Читать книгу: «Чем чёрт не шутит. Том 2», страница 7

Прицелившись, Ильич несколько раз выстрелил в шлюпку, моряки же, что было сил, гребли к Капри, кто-то сидя в шлюпке, а кто-то и вплавь: брасом, кролем, баттерфляем …. А Ильич не унимался: – Скоро я к вам вашу фрахтовальщицу Фотиеву отправлю, она вас по-собачьи плыть научит, а ещё лучше – трупом!!

А несколькими минутами ранее, когда Яков с Фотиевой находился в каюте и почувствовал, что судно отправилось в путь, Яков воскликнул: – Что-то раньше времени началось отплытие, к чему бы это?!

– Пока, милый, ты «заседал» в гальюне, я распорядилась, чтобы судно вышло в плавание. Нет, не потому, что боялась, что ты в последний момент можешь сдрейфить, найти иные пути решения проблемы, сплавить меня от себя, а потому, что в нашем деле подстраховаться никогда не помешает! Чего лишние минуты тут болтаться, так и морскую болезнь можно подхватить! А пилигримы сочли, что Капри – это и есть Божий рай, о котором они мечтали, в нём они и остались! – в приподнятом настроении, отшутилась Фотиева.

«Ильич, вероятно, не успел смыться с судна подобру-поздорову! Скорее всего, у него, от такого сюрприза, „земля из-под ног ушла“! Вот только бы он умом не тронулся от ярости, что вместе с парусами и его надули! Да не устроил бы бунт на корабле – бессмысленный и беспощадный!» – с плохим предчувствием, подумал Яков. И в это время, они услышали звуки выстрелов, испуганные вопли матросов, и их бегство по палубе. А выскочив на палубу, вместе с Фотиевой, Яков удостоверился в том, что предчувствие его не обмануло.

– Что это за пират на капитанском мостике, ужасно похожий на тебя?! Неужели мы не успели смыться от подосланного Сталиным твоего двойника?! Кошмар и дикий ужас!! Он с двумя пистолетами, и уже замочил капитана и помощника!! – содрогаясь от ужаса, восклицала Фотиева.

– Это 8 зарядные, калибра 9 мм парабеллумы, образца 1918 года, немецкого изобретателя Люгера. Каждый из этих парабеллумов настолько красивый и удобный в руке, что появляется дьявольское искушение пострелять, недаром их название, в переводе с латинского языка, означает: «готовься к войне»! А войну с тобой и твоей командой, начал Владимир Ильич Ленин, в образе Краплёного, – хладнокровно, «успокоил» Фотиеву Яков, увидев невдалеке идущий пересекающим курсом люгер, под греческим флагом и названием: «Морской ангел». Этот люгер Яков в шутку называл «Морским дьяволом», ибо принадлежал он ученику и другу Якова – контрабандисту Аристотелю Онассису, который и ходил на этом «Ангеле» на чертовски удачные дела! Этот парусный люгер, в руках Аристотеля, и мог стать спасением от люгеров-парабеллумов, в руках Ильича.

Яков, как на духу и одним духом, скороговоркой, вкратце, сообщил Фотиевой суть проблемы, добавив лишь то, что Ильич мог бы сам ей о них двоих рассказать на Капри, и попытаться обмануть её, назвав себя Яковом, а его, выдав за Ильича. Но побоялся, видимо, что она стала бы дотошно выяснять, кто есть кто: измерять и рассматривать их причинные места (причиндалы), и таким образом, разоблачила бы обман! – Ильич-то свою Родину «на хую видал», и хуй его ты знаешь, как свои пять пальцев! А вот у меня на хую не Родина, а родинка, и хуй мой заметно больше Ленинского, но этого ты, в угаре страсти, в Горках не заметила, а Ильич мне на это указал, когда мы с ним на Капри девок тешили! Я дал согласие на поездку с тобой, ради отпущения грехов на Святой земле, коих у меня скопилось не мало! Как видишь, исповедь моя тому подтверждение, а если бы с тобой от начала до конца был Ильич, то Якову бы здесь делать было нечего, тем более так бешено себя вести! А будь я Ильичом, то не стал бы его защищать, а на себя наговаривать! Не за сокровищами твоими этот убийца пришёл, а жизнь твою отнять хочет, на первой рее повесит за то, что ты хитростью осталась-таки между ним и любимой его Еленой! Хочешь, чтобы я тебе свой хуй с родинкой предъявил, как удостоверение моей личности с печатью, доказывающее, что мои слова не хуйня?! – чистосердечно, произнёс Яков. Вдобавок, Фотиева услышала весьма убедительные угрозы в её адрес со стороны Ильича.

– Ой, нет! Но что делать?!! – не находила себе места Фотиева.

– Беги и укройся в гальюне, ибо Ильич сейчас нагрянет в каюты, для расправы над тобой! Я его успокою, скажу, что ты, в панике, бросилась за борт, и уже скорее всего находишься на дне, где тебе, якобы, и место! Тебе сейчас главное не попасть под его горячую руку, тем более с огнестрельным оружием! Беги, я тебя прикрою и остужу ему голову, если потребуется, то и холодным оружием! – сказал Яков, указывая взглядом на брошенный на палубе нож судового кока, не менее надёжный в этом деле, чем морской кортик.

Фотиева, не раздумывая, бросилась в гальюнное укрытие. А Яков, не мешкая, зашёл в её каюту и выволок оттуда на верхнюю палубу, набитые церковными ценностями: два саквояжа и рюкзак! Он успел привязать толстой леской этот ценный груз к попавшимся под руку пяти спасательным кругам, как бригантина сильно накренилась, по ходу, на левый борт, что дало возможность Якову соскользнуть по палубе и легко переправиться за борт, вместе с подготовленными к сплаву ценностями. Ильича же крен судна застал в тот момент, когда он, со словами: «сука подкабельно-корабельная, надуть меня решила?! Думаешь я тебе мыльный пузырь – лопну и никаких последствий?! Да ты у меня сейчас будешь пузыри пускать! Занимайся там своим надувательством, раз оно тебе по вкусу…», превозмогая боль в паху, пытаясь идти морской походкой по качающейся палубе, направился было устроить Фотиевой каюк в её каюте. Однако, опасный крен судна кардинально изменил план его действий и быстроту их выполнений. С ловкостью морского краба, Ильич добрался до штурвала судна. Мимоходом, он увидел злорадное для него зрелище – как перекувыркнулась через борт и скрылась в морской пучине Фотиева. Вдохновлённый этим зрелищем, Ильич мощно и радостно крутанул штурвал в противоположную крену сторону, рассчитывая, что это будет сродни повороту колеса Фортуны в лучшую для него сторону – в сторону достижения любимой Елены, а не чуждых ему берегов или морского дна. Но пофартило ему далеко не во всём, ибо бригантину качнуло на правый борт столь сильно, что Ильич, не удержавшись за штурвал, и не устояв на ногах, грохнулся о верхнюю палубу, пробил в ней дыру головой, и, от удара, потерял, по привычке, сознание.

«Вовремя покинул я это злосчастное судно, на котором хозяйничает безнадёжный утопист и взбесившийся позорный волчара – Ильич, а в дерьмовой засаде засела хищная волчица – Фотиева! Да, столь же вовремя я покинул этот плавающий гроб, как прежде своевременно покинул я злосчастный СССР – корабль дураков, идущий безумным курсом большевизма, идеология которого – розовые очки на близоруких глазах недалёких масс! Пусть плыву я не по реке времени, но море времени у меня есть, и на счастливый люгер я попаду, не истратив последней капли сил, попаду – «с корабля на бал»! – подумал Яков, наблюдая, как бригантина, по кривой, разминулась с люгером, и, видя, что на люгере заметили его и сбавили ход.

«Бригантинные морские волчата раньше крыс своё судно покинули, что ж – каждому своё! И хотя креста на мне с юности нет, ибо с юности привык я сам не плошать, на Бога не надеясь, но вот к старости меня к Богу потянуло, даже грешить стало морально трудней! Может это от многолетнего воздействия благодатного климата Капри стал я задумываться о Божьем раю после смерти, и о том, чтобы избежать грозящего ада?!! Были бы Тиберий и Калигула крещены христианами, может быть, их тоже побудил бы Капри к покаянию, паломничеству в святые места и духовному очищению! А вот и Горький и Ильич, видать, ещё до Капри души свои дьяволу продали, как продали, затем, и Святую Русь, так что воздействие Капри на них было столь же эффективным, как мёртвому припарка! А если в душе Ильича что-то и шевельнулось в сторону христианской любви и милосердия, то это, скорее всего, чёртовы шутки и бесовские проделки – их кураж и насмешки – временное благое затишье для грешников, перед адскими страшными бурями и муками продажных душ!» – задумался, было, Яков, отдыхая на «плоту» из спасательных кругов и привязанной к ним ценной клади, и ожидая спущенную с люгера шлюпку. Но тут он почувствовал крепкую хватку на своих ногах, и, оглянувшись, узрел более ужасающую, чем акула или спрут, Фотиеву. Две огромные груди Фотиевой держали её на плаву, будто два спасательных круга. «Такую бабу не утопишь, парафин она, что ли, себе в груди накачала?! Среди морских волн чувствует себя столь же свободно и уверенно, как среди мужиков, или словно пьяный мужик, которому и «море по колено»! – молча, изумился Ильич, и обратился к ней с ехидством: – Мадам, Вы сбились с курса?! Ваш драгоценный возлюбленный Ильич идёт иным курсом, следуйте за ним! А этот балласт Вам только помешает, Вы уверенно держитесь на морских волнах, а с дьявольскими талантами Ильича, легко обойдётесь без церковных ценностей, и обретёте несметную массу «Жёлтого дьявола» – и чёрте где и где угодно!

– Ты ещё скажешь, что заботился обо мне, отправляя в самое безопасное на судне место – гальюн, исходя из того, что говно не тонет, и там есть выход из трудного, как запор, положения! А драгоценности ты, якобы, взял как плату за то, что образумил Ильича! – с саркастической ухмылкой, молвила Фотиева, крепко держа Якова руками за ноги. – Нет уж, милый ты мой, с курса я не сбилась! На черта мне нужен этот, спятивший по своей Ленке, Ильич, когда ты его мне, с лихвой, заменишь, в самом лучшем виде?! Поверь мне, я в тебя по-настоящему влюбилась, после нашей интимной близости в Горках! О, это было восхитительней всех американских горок!!! Я думала, что это так охота пошла на пользу Ильичу, что он так расцвёл: и запах был приятней, и действия гораздо эффективней!! А когда, перед отлётом на Капри, ты сказал, что никому не позволишь себя обвенчать, то я посчитала, что он говорит это для красного словца, ведь Ильич был обвенчан, ради конспирации, с Надькой. Но теперь, милый, всё прояснилось! Я согласна быть твоей гражданской женой! Зато тебя, будь уверен, я выведу, в Палестине, в мировые Мессии!!! Иисус взошёл на Голгофу, а ты взойдёшь на Сион, в качестве Вождя мирового сионизма, сионократии и прочих «измов» и «кратий», заменив их всех культом своей личности, взойдёшь на эту вершину без мук и креста! Все масонские ложи, верными псами, лягут у твоих ног!

Поняв, что, с одержимой бесами или паранойей, Фотиевой спорить бесполезно, Яков постарался её успокоить, тем более что смертных грехов на душу брать больше не хотелось, а желание смыть их покаянием оставалось.

– Я не думаю, что ты – непотопляемое дерьмо, ибо видно, что ты неплохо держишься на воде, будто на водах Мёртвого моря, за счёт своего бюста, то ли дутого, то ли с парным молоком! Но не держи меня за ноги, я никуда не убегу, а шлюпка с люгера сама нас подберёт. На этом «Морском ангеле» сам Бог велел нам плыть к Святой земле!

– Я не держу, а во всём тебя поддерживаю, мой милый! – воскликнула Фотиева, легко приподнимая Якова над плотом, желая этим продемонстрировать, что она – его надёжный оплот, а не этот плот.

– В твоих руках хорошо, но на «Морском ангеле» мне добраться до Палестины – удобней! А ты – ангелом хранителем могла бы плыть рядом с судном, а то ведь, по опыту моряков, женщина на корабле – к беде! – постарался шуткой отделаться от Фотиевой Яков.

– Ни бригантина, и ни люгер – это не корабли, а корыта! Смена же старого корыта на новое, для бабы – в самый раз! Правда, ещё неизвестно, доставит ли этот люгер нас в Палестину, за часть ценностей, или поступит с нами по-пиратски! «Пошутить» над нами, как «Весёлый Роджер», могут и без «Весёлого Роджера» на флаге! – чёрным юморком, грустно пошутила Фотиева.

– Там мои люди, и в них я уверен! – серьёзно отреагировал Яков.

– Вот и чудесно! Не было бы счастья, да несчастье помогло! – обрадовалась Фотиева такому повороту событий.

На подошедшей шлюпке, за вёслами сидели шесть матросов, а в центре её стоял улыбающийся Аристотель Онассис, в белой рубашке, модных, в ту пору, коротких штанишках «Капри» и белых парусиновых туфлях.

– Добро пожаловать, Яков! Ты такой видный человек, что я разглядел тебя даже без бинокля или подзорной трубы, когда ты отчалил от бригантины! И вот, поспешил тебе навстречу! – проявил неподдельную радость от встречи Аристотель, помогая Якову подняться в шлюпку. Матросы же, между тем, втащили в неё Фотиеву и плот.

– Я тоже разглядел тебя издали, Аристотель, ведь даже рыбак рыбака видит издалека, и при дальнозоркости, и при близорукости, и при нормальном зрении, без очков, биноклей, подзорных труб, телескопов. А такие ангелы-орлы, как мы, и подавно! Даже в сумерках, ибо мудры как совы! – улыбнулся Яков.

– А в бинокль я заметил на бригантине какой-то бардак. Какие нужно решить проблемы? – осведомился Аристотель.

– С проблемами команды бригантины пусть парятся карабинеры, а вот нам, с дамой, нужно попасть в Палестину, – ответил Яков.

– С этим нет проблем! Я и моя команда рады составить вам, в этом, компанию! Я иду из Корсиканского Аяччо в Пелопоннесский Каламе, и хотел, по пути, завернуть на Капри, для встречи с тобой, но вот пофартило встретить тебя подальше от карабинеров! Если ты не против, то сбросим груз в Каламе, а оттуда дойдём до Палестины.

– Это по пути, так что в счастливый путь! – согласился Яков, не возразила и Фотиева.

– Древний Аристотель сказал, что правильность пути определяется счастьем идущего по нему. Но, в отличие от него, я имею такого дорогого друга, истины которого делают меня всё богаче и богаче! Я счастлив, идти твоим бесконечно правильным путём, бесценный мой друг и учитель – Яков! – глубокомысленно произнёс Аристотель то, что в других устах и для другого, прозвучало бы как явный подхалимаж.

Вскоре, люгер «Морской ангел», с вновь прибывшими, отнюдь не ангелами, «упорхнул» на крылатых парусах, курсом на вполне земной портовый город Каламе.

А в это время, бригантина «Морской волк» рыскала где-то между Сицилией и Сардинией.

Когда Ильич очнулся и вытащил голову из дыры в палубе, то от красоты увиденного зрелища его охватил восторг такой же силы, какой бывает у человека, попавшего из захолустной дыры в прекрасный город, с витринами зеркальными, с гирляндами огней! Он увидел небо усыпанное звёздами, которые отражались в морской воде, вокруг судна – куда ни глянь.

«Здесь не только небо в алмазах, но и море! Воистину, здесь море величайшей красоты!» – подумал Ильич. Ему, вдруг, показалось, что он летит на звёздном корабле, среди звёзд, в глубинах космоса. Ведь отнюдь не морские звёзды, а космические, кружили ему голову своим чарующим великолепием. Память о прекрасной Елене у него, от перенесённого удара, временно отшибло. Трупы капитана и его помощника выбросило, при качке, за борт, и поэтому ничто не портило Ильичу впечатление от увиденного, и он долго любовался завораживающе-прекрасным зрелищем, и чувствовал себя весьма комфортно. Ветерок дул слабый, бригантину слегка покачивало, как люльку с младенцем, штурвал немного вращался туда-сюда.

«Какой умный звездолёт! Сам корректирует курс своего движения! О, это отнюдь не корабль дураков!» – не поскупился на похвалу Ильич. Но уже через час, поднявшийся сильный ветер и взошедшая полная луна, странным образом, несколько оживили его память и пробудили иное воображение. Ему привиделась Елена, бегущая по волнистой лунной дорожке, искрящейся на воде. Светлый образ любимой Елены, казалось, указывал судну курс движения. Завороженный этим зрелищем, Ильич взялся за штурвал, стараясь вести судно по лунной дорожке, вслед за любимой. Сама природа сопутствовала ему в этом: ветер дул в этом направлении. Когда же на фоне диска луны появлялось очертание птицы, ему казалось, что это воплощение Елены, указывающее ему верный курс к милой на Капри.

– О, моя ласточка! Ты мне дороже всех итальянских ласточкиных хвостов Московского Кремля, ибо он столь же нужен мне без тебя, как Менелаю нужна была бы Троя без Елены. А Лида для меня совсем не то, что Леда для Зевса, я бы Лидку сейчас не то, что в образе лебедя, но и в образе осла трахать побрезговал! О, моя голубка мира! Ради тебя я готов отменить запланированную Вторую мировую войну! Ради тебя, моя пташечка, я дам отбой Адольфу, Бенито и Иосифу! Ты, для меня, вернее путеводных звёзд, точнее любого компаса!! Как прекрасен твой маскарад! Мы обоснуемся в Венеции, где ты затмишь всех на карнавале-маскараде! А с Надькой и Лидкой я проступлю так же, как поступил Коммод со своей женой Криспиной и сестрой Луциллой: сослал на Капри, а оттуда отправил к праотцам! Твой дух и сила твоей любви ведут меня путём праведным, как некогда Бог вёл сынов Израилевых, в образе столпа облачного и столпа огненного, но, в отличие от сынов Израилевых, я ни разу не отрекусь от тебя! О, Елена – моя ты Селена!! О, Богиня, Богиня луны!! – рождались в голове Ильича мысли, видения и психические ассоциации. – Е-е-е-ле-е-е-на-а-а-а Ле-е-е-ни-и-и-на-а-а-а мо-о-я-а-а-а!!! А-а-мо-о-ор, а-а-мо-о-ор, а-а-мо-о-ор!!! – издал он страстный вопль, в сильнейшей экзальтации. Но ничто не вечно под луной! И, вскоре, чарующе-волшебный гипнотический лунный свет освободил мысли и чувства Ильича от любовных оков, усыпив его и наполнив его душу сновидениями и иными мыслями. Ильичу снилось, что он управляет всем Земным шаром, посреди мириад звёзд, как и следует ему – Есенинскому «Капитану земли»! Снилось, что он, чертовски ловко, катит этот Земной шар по Млечному пути – светлому пути коммунистического счастья, а отнюдь не так, как жук скарабей катит свой навозный шар, дабы его закопать и поедать. Но не обошлось и без неприятного сновидения, когда он увидел государственный корабль – СССР, болтающийся, как говно в проруби, в море социальной утопии, которое грозило раскинуться широко и отправить этот корабль в кругосветное плавание. Сумасбродный революционный ветер, зародившийся в головах большевиков и исторгаемый вон, то через их рты, то через их задницы, крепко «надувал» государственные паруса, в образе рабоче-крестьянских масс и прослоечной советской интеллигенции! Но, в отличие от Зевса, родившего мудрую Афину-Палладу из головы, при помощи «трепанации черепа», генсек Сталин рубил не свою голову, а чужие, но ничего мудрого из них не рождалось! Зато, нет левого полушария мозга – нет правого уклона; нет правого полушария мозга – нет левого уклона и детской болезни левизны в коммунизме! А нет вовсе мозга – нет центризма, нет головных болей и мучительной памяти, можно смело двигаться вперёд – по кругу, задницей чуя близкую цель! Тех, кто говорил, что от такого ветра массы спятили и это их Ахиллесова пята, того этой пятой безжалостно попирали. Но такие пророческие сновидения у Ильича были редки, а, в основном, лунный свет наполнял душу Ильича чувством упоительной, хмельной радости и морфийного покоя. Лунный свет – отражённый свет солнца, искажающий направление движения Ильича к источнику «светлого счастья завтрашнего дня», прозрачно-золотой и обманчивой дорожкой струился во мраке грозных волн, а полная луна имела над ним чарующую власть, как над «лунатиком», как лунный серп над покорным мусульманином! Но и ветер, и луна заставляли его двигаться не одного, а вместе c судном. Во сне Ильич «вспомнил», что по зороастрийскому гороскопу, он, якобы, дельфин, и ему приснилось, что он сам, в образе дельфина, мчится в океане блаженства, за стаей золотых рыбок. Но вот психика Ильича выдала новую порцию «чудес»: Ильичу почудилось, что он слышит серенаду голоса Елены, и привиделось, что он рвётся к ней, с пылом цербера, продираясь, сквозь все химеры сновидений и мусорные кучи проблем! Нервная система великого сомнамбула не выдержала такого апогея чувств, и он, повиснув на штурвале, погрузился в летаргический сон. В это время, по небу пронеслась грозовая туча, а на мачтах бригантины зажглись голубые огни святого Эльма. Судьбоносный ветер надувал паруса Ленинской бригантины, само Провидение прокладывало курс его судна, через Гибралтарский пролив и далее. Триумфальное шествие Ильича, сквозь огонь, воду и медные трубы, продолжалось и в летаргическом сне, где виделась ему Луна, «лунные моря» которой походили то ли на буревестника, то ли на летучую рыбу, указывающую направление пути бригантине.