой стене, страшнее, чем в фильмах ужасов, идут видения казни семьи бывшего императора Николая II, во всех кошмарных подробностях!!! В Ильиче взыграл гороскопический телец, и он, с горя и бед, стал своим мощным лбом биться о стену, да так, что, разбив лоб и проломив наружную стену, вывалился на улицу, в бессознательном состоянии.
Над Ильичом сжалился подросток по имени Чиччо, торговавший рыбой. Он погрузил Ильича на тележку с вяленой рыбой и докатил до своего дома, а, затем, вместе со своей матерью Еленой, уложил бесчувственное тело Ильича на топчан, в своём небольшом домишке.
Елена раньше работала медсестрой, и, вскоре, ей удалось привести Ильича в чувство, но когда он взглянул на Елену, то его охватило ещё большее чувство – чувство любви к ней!! С первого взгляда и до мозга костей, влюбился Ильич в красавицу Елену, достойную называться, с его точки зрения, Еленой Прекрасной!!! Елена вдовствовала уже больше года, ибо её муж – рыбак Марчелло Родари отправился в море на лодке за рыбой, но буря отправила его самого на корм рыбам. Елена не пыталась строить из себя Пенелопу, но положенный год добропорядочно пробыла в трауре по мужу, непреклонно отшивая от себя женихов, жигало, донжуанов-ловеласов, альфонсов и прочих мужиков. Брезговала она и лесбиянством и мастурбацией, но прикольный вид Ильича, с громадной шишкой на лбу, горящими, от громадной любви и восторга, глазами, тронули её сердце огнём платонической любви, поскольку её католическое воспитание не позволяло ей телесной близости без венчания. Пробойный Ильич, на сей раз не пошёл на абордаж женского тела, и, не подвергая себя более греху прелюбодеяния, а следуя евангельской морали, сделал Елене официальное предложение вступить с ним в законный брак после того, как он получит от Надежды согласие на развод. Зашифрованную телеграмму с этим требованием он отправил Сталину. Елена же дала своё согласие на брак с ним, после его развода с женой, тем более что он заверил её в том, что согласие РПЦ на развод, и согласие Папы на их брак будет получено. Неописуемая красота Елены подвигла его на безумный шаг: взяться за кисть и превзойти самого Рубенса так же, как красота Елены Родари превзошла красоты Изабеллы Брандт и Елены Фурман. Ильич даже уговорил Елену позировать ему обнажённой на фоне моря и развалин императорского дворца. На картине Ильича, Елена символизировала красоту, которая спасёт любого беззащитного, символизируемого мышкой, от любой агрессии и грехопадения, символизируемого змием, если только красота не одурманится самолюбованием и разобьёт зеркало о голову змия – оглушив его, пусть и глухого к мольбам о пощаде. Иные мнения и впечатления от картины, Ильич оставлял на совести зрителей. Любовь Ильича к Елене, хотя и не поколебала его евангельских моральных принципов, но значительно ослабила муки совести, они были почти заглушены ликованием от взаимной любви. «Тит Флавий Веспасиан разрушил Иерусалим, разграбил и разрушил Иерусалимский храм, сам поразил двенадцатью стрелами двенадцать защитников Иерусалима. Кроме того, он приказал зарезать и распять множество иудеев и христиан, хотя, по словам Светония, от природы отличался редкой добротой! Мало того, он обещал, но не женился на иудейской царице Беренике. Когда же он стал императором, то делал римлянам добрые дела, говоря: «Никто не должен уходить печальным после разговора с императором», а когда вспомнил, что за целый день никому не сделал хорошего, то горестно воскликнул: «Друзья мои, я потерял день!» Римский простой люд его любил! Жил и правил он недолго, но божественным средь римлян прослыл! И хотя в опере Моцарта «Тит» и воспевается его «мягкость», но, с иудейской и христианской точек зрения, он – слуга дьявола! Всем не угодишь! Если Мефистофель в «Фаусте» у Гёте говорит:
«Я – часть той силы, что вечно
хочет зла и вечно совершает благо»,
то это – дьявольская шутка! Я же неминуемо спасусь любовью, ибо любовь моя к елейной Елене настолько велика, что, воистину, Бог есть любовь, и только Бог-Любовь спасёт мир!!! Красота любви явлена в Елене, и эту красоту не соблазнит, не опорочит и не исказит никакое зеркало, и никакой змий! Торжество прекрасной любви будет вечным, как эта картина!» – подумал влюблённый Ильич, очередной раз, любуясь своим произведением искусства.
«На мой взгляд, изображение Елены куда прекрасней, чем изображения пышнотелых красавиц на картинах Рубенса и Кустодиева!! Это благодаря тому, что моя Елена – мой идеал женской красоты и моя муза! Не был я никогда в распоряжении ни Ульяна, ни Ульяны, что бы там ни говорила моя настоящая фамилия, но был Надеждин, был Инессин, был Лидин, а теперь я, воистину, Ленин-Еленин!!! А, кроме того, я ещё и Амурский, поскольку Амур скрепил наши сердца любовными стрелами, посему можно назвать и Купидонским, на римский манер. А вот Олениным, уверен, что мне быть не придётся, ибо моя Леночка мне развесистых рогов не наставит, и даже телячьих, ибо верность мне будет блюсти! Это иные Лены-Елены так изменчивы и выходят за рамки приличия, как река Лена свободная ото льда и выходящая из берегов. А моя Лена – исключение из этих правил, иначе говоря, единственная, кто правила приличия соблюдает! Она – само чудо среди законов диалектики, со своей верностью мне и своей неизменной любовью ко мне!! Она – лучшее творение Творца!!! Тогда как даже Констанции (если таковые имена ещё остались), наряду с прочими девками, постоянны лишь в изменах!!» – в любовном угаре «констатировал» Ильич.
С Чиччо Ильич совершал прогулки по острову и купался в море. Хотя они с ним, вдыхая солёный морской воздух, глотая капли морской воды, вкушая солёную рыбу, что так приходилась по вкусу влюблённому Ильичу, и не съели ещё пуда соли, но стали друзьями «не разлей вода»!
«Чернышевский меня глубоко перепахал, Маркс засеял семенами революционного сорняка, но здесь на Капри оказался такой климат, который губителен для этого сорняка и благоприятен для прорастания зёрен христианства, дремавших в душе моей! Не случайно ведь, что и фракционная Каприйская школа здесь стала загнивать, не принося плодов, и даже переезд в Болонью её уже не спас от гнилого распада. Плоды же моей христианской души будут здесь такими, какие не только Мичурину, но и всем фантастам не снились! Эх, пробыл бы я на Волшебном Капри с месячишку, в 1908 или 1910 годах (но без Инессы и „Феномена“, ибо ведьмы они и на сказочном острове – ведьмы), пройдя такой вот курс полноценного лечения от венерической и революционно-партийной дури, так не было бы на моей совести Октябрьского большевистского переворота и прочих смертных грехов!! С каждым происходить может то, на что он способен, я же способен был на великий и ужасный Октябрьский переворот! И вот здесь, ныне, в душе моей произошёл Великий переворот, но уже в ином направлении! Тогда как мелкие душонки: Горького, Богданова, Базарова, Луначарского и прочих, на это были не способны, и этого им было не дано, а дано было лишь угасание. Но Бог им судья, я собой не кичусь, а с болью и радостью констатирую упрямые (но отнюдь не как осёл) факты! Сожалею я, что много говна в „люди“ вывел, и много людей в говно извёл! На дураках сидеть и дураками погонять – в этом истинной чести маловато! А в том, что я много умников в дураках своим Октябрьским переворотом оставил и много, затем, из страны выпихнул, то это ныне моя Великая скорбь, наряду с Великой моей скорбью по мной и из-за меня убиенных! О, мой проклятый, бесчестный, „бесчеловечный“, Великодьявольский переворот! Тебя долго будут всячески поминать люди! О, мой прекрасный внутренний Великоархангельский переворот!! Тебе должно быть вечно благодарно человечество!!! А уж я-то до гробовой доски, как минимум, а там, если Бог даст, то всю „Вечную жизнь“ славить буду тебя!!! Даже то, что, согласно Ого́, всё повторится, в своё время, меня сейчас не расстраивает, ибо и „Вечная жизнь“ повторится, а красота и любовь Елены сполна стоят всех выпавших мне страданий!!! Пусть всё повторяется бесконечно, от бесконечно повторяющейся Елены я не устану никогда! И думать не хочу иначе!! Женюсь на ней, под фамилией Ульянов, ибо был под этой фамилией крещён, а паспорт, на эту фамилию, и Итальянское гражданство получу от Бенито», – так рассуждал и планировал Ильич.
Опасаясь возврата к прежним моральным ценностям и разрыва, на этой почве, с любимой женщиной, Ильич, уже не слушая предостережений врача, упорно продолжал лечение, надеясь закрепить достигнутый результат. Но передозировка лечения сыграла с ним злую шутку: он начал всё больше тяготеть к прежним моральным ценностям, а любовь к Елене, хотя и оставалась большой, но стала приобретать иные оттенки: Ильич невольно стал ревновать её к Чиччо, подозревая в нём проявление Эдиповых комплексов, а в ней – склонность к инцесту. Ильич, в отчаянии, прекратил лечение, но это лишь замедлило регрессию к прежним моральным ценностям, и замедлило закипание ревности.
«Чёртов остров! То тебе метаморфоза, то обратное медленное перерождение! Нужно будет взять Елену и сплыть отсюда в Венецию – венец её достойный! А ведь любовь – это болезнь, и эту свою самую огромную болезнь я подцепил здесь на острове-курорте, острове-санатории!! Вот так излечился! Влюблённый мужчина – что глупый телёнок! …. О, нет, нет!! Я не дам этим подлым мыслям одолеть меня, мои чувства к Елене!! Она – особенная, а моя любовь к ней – исключение из общих правил!!! Кровать с ней, для меня желаннее любого кресла и трона! Я готов отстаивать своё прекрасное сокровище до конца, даже если бы пришлось выдержать осаду, превосходящую по длительности осаду Трои! Нет уж, батенька Иосиф, меня отсюда никаким „троянским конём“ не выманишь! Дудки!!! Сам чисть эти „Авгиевы конюшни“ Советской России!!! Смывай их потом и кровью строителей твоих каналов, реками крови массовых репрессий!!! Ты воссиял Сеяном, посеянным мной, но тот Сеян даже с Тиберием не сумел толком совладать, а тебя-то я бы мог плевком погасить, но ты и плевка моего не стоишь! Тоже мне, выдумали лозунг: „Сталин – это Ленин сегодня!“, спутали Божий дар с яичницей! Впрочем, в голодной Советской России, и яичница – Божий дар! Конечно, иной раз меня подмывает тряхнуть стариной, и обновить весь этот „мир голодных и рабов“ великими потрясениями: сделать голодными и рабами господ, и дать вкусить их голодным массам! Но я с этими желаниями, хотениями и помыслами борюсь, и Елена мне в этом здорово помогает! Для меня этот остров уже не Капри, а остров Святой и Прекрасной Елены, в отличие от острова просто „Святой Елены“ – последнего печального места ссылки Наполеона Бонапарта!» – подумал, стоя на берегу и вглядываясь в величественное пространство моря, Ильич. Казалось, что морская даль сливается со светом садящегося на горизонте солнца в безбрежный космический океан! У берега, в тёплой, как парное молоко, воде, будто резвый дельфин, плавал беззаботный Чиччо.
«Я тоже в юности недурно плавал, но потом, увы, стал утопистом! Слава Богу, что здесь мне удалось всё же выплыть, в отличие от „утописта“ Бонапарта, сосланного на чужое и чуждое ему „святое“ место! Уж лучше ему было погибнуть на поле брани, чем средь морей лжи, клеветы, брани, предательства и прочей грязи, которые с него не смог смыть и Атлантический океан!» – вздохнул Ильич, и перевёл свой взор в сторону Неаполя, и остановил его на Везувии, «адской вершине, водружённой среди рая», как метко заметил Гёте. Ильич вспомнил, как в 1908 году они с Горьким побродили по руинам Помпеи и, совершив восхождение на вершину Везувия, заглянули в его кратер и почувствовали, как дышит старый, неуспокаивающийся вулкан.
«А ведь это мы с Горьким вдохнули тогда в Итальянские недра буйный революционный дух, от нас исходящий! Да так, что в конце того же 1908 года в Италии произошла страшная трагедия: древний город и порт Сицилии – Мессина был разрушен сильнейшим землетрясением, более половины жителей города – свыше 80 тысяч человек погибли под руинами! Горький тогда, чтобы как-то загладить свою вину, перевёл крупные суммы денег: своих и чужих пожертвований из России, на помощь пострадавшим. А я тогда вины своей не осознал, ибо готовился к тому, чтобы разрушить старый мир до основанья, а затем построить наш новый мир! А теперь вот краснеть за это приходится уже не по политической принадлежности! О, превратности судьбы! О, жребий великих исторических личностей! Я прибыл на Капри почти в том же возрасте, в каком сюда удалился Тиберий, а Наполеон умер на Святой Елене почти в том же возрасте, в каком я „умер“ в России!!» – растрогался Ильич и, преисполнившись вдохновения, не устоял от того, чтобы прочесть стихотворение Лермонтова «Святая Елена». Голос Ильича вознёсся над морем, и ему казалось, что он сам летит вместе с ним. Активно жестикулируя руками, словно взмахами крыльев, Ильич декламировал:
Почтим приветом остров одинокой,
Где часто, в думу погружен,
На берегу о Франции далёкой
Воспоминал Наполеон!
Сын моря, средь морей твоя могила!
Вот мщение за муки стольких дней!
Порочная страна не заслужила,
Чтобы великий жизнь окончил в ней.
Продекламировав стихотворение лишь до половины, и даже не вспомнив, что небольшая часть острова (0, 14 квадратных километра) – два дома, где жил Наполеон Бонапарт и долина где он был похоронен, принадлежат Франции, а ныне тело Наполеона I покоится в Париже, Ильич узрел рукотворную темноту, ибо две женские ладони закрыли ему глаза. Ильич порывисто обернулся, но в его глазах опять потемнело, когда он увидел улыбающуюся во весь оскал Фотиеву.
– Здравствуй, Володенька – Воланд ты мой волшебный!! Я сбежала к тебе! – огорошила его бывшая пассия.
– Золотце моё, ты лишаешь меня конспирации, как сексуальный маньяк лишает девственности невинное дитя! – исторг вопль души Ильич.
– Нет, нет, Володя!!! Нам нужно сбежать отсюда!! Крупская-то собралась ехать к тебе, до смерти охота ей с тобой повидаться, и так и сяк с тобой поваляться. Иосиф же, подлец, хочет тебя заранее ликвидировать, и заменить тебя двойником, чтобы с помощью его морочить ей голову, и она бы не вздумала выкаблучиваться, а лишь отплясывала ему, под его дудку! А кроме того, хочет, посредством и от имени подставного Ильича, морочить голову Троцкому своими советами. Зная тебя, я уверена, что здесь найдётся преданный тебе человек, который ликвидирует подставную сволочь, а заодно и пучеглазую жабу – Крупскую! А мы, о мой Воландочек, давай скроемся, средь паломников, в Палестине! Ах, какие там в Мёртвом море целебные грязи!!! Из них ты отнюдь не мертворожденным выйдешь, а – будто воскресшим!!! И, если угодно, то не просто в иудейского царя, а – в Мессию, или в Верховного вождя сионократов выйдешь из этой грязи!!! Сионократы-то куда как посильнее Сталина, Гитлера, Муссолини, Хирохито – вместе взятых, включая всех их шестёрок!! Влиятельные масонские ложи, как верные псы, лягут у твоих ног!!! А из политической грязи мы вылепим там могучего Голема, который размажет всех твоих врагов, будто сопли! Ты ведь знаешь, что я всегда совала свой нос во все дела, и обладаю безошибочным нюхом! Я разнюхала и коварные помыслы Сталина, и чую, что скоро возродится «Земля обетованная», и будет иметь решающий вес в мире политики! Так кому, как не тебе: цадику и Вождю-избавителю, в глазах интернациональных масс, явить себя миру, во Втором пришествии своём, но уже на Святой земле! Дабы в тебя поверили не только ныне безбожные массы, но и массы верующих в Бога, и, таким образом, вновь обновить взгляды масс на социализм, что обеспечит ему победоносное миролюбивое шествие по миру, и значительно повысит КПД масс!! Сионократы и масоны – не дураки, они-то постараются извлечь выгоду от сотрудничества с Богом трудящихся масс, ну а ты-то сумеешь извлечь из этого максимальную выгоду своему делу, ибо ты – Величайший Гений всех времён и народов!!! В прошлый раз ты воссиял в Северной Пальмире, носящей ныне твой псевдоним, а ныне воссияешь в Иерусалиме, и не в поддельном «Новом Иерусалиме» под Москвой, а в подлинном – святом месте для иудеев, христиан и мусульман!!! Такое ни Святому Петру, ни Петру Великому даже не помышлялось! В роли Николая Чудотворца или Деда Мороза ты перед детьми здорово выступил на Новогодней ёлке, а перед массами ещё эффектней выступишь в роли Мессии, в Иерусалиме – будущей столице мира!!! А, главное, выступишь там чрезвычайно эффективно!!! А этот поп-растрига Иосиф, после твоего отлёта, Новогодние ёлки запретил, но я всё же вынудила его в тридцать пятом году вернуть народу сказочное Новогоднее утешение, причём, разрешили отмечать и Новый год, и Старый Новый год!! И это благодаря введённому тобой в Красной России новому календарю! Это для масс не «один чёрт» и не «одна херня», а – двойная радость!! Пусть кому-то и кажется, что это одно пьянство и разорение, или много и того и другого! Всем не угодишь, но, главное, угодить большинству! А что касается нас с тобой, Воландушка, то привезённая мной часть бывшего церковного золота из партийных закромов, позволит обойтись и без открытых счетов в банках и сберегательных кассах, счетов, с которыми Иосиф скоро «сведёт счёты» – вот-вот захлопнет! Да мы и сами можем стать золотой партией, тогда как Крупская была тебе явно не пара! В подходящее время, в Палестине, ты откроешь мне небо в алмазах, которое, затем, благодаря тебе, засверкает над всей Землёй!!! Я же, ни за что и никогда тебя не покину!!! – со знанием дела, сказала она.
Ни Сталин, ни Гитлер, ни Муссолини своими просьбами покой Ильича здесь пока не тревожили. Троцкий посылал было на Капри из Мексики своих «ходоков» к Ильичу, роль которого тогда играл здесь Яков, Яков же и обнадёжил Льва тем, что неофициально его поддерживает, а официально поддержит тогда, когда сочтёт, что для этого пришло время. Но вот от Фотиевой прозвучала отнюдь не просьба, а настойчивое требование, не уступающее по жёсткости требованию большевистско-партийному! В голове Ильича, как рыба об лёд, билась мысль: «Сюда на Капри ссылали неугодных баб, но и Фотиева и Крупская для меня рай с Еленой превратят в каторгу, если останутся с нами, а без Елены мне везде будет сущий ад!»
Фотиева крепче удава обвила руками его руку и «прошипела»: – Милый, я теперь от тебя ни на шаг никуда не денусь! Нам нельзя опаздывать, в порту стоит голландская бригантина «Морской волк» с паломниками, на которой я сюда добралась, там есть наши места! Уже через час – ровно в семь вечера, она отчалит в Палестину!
Оценив ситуацию, Ильич прошептал: – Лида, вон там купается мой человек, я сию минуту договорюсь с ним, насчёт ликвидаций Крупской и подставного «Ильича»!!
Раздевшись, Ильич быстро доплыл до Чиччо и, сообщив ему адрес Якова, шёпотом велел срочно побывать там и передать Якову дословно: «Михай Львович Краплёный нижайше просит Вас: сегодня, в восемнадцать тридцать, быть в гальюне голландской бригантины „Морской волк“!!! Это необходимо сделать, во что бы то ни стало!!! Положение архисерьёзное!!! Промедление смерти подобно, для Краплёного, и грозит мировой катастрофой для человечества!!!» Проворный Чиччо быстро добрался до берега, и бросился выполнять поручение. А Ильич, вернувшись на берег, неспешно оделся, и, рассчитывая свои шаги, чтобы к половине седьмого вечера быть на «Морском волке», прошествовал, под руку с Фотиевой, к причалу. Взойдя на бригантину, Ильич поспешил в гальюн и, увидев там поджидавшего его Якова, приложил палец к губам, а затем, тревожным шёпотом, сообщил: – Яков, за дверью сторожит меня Фотиева! Она намерена забрать меня в Палестину, к берегам Мёртвого моря! Для меня это смерти подобно, ведь я здешнюю красавицу Елену люблю, а Фотиева сейчас для меня хуже того вепря, от которого ты меня спас! Помоги мне, Яков!!!
– Я понял, что если ты назначил мне встречу в гальюне, значит твоё положение таково, что ты опять обосрался, и твоё место возле параши! Выходит, эта сука, как позорная волчара, загнала тебя в гальюн! – усмехнулся Яков, и добавил: – Но мочить её даже здесь, я не намерен!
– Конечно же нет! Я не хочу, чтобы ты брал грех на душу и пачкался в туалете! Наоборот, плыви с ней в Палестину, и верни там русской православной церкви часть церковных сокровищ, которую она везёт с собой! Это же святое дело, которое спишет с тебя уйму грехов! К тому же, она желает явить там миру антихриста, под видом Мессии, и только ты сможешь по-настоящему расстроить там её планы! Решайся на благое дело! – умоляюще, выдавил из себя Ильич.
– Здаётся мне, что она – подсадная утка рябого Иосифа! – иронично заметил Яков.
– Но, ты-то сумеешь любую подсадную утку превратить в больничную утку, для него! – как мог, подхалимничал Ильич.
– Говорят, что берега Мёртвого моря – это самый низкий участок суши Земли, но возвращение в церковный общак принадлежащих ему ценностей – это, на мой взгляд, высокий поступок, благородное дело, стоящее свеч! Согласен пойти на это! Не взирая на твой подхалимаж, готов рискнуть, это тоже благородное дело! – с азартной решимостью, сказал Яков, и тут же сострил: – Принимаю твой «волчий билет» на проезд на этом «Морском волке», а ты – зайцем, иль крысой драпай отсюда!
– Я рад, что ты вошёл в моё положение! Тебе и раньше это великолепно удавалось! Я готов был бы тебе отдать и свой большевистский и свой фашистский партбилеты – эти прежде самые дорогие для меня вещи! Ибо разум мой, ныне, в согласии с Господом Богом – возлюбил я Его всем сердцем и всем разумением своим – как самого себя, и, в полной гармонии с этим, отдал сердце своё самой добродетельной христианке, самой прекрасной итальянке, с прекрасным греческим именем: Елена! Если же, в моё отсутствие, это сердце выбьет из её рук какой-нибудь подлый «Казанова», с помощью приворотного зелья, то оно разобьётся, и его пламя превратится в мировой революционный пожар, который, в отличие от сердечного огня Данко, или Благодатного огня у гроба Господня на Пасху, спалит весь мир дотла!!! Сам же я, вдали от Елены, мог бы с ума сойти от ревности!!! А взять её туда, как и жить на Капри втроём с Фотиевой – это капут и «пиздец»!!! – возбуждённо, прошептал Ильич.
– То, что может произойти с твоим сердцем, разумом и миром, я учёл, принимая решение, ибо был информирован о твоей глобальной любви к Елене, и тому, что ты встал на путь исправления! Клёвый пацан Чиччо меня в этом убедил. Да, на кой чёрт нужно твоё революционное полымя?!! Давай мне свою «волчью шкуру», ради покаянного попадания на Святую землю, можно и с волками повыть! Свято место пусто не бывает, но лучше уж занять там его мне, чтобы мне самому пусто не было на этом и том свете!! А уж на святом месте я эту шкуру, как и свои грехи, сброшу!!! – произнёс Яков, протягивая руки к облачению Ильича.
– «Человек человеку волк» – утверждал в своей «Ослиной комедии» Плавт, но ты мне – друг, товарищ и брат!!! – растрогался Ильич.
– Поскольку мы с тобой не курим, то хорошо было бы, чтобы вместо табачка у нас дороги были непересекаемо врозь, «друг, товарищ и брат» мой! – съязвил Яков.
Яков переоделся в верхнее облачение Ильича, переобулся в его штиблеты, а Ильич надел на себя кожанку и брюки Якова, и обулся в его туфли. У привыкшего бриться, под Краплёного, Якова, лицо было гладко выбрито, как и у Ильича. И, на всякий случай, Яков носил с собой такой же парик с бакенбардами, как у Ильича, теперь в париках были оба. Два парабеллума, из карманов своей куртки, Яков не взял, посчитав, что на Святую землю следует прибыть с покаянием, а не с оружием. Выйдя из гальюна, Яков узрел спешащую к нему Фотиеву, с которой, под ручку, и проследовал в каюту. А Ильич, взглянув на часы и определив по ним, что до отхода судна осталось 20 минут, выкроил себе пару минут на то, чтобы облегчить свой кишечник и мочевой пузырь, после изрядного волнения, из-за угрозы путешествия с Фотиевой.
«Слава Богу, всё обошлось! И скоро мы будем плавать с Еленой в гондолах, по улицам-каналам Венеции, где всё течёт, но и остаётся разнообразно прекрасным, под стать неувядающей красоте Елены! Пусть и жизнь наша будет там долгим и интересным Венецианским карнавалом, длящимся столько же лет, сколько лет назад возникла традиция Венецианского карнавала!» – с облегчением, подумал Ильич, но, через мгновение, задницей почувствовал, что это парусное судно быстро двинулось в путь. Ильич, придерживая расстегнутые брюки и пытаясь бежать быстрее судна, пробежал по верхней палубе, и своими глазами удостоверился в том, что бригантина «Морской волк», при попутном ветре, мчится на всех парусах, быстрее иного волка. Тут ярость обуяла Ильича, заячьей трусости как не бывало, а о, по-рыбьи, хладнокровном решении вплавь добраться до Капри, не возникло и мысли. Ильич свирепым быком ворвался на капитанский мостик, где находились капитан с помощником.
– У вас что – крыша поехала, господин матёрый?! – заорал Ильич, обращаясь к капитану. – Вы отчалили на восемнадцать минут раньше положенного времени, и далеко не все пассажиры-паломники успели взойти на борт! Немедленно возвращайте судно к пристани Марина Гранде!!! – потребовал он.
– О, нет! Судно зафрахтовала одна дама, и кроме неё, и, с её позволения, Вас, на судне не должно быть пассажиров! Какой-то малец пытался сюда забраться, но дежурный матрос его прогнал. А о том, чтобы отчалить в то время, в которое это и было сделано, меня попросила дама, зафрахтовавшая судно, та, с которой Вы и взошли на него. Вы даже уже почти успели переодеться, но даже не удосужились прояснить с ней всех вопросов, мой дорогой пассажир?! – слегка удивлённо, промолвил капитан.
«Значит, Чиччо отвлёк внимание дежурного матроса, а Яков воровито-ловко и незаметно прошёл на судно, а меня опять провели, и в прямом и в переносном смысле! Ну, нет, Лидка! Пусть сейчас и без семнадцати девятнадцать, но это для меня, как говорится, «ещё не вечер»! – мысленно отреагировал Ильич. – Верните меня на Капри, я Вам, за это, хорошо заплачу!! – взмолился он, застёгивая брюки.
– Нет, я больше всего дорожу своей честью и репутацией, а потому взяток не беру! Только если дама сама лично распорядится о возвращении, я верну судно к этой пристани, несмотря на то, что такое быстрое возвращение к стенкам – плохая примета! Я дал команду: «отдать концы» вполне законно, ибо мне за это заплачено, а мной там за всё уплачено! Вашу же проблему может решить дама, или спасательный круг, – невозмутимо, ответил капитан.
От этих слов, волнение в душе Ильича достигло своего апогея, и чувство возмущения гигантской волной разрушило и смыло из его души остатки евангельских моральных принципов, которые ещё месяц назад были прочнее дотов и дзотов, но в результате передозировки в лечении, стали подобны пляжно-песочным строениям. Ильич выхватил из правого кармана куртки парабеллум и заорал: – Э, нет! Ёб твою мать! Вот что мне поможет решить эти проблемы! Концы свои вы сейчас отдадите, если судно не пришвартуете у пирса Капри! А ну, причаливайте к стенкам Капри, говорю, а то я вас – подлецов, сам к стенке поставлю!!
Капитан, ударом ноги, выбил парабеллум из рук Ильича. А помощник капитана угодил Ильичу ногой в пах, «угодил» ему ещё и тем, что Ильич, согнувшись от боли, правой рукой схватился за пах, а левой успел выхватить из левого кармана второй парабеллум, и «угостить», налево и направо, капитана и его помощника пулями в живот! Да, к тому же, добавил каждому из них по пули в голову, со словами: «избавляю вас от всех земных и водных страданий!!»
Разыгравшуюся нешуточную сцену заметил один из матросов, и, с криком, как показалось Ильичу: «полундра!!», он, а вместе с ним и вся оставшаяся в живых команда судна, дружно спустила за борт спасательную шлюпку и попрыгала в неё, в поисках спасения от жуткой расправы.
Ильич поднял с пола выбитый из рук парабеллум и, потрясая обоими парабеллумами, орал вовсю мочь: – Крысы водяные! Норы себе и́ щите?! На дне их и найдёте! Билет туда я вам прокомпостирую!!!
